Текст книги "«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы"

Я любил и мертвых женщин.

Генрих Гейне. «Флорентийские ночи»

О тайнах счастия и гроба.

А.С. Пушкин. «Воспоминание»

(из ранней редакции)

Одна из самых прекрасных пушкинских героинь волею судеб была итальянкой, и уже поэтому имеет полное право найти приют на наших страницах. В последний год южной ссылки (1823) Пушкин влюбляется в очаровательную юную жену одного из богатых одесских негоциантов Амалию Ризнич (1801–1825). Урожденная Рипп, дочь венского банкира-еврея (по другим сведениям – серба) и прелестной итальянки из Флоренции, 20-летняя Амалия Ризнич, прибыв в Одессу, без труда завоевала сердце 24-летнего столичного поэта:

 
А сколько там очарований?
А разыскательный лорнет?
А закулисные свиданья?
А prima dona? А балет?
А ложа, где красой блистая,
Негоциантка молодая
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена? (VI, 205)
 

Не вошли в окончательный вариант первоначальные строки «Отрывков из путешествия Онегина»:

 
Там хладнокровного купца
Блистает резвая подруга. (VI, 464)
 

По свидетельству Лёвушки, брата поэта, Пушкин, влюбленный в Ризнич, в августе 1823 года, в припадке ревности, пробегает «пять верст с обнаженной головой, под палящим солнцем» Одессы917917
  Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина: в 4 т., т.1 (1799–1824) Сост. Цявловский М.А. М.: Слово, 1999. С.336.


[Закрыть].

Вот какой портрет Амалии набросал пушкинист П.Щёголев: «Высокого роста, стройная, с пламенными очами, с шеей удивительной формы, с косой до колен»918918
  Щёголев П.Е. Амалия Ризнич в поэзии А.С. Пушкина. Вестник Европы. 1904. №1. С. 308.


[Закрыть].

Роман быстро и драматически развивался, но самое главное – влюбленность поэта подарила миру целый букет стихов, потрясающих по силе чувств и изяществу. Если бы Пушкин в Одессе, кроме «Ночи» («Мой голос для тебя и ласковый и томный…»), элегии «Простишь ли мне ревнивые мечты…» и «Ты Богоматерь, нет сомненья…» больше ничего не написал, мы все равно остались бы в неоплатном долгу перед памятью Амалии Ризнич. Но Пушкин написал еще целый цикл стихотворений: это поэзия расставания, разлуки (ревнивый муж Иван – Джованни) Ризнич в 1824 году отправил Амалию на Адриатическое море). Долгое время считалось, что именно Амалии Ризнич были посвящены строки:

 
Для берегов отчизны дальной
Ты покидала край чужой… (III, 257)
 

Однако сейчас это мнение оспаривается, потому что в рукописи начальные стихи были записаны с «обратным знаком»:

 
Для берегов чужбины дальной
Ты покидала край родной… (III, 867)
 

Следовательно, речь здесь может скорее идти о русской, уезжающей за границу, а не об иностранке, возвращающейся на родину.

Эти споры не могут перечеркнуть замечательного отзыва критика: «Едва ли грациозно гуманная муза Пушкина, – писал Виссарион Белинский, – создавала что-нибудь благоуханнее, чище, святее и вместе с тем изящнее этого стихотворения по чувству и по форме»919919
  Белинский В.Г. Собрание сочинений в трех томах, т.3. М., 1948. С. 408.


[Закрыть].

К чувствам разлуки и ревности затем прибавились боль от утраты и грустные воспоминания, когда в 1825 году, в Михайловской ссылке он узнал о смерти некогда любимой им женщины (почти одновременно пришла весть о казни декабристов): «Когда порой воспоминанье…».

В Михайловском, в 1825 году, вспоминая Одессу в третьей главе «Евгения Онегина», поэт даже называет имя своей черноокой возлюбленной:

 
Я вспомню речи неги страстной,
Слова тоскующей любви,
Которые в минувши дни
У ног Амалии прекрасной
Мне приходили на язык,
От коих я теперь отвык. (VI, 578)
 

В рукописи Амалия названа, но имя потом тщательно вымарано, и в беловом тексте Пушкин произвел осторожную замену:

 
У ног любовницы прекрасной… (VI, 57)
 

Стихотворение «Иностранке» тоже, по всей вероятности, посвящено Амалии Ризнич:

 
На языке, тебе невнятном,
Стихи прощальные пишу,
Но в заблуждении приятном
Вниманья твоего прошу:
Мой друг, доколе не увяну,
В разлуке чувство погубя,
Боготворить не перестану
Тебя, мой друг, одну тебя.
На чуждые черты взирая,
Верь только сердцу моему,
Как прежде верила ему,
Его страстей не понимая. (1824; II, 271)
 

Вот, кстати, еще один веский аргумент на тему: «знал ли Пушкин итальянский?» Знал, хотя бы для того, чтобы объясняться со своей итальянской возлюбленной!

Викентий Вересаев пишет: «У Пушкина был соперник, доставлявший ему много волнений и терзаний». И далее: «Очевидно она умела горячим темным огнем зажигать кровь поклонников, хмелить их головы, но души не задевала, и, когда хмель страсти проходил, оставалось одно равнодушие. «Похотливое кокетство итальянки», – однажды писал Пушкин, по-видимому имея в виду Амалию Ризнич»920920
  Вересаев В.В. Спутники Пушкина. М., 1993, т.1. С. 323, 326.


[Закрыть].

31 июля 1827 года Пушкин высылает А.Дельвигу из Михайловского текст стихотворения «Элегия» (датированный 1826 годом), где вновь возникает воспоминание об Амалии Ризнич:

 
Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала…
Увяла, наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала;
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я,
Из равнодушных уст я слышал смерти весть
И равнодушно ей внимал я.
Так вот кого любил я пламенной душой
С таким тяжелым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Где муки, где любовь? Увы! в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слез, ни пени. (XIII, 334)
 

Новый «лирический всплеск», связанный с памятью о прекрасной Амалии, относится к знаменитой болдинской осени 1830 года, накануне женитьбы поэта:

 
В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
 
 
Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя всё, меняя нас —
Уж ты для страстного поэта
Могильным сумраком одета,
А для тебя поэт угас… (III, 233)
 

Одесский приятель, поэт Василий Туманский в 1826 году посвятил Пушкину стихотворение «На кончину Р<изнич>». В 1829 году Пушкин включает имя Амалии в свой знаменитый «Дон-Жуанский список»921921
  Губер П.К. Дон-Жуанский список Пушкина: Главы из биографии (1923) // Любовный быт пушкинской эпохи. М., 1994, т.1. С. 75


[Закрыть].

Благодаря публикации Я.К. Грота (по копии В.Ф. Одоевского) сохранились уничтоженные автором пропущенные строки шестой главы «Евгения Онегина», посвященные Амалии Ризнич. Пушкин исключил их, видимо, из-за сугубой интимности этого отрывка:

 
Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о ты, которой
Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным
Как учат слабое дитя,
Ты душу нежную мутя,
Учила горести глубокой.
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошел, сей тяжкий день:
Почий, мучительная тень! (VI, 611)
 

«Она стоит перед ним, – бледная и холодная, изгнанная из жизни бездушием его соперника, злобою мужа, и все-таки мучительно-желанная, обольстительная, властно зовущая к себе сквозь жуть смерти и тлена», – с ужасом констатирует В. Вересаев.

В мыслях, в стихах поэт возвращается к образу «мертвой возлюбленной»:

 
Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой.
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальняя звезда,
Как легкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне все равно, сюда! сюда!
Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба.
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь… Но тоскуя
Хочу сказать, что все люблю я,
Что весь я твой… Сюда! Сюда! (III, 246)
 

Эта странная «бодлеровская» страсть преследует Пушкина многие годы922922
  См.: Муравьева О.С. Образ «мертвой возлюбленной» в творчестве Пушкина. Временник Пушкинской комиссии, № 24, Л.: Наука, 1991. С. 17–28.


[Закрыть].

Образ Амалии Ризнич в сочетании с именем Пушкина привлек многих исследователей творчества поэта и писателей. Например, не прошел мимо него и Булат Окуджава, с иронией упомянувший «итальянскую любовь Пушкина» в киносценарии «Частная жизнь Александра Сергеича» (1967, совместно с О. Арцимович, не опубликован). Там был эпизод, в котором Пушкин в Одессе, глотая устриц, говорит, чтобы слышала Амалия Ризнич: «Ах, хороша была! Должно быть барышня… А ну-ка эту… – И проглотил вторую. – Какая упругая… Кокетка! – и запил вином. И снова глотая: – А эта – замужняя дама… Еле проглотил… Однако вкусно… Амалия пожала плечом: “Эк вы не великодушны с дамой”»923923
  Цит. по статье: Шилов К.В. «Татьяна Григорьевна, Александр Сергеевич и Булат Шалвович», в сб.: Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате. Нижний Новгород, 2003, с. 185–186. См. также: Фризман Л. Г. «На фоне Пушкина…» Пушкинские отзвуки у Галича и Окуджавы. В сб.: Пушкин и мировая культура. СПб., Симферополь, 2003. С. 148–155.


[Закрыть].

Долгое время было неизвестно место смерти Амалии Ризнич. Леонид Гроссман полагал, что Амалия умерла на Лигурийском побережье Италии, в Генуе. Он написал: «Где-то на генуэзском кладбище высилась белоснежная гробница Амалии Ризнич, а в далеком северном уезде слагались бессмертные эпитафии, которым суждено было увековечить ее имя не на мраморной плите Кампо-Санто, но в прекраснейших элегиях русской поэзии»924924
  Гроссман Л. Пушкин. М., 1960. С. 356.


[Закрыть].

Тайну сию удалось раскрыть несколько лет назад Николаю Павловичу Прожогину. Оказывается, Амалия Ризнич умерла и была похоронена в Триесте, портовом городе на Адриатике. Могила не сохранилось (кладбище перестало существовать), зато Н.П. Прожогин сумел обнаружить сообщение о кончине А.Ризнич в городской газете «Оссерваторе триестино». А в церковной книге он нашел запись, сделанную инспектором местного католического храма Санта-Мария Маджоре: «Рапорт об Умерших, посещенных мною нижеподписавшимся Инспектором. Год 1825. День 23. Месяц июнь. В № 54 в Старом городе в три часа пополуночи. Район Нижняя Кервола. Триест. Имя посещенного: Синьора Амалия Ризнич, урожденная де Рипп, 23 лет. Жена Синьора Джованни Ризнича, негоциантка, бездетная. Умерла от хронической грудной болезни925925
  Прожогин Н.П. «Мучительная тень». В поисках Амалии Ризнич. В сб.: Пушкин и его современники. Вып. 2 (41) – СПб.: Академический проект, 2000. С. 21.


[Закрыть].

Н.П. Прожогин записал из уст дальнего «родственника негоцианта Ризнича» семейное предание о том, что в бывшем итальянском городе Кастелльнуово (ныне Герцог-Нови, в Хорватии) в доме Вучетичей «был старинный сундук и в нем хранились письма Пушкина к Амалии Ризнич. В годы Второй мировой войны этот дом сгорел дотла».

Могила исчезла, письма сгорели, но бессмертна память об итальянке Амалии Ризнич, воспетой великим русским поэтом:

 
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ними поцелуй свиданья…
Но жду его; он за тобой… (III, 257)
 

Часть вторая
«Гений и злодейство»

 
Он поет по утрам в клозете…
 

Юрий Олеша «Зависть»

Трагедия «Моцарт и Сальери» (1830) – жемчужина «итальянского триптиха» Пушкина (где две другие части – это поэма «Анджело» и повесть «Египетские ночи»). Композитор Антонио Сальери – бесспорно, самый рельефный итальянский персонаж в драматургии Пушкина. Именно этот образ был выбран поэтом для разговора о принципиально важном для него творческом споре: о законах искусства и бытия, соотношении морали и высших принципов гармонии.

Вспомним, что первое авторское название пьесы – «Зависть» (ХVII, 50), и в нем ключ к ее прочтению. Нет сомнения, Пушкин был искренне убежден в том, что Сальери действительно отравил Моцарта, иначе эта драма никогда бы не вышла из-под его пера. К клевете Пушкин относился с отвращением и не позволил бы себе ее множить. В «Опровержении на критики» он пишет: «Обременять вымышленными ужасами исторические характеры и не мудрено и не великодушно. Клевета и в поэмах всегда казалась мне непохвальною» (сказано в связи с образом гетмана Мазепы). (ХI, 160)

Впрочем, Пушкин сам однажды объяснил причину своей убежденности: в заметке о Сальери (1932) он написал: «В первое представление “Дон Жуана”, в то время, когда весь театр, полный изумленных знатоков, безмолвно упивался гармонией Моцарта, раздался свист – все обратились с негодованием, и знаменитый Сальери вышел из залы, в бешенстве, снедаемый завистью. Сальери умер восемь лет тому назад. Некоторые немецкие журналы говорили, что на одре смерти признался он будто бы в ужасном преступлении – в отравлении великого Моцарта. Завистник, который мог освистать “Дон Жуана”, мог отравить его творца». (ХI, 218)

О том же, с любопытной оговоркой, Пушкин рассказывал на придворном масленичном балу 6 марта 1834 года петербургскому приятелю и «римлянину», художнику Григорию Гагарину, который записал разговор:

«Я спросил у Пушкина, почему он позволил себе заставить Сальери отравить Моцарта; он мне ответил, что Сальери освистал Моцарта, и что касается его, то он не видит никакой разницы между “освистать” и “отравить”, но что, впрочем, он опирался на авторитет одной немецкой газеты того времени, в которой Моцарта заставляют умереть от яда Сальери». Гагарин сообщил об этой беседе в письме к матери926926
  Корнилова А.В. Григорий Гагарин. Творческий путь. М., 2001. С.62.


[Закрыть].

Специалистам удалось точно установить этот пушкинский источник. Речь шла о лейпцигской «Всеобщей музыкальной газете», напечатавшей в 1825 году статью Рохлица с указанием, что Сальери, умирая, признался в своем преступлении927927
  См.: Корнилова А.В. Цит. соч. С.62, а также Найдич Э.Э. Пушкин и художник Г.Г. Гагарин – «Литературное наследство», т.58. С.272.


[Закрыть].

Не будем утомлять читателя, о «Моцарте и Сальери» написаны тома специальных исследований. Их авторы едины в одном: сделав Сальери преступным отравителем, которого обуревает чувство зависти к Моцарту, Пушкин вложил в уста своего «антигероя» многие важные для себя самого истины и мысли. (Что естественно для художника, ибо сказано Флобером: «Эмма – это я»!) Некоторые из этих максим прозвучали тогда просто кощунственно, как, например, эти первые строки трагедии:

 
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет – и выше… (VII, 123)
 

Через признания Сальери Пушкин поведал миру и о своих собственных реальных переживаниях:

 
…Вкусив восторг и слезы вдохновенья,
Я жег мой труд и холодно смотрел,
Как мысль моя и звуки, мной рожденны,
Пылая, с легким дымом исчезали… (VII, 124)
 

Известно, что Пушкин сжег свои бумаги в Михайловском после декабря 1825 года, когда опасался ареста, среди них, предполагают исследователи, находились черновики стихов, автобиографические заметки и наброски биографии прадеда, «царского арапа». Такая же судьба постигла Х главу «Евгения Онегина» в Болдино, в 1830 году928928
  На автобиографический характер этих пронзительных строк из трагедии «Моцарт и Сальери» впервые указал Натан Эйдельман (см.: Эйдельман Н.Я. Ганнибалов колокольчик. // Наука и жизнь. 1983. № 10. С.86–93. См. также: Левкович Я.Л. Когда Пушкин уничтожил свои записки? // Временник Пушкинской комиссии. 1979. С.102–106.


[Закрыть].

Ремесленные представления об искусстве Пушкин тоже изложил словами итальянца, ставшими крылатыми:

 
…Звуки умертвив,
Музыку я разъял как труп. Поверил
Я алгебру гармонией… (VII, 123)
 

При этом Пушкин ни на минуту не забывает, что Антонио Сальери – сын «Италии счастливой», служитель ее муз, вот почему именно им названы важные для самого поэта высокие имена из мира итальянской живописи и словесности:

 
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля…
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери929929
  Эти строки, полагают исследователи, связаны с впечатлением от картины Рафаэля «Мадонна с безбородым Иосифом». В начале ХIХ века она была очищена от поздних записей и предстала во всей своей первозданной красе, о чем свидетельствовала запись в каталоге Эрмитажа, открывавшемся репродукцией этой картины. Ей же посвящена элегия Пушкина «Возрождение»: «Художник-варвар кистью сонной / Картину гения чернит. / И свой рисунок беззаконный / Над ней бессмысленно чертит. / Но краски чуждые, с летами, / Спадают ветхой чешуей; / Созданье гения пред нами / Выходит с прежней красотой» (1819). Упоминание Алигьери связано с полемикой по поводу новейших переводов Данте, выполненных, в частности А.С. Норовым: «Заметим, что г-ну Абр. Норову не должно было бы переводить Dante» (1827), см. об этом в гл. 1.


[Закрыть]. (VII, 126)
 

В трагедии упомянут и земляк Сальери итальянский композитор Николо Пиччини (1728–1800), автор оперы «Последний день Помпеи», соперник прославленного немецкого музыканта Христофора-Вилибальда Глюка. В 70-х годах ХVIII века в Париже разгорелась борьба между приверженцами французской оперы («глюкистами») и сторонниками итальянской оперы («пиччинистами»). В пушкинском тексте находим отголосок этой полемики: ученик Глюка – Сальери возмущается успехами Пиччини у «диких парижан»930930
  Кац Б.А. Неучтенные источники «Моцарта и Сальери» (Предварительные заметки). В сборнике трудов к 60-летию В.Э. Вацуро. Пб, 1996. В этой работе петербургский музыковед Борис Кац назвал среди источников «Моцарта и Сальери» книгу «Полигамния» Мармонтеля, где описано соперничество Глюка и Пиччини и даже описан эпизод их совместной трапезы. В статье указана и традиция сопоставления Моцарта и Рафаэля.


[Закрыть].

Историки литературы отметили особенность пушкинского отношения к своим «европейским» героям. «Русские писатели отвоевали у западной цивилизации всё, что можно было, показали пример умелого обращения с ядовитыми ее веществами, извлечения из них пользы, без того, чтобы самим отравиться. Первый пример, как всегда, – Пушкин. Он ввел современного европейца, с его личной замкнутостью, с его недоверием к миру, с его аскетизмом работы, с его корыстью, с его односторонней волей – Скупого Рыцаря, Сальери, Гер-манна…»931931
  Берковский Н.Я. О мировом значении русской литературы. Л., Наука, 1975, с. 120.


[Закрыть].

 
О, если бы бессмертье красоты
Я мог делами выразить хоть малость…
 

Микеланджело Буонарроти

И, наконец, Пушкин устами Сальери воскрешает старую легенду, бытовавшую в Риме, о том, что великий Микеланджело якобы приказал убить натурщика, чтобы нагляднее запечатлеть в мраморе мертвое тело. Это заключительные строки трагедии:

 
…Гений и злодейство
Две вещи несовместные. Неправда.
А Бонарроти? Или это сказка
Тупой, бессмысленной толпы – и не был
Убийцею создатель Ватикана? (VII, 134)
 

«Сказка тупой бессмысленной толпы» о преступлении, якобы совершенном Микеланджело Буонарроти, одним из «создателей Ватикана», довольно прочно укоренилась в историографии ХVIII–ХIХ веков. У ее истоков стоял, по всей вероятности, заклятый недруг Микеланджело, известный писатель Возрождения Пьетро Аретино, автор сатиры «Комедия о придворных нравах» (1534). Он знал, что в молодые годы Микеланджело имел доступ в старый флорентийский монастырь, куда привозили хоронить умерших бездомных бродяг со всей Тосканы. При монастыре существовало некое подобие анатомического театра, где скульпторам и художникам разрешалось расчленять трупы «для познания тайн строения человеческого тела». Микеланджело самозабвенно там работал и потом гордился, что «знает доподлинно каждую мышцу». Когда вскоре Микеланджело заказали изображение Распятия, Аретино пустил сплетню, что Буонарроти якобы «пригвоздил натурщика к кресту и следил за его конвульсиями»932932
  Благодарю А.Б. Махова за эти сведения. См. также: Дживелегов А.К. Очерки итальянского Возрождения: Кастильоне, Аретино, Челлини. М., 1929. С.140, 512.


[Закрыть].

Описывая одну из самых знаменитых скульптур Микеланджело («Пьету»), Джорджо Вазари так говорит о фигуре мертвого Христа: «Никто и не представляет себе, как прекрасны члены, как искусно сделано тело, как на его наготе выделены мускулы, вены, жилы поверх костяка, и нет мертвеца, более сходственного с мертвецом»933933
  Вазари Дж. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. Ростов н/Д., 1998. С.413.


[Закрыть].

Вот что сообщал сообщал Н.М. Карамзин в хорошо известных Пушкину «Письмах русского путешественника»(1801): «Показывая Микель Анджелову картину Распятия Христова, рассказывают всегда, будто бы он, желая естественнее представить умирающего Спасителя, умертвил человека, который служил ему моделью; но анекдот сей совсем невероятен»934934
  Цит. по: Эфрос А.М. Рисунки поэта. М., СПб., 1933. С.87–88.


[Закрыть].

Пушкин, безусловно, знал и сочинение французского поэта Ле-Миера «Живопись» (1769), где по поводу Микеланджело Буонарроти сказано: «Часто повторялось, что для того, чтобы придать более истины распятому, Микель Анджело заколол кинжалом натурщика на кресте… Никогда еще момент вдохновения не мог быть моментом преступления, и даже я не могу поверить, чтобы преступление и гений были совместны». Пушкин счел уместным перефразировать эти слова Ле-Миера в своей трагедии.

История о работе Микеланджело в монастырской мертвецкой была не раз описана. Замечательный биографический роман американского писателя Ирвинга Стоуна «Муки и радости» содержит жуткую сцену в подвале флорентийской обители: «…Но страх исчез так же быстро, как и появился. Ведь он держал в своих руках человеческое сердце! Он был счастлив от сознания того, что прикоснулся к самому важному органу тела человека, увидел его, ощутил его плоть. Он взрезал ножом сердце и был потрясен, обнаружив, что внутри его пусто. Потом он вложил сердце снова в грудь и поставил на свое место ребра, рисунок которых художники без особых хлопот постигали на первом встречном худощавом тосканце. Но теперь Микеланджело в точности знал, в каком именно месте под ребрами бьется сердце»935935
  Стоун И. Муки и радости. Роман о Микеланджело. Перевод с англ. Н. Банникова. М.: Худ. лит., 1971. С.219.


[Закрыть].

Автор плафона Сикстинской капеллы, Микеланджело словно бы бросил вызов небу, творя свой мир и настаивая на богоподобности земных людей. Недаром один из наставников юности художника, поэт и мыслитель Пико делла Мирандола вложил в уста Савоафа, обращающегося к своему творению, Адаму, такие слова: «Я создал тебя существом не небесным, но и не земным, чтобы ты сам себе сделался творцом и сам окончательно выковал свой образ». Кажется, что именно эти слова Бог бросает первому человеку на центральной росписи Сикстинского плафона. Столь же сильное впечатление производят и фигуры на алтарной фреске Микеланджело «Страшный суд». При взгляде на них вспоминается пушкинский Пророк, обнимающий своим крылатым вдохновением дали вселенной:

 
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней розы прозябанье. (III, 30)
 

Пушкина роднило с Микеланджело это удивительное проникновение в божественный замысел и их общее восхищение великой Дантовой Комедией. Именно образы Данте и его строение Вселенной подсказали Микеланджело пространственное и композиционное решение фрески «Страшный суд». Недаром Ромен Роман назвал роспись Сикстинской капеллы «Геркулесовым подвигом Микеланджело»936936
  Роллан Р. Жизнь Микеланджело. / Пер. с фр. В.Курелло, с итал. А. Махова. Калининград: Янтарная сказка, 2001. С. 37.


[Закрыть].

Почетный титул «создателя Ватикана» Пушкин присвоил Микеланджело, так сказать, по совокупности: великий флорентиец, как известно, не только спроектировал купол главной католический базилики – собора Святого Петра (за что денег не взял!), был его главным архитектором и принял участие в оформлении внутреннего убранства храма, – но в 26 лет стал автором установленной там скульптуры «Пьета» («Оплакивание Христа»), а в более зрелом возрасте расписал сначала потолок (1508–1512), а затем и алтарную стену Сикстинской капеллы (фреска «Страшный суд», 1534–1541). По соседству, в так называемой Павловской капелле (Capella Paolina) Апостольского дворца, куда доступ ограничен, хранятся два последних шедевра Микеланджело – «Распятие Петра» (1542) и «Обращение Павла» (1550). Воистину, создатель Ватикана!

Этот высокий титул косвенно признал даже нынешний Папа Римский – Иоанн Павел II. В стихотворных размышлениях «Римский триптих», написанных по-польски в 2001 году, понтифик вспоминает свое избрание на престол Святого Петра под сводами Сикстинской капеллы:

 
Здесь у подножия этой удивительной росписи
собираются кардиналы —
сообщество, которое в ответе за наследование ключей
Царства.
Они приходят сюда.
И Микеланджело снова объемлет их видением. <…>
Люди, кому вверена забота о наследовании ключей,
сойдясь сюда, дают объять себя сикстинской росписи,
визии, которую Микеланджело оставил —
Так было в августе, а потом в октябре памятного года
двух конклавов,
и так будет снова, после моей смерти,
когда явится необходимость937937
  Иоанн Павел II (Кароль Войтыла) Римский триптих. Размышления. Пер. с польского Асара Эппеля. Цит. по: «Иностранная литература», 2003, № 10. С.113. Речь идет о 1978 годе, когда в августе папой был избран Иоанн Павел I (Альбино Лучани), а в октябре – Иоанн Павел II.


[Закрыть].
 

В этой удивительной поэтической исповеди Папа несколько раз возвращается к образу Микеланджело:

 
В Сикстинской капелле художник написал Суд.
Суд в ее пространстве доминирует надо всем. <…>
Non omnis moriar938938
  Нет, весь я не умру (лат.) Гораций. См. там же. С.114.


[Закрыть]
Неуничтожимое во мне
Повстречалось лицом к лицу с Тем, кто Сущий!
Так заполняется людьми главная стена сикстинской фрески…
 

Так римский понтифик, через Горация, вступает в перекличку с великим русским поэтом!

Пушкин, не случайно вложивший в уста Сальери слова о «создателе Ватикана», как-то раз сам удостоился сравнения с великим флорентийцем. Причем из уст князя Петра Ивановича Шаликова, поэта и переводчика. Князь издавал «Дамский журнал» и опубликовал в нем (№ 6 за 1832 год) свою рецензию на «Бориса Годунова», где написал, что на творении Пушкина «лежит особенная, или, лучше сказать, собственная печать, подобная Микель-Анжеловой печати на бессмертном куполе знаменитого римского собора – печать таланта неустрашимого, всемогущего»939939
  Цит. по: Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина: в 4 т., т. III. М.: Слово, 1999. С.300–301. См. также: Тыщенко В.П. Неопознанная философия Пушкина: Евангелие от Александра; «Моцарт и Сальери». В сб.: Эстетический дискурс. Смиоэстет. исследование в обл. литературы. Новосибирск: НГПИ, 1991. С.69–77.


[Закрыть].

Один из самых проникновенных исследователей религиозных аспектов творчества Пушкина протоиерей Сергий Булгаков в полемической статье «Моцарт и Сальери» (Париж, 1934) сравнил итальянского композитора с Иудой: «Моцарт не изменил дружбе и умирает победителем. Он встречает безвременный конец, и однако гибнет не он, но убийца. Пушкин опускает занавес в тот момент, когда у Сальери зародилось уже роковое и последнее сомнение в своей гениальности. Он цепляется за легенду о Буонарроти, но зыбучая почва уходит из-под ног: «иль это сказка пустой, бессмысленной толпы, и не был убийцею создатель Ватикана?» Дальнейший жизненный путь Сальери уже обозначен в этих скупых словах – его ждет известная судьба: «шед удавися». Он уже совершил духовное самоубийство, когда всыпал припасенный про черный день «последний дар Изоры», ибо не Моцарта, но себя отравил тогда Сальери. Изнемогши в подвиге дружбы, он сделался орудием злой силы, природа которой и есть темная Зависть».