Текст книги "«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы"
Автор книги: Алексей Букалов
Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)
Часть первая
«Страна высоких вдохновений»
«И в край далекий полетел…»
Когда удавлен кесарь строгих правил
Полубезумец, получений Павел,
Который 6 с Бонапартом в мире правил,
И сам отцеубийца сел на трон,
Вмиг началась прекрасная эпоха,
Великая от выдоха до вдоха —
Всё хорошо в ней, но одно лишь плохо:
Так и не съездил Пушкин за кордон…
Асар Эппель, «История Государства Российского»
Звезда Италия занимает особое место на поэтическом небосклоне Пушкина. Анна Ахматова однажды сказала, что для Пушкина Италия была «заветнейшей и любимейшей мечтой жизни»650650
Ахматова А.А. Пушкин и невское взморье, в кн.: Стихи и проза. Л., 1976. С.516.
[Закрыть].
Это не только прекрасное далёко, куда стремится ум и сердце, но некий идеальный мир, наполненный драгоценной свободой и творчеством. Не случайно Италия для Пушкина всегда была и «счастливая» и «златая»: «Златой Италии роскошный гражданин» («К Овидию», 1821), «Язык Италии златой звучит по улице веселой» («Отрывки из путешествия Онегина», 1825), «Близ мест, где царствует Венеция златая» и пр. В другом месте «Путешествия Онегина» сказано:
Авзония (Ausonia), строго говоря, – лишь одна область в Италии, между Лациумом и Кампаньей, но уже в античную пору Авзония становится обозначением всей Италии, а классическое латинское ausonii («авзонийцы») у Виргилия или Овидия означало вообще итальянцев. Впрочем, выражение «сын(ы) Авзонии» встречается и у других поэтов пушкинской поры, например, Евгений Баратынский в стихотворении «Дядьке-итальянцу» обращается так к своему воспитателю Дж. Боргезе.
Следует, очевидно, уточнить, что во времена Пушкина Италия не представляла собой единого государства, и ни одно из государственных образований на Апеннинах не имело такого названия. Однако в сознании современников Пушкина и Королевство обеих Сицилий, и Папская область, и Пьемонт воспринимались как нечто целое – как Италия. В одном из любимых Пушкиным романов Ж. Де Сталь «Коринна, или Италия» (1807) есть фрагмент, который К.Н. Батюшков перевел под названием «Слава и блаженство Италии» (1817), начинается он такими словами: «Италия, царство солнца, Италия, владычица мира, Италия, колыбель искусств и племен!».
Князь П.А. Вяземский пишет о Флоренции, но объемлет взором всю Италию:
Край чудный! Он цветет и блещет
Красой природы и искусств,
В картине дышит пламень чувств.
Там речь – поэзии напевы… (1834)
Восторженный молодой Гоголь предвкушал встречу в стихотворении, так и озаглавленном «Италия»:
Земля любви и море чарований!
Блистательный мирской пустыни сад!
Тот сад, где в облаке мечтаний
Еще живут Рафаэль и Торкват!
Узрю ль тебя я, полный ожиданий?
Душа в лучах, и думы говорят,
Меня влечет и жжет твое дыханье, —
Я в небесах, весь звук и трепетанье!.. (1826)
Позднее, уже став «заправским римлянином», Гоголь написал не без горечи: «Когда вам все изменит, когда больше ничего не останется такого, что бы привязывало вас к какому-нибудь уголку мира, приезжайте в Италию!» Другой раз, задумываясь о вечности, Гоголь поделился заветной мыслью: «Нет лучше участи, чем умереть в Риме; целой верстой здесь человек ближе к божеству».
Отнесенный к Италии, эпитет «счастливая» в первую очередь вызывает ассоциации с культурным расцветом эпохи Возрождения: «Италия была тою счастливой страною, где, в исходе ХIII и в продолжении ХIV веков, науки и изящные искусства начали оказывать ощутительные успехи», – учил проф. П.Е. Георгиевский своих воспитанников в Царскосельском Лицее652652
Георгиевский П.Е. Руководство к изучению русской словесности. СПб., 1836. Цит. по: «Онегинская Энциклопедия», т.1. С.13.
[Закрыть]. Поэт-символист Вячеслав Иванов, творивший в Риме и много сделавший для сооружения «духовного моста» между итальянской и русской культурами, как-то справедливо заметил: «…Любовь к Италии – показатель высоты просвещения. По тому, как любят Италию и что в ней любят, можно судить о характере эпохи… Медитерранизация культуры повышает ее значение для нас. Чем средиземнее, тем древнее; чем древнее, тем самобытнее и духовно жизнестойче. Италия должна рассматриваться нами как сестра Византии и Эллады. Мы ее внучатые племянники»653653
Цит. по: Шишкин А.Б. Вячеслав Иванов и Италия // Archivio italo-russo. Русско-итальянский архив. А сига di Daniela Rizzi е Andrei Shishkin. Trento, Dipartimento di Scienze Filologiche e Storiche, 1997, p. 503.
[Закрыть].
Самые звучные эпитеты выбирает Пушкин, говоря об Италии: «прекрасная», «святая», «златая», «счастливая», «волшебная». Венеция у него тоже «златая», Рим – «поэтический», Генуя – «лукавая». В заметке «О “Ромео и Джюльете” Шекспира» (1829) Пушкин откровенно восхищается Италией: «В ней (в трагедии) отразилась Италия, современная поэту, с ее климатом, страстями, праздниками, негой, сонетами, с ее роскошным языком, исполненным блеском и concetti (тонких мыслей)» (ХI, 83).
Всего в пушкинских текстах Италия упоминается 130 раз, Рим – еще чаще – 170, десятки раз встречаются имена других итальянских городов – Венеции и Неаполя.
«Италия златая» для Пушкина – не просто прекрасная Италия, это, прежде всего, «страна высоких вдохновений», страна того гармоничного, а следовательно, и подлинно свободного искусства, которое возникло в эпоху Возрождения на родине Петрарки и Ариосто и которое он, Пушкин, в новых исторических условиях и на новой эстетической основе утверждал в русской литературе…», – справедливо отметил один из самых авторитетных современных исследователей темы «Пушкин и Италия» проф. Руф Хлодовский654654
Хлодовский Р.И. Пушкин и «Италия златая», в сб.: Россия и Италия, Институт всеобщей истории РАН, Москва, 1995. С.116. См. также: Accademia nazionale dei Lincei. Colloquio italo-sovietico «Puškin. Poeta e la sua arte», Roma, 1978, p.133–150.
[Закрыть].
Пушкин завидовал «счастливцу В.А. Перовскому», который «видел и Рим и Везувий» (письмо В.А. Вяземскому от 17 августа 1825 г.)655655
Письма В.А. Перовского из Италии, с описанием Везувия, Геркуланума и Помпеи, были частично опубликованы В.А.Жуковским в «Северных цветах на 1825 год».
[Закрыть].
Об этом «увлечении Италией», восходящем к «садам Лицея», остроумно написал В.В. Набоков, комментируя строчку «Журчанье тихого ручья» из первой главы «Евгения Онегина»: «Обратите внимание на этот скромный ручеек, протекающий через онегинское имение. В кущах западноевропейской поэзии бежит, струится, стремится, плещет, блещет, лопочет и бормочет бесчисленное множество ручьев, ручейков, речек и речушек, берущих начало в (Виргилиевой) Аркадии, на Сицилии и в Риме и описывающих самые сентиментальные загогулины среди аккуратно подстриженной итальянской, французской и английской поэзии ХVI, ХVII и ХVIII вв.; а рядом неизменно прохладная сень листвы. <…> На самом деле тема эта восходит не столько к элегическим пейзажам Виргилия или сабинским угодьям Горация, сколько к Аркадиям в стиле рококо более поздних поэтов Средиземноморья с их идеализированной природой и мягкой травкой без единой колючки, на которую странствующего рыцаря так и тянет скинуть доспехи. Из знаменитых авторов этого безобразия назову Ариосто, с его нудным “Orlando furioso” (1532). Пушкин переложил с французского несколько октав (С-СХII) из песни ХХIII “Неистового Роланда”… Наш поэт уложил все это в пять строк (пятистопный ямб, рифма ababa):
В одном из своих знаменитых «признаний в любви» к Италии Пушкин набросал целый перечень дорогих для него достопримечательностей, который и сегодня мог бы составить основу для любого путеводителя по этой стране:
Кто знает край, где небо блещет
Неизъяснимой синевой,
Где море теплою волной
Вокруг развалин тихо плещет;
Где вечный лавр и кипарис
На воле гордо разрослись;
Где пел Торквато величавый;
Где и теперь во мгле ночной
Адриатической волной
Повторены его октавы;
Где Рафаэль живописал;
Где в наши дни резец Кановы
Послушный мрамор оживлял,
И Байрон, мученик суровый,
Страдал, любил и проклинал?657657
Как указал П.В. Анненков, это стихотворение посвящено Марии Александровне Мусиной-Пушкиной (1801–1853). Отсюда это описание почти дословно было перенесено Пушкиным в стихотворение «Когда порой воспоминанье», где Италии противопоставлена картина севера. Отрывок был впервые полностью опубликован в 1916 году П.О. Морозовым, о нем писали Б.В. Томашевский, А.А. Ахматова, Г.В. Краснов, Н.И. Клейман, Э.Г. Герштейн, В.С. Листов и другие исследователи.
[Закрыть] (1828; III,96)
В этом отрывке отразилось пушкинское видение страны, о которой он многое знал и к которой не раз обращался в поэтических грезах. В то же время здесь сфокусировано общее идеальное представление образованных русских об Италии, ее природных красотах и великой культуре, существовавшее в начале ХIХ века. Пушкин называет и один из своих главных источников этого представления: поэзия Байрона, проникнутая восхищением перед итальянским классическим искусством.
Пушкин был не одинок в своем поклонении далекой Италии. «Русские в числе первых европейцев попали в орбиту «римского притяжения» – и к гоголевским временам русское культурное паломничество в Рим уже стало устойчивой традицией», – справедливо отмечено в новейшей книге о русских путешественниках на Апеннинах658658
Кара-Мурза Алексей Знаменитые русские о Риме. – М.: Изд-во Независимая Газета, 2001С.21.
[Закрыть].
Отзыв на эту книгу появился в московском еженедельнике «Новое время»: «Вряд ли есть другая страна, столь любимая русской культурой, как Италия. Город-то есть точно: это Париж. Но вот стране в целом найти конкурента невозможно. Сейчас, например, издательство “Независимая газета” выпускает многотомную антологию “Знаменитые русские о…”, где уже вышли книги о Риме и Флоренции, Венеции и Неаполе. Подобную серию о той же Франции или Англии и представить себе, увы, невозможно. Русские о Лилле? Об Эдинбурге? Дюжины две высказываний, не больше! А в Италии любой уголок оказывался воспетым и прочувствованным, причем, изначально. Италия познавалась не только русскими, но и всей европейской культурой, как прародительница цивилизации. Хотя для России и в таком восприятии был свой специфический оттенок. Попытки обрести родословную в поэтике Древнего Рима и Возрождения были одним из ответов на вопрос об истории русской культуры. Восточно-деспотическому характеру правления и неустроенному быту крепостной России противопоставлялась построенная на идеалах свободы история в райских кущах искусства» 659659
Мокроусов Алексей Мемуар на все времена. «Новое время», 2004, № 4. С. 44. См. также: Deotto Patrizia In viaggio per realizzare un sogno. L’Italia e il testo italiano nella cultura russa. Trieste, 2002. Некрасов С.М. Пушкинские перекрестки Европы. СПб., 2002.
[Закрыть].
На этом фоне в отношении Пушкина к Италии сплелись общелитературные и сугубо личные мотивы. С молодых лет стремление вырваться за пределы отечества, так и не осуществившееся, было связано у Пушкина с мечтой об этой далекой прекрасной стране. Это был, конечно, довольно абстрактный, собирательный образ, но Пушкин сумел наполнить его реальным содержанием и немало преуспел в познании манящего и запретного для него мира.
Блистательный пушкинист и историк Натан Яковлевич Эйдельман впервые попал за границу в 58-летнем возрасте: незадолго до кончины он совершил в 1989 году поездку по Италии с другом, писателем и врачом Юлием Крелиным, в связи с выходом в городе Римини их совместной книги «La Russia Italiana» (Итальянская Россия). Н.Я. приехал воодушевленный увиденным, взахлеб рассказывал нам о своем путешествии и шутил: «невыездной Эйдельман проникся чувствами невыездного Пушкина». В посмертно изданном путевом очерке о Венеции он восхищается пушкинскими строками, посвященными великому городу на Лагуне, найденными в расшифрованных черновиках поэта:
«Пушкин никогда не бывал за границей (не считая турецкой территории в Эрзруме и около него), но прекрасно чувствовал, словно обладая даром дальновидения, экзотические чужие земли…
Кажется, он <Пушкин> побывал волшебным образом и в Венеции, точно запомнив, как светит Веспер (Венера) на южном голубом небе; вдыхая запах лавра, приглядываясь к дремлющим в безветрии флагам, а там дальше, в Адриатике, морская мгла, и Бучентавр ему хорошо известен – изумительная гондола, украшенная резьбой, изображением быка с человеческой головой. В венецианском музее сегодня хранятся остатки того старинного Бучентавра, на котором дож выплывал в море и бросал в воду кольцо – символическое обручение Венеции с океаном»661661
Н.Я.Эйдельман «Оттуда». М.: Правда, 1990 / Б-ка «Огонек», № 23. С.9. См. также: Эйдельман Н.Я. Путешествие по Италии // наука и жизнь. 1990. №2, с. 106–114.
[Закрыть].
«Черный Веспер в зеркале мерцает», – напишет Осип Мандельштам в 1920 году (стихотворение «Веницейской жизни мрачной…»). Добавлю, что этот самый Бучентавр (Бученторо, в другой транскрипции) в обновленном виде, но по-прежнему украшенный флагами, как описал Пушкин, ежегодно в начале сентября принимает участие в качестве флагманского корабля в так называемой «исторической регате» гондол на Большом канале, привлекающей тысячи туристов со всего мира. В XVIII веке Бучентавр в праздник Вознесения совершал в сопровождении флотилии гондол переход от причала площади Святого Марка к острову Лидо662662
Первоначально корабль был построен в 1301 г., затем его сменили версии XVI и XVII веков, и наконец, самый величественный «Бучентавр» спустили на воду в 1722 г. по велению дожа Альвиза Мочениго Третьего. Корабль сожгли наполеоновские солдаты 75 лет спустя. В 2004 году городские власти Венеции приняли решение изготовить точную копию знаменитого судна. Его длина составит 35 м, ширина 7 м, на нижней палубе будут располагаться 168 гребцов, а на верхней – почетные гости (200 человек), запасные гребцы и моряки в парадной форме. «Бучентавр», минимальным водоизмещением 155 тонн (и 195 тонн при полной нагрузке), сможет развивать скорость 4 узла в час; его строительство на верфях военного арсенала обойдется в 15 млн. евро. В перерывах между праздниками «Бучен-тавр» будет пришвартован к пирсу городского Музея морской истории.
[Закрыть]. По иронии судьбы, одним из первых пристанищ Иосифа Бродского в Венеции (1973 г.) стал пансион под названием «Бучентавр», расположенный на Riva San Biagio, рядом с Морским музеем.
В небольшой, но очень богатой картинной галерее «Линготто» (Pinacoteca Giovanni e Marella Agnelli al Lingotto), подаренной недавно, незадолго до смерти, сенатором и президентом ФИАТа Джованни Аньелли своему родному городу Турину, выставлено прекрасное полотно Каналетто «Бучентавр в день Вознесения» (1740). Там изображен пришвартованный к берегу Бучентавр, во всем своем золотистом великолепии. Очень похожий холст великого венецианца «Набережная Святого Марка с Бучентавром» (1729) хранится в Милане, в коллекции Креспи. Аналогичные полотна Каналетто с изображением Бучентавра имеются в собраниях Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина в Москве и Национальной галереи Вашингтона.
Приведенные строки Пушкина привлекли внимание многих исследователей и даже породили «продолжения» пушкинского текста, дерзко предпринятые такими мастерами, как Вл. Ходасевич (в Париже) и Дм. Вяч. Иванов (в Риме)663663
См.: «Подобно мне писал…». Посл. и подг. текстов В. Субботина. – Слово. 1991. № 6. С.21–23. (Полемические статьи А.И. Куприна и В.Ф. Ходасевича по поводу публикации Ходасевичем продолжения стихотворения Пушкина «В голубом небесном поле…»), а также: Дмитриев В.Г. Не дописано Пушкиным (О стихотворении «В голубом небесном поле») В его кн. По стране литературии. М.: Моск. рабочий, 1987. С.121–124.
[Закрыть]. А чудесный дар пушкинского проникновения в далекие миры и пространства ученые метко окрестили «всеведением поэта». Пушкин, как часто случалось, лишь наметил в своем стихотворении контуры ставшей ему известной исторической драмы, но развивать не стал. Когда я высказал искреннее сожаление по этому поводу своему учителю В.И. Порудоминскому, он хитро улыбнулся и заметил, что Пушкин развил эту тему, но в другом месте. В каком же? Да в «Полтаве», напомнил Владимир Ильич. В самом деле, Мазепа, хоть и не дож венецианский, но тоже старый правитель, гетман, богат, почти как дож, и любит юную красавицу… Пушкин сам написал об этом так: «Они (критики) объявили мне, что отроду никто не видывал, чтоб женщина влюбилась в старика, и что, следовательно, любовь Марии к старому гетману (исторически доказанная!) не могла существовать. <…> Я не мог довольствоваться этим объяснением: любовь есть самая своенравная страсть. <…> Вспомните предания мифологические, превращения Овидиевы, Леду, Филиру, Пазифаю, Пигмалиона – и признайтесь, что все сии вымыслы не чужды поэзии. А Отелло, старый негр, пленивший Дездемону рассказами о своих странствиях и битвах? А Мирра, внушившая итальянскому поэту одну из лучших его трагедий?» (1830; XI, 164). Здесь Пушкин имеет в виду поэму Витторио Альфьери «Мирра». Тема эта Пушкина весьма интересовала: он затрагивал ее в разных сочетаниях – Алеко и Земфира, король Филипп и Изабелла. Добавим в этот список и историю венецианского дожа.
В процитированных выше пушкинских венецианских строках упомянут конкретный исторический персонаж. Пушкин знал об истории старого дожа, женившегося на своей юной племяннице, по драме Байрона «Марино Фальеро» (1820). Английский поэт в свою очередь почерпнул свои сведения из венецианских хроник, где было описано правление дожа Марино Фальери (1280–1355). В трагической фигуре байроновского героя «таилось нечто, грозившее великой катастрофой». Этой же драме была посвящены произведения двух других пушкинских современников: картина немецкого художника-романтика Карла Вильгельма Кольбе-младшего (1781–1853) «Дож и догаресса» и одноименная новелла его соотечественника Эрнста Теодора Амадея Гофмана (1776–1822), вошедшая в собрание рассказов и сказок «Серапионовы братья» (1817).
В «Евгении Онегине» содержится еще одно не менее знаменитое пушкинское обращение к Италии:
Адриатические волны,
О Брента! нет, увижу вас,
И, вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас!
Он свят для внуков Аполлона;
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на воле
С венецианкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле… (III, 96)
Здесь Пушкин сам недвусмысленно указывает источник своей «венецианской строфы»: «гордая лира Альбиона», то есть Джордж Байрон, и следует за его IV песней «Паломничества Чайлд Гарольда»:
…gently flows
The deeh-dyed Brenta, where thieir hues instil
The odorous purple of a new born rose,
Which streams upon her stream, and glass’d within it glows…
(…нежно струится / Темно окрашенная Брента, в цвета которой вливается по капле / Благоухающий пурпур распустившейся розы, / Что плывет по ее течению и отражает в ней свои румянцы.)
В кругу схожих образов Брента упоминается и в стихотворениях одного из друзей Пушкина «слепого певца» И.И. Козлова «Венецианская ночь» (1824) и «К Италии» (1825). В первом из них сказано:
Ночь весенняя дышала
Светло-южною красой;
Тихо Брента протекала
Серебримая луной;
Отражен волной огнистой
Блеск прозрачных облаков…
Именно это стихотворение Ивана Козлова на мотив венецианской баркаролы «Benedetta sia la madre» («Матерь благословенная») пела в Михайловском летом 1825 года Анна Петровна Керн. (Пушкин сообщил об этом П.А. Плетнёву: «Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поет его Венецианскую ночь на голос гондольерского речитатива – я обещал известить о том милого, вдохновенного слепца».) Позднее Михаил Глинка написал на эти слова знаменитый романс-фантазию «Венецианская ночь», причем сделал это в Италии (в Милане) и при жизни Пушкина (в 1832 году).
Пушкин с лицейских времен был хорошо знаком с историей Древнего Рима, но он ориентировался и в современных ему событиях. В стихотворении «В.Л. Давыдову» (1821), обращенном к одному из будущих руководителей декабристского движения, осужденному после восстания 1825 года на 20 лет каторги, мы находим весьма завуалированное, по цензурным соображениям, упоминание о Неаполитанской революции 1820 года. Восставший Неаполь упомянут также в стихотворении «Давно ли ветхая Европа свирепела?» (1824). В Х главе «Евгения Онегина» (1830) опять встречается отголосок этих событий: «Волкан Неаполя пылал». (Еще в Одессе, в августе 1823 года, граф А.Ф. Ланжерон дает Пушкину прочесть свою трагедию «Мазаниелло, или Неаполитанская революция»664664
Летопись жизни и творчества А.С.Пушкина, т.1. С.337.
[Закрыть].)
Д.С. Лихачёв, приехавший в 1993 году в Рим по приглашению итальянской «Академии дей Линчеи», с гордостью показал мне старинный том, полученный им в подарок от профессора римского университета Ла Сапьенца Санте Грачотти, известного слависта. Это было итальянское издание книги аббата Антонио Катифоро «Жизнь Петра Великого», напечатанной в Венеции в 1748 году665665
Antonio Catiforo Vita di Pietro il Grande, Imperatore della Russia, scritta da abbate Antonio Califoro in Venezia, 1748.
[Закрыть].
Ее русский перевод, выполненный С.И. Писаревым, вышел в Петербурге в 1772 году, экземпляр имелся в пушкинской библиотеке на Мойке. Собирая материалы по истории Петра, Пушкин в 1835–36 годах неоднократно обращался к этому источнику и много раз ссылался на Катифоро в своих подготовительных текстах. Особенно его привлекли сведения об отношениях царя Петра с Венецианской республикой. Вот, например, запись в «Истории Петра» за 1717 год: «Пётр <из Амстердама>… повелел, между прочим, в Петербург: ехать одному кораблю со смолою, юфтью и воском в Венецию». Далее здесь же: «6-го июня ст.ст. Пётр отправил в Италию рагузинца Савву Владиславлевича, дав ему вместо паспорта грамоту, в коей именовал его графом иллирийским». (Эта запись имеет отношение к родословной самого Пушкина: именно Савва Владиславлевич <Рагузинский>, по велению Петра Первого, доставил в Москву прадеда поэта, арапчонка Абрама Ганнибала, купленного в султанском серале графом Петром Толстым, русским послом в Стамбуле и прадедом писателя Льва Толстого).
Италия интересовала Пушкина и, так сказать, на биографическом уровне. Хорошо изучивший историю своих предков и гордившийся ею, Пушкин не мог не знать, что А.И. Репнин, родственник Пушкиных по линии Ржевских, в молодости бывший стольником Петра Первого, в 1697 году (в год рождения арапа Ганнибала!) был послан царем в Италию «для научения морскому делу». В той же «Истории Петра» Пушкин записал: «За посылание молодых людей в чужие края старики роптали, что государь, отдаляя их от православия, научал их басурманскому еретичеству. Жены молодых людей, отправленных за море, надели траур…» (IХ, II).
Добавлю, что среди предков Пушкина присутствуют Чичерины, выходцы из итальянского рода Cicerone666666
В «Моей родословной» Пушкин вспоминает о жене деда, «урожденной Чичериной», которая «довольно от него натерпелась. Однажды он велел ей одеться и ехать с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях, чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед велел кучеру остановиться, и она в карете разрешилась чуть ли не моим отцом. Родительницу привезли домой полумертвую и положили на постелю всю разряженную и в бриллиантах. Все это я знаю довольно темно. Отец мой никогда не говорил о странностях деда, а старые слуги давно перемерли». Речь идет об Ольге Васильевне Чичериной (1737–1802). См.: Модзалевский Б.Л. Пушкин. Л.: Прибой, 1929, переизд: М.: Аграф, 1999. С.23. Семейные связи Пушкина с Италией историей рода Чичериных не исчерпываются. Жена капитана Шеберга, с которым породнился прадед поэта Абрам Ганнибал, происходила из старинного ливонского рода Альбедиль, имеющего итальянские корни. Отметим также, что Надежда Николаевна Павлищева, родная племянница Александра Сергеевича, дочь его любимой сестры Ольги, художница и ученица Айвазовского, уже после смерти поэта вышла замуж в Варшаве за итальянского певца и композитора Пеппино (Джузеппе) Рафаэле (Иосифа Рафаиловича) Панэ, ставшего вскоре профессором Варшавской консерватории. Надежда затем переехала на родину мужа, в Неаполь, где родились внучатые племянники Пушкина – Умберто и Ольга, которые воспитывались в католических традициях и владели итальянским языком лучше, чем русским. (См.: Фамильные бумаги Пушкиных-Ганнибалов, т. 1. СПб., Пушкинский фонд, 1993, с. 9.)
[Закрыть].
Мне не надобно путешествовать.
Я путешевствую в своем воображении.
А.С. Пушкин
Поездки за рубеж для русских дворян были делом привычным. Н.М. Карамзин, один из пушкинских учителей и кумиров, выехал в Европу в возрасте 23 лет, посетил пять стран и вернулся через полтора года. «Сколько лет путешествие было приятнейшей мечтою моего воображения», – писал будущий придворный историограф667667
Цит. по: Лернер Н.О. Труды и дни Пушкина. 2-е изд. СПб., 1910. С.3.
[Закрыть].
В России Карамзин стал обдумывать дальнейшие поездки «в южные края». Он пишет Дмитриеву: «Там согласился бы я дожить до глубокой старости, разогревая холодную кровь свою теплотою лучей солнечных; а здесь боюсь и подумать о сединах шестидесятилетия». (Карамзин считал, что каждый может уехать, нельзя только, выехав, ругать свою страну).
Многие русские литераторы и раньше ездили за границу «по служебной надобности»: Василий Тредиаковский был командирован в Париж и Гамбург, Антиох Кантемир был послом в Лондоне и Париже, бывал в Европе и Денис Фонвизин. В Персию, сначала секретарем представительства, а потом посланником, на свою беду, уехал Александр Грибоедов. Отправились за рубеж и многие выпускники лицея. Отплыл служить в русскую миссию в Италию Николай Корсаков, так же как и Пушкин причисленный к Коллегии иностранных дел. В 1820 году он умирает во Флоренции от чахотки. Именно ему посвящены грустные пушкинские строки в лицейскую годовщину:
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом. (1825; II,425)
Но здесь Пушкин ошибся. Как рассказал директор Лицея Егор Антонович Энгельгардт, «за час до смерти он (Корсаков) сочинил следующую надпись для своего будущего памятника, и когда ему сказали, что во Флоренции не сумеют вырезать русские буквы, он сам начертил ее крупными буквами и велел скопировать ее на камень:
«Прохожий, поспеши к стране родной своей!
Ах! Грустно умирать далеко от друзей».
Через 15 лет Энгельгардт получил письмо от своего бывшего воспитанника князя Александра Горчакова, (лицейская кличка «франт»), будущего канцлера Российской Империи, находившегося тогда на дипломатической службе в Италии: «Вчера, – записал директор, – я имел от Горчакова письмо и рисунок маленького памятника, который поставил он бедному нашему трубадуру Корсакову, под густым кипарисом близ церковной ограды во Флоренции. Этот печальный подарок меня обрадовал».
А еще через полтора века известный журналист-международник и пушкинист Николай Прожогин, после долгих поисков, нашел на старом итальянском кладбище во Флоренции тот самый горчаковский памятник с эпитафией по-русски, сочиненной самим Корсаковым668668
Прожогин Н.П. Друг Пушкина в Италии. «Нева», 1978, № 6. С.180–188, см. также: «Rassegna sovietica», 1979, № 3, pp.167–184. Прожогин Н.П. «Бродя в краю чужом». Нева, 1978, № 6. С.180–188 (О поисках мест погребения Н.А. Корсакова, К.П. Брюллова, О.А.Кипренского, З.А.Волконской, С.А. Раевской, Е.Н. Раевской, З.Г. Чернышева в Италии. Талалай М.Г. «Под миртами Италии прекрасной…» (Могилы Н.А. Корсакова, С.Г. Ломоносова, Д.П. Бутурлина в Ливорно) в сб.: Пушкинская эпоха и Христианская культура. По материалом традиционных Христианских Пушкинских чтений. Вып. 8. СПб.: Центр Православной культуры, 1995. С. 121–123. М. Талалай установил, что могила Корсакова, обнаруженная Н. Прожогиным, оказалась пустой, тело юноши было впоследствии перезахоронено.
[Закрыть].
Итак, как мы видим, бывал в Италии и другой лицейский товарищ Пушкина князь Александр Михайлович Горчаков, только что начинавший свою дипломатическую карьеру. Это ему посвящены пушкинские строки:
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе – фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей. (II, 426)
Посещал Апеннины еще один лицеист, ставший профессиональным дипломатом – Сергей Григорьевич Ломоносов. Он окончил свою жизнь в Италии и похоронен в городе Ливорно.
Как подсчитал современный исследователь Юрий Дружников, автор интереснейшей книги «Узник России», из двадцати человек, подписавших устав литературного общества «Арзамас», за границу, кроме Пушкина, съездили все. Запад почитался в «Арзамасе» эталоном свободы, где, как писал Николай Тургенев, «правительство существует для народа, а не народ для правительства»669669
Дружников Ю.И. Узник России: по следам неизвестного Пушкина. М, 1993, С. 47.
[Закрыть].
Один из лицейских учителей Пушкина проф. Николай Федорович Кошанский, который привил лицеистам вкус к изучению древнего мира, тоже в свое время намеривался познавать археологию и изящные искусства в Италии. Но планам этим было не суждено осуществиться, и Кошанский ограничился изучением художественных сокровищ Петербурга.
Власти разрешали поездки, но не поощряли. Патриотичным считалось сидеть дома. Об этом с иронией написал другой однокашник Пушкина Антон Дельвиг в стихотворении «Тихая жизнь»:
Блажен, кто за рубеж наследственных полей
Ногою не шагнет, мечтой не унесется…
Пушкин откликнется на эти слова чуть позже, в 1820 году, когда к поэме «Кавказский пленник» выписал по-итальянски эпиграфом цитату из поэмы Ипполито Пиндемонте с символичным названием «Путешествия», впоследствии вычеркнутую:
Oh felice chi mai non pose il piede
Fuori della natia sua dolce terra…
(О счастлив тот, кто никогда не ступал
За пределы своей милой родины…670670
Впервые опубликовано Анненковым. Б.В. Томашевский предположил, что данный отрывок Пушкин взял из французского труда Сисмонди «De la Letterature du Midi de l’Europe» (Б .Томашевский. Пушкин. Кн. вторая. М.-Л., 1961. С. 256). Указанный стих был опущен Пушкиным в окончательном варианте поэмы.
[Закрыть]) (IV, 413, 443)
Пройдет полтора века, и эта строка из Пиндемонте попадет в перекличку двух других русских поэтов. Александр Кушнер обращается к изгнаннику Иосифу Бродскому:
…Для нас, тебя на горизонте
Распознающих по огням,
Проверь строку из Пиндемонти,
Легко ль скитаться здесь и там?671671
Цит. по: Иосиф Бродский. Труды и дни / Редакторы-составители Петр Вайль и Лев Лосев. – М.: Изд-во Независимая Газета, 1999. С.168; см. также: главу 4. «Поэты Юга, вымыслов творцы» настоящей книги.
[Закрыть]
Но Пушкин еще в молодости отрекомендовался так:
Краев чужих неопытный любитель
И своего всегдашний обвинитель… (1817; II, 43)
Поэт спустя много лет (в дневнике 1834 года) резко отозвался о царском указе, ограничивавшем право русских подданных ездить в Европу. За его плечами было уже несколько неудавшихся попыток вырваться за границу. А ведь все начиналось как нельзя лучше: послелицейское «распределение» в МИД, мечты о скором отъезде… 26 августа 1817 года Пушкин провожает за границу своего лицейского приятеля Федора Матюшкина: он сам убедил товарища отправиться в плавание, наблюдать мир и вести дневник. Договорились встретиться в чужих краях: «Ты простирал из-за моря нам руку», – вспоминал потом Пушкин. На следующий день после проводов, в театре, Пушкин как о деле решенном сообщил своему новому знакомому Катенину, что сам собирается за границу («вскоре отъезжает»). Как мы знаем, не получилось, от этого интерес к Европе и, в частности, к Италии только возрос: запретный плод сладок… «Все! Господи, почти все! За исключением бедного Александра Сергеевича Пушкина, которому <…> не дали визы. А практически все, кто хотел, могли уехать на Запад, жить или умирать. Баратынский вон умер в Италии», – это комментарий Иосифа Бродского672672
Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Издательство «Независимая Газета». 2000. С.173.
[Закрыть].
Друзья тем временем продолжали уезжать. Александр Тургенев устроил в русскую миссию в Неаполь Константина Батюшкова, который говорил, что служба в Италии есть мечта всей его жизни, его сокровенное желание. Он уверял Тургенева, что в слове «Италия» для него заключается «независимость, здоровье, стихи и проза». Осенью 1818 года Пушкин вместе с Михаилом Луниным проводил Константина Батюшкова в дальнюю дорогу. Вскоре из Италии стали приходить первые впечатления молодого дипломата-поэта: «Сперва я бродил как угорелый, спешил все увидеть, все проглотить… Один Рим может вылечить навеки от суетности и самолюбия. Рим – книга: кто прочтет ее? Неаполь – истинно очаровательный по местоположению своему и совершенно отличный от городов верхней Италии. Весь город на улице, шум ужасный, волны народа… Два раза лазил на Везувий, и все камни знаю наизусть в Помпее… Красноречивый прах!»673673
Цит. по: Аренин В.И. Неразгаданные тайны Пушкина. М.: Современник, 1999. С.161. Интересно отметить, что в Неаполе Батюшков следил за становлением таланта молодого Пушкина. По рассказу, записанному тем же Анненковым, летом 1820 года, прочитав стих Пушкина «К Юрьеву» («Любимец ветреных Лаис…»), Батюшков судорожно сжимает в руках листок со стихотворением и произносит: «О! Как стал писать этот злодей!».
[Закрыть]
Взгляды и итальянские привязанности К.Н. Батюшкова (1787– 1855) оказали сильное влияние на пушкинский интерес к Италии. Пушкин вообще высоко ценил поэтический талант Батюшкова и восхищался его итальянскими опытами: «Звуки итальянские! Что за чудотворец этот Батюшков»674674
См.: Pil’scikov Igor’ L’Italia e la letteratura italiana nell’opera di Konstantin Batjuskov, in: I russi in Italia. A cura di Vittorio Strada. Milano: Scheiwiller, 1995, pp. 125–132. См. также: Кошелев B.A. В предчувствии Пушкина. К.Н. Батюшков в русской словесности начала XIX века. Псков, 1995; Горохова Р.М. Пушкин и элегия Батюшкова «Умирающий Тасс» // Временник… 1976. Л., 1979. С. 24–45.
[Закрыть]. Рано ушедший из литературной жизни, Батюшков оставил глубокий след и в лирической манере Пушкина-лицеиста. Чтобы убедиться в этом, достаточно процитировать послание 15-летнего поэта «К Батюшкову»:
Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид,
Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался с Фебом наконец?.. (1814; I, 64)
В начале 1820 года Пушкин провожает в Европу уже Михаила Лунина… Третий царскосельский приятель Пушкина, итальянец по происхождению граф Сильверий Броглио (Брольо) вскоре после окончания лицея уехал в Пьемонт. И Вильгельм Кюхельбекер, любимый Кюхля, в свои «додекабристские» годы успел побывать и в Париже, и в Неаполе, почувствовать себя «карбонарием»675675
См.: «Прекрасен наш союз…» / Сост. и сопроводительный текст Н.Я. Эйдельмана; М.: Мол. Гвардия, 1979.
[Закрыть].
«Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих; авось полуденный отдых оживит мою душу» – это из пушкинского письма Вяземскому в Варшаву (не позднее 21 апреля 1820 года). А спустя почти 10 лет, после первого неудачного сватовства к Н. Гончаровой, Пушкин даже обратится к шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу за разрешением поехать во Францию или Италию («Покамест я еще не женат и не зачислен на службу…» Подлинник по-французски, 7 января 1830). В ответ поэт получил издевательски-вежливый отказ: государь не удостоил согласиться на его просьбу, полагая, что поездка «очень расстроит его дела и в то же время отвлечет его от занятий»676676
Пушкин А.С. Письма, М.-Л., 1928, т. II. С.362.
[Закрыть].
С этим письмом Пушкина тесно связано стихотворение, опубликованное впервые им самим под названием «Элегический отрывок» и с датою «23 декабря 1829 года»:
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли, наконец,
Где Тасса не поет уже ночной гребец,
Где древних городов над пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов… (III, 191)
Спустя три года поэт сообщает брату из Москвы на Кавказ, что собирается ехать в Петербург и дальше: «или в чужие края, т. е. в Европу, или во свояси, т. е. во Псков, но вероятнее в Грузию». В «чужие края» не пустили. Свою роль в «невыездной» судьбе Пушкина сыграл высокопоставленный «русский итальянец» маркиз Филиппо (Филипп Осипович) Паулуччи, который в период северной ссылки поэта служил в Риге генерал-губернатором Прибалтийских и Псковской губерний. Потомок знатного итальянского рода, герой Отечественной войны 1812 года (его портрет выставлен в знаменитой галерее Дау в Зимнем дворце), Паулуччи 30 июля 1826 года направил письмо министру иностранных дел графу К.В. Нессельроде с препровождением прошения Пушкина на имя царя Николая I. Губернатор просит «повергнуть оное на Всемилостивейшее воззрение», так как «Пушкин ведет себя хорошо», что видно «из представленных мне ведомостей». Однако после столь великодушного заступничества за поднадзорного поэта маркиз Паулуччи все-таки «полагает мнением не позволять Пушкину выезда за границу»677677
См. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина, т. II, с. 161. Благодарю за это указание бывшего посла Италии в Москве Джанфранко Факко-Бонетти, истинного знатока истории российско-итальянских культурных связей.
[Закрыть]. Сохранилось свидетельство Н.И.Павлищева, мужа Ольги, сестры Пушкина, относящееся к 1828 году: «…Шурин, Александр, еще здесь. Заглядывает к нам, но или сидит букою или на жизнь жалуется: Петербург проклинает, хочет то заграницу, то к брату на Кавказ».
Еще в 1824 году, обдумывая планы бегства в Европу, Пушкин писал любимому брату Лёвушке:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
