Текст книги "«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы"

 
Я получил блаженное наследство —
Чужих певцов блуждающие сны…
 

Осип Мандельштам

 
И в просвещении быть с веком наравне…
 

А.С. Пушкин

В списке итальянских литературных интересов и ассоциаций Пушкина – созвездие звучных имен: кроме Данте Алигьери, его украшают Торквато Тассо, Лудовико Ариосто, Франческо Петрарка, Джованни Боккаччо, Витторио Альфиери, Ипполито Пиндемонте, Алессандро Мандзони, Пьетро Аретино, Уго Фосколо, Сильвио Пеллико, Никколо Макиавелли, Франческо Джанни, Николо Форте Гуэрри, Джанбатиста Касти… Общеизвестно, что Пушкин знакомился с итальянской литературой, как правило, по французским переводам, однако круг его чтения был весьма широк и список итальянских авторов, известных Пушкину, впечатляет. Некоторые писатели, правда, только упоминаются, как например, Джакомо Казанова, Луиджи Пульчи, Винченцо Монти, Джанбатиста Касти или Пьетро Метаста-зио, знакомство с другими можно лишь более или менее уверенно предполагать (Карло Гольдони, Джакомо Леопарди, Бальдассаре Кастильоне)751751
  См.: Берков П.Н. «Пушкин и итальянская литература» в его сб.: Проблемы исторического развития литератур. Л., 1981.


[Закрыть].

Удивительная пушкинская восприимчивость, «чуткость уха» давно отмечены исследователями. «Способность Пушкина перевоплощаться, переноситься во все века и народы свидетельствует о могуществе его культурного гения», – писал Д.Мережковский752752
  Мережковский Д.С. Вечные спутники, СПб.: Изд-во Пирожкова, 1906. С.12.


[Закрыть].

Наша экскурсия по пушкинскому Риму была бы не полной, если не подняться на Капитолийский холм, где 8 апреля 1341 года на главной площади Вечного города венчали лавровым венком Франческо Петрарку (1304–1374), великого поэта Италии, родоначальника всей гуманистической культуры Возрождения.

Творения «величавого» Петрарки Пушкин знал, неоднократно упоминал и цитировал – в статьях, письмах, стихотворениях, в романе «Евгений Онегин», иногда шутливо, чаще с полным пиететом. Например, в статье об альманахе «Северная лира», разбирая статью С.Е. Раича «Петрарка и Ломоносов», Пушкин отмечает, что «сии два великих мужа имеют между собою сходство. Оба основали словесность своего отечества, оба думали основать свою славу важнейшими занятиями, но вопреки им самим более известны, как народные стихотворцы. Отдаленные друг от друга временем, обстоятельствами жизни, политическим положением отечества, они сходствуют твердостию, неутомимостью духа, стремлением к просвещению, наконец уважением, которое умели приобрести от своих соотечественников». Далее Пушкин не удержался от иронии: «г-н Р. глубокомысленно замечает, что Петрарка любил Лауру, а Ломоносов уважал Петра и Елисавету; что Петрарка писал на латинском языке, написал поэму Сципион Африканский (т.е. Аfrica), а Ломоносов латинской поэмы не написал» (1827). Далее Пушкин опять с иронией отмечает: «Он в любопытном отступлении рассказывает, что старик приходил из Испании к Титу Ливию и что такой же старец, но к тому ж слепой, приходил видеть Петрарку» (подчеркнуто Пушкиным).

Вообще первое серьезное знакомство с Петраркой в России произошло именно в пушкинскую пору. Начало ему положил все тот же Константин Батюшков, сам известный поэт и автор статей о Петрарке и Тассо, едва ли не первый русский итальянист.

Он переводил сонеты Петрарки, переводы К. Батюшкова до сих пор включаются в собрания стихотворений великого итальянца на русском языке. Эстафету у Батюшкова принял другой поэт пушкинского круга Иван Козлов, уже нами цитированный. Его перу принадлежало, в частности, переложение одного из сонетов Петрарки в стансы:

 
Тоскуя о подруге милой
Иль, может быть, лишен детей,
Осиротелый и унылый,
Поет и стонет соловей753753
  См.: Петрарка Франческо. Сонеты, избранные канцоны, секстины, баллады, мадригалы, автобиографическая проза. / Предисл. и прим. Н.Томашевского; М.: Правда, 1984. С.14. См. также: Picchio Riccardo. La lingua di Petrarca e dell’amore // Alessandro Puškin nel 150 anniversario della morte. Milano, 1986, pp. 237–256; Garzonio Stefano. Petrarca nelle traduzioni russe del XVIII secolo, in: Le lingue del mondo, LIII, 1988, 6, pp. 33–42. В.Э.Вацуро прислал на юбилейную конференцию в Риме в октябре 1999 г. доклад «Пушкин и русские петраркисты». см. также: MaverLo Gatto A. Primi poeti russi traduttori di PetrarcaЦ Petrarca e il petrarchismo nei paesi slavi. Zagreb-Dubrovnik, 1978, p. 327–334; Хлодовский P.И. Пушкин и Петрарка: гуманизм и гуманность Пушкина // Вестник Российского гуманитарного научного фонда, 1999, № 1, с. 308–316.


[Закрыть].
 

У Пушкина есть еще одно сопряжение имен Ломоносова и Петрарки, сделанное в связи с трудами К.Н. Батюшкова в статье «О причинах, замедливших ход нашей словесности»: «Батюшков, счастливый сподвижник Ломоносова, сделал для русского языка то же самое, что Петрарка для итальянского» (1824).

В повести «Метель» Пушкин цитирует Петрарку в оригинале: «Нельзя сказать, чтобы она с ним кокетничала; но поэт, заметя ее поведение, сказал бы: Se amor non é, che dunque?..» (если это не любовь, то что же?) (1831). Ошибки в орфографии и грамматике пушкинской цитаты были замечены филологами754754
  См. Пильщиков И. Ф. Батюшков и литература Италии. С. 15; см. также: Солонович Е. Петрарка в России: история вопроса и некоторые проблемы перевода // La traduzione letteraria dal russo… Milano, 1975, p. 315–327.


[Закрыть]. Считается, что Пушкин воспроизвел ее по книге швейцарского историка Сисмонди (1813). Первый исследователь итальянских литературных интересов Пушкина А.П. Налимов отметил, что эпиграф плохо увязан с содержанием канцоны Петрарки, Пушкин лишь позаимствовал красивую форму и «воспользовался словами старика Петрарки для совсем новых поэтических тем»755755
  Налимов А.П. Отзвуки итальянской поэзии у Пушкина (Историко-литературная заметка) // Образование, 1899, No 5/6, с. 56–57.


[Закрыть].

«Подобно Батюшкову… Пушкин воспринимал и ценил Петрарку не как основателя гуманизма, а как великого мастера любовной лирики – поэта любви par excellence», – заметил Н. Розанов.

В августе 1823 г. Пушкин сообщает брату Льву о своих сомнениях в связи с публикацией поэмы «Кавказский пленник»: «… я не желал бы ее напечатать, потому что многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен, роль Петрарки мне не по нутру». Об этом же он потом скажет конце первой главы «Евгения Онегина»:

 
Любви безумную тревогу
Я безотрадно испытал.
Блажен, кто с нею сочетал
Горячку рифм: он тем удвоил
Поэзии священный бред,
Петрарке шествуя вослед… (VI, 29)
 

Пушкину вообще нравилось итальянское звучание стихов Петрарки. Эпиграфом к шестой главе «Евгения Онегина» он вписывает распевные строки:

 
La, sotto i giorni nubilosi e brevi,
Nasce una gente a cui l’morir non dole.
 

Petr. (VI, 117)

 
«Там, где дни облачны и кратки, // Прирожденный враг покоя // Рождается племя, которому не больно умирать». Петр<арка> (итал).
 

Таким образом, причина отсутствия страха смерти – во врожденной свирепости этого племени. Пропуском среднего стиха Пушкин дает возможность истолковать причину небоязни смерти как следствие разочарованности и «преждевременной старости души»756756
  Полуяхтова И.К. Эпиграф к шестой главе «Евгения Онегина» (Из истории русского Петрарки). В сб.: Проблема традиций и взаимовлияния в литературах стран Западной Европы и Америки (ХIХ–ХХ вв). Горький: Ун-т им. Н.И. Лобачевского, 1987. С.71–78. См. также: Кощиенко И.В. Эпиграф из Петрарки в «Евгении Онегине», в сб.: Временник Пушкинской комиссии. Выпуск 28. СПб., Наука, 2002. С. 144. По поводу этой цитаты Ф.М. Достоевский написал: «Странный мы народ, в самом деле! Очень справедливо, кажется, Пушкин применил к нам стихи Петрарки…»


[Закрыть].

Пушкин, естественно, знает о главном адресате лирики Петрарки – о красавице Лауре. И пишет в шуточной эпиграмме приятелю:

 
Твоя красавица не дура;
Я вижу всё и не сержусь:
Она прелестная Лаура,
Да я в Петрарки не гожусь. (1821; II, 227)
 

Поскромничал Александр Сергеевич!

Иногда Пушкин в собственном творчестве вольно (или невольно?) «попадает в след» того или иного итальянского автора. Так произошло, в частности, с Джованни Боккаччо (1313–1375), когда Пушкин замыслил пьесу (маленькую трагедию?) «Папесса Иоанна» (отсылаю читателя к соответствующей главе данной книги). Значение наследия Бокккаччо, великого гуманиста Раннего Возрождения, наряду с Данте и Петраркой ставшего создателем ренессанса, как классического национального стиля литературы Италии, для художественного мира Пушкина еще не достаточно оценено. Может быть потому, что само имя Боккаччо лишь дважды упоминается Пушкиным: в статье «О новейших блюстителях нравственности» (1830) и в письме к Е.М. Хитрово (1831). В недавно вышедшей книге «Новое о Пушкине», принадлежащей перу Виктора Листова, одного из самых оригинальных и наблюдательных наших пушкинистов, прослежена важная нить, связавшая творческое воображение русского поэта с самым знаменитым произведением Боккаччо «Декамерон» (1350–1353). Речь идет об одной черновой записи Пушкина, сделанной в Михайловском и частично обнародованной П.В. Анненковым еще в 1855 году. Она получила у специалистов условное название «Автограф с десятью темами». Вот эти темы: «Скупой / Ромул и Рем / Моцарт и Сальери / Д.Жуан / Иисус / Беральд Савойский / Павел I / Влюбленный бес / Дмитрий и Марина / Курбский»757757
  Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М.-Л., 1935. С. 276. В первой публикации строчки Иисус и Павел I отсутствовали по цензурным соображениям.


[Закрыть]. Автограф находится на обороте листа, а на лицевой его стороне – стихотворение «Под небом голубым страны своей родной» (1826). По мнению проф. Листова, этот листок также связан с итальянскими мотивами творчества Пушкина. В самом деле, летом 1826 года Пушкин переводит отрывок из Ариостова «Orlando furioso» («Неистовый Орланд»), и в автографе есть римская тема «Ромул и Рем». Листов отмечает, что обширную выписку из рыцарского романа «Беральд Савойский» Пушкин сделал такими же бледными деревенскими чернилами, которыми написаны и стихотворение «Под небом голубым…» и строфы «Orlando furioso». Вокруг листка с десятью темами «сгущаются итальянские мотивы», – отмечает В. Листов758758
  Листов В.С. Новое о Пушкине. История, литература, зодчество и другие искусства в творчестве поэта. М.: Стройиздат, 2000. С. 241.


[Закрыть].

И далее ученый высказывает остроумную гипотезу, что набросок с десятью темами тяготеет к «Декамерону». «Нетрудно представить себе долгие вечера в Тригорском, когда тесный кружок друзей – женщин и мужчин – развлекается, выслушивая рассказы то одного, то другого собрата. У Боккаччо, как известно десять затворников, укрывшихся от чумы, свирепствовавшей во Флоренции, посвящают рассказам десять вечеров. Так что на каждого из повествователей всего приходится десять новелл. Если такая же игра возникла в Тригорском, то десять тем, записанных Пушкиным, вполне могут быть его памяткой: о чем рассказал, или о чем собирается рассказать», – развивает свою догадку В. Листов и поясняет: «Конечно, святогорские окрестности – не окрестности Флоренции, а тревоги Пушкина навеяны не буквальной чумой». Следует цитата из письма, написанного пятью годами раньше из Кишинёва Сергею Тургеневу: «Я сам в карантине, и смотритель Инзов не выпускает меня, как зараженного какою-то либеральною чумой». Листов напоминает, что одно из главных условий, которые ставят себе персонажи «Декамерона», состоит в том, чтобы «каждый воздержался от каких-либо известий извне», т.е. не говорить о чуме! Но и среди названий, записанных Пушкиным, нет ни одного, которое намекало бы на актуальный сюжет, было бы как-то связано с текущими событиями (и уж тем более напоминало бы о расправе над декабристами!).

Отголосок Боккаччо чувствуется и в стихотворном послании Пушкина к Алексею Вульфу из Михайловского в Дерпт. Поэт рисует в нем некий идеал затворнического существования трех молодых мужчин – Вульфа, Языкова и самого Пушкина – среди прекрасных дам, в которых они «мертвецки влюблены». Но ведь и все трое мужчин «Декамерона» – Памфило, Филострато и Дионео – отличаются тем же. Как говорит, краснея, Неифила, «хорошо известно, что они влюблены в некоторых из нас»759759
  Боккаччо Джованни. Декамерон / Пер. с итальянского А.Н. Веселовского. М., 1955. С. 42. «Это… вполне достойно “Декмерона”», – скажет Пушкин о днях карантина (XIV, 225).


[Закрыть].

Каждый новый день «Декамерона» общество проводит в новом замке, в новом имении. В стихотворении Пушкина этому условию соответствует третья строфа:

 
Запируем уж, молчи!
Чудо – жизнь анахорета!
В Троегорском до ночи,
А в Михайловском до света.
 

И Виктор Листов делает убедительный вывод: «Нам представляется, что список из десяти названий приоткрывает малоизвестную, почти полностью утраченную область творческого наследия Пушкина – область устной новеллы. Истолкование автографа как перечисления сюжетов, рассказанных в гостиной, и связь их с «Декамероном», устраняет многие противоречия в подборе и характере тем автографа. Ибо вслед за Боккаччо Пушкин волен здесь чередовать исторические персонажи с вымышленными, отечественные с зарубежными, подцензурные с неподцензурными»760760
  Листов В.С. Указ. соч. с.245. См. также: Листов В.С. «К истолкованию пушкинского автографа с десятью темами». В сб.: Болдинские чтения, вып. ХIII, Горький, 1984. С. 110–120.


[Закрыть].

Впрочем, боккаччиевские мотивы свойственны не только проанализированному отрывку. Руф Хлодовский заметил: «В декабрьские дни 1825 года вдохновенно, свободно и весело создавая «Графа Нулина», Пушкин вспоминал не только о «Лукреции» Шекспира, но и о «Декамероне» Джованни Боккаччо»761761
  Хлодовский Р.И. Декамерон. Поэтика и стиль. М.: Наука, 1982. С. 345. см. также: Молчанова В.В. Русская рецепция «Декамерона» Боккаччо // Италия и славянский мир: советско-итальянский симпозиум in honorem Prof. Ettore Lo Gatto. М., 1990. С. 46–48.


[Закрыть].

Люди пушкинского круга прекрасно понимали условия такого рода игры. Говоря в своих записных книжках (1818–1848) о «Декамероне», П.А. Вяземский не забывает отметить «противоположность бедственной эпохи», в которую Боккаччо переносит свой рассказ, с игривым вымыслом самих сказок: «“Граф Нулин” – сказка Боккаччо ХIХ века». В.К. Кюхельбекер составил «Русский Декамерон 1831 года», в издании которого в 1836 году Пушкин, вероятно, принимал участие.

Имя другого итальянского классика эпохи Возрождения Лудовико Ариосто (1474–1533) тоже было у Пушкина на слуху. Поэта восхищали «шалости Ариоста». Еще в Лицее Пушкин высоко оценил шутливую сказочную поэму (см. «Городок»). Свои собственные, весьма фривольные стихи из Песни четвертой «Руслана и Людмилы» (1820), не включенные им во второе издание поэмы (1828) по соображениям нравственности, Пушкин в «Опровержениях на критики» (1830) называет: «очень, очень смягченное подражание Ариосту»762762
  Одним из первых увидел продолжение традиций Ариосто в поэме Пушкина «Руслан и Людмила» Константин Батюшков. (См. Кошелев В.А. Константин Батюшков: Странствия и страсти. М., 1987, с. 64–66.) См. также: Горохова Р.М. Ариосто в России // Ариосто Лудовико. Неистовый Роланд. М.: Наука, 1993. Кн. 2. С. 457–480; Хлодовский Р. В ожидании Орланда (Ариосто в переводе Пушкина) // Ариосто Лудовико. Неистовый Орланд. Перевод Е. Солоновича. // Иностр. лит. 1994. № 4, с. 206-216; Томашевский Н. Пушкин – читатель Ариосто (Заметки) // Альманах библиофила, вып. ХХШ: Венок Пушкину (1837–1987). М.: Книга, 1987, с. 107–112.


[Закрыть]. Он также предпринял свободное переложение нескольких октав из самого знаменитого произведения Ариосто «Orlando furioso» («Неистовый Роланд»).

Исследователи (В.В. Набоков и Ю.М. Лотман) обнаружили еще одну завуалированную пушкинскую цитату из Ариосто: в шестой главе «Евгения Онегина»: «…тревожит / Ее ревнивая тоска, / Как будто хладная рука / Ей сердце жмет…», что перекликается с упомянутым переводом из Orlando furioso:

 
И нестерпимая тоска,
Как бы холодная рука,
Сжимает сердце в нем ужасно… (III, 17)
 

Это примерно соответствует тексту Ариосто (песнь ХХIII, октава СХI, 6): Stringersi il cor sentita con fredda mano... (Чувствовал, как сжимается сердце холодной рукой…)763763
  См.: Томашевский Н. Пушкин – читатель Ариосто, в сб.: Венок Пушкину (1837– 1987). М.: Книга (Альманах библиофила, вып. 23), 1987.


[Закрыть].

Перевод Пушкина близок к оригиналу, однако он не сохранил строфику итальянской поэмы, написанной октавами. Позднее поэт использовал такую строфу в «Домике в Коломне» (1830). При работе над переводом Пушкин, помимо итальянского оригинала, имел возможность использовать анонимный перевод поэмы Ариосто на русский язык (1791–1793) и прозаический перевод двух глав их этой поэмы, сделанный Батюшковым и опубликованный в «Вестнике Европы» в 1817 году764764
  Сопоставление этих двух текстов с итальянским оригиналом и переводом Пушкина сделано в статье Г.Д. Владимирского «Пушкин – переводчик», в сб.: Пушкинский временник, т. 4–5, М.-Л., 1939. С. 315.


[Закрыть].

В «Table-talk» обращает на себя внимание многозначительная цитата из крупнейшего политического мыслителя средневековой Италии «бессмертного флорентийца» Никколо Макиавелли (1469–1527): «Человек по своей природе склонен более к осуждению, нежели к похвале (говорит Макиавелль, сей великий знаток природы человеческой)…» Здесь же находится заметка об одном «из самых ревностных гонителей памяти Макиавелловой» иезуите Антонио П о с с е в и н о765765
  Антонио Поссевино (1543–1611), автор сочинения «Суждения о четырех писателях», приезжал из Рима в Москву в 1581 году, при Иване Грозном, чтобы содействовать присоединению Русской православной церкви к Римско-католической. См.: Giuda Francesco Ivan il Terribile e Antonio Possevino: il difficile dialogo tra Cattolicesimo e Ortodossia, in: Le origini e lo sviluppo della Cristianitа slavo-bizantina… Roma, 1992, pp. 261–275; см. также: Юсим М.А. Макиавелли в России: Мораль и политика на протяжении пяти столетий. М.: ИВИ РАН, 1998.


[Закрыть] (Пушкин его называет, в соответствии с русской исторической традицией, «иезуит Посвин»), который «соединил в одной книге все клеветы, все нападения, которые навлек на свои сочинения бессмертный флорентиец, и тем остановил новые издания оных. Ученый Conringius, издавший “Il principe” в 1660 году, доказал, что Посвин никогда не читал Макиавелля, а толковал о нем понаслышке». (1831). Поссевино не читал, а Пушкин читал. И даже правильно употребил определенный артикль мужского рода перед итальянским названием главного труда Макиавелли «Государь». Там же, в «Table-Talk», Пушкин приводит латинское изречение «Divide et impera» (разделяй и властвуй) со следующим комментарием: «правило государственное, не только махиавелическое (принимаю это слово в его общенародном значении)». М.Н. Розанов проследил элементы влияния идей Макиавелли в поэме Пушкина «Анжело». Поссевино был послан папой Григорием ХIII в Польшу и Россию. Он писал кардиналу ди Кома: «Хлыст польского короля, может быть, является наилучшим средством для введения католицизма в Московии». Иезуиты же были инструкторами и координаторами действий двух первых российских самозванцев; сохранился составленный ими для «тушинского вора» подробный наказ. Пушкин показал свое знакомство с этими планами в «Борисе Годунове» словами Лжедмигрия, обращенными к Марине Мнишек:

 
…Но знай,
Что ни король, ни папа, ни вельможи
Не думают о правде слов моих,
Димитрий я иль нет – что им за дело?
Но я предлог раздоров и войны.
Им это лишь и нужно. (VII, 65)
 

Назовем и еще одно имя. Ряд исследователей пушкинского романа в стихах подметили, что понятие дендизма как манеры поведения восходит к творчеству итальянского писателя эпохи Возрождения Бальдассаре К а с т и л ь о н е (1478–1529), в частности, к его книге «Придворный» («Cortegiano», 1524). Там следующим образом сформулирован основной светский закон «хорошего вкуса»: «Я открыл одно универсальное правило – …высказывать во всем своего рода раскованность (sprezzatura), которая бы скрывала искусство и являла то, что делается и говорится, совершаемым без труда и словно бы без раздумывания»766766
  Цит. по: Сочинения великих итальянцев XVI века. СПб., 2002, с. 212.


[Закрыть].

Термин «спреццатура» был взят на вооружение историками культуры; к началу XIX века, то есть к моменту возникновения дендизма, понятия грации и спреццатуры вполне утвердились не только в отношении идеального поведения джентльмена, но и в применении к определенному стилю в искусстве. Кастильоне описал то, что в живописи реализовали Микеланджело, Тициан и Рембрандт, а в литературе было воплощено в произведениях Ариосто, Тассо, Пульчи и других творцов итальянского Возрождения, оказавших огромное, тщательно документированное и изученное влияние на Байрона и, через посредство английского поэта-романтика, на Пушкина767767
  См. Евдокимова С., Гольштейн В. Эстетика дендизма в «Евгении Онегине». В сб.: Пушкин и мировая культура. СПб., Симферополь, 2003, с. 75–77. Одним из обстоятельных исследователей явления спреццатуры стал молодой американский пушкинист Джулиан Генри Лоуэнфэльд, автор прекрасной двуязычной книги «Мой талисман», вышедшей в 2004 году в нью-йоркском издательстве «Зеленая лампа». Байрон возводил комический стиль столь любимых Пушкиным поэм «Бегаю» и «Дон Жуан» к стихам Пульчи и Ариосто. Для Байрона «душа такой строфы заключается в ее вседозволенности». Добавим, что и для Пушкина тоже. Недаром М.А. Дмитриев в отзыве на поэзию Пушкина (журнал «Атеней» за 1828 г.) восхищался: «Едва ли кто писал стихами на русском языке с такою легкостью, какую замечаем во всех стихотворениях Пушкина. У него не приметно работы: все непринужденно… Дарование редкое». Сам Пушкин, в статье «Вольтер» (1836), говоря о творчестве де Бросса, которого он считал одним из «замечательнейших писателей прошедшего столетия», перечисляет как раз те свойства, которые характерны для искусства спреццатуры, представленного Кастильоне в его «Придворном»: «Ученость истинная, но никогда не отягощенная педантизмом, глубокомыслие, шутливая острота, картины, набросанные с небрежением, но живо и смело, ставят его книгу выше всего, что написано было в том же роде» (XII, 75). С. 89.


[Закрыть]. Не случайно дендизм нашел свое яркое отражение и на страницах «Евгения Онегина».

В кругу пушкинского итальянского чтения находим и имя поэта Возрождения Пьетро А р е т и н о (1492–1556), автора политических памфлетов, сатирической «Комедии и придворных нравов» (1534), поэмы «Лицемер» (1542) и острых «Диалогов» (1534), составивших ему европейскую славу. Были опубликованы также свыше трех тысяч писем Аретино, образовавших культурную панораму современного ему общества. Пушкин, который в Одессе пользовался обширной библиотекой графа М.С. Воронцова, читал книгу Аретино «Рассуждения» («Ragginamenti», Cosmopolis, 1660), составляющую часть «Диалогов». Именно эта книга послужила поводом одной из реплик в его переписке (см. его письмо Майгин N, в ноябре 1823 г., где поэт приглашает кишинёвского приятеля в Одессу, обещая ему кроме местных увеселений (балы, итальянская опера, вечера и концерты) также «показать г-жу В… в 8 позах Аретино» (XIII, 77). Очевидно, Пушкин был знаком с содержанием фривольного сочинения Аретино «Странствующая блудница». Правда, у Аретино сказано о 38 позах, но может быть, цифра плохо прочитана комментаторами в оригинале. Пушкин также мог воспользоваться сообщаемыми Аретино сведениями о Микеланджело Буонарроти (см. об этом в главе «Создатель Ватикана» данной книги)768768
  См.: Алексеев М.П. Пушкин и библиотека Воронцова, в сб.: Статьи и материалы под редакцией Алексеева, Одесса, 1927, т. II. С.93; Лернер Н.О. Пушкин и Аретино, в сб.: «Звенья». М.-Л., 1935, V. С. 122–125.


[Закрыть].

Вспомним, что для Пушкина Италия – край, где пел Торквато величавый… Творчество знаменитого поэта Возрождения и барокко Торквато Тассо (1544–1595) было известно далеко за пределами Апеннин, а его героическая поэма «Освобожденный Иерусалим» (1580) стала эталоном рыцарской поэзии для многих европейских бардов. Особый, скандальный ореол этой поэме придал тот факт, что ее подвергли суду Священной инквизиции, и Тассо был вынужден переделывать свое творение в «подлинно католическом» духе (поэма была даже переименована в «Завоеванный Иерусалим», и только в таком виде допущена к печати и увидела свет, когда автор уже был болен тяжким душевным недугом). Среди других произведений Тассо наибольший интерес современников вызвали пасторальная драма «Аминта», стихотворный цикл «Семь дней творенья», а также сонеты и канцоны, мадригалы, философские «Диалоги» и трактат «Рассуждение о поэтическом искусстве». Не только для Пушкина, но и для многих русских поэтов Тассо был одним из воплощений итальянского духа, ибо, как сказано Евгением Баратынским, «Небо Италии, небо Торквато… В нашей экскурсии по Пушкинскому Риму мы могли подняться на Яникулинский холм, не только для того, чтобы полюбоваться панорамой Рима, но и заглянуть во двор древнего монастыря Святого Онуфрия. «Открывающийся из этого монастыря вид, безусловно, один из самых красивых в мире», – засвидетельствовал Стендаль. В этом месте, в маленькой монастырской церкви, был похоронен Торкватто Тассо. «Церковь Святого Онуфрия почти всегда заперта, – пишет современный паломник, – а в монастырском садике царит тишина – только фонтан шумит, и птицы щебечут в ветвях огромного дерева. Рим лежит у вас под ногами. И воздух особенно чист и прохладен. Именно поэтому так стремился сюда умирающий Тассо…»769769
  Чистяков Г.П. Римские заметки (All’ombra di Roma). К 50-летию о. Георгия Чистякова. М.: Рудомино, 2003. С. 121.


[Закрыть].

Тассо умер в тот день (10 апреля 1595 года), когда его, подобно Петрарке, должны были венчать на Капитолии лавровым венком. На могиле была установлена мраморная плита с латинской надписью:

 
Torquati Tassi ossa hic jacent
Ne nescies esses hospes,
Fratres hujus ecclesiae posuere
 

«Торквато Тассо кости здесь лежат, и чтоб ты, путник, не остался в неведении об этом, братья этой церкви плиту положили». В ХIХ веке захоронение было переделано по воле папы Пия IХ. Отец Георгий Чистяков, чуткий филолог-библеист, писатель и священник, очень точно очертил место Тассо в поэтическом пространстве: “Sublime poeta e epico solo” (“возвышенный поэт и единственный поэт эпический”), как назвал Тассо Витторио Альфьери, был всего лишь на двадцать лет старше Шекспира и Галилея, он застал старика Микеланджело и сам умер за пять лет до того, как Шекспиром был поставлен Гамлет, а Сервантесом издан первый том “Дон-Кихота”. В эти годы уже не только Средневековье, но и Возрождение стремительно уходило в прошлое»770770
  Там же. С. 111.


[Закрыть]. В заметках на полях 2-й части «Опытов в стихах и прозе» К.Н. Батюшкова (не ранее 1830 года) Пушкин, критикуя элегию Батюшкова «Умирающий Тасс» и упрекая поэта в вялости главного героя, возражает, что Тассо, напротив, «дышал любовью и всеми страстями». По остроумному замечанию Пушкина, «это – умирающий Василий Львович, а не Торквато» (ХII, 257). Трагизм ситуации заключался в том, что и сам Батюшков, как и итальянский поэт, был поражен психическим расстройством, сведшим его в могилу. И еще одно интересное упоминание. В этих же заметках Пушкин, на полях стихотворения Батюшкова «Мечта», пишет: «Подражание Ломоносову и Torrismondo». Имеется в виду сокращенное название трагедии Торквато Тассо «Re Torrismondo» («Король Торизмунд»), в стихах, в пяти актах, написанной в 1587 году в Мантуе. «Поэма, воспевающая несчастливую человеческую судьбу», – так названа эта пьеса Тассо в современной итальянской Универсальной энциклопедии «Rizzoli – Larousse»771771
  Rizzoli – Larousse. Enciclopedia Universale, Milano, 1971, vol. XV, p. 159.


[Закрыть].

«Нежный Тасс» присутствует в творчестве Пушкина не только сам по себе: главный персонаж поэмы «Освобожденный Иерусалим» Армида стала и для него символом женской красоты и обольстительности. Вот пример из второй песни «Руслана и Людмилы»:

 
И наша дева очутилась
В саду. Пленительный предел:
Прекраснее садов Армиды
И тех, которыми владел
Царь Соломон иль князь Тавриды… (1820; IV, 30)
 

Благодаря своей ослепительной красоте, колдовским чарам и обходительности героиня Тассо легко покоряла самые стойкие сердца. В зачарованных садах ее дворца люди теряли голову и чувство времени. Армида упоминается у Пушкина и в первой главе «Евгения Онегина», в стихотворениях «Ел. Н. Ушаковой», «К вельможе», «Осень».

Павел Катенин, о котором мы уже говорили, прославил свое имя переводами «торкватовых октав». Он, правда, считал «похожей на итальянскую» строфу из восьми пятистопных ямбов, «освобождая» поэтов от тройного повторения рифмы в каждой строфе по причине «бедности русского языка рифмами». Пушкин негодовал на подобную дискриминацию и опроверг ее в «Домике в Коломне». А сам Катенин такой строфой перевел несколько популярных октав «Освобожденного Иерусалима»772772
  См. Вацуро В. Э. Торквато Тассо и «Мстислав Мсшславич» П.А. Катенина // Вацуро В.Э. Записки комментатора. СПб., Академический проект, 1994, с. 170–171.


[Закрыть].

Имя Торквато Тассо – синоним поэта, им величали и самого Пушкина: «Однажды, это было в Тифлисе… на русского Торквато надели венок из цветов и начали его поднимать на плечах при беспрерывном “ура”, заглушавшем гром музыки», – свидетельствует очевидец этого триумфа773773
  Савостьянов К.И. Письмо к В.П. Горчакову. Пушкин и его современники, XXXVII, 146–148. См. также: Горохова Раиса «Напев Торкватовых октав» (Об одной итальянской теме в русской поэзии ХIХ века. В сб.: Русская литература и зарубежное искусство. Л.: Наука, 1986. С. 82–123, и вариант этой работы – доклад Le «melodiose ottave di Torquato» in Puškin e nella tradizione puskiniana. В сб.: Puškin, la sua epoca e l’Italia. /Atti del Convegno Internazionale di studi. Roma, 21–23 ottobre 1999 / A cura di Paola Buoncristiano. Soveria Manelli: Rubbettino editore, 2001, p. 49–56; Горохова Р.М. Пушкин и элегия К.Н.Батюшкова «Умирающий Тасс», в сб.: Временник Пушкинской комиссии. 1976. Л.: Наука, 1979. С. 24–45.


[Закрыть].

Не случайно Пушкин включает тему «Il trionfo di Tasso» (Триумф Тассо) в число сюжетов для импровизации в «Египетских ночах». Среди рисунков Пушкина конца 1820-х годов внимание исследователей привлек автопортрет и портрет Торквато Тассо на обороте чернового наброска «Домика в Коломне» (1829, ПД 134), где, как отметили исследователи, «мы находим изображение самого поэта, напряженно всматривающегося в лицо великого итальянца»774774
  Денисенко С В., Фомичев С.А. Пушкин рисует. Графика Пушкина. – СПб.: Нотабене; N.Y.: Туманов & К, 2001, с. 57.


[Закрыть].

Исследователи отмечают определенную перекличку творчества раннего Пушкина с наследием другого знаменитого итальянского поэта Никколо Ф о р т е г у э р р и (1674–1735), страстного последователя Пульчи и Ариосто. Фортегуэрри был рукоположен в священники (служил настоятелем римской базилики Санга-Мария-Маджоре, а затем секретарем могущественной ватиканской конгрегации Пропаганды веры, наследницы Священной Инквизиции). Место в истории литературы осталось за Н. Фортегуэрри благодаря посмертно изданной в Венеции (1738) поэме «Ричардетто», в 30 песнях, написанной октавами в духе «Неистового Орланда». Там возникают сцены, вполне соотносимые с приключенческим духом «Руслана и Людмилы»775775
  См. Криницин А.Б. Пушкин и Фортегуэрри // Вестн. Моск. ун-та. Сер.: Филология. 1994. №2. С. 48–55.


[Закрыть].

Мимо пушкинского внимания не могла, конечно, пройти яркая фигура Джованни Джакомо К а з а н о в ы (1725–1798). В предисловии к «Запискам бригадира Моро де Бразе…» (1835) Пушкин пишет об «оригинальности» Казановы. Венецианский авантюрист принадлежал к любимому Пушкиным «веку Екатерины», был знаком со всем аристократическим Петербургом в середине ХVIII столетия. Кавалер Казанова, неутомимый покоритель женских сердец, слыл одним из самых блестящих знатоков карточной игры в Европе и к тому же обладал недюжинным литературным талантом. Всего этого вполне достаточно, чтобы Пушкин заинтересовался Казановой. В первой главе «Пиковой дамы» (1834) Томский в рассказе о графе Сен-Жермене сообщает: «Над ним смеялись, а Казанова в своих Записках говорит, что он был шпион…» (VIII, 228). Десятитомное издание мемуаров Казановы сохранилось в библиотеке Пушкина776776
  Memoires de J. Casanova de Seingalt Bruxells, 1833; см.: Рейсер С.А. Пушкин и мемуары Казановы, в сб.: Временник Пушкинской комиссии. 1976. Л.: Наука, 1979. С. 125–130.


[Закрыть].

С именем другого итальянского автора, графа Франческо А л ь г а р о т т и (1712–1764) связано одно из самых знаменитых изречений Пушкина – «В Европу прорубить окно». Он сам сообщает об источнике в примечаниях к петербургской повести «Медный всадник» (1833) и приводит по-французски цитату из книги Альгаротти «Поездки по России» (1739), одного из лучших его прозаических произведений («Альгаротти где-то сказал…», V, 150). В русском переводе эта цитата буквально звучит так: «Петербург – окно, через которое Россия смотрит в Европу». По определению итальянского поэта ХХ века Габриэле Д’Аннунцио, Альгаротти во многом сумел опередить свое время и стать «блестящим бытописателем и тонким знатоком человеческих душ». Фундаментальный труд «Ньютонианство для дам» (1737) принес Альгаротти международную славу. Он погребен на старинном пизанском кладбище, где ему сооружен пышный мавзолей с латинской эпитафией: «Альгароту, сравнявшемуся с Овидием, ученику Ньютона – Фридрих Великий».

Интересно, что и последующие поколения русских поэтов прибегали к этому полюбившемуся образу. Так, например, Александр Блок в набросках к поэме «Возмездие» писал:

 
Царь! Ты опять встаешь из гроба.
Рубить нам новое окно?
И страшно: белой ночью оба —
Мертвец и город – заодно (1911).
 

Отголоски этой же метафоры Альгаротти встречаются в работах Василия Розанова, Веры Инбер и других русских писателей.

Есть прямой комментарий к цитате из Альгаротти у Иосифа Бродского: «…Петр провидел город, и более чем город: Россию с лицом, обращенным к миру. В контексте того времени это означало – к Западу; городу суждено было стать, по словам одного итальянского писателя, посетившего Россию о ту пору, окном в Европу»777777
  Бродский Иосиф. Меньше единицы. Избранные эссе. Пер. с англ. М.: Изд-во Независимая Газета, 1999. С. 73.


[Закрыть].

Лев Лосев в интересной статье «Венеция Иосифа Бродского» (в книге «Русские и Италия») утверждает, что Бродский, вслед за Достоевским, полемически изменил общераспространенное изречение Альгаротти-Пушкина: «не окно в Европу, а зеркало Европы»778778
  Losev Lev. La Venezia di Iosif Brodskij: realtá d’oltrespeccio. В сб.: I russi e l’Italia / A cura di Vittorio Strada. Milano: Scheiwiller, 1995, р. 222.


[Закрыть].

Здесь уместно вспомнить, что для Пушкина сама тема Петербурга имела определенную итальянскую окраску: известен, например, вклад зодчих Италии в сооружение Северной столицы России. Одной архитектурой, разумеется, дело не ограничивается. «Русская петербургская пушкинская культура, в отличие от допетровской, органически связана с европейской, вплоть до классического наследия античности», – справедливо отмечает Лосев в другой статье779779
  Лосев Лев. Вступление к сб.: Иосиф Бродский. Труды и дни. М.: Издательство Независимая Газета, 1999. С. 17.


[Закрыть].

Пушкин воспевал Петербург как великолепный европейский город. Однако не все его современники разделяли это восхищение и влюбленность русского поэта. Так, например, Адам Мицкевич отказывал Петербургу в праве называться европейским городом и вообще твореньем рук человеческих. В цикле стихотворений «Дзяды», созданном после поражения польского восстания 1832 года, Мицкевич написал:

 
У зодчих поговорка есть одна:
Рим создан человеческой рукою,
Венеция богами создана;
Но каждый согласился бы со мною,
Что Петербург построил сатана. (1832)
 

Во многом пушкинский «Медный всадник» – ответ на эти стихи польского поэта. Впрочем, в нем имеется и подтекст, далеко выходящий за рамки разговора об Альгаротти. Это перекличка Рим – Петербург на идейном уровне. «Наименование новой столицы Градом Святого Петра неизбежно ассоциировалось не только с прославлением небесного покровителя Петра Первого, но и с представлением о Петербурге, как Новом Риме. Эта ориентация на Рим проявляется не только в названии столицы, но в ее гербе: <…> герб Петербурга содержит в себе трансформированные мотивы герба города Рима <…> и это, конечно, не могло быть случайным»780780
  Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Отзвуки концепции «Москва – третий Рим» в идеологии Петра Первого. В сб.: Лотман Ю.М. Избранные статьи, в 3-х т., т. III. С. 205.


[Закрыть].

Таким образом, не только «Северная Венеция», но и «Северный Рим»! Еще Александр Сумароков предсказывал: «Узрят тебя, Петрополь, в ином виде потомки наши: будешь ты северный Рим» (1750 г.). В мемуарах, написанных литератором Н.И. Гречем, современником и знакомым Пушкина, в середине ХIХ века, как нечто само собой разумеющееся дается сравнение петровской России с Древним Римом.

Другие исследования развивают эту мысль: «<Петр> создает город Святого Петра как центр Европы, отныне не Западную Европу, а Россию делая подлинной наследницей первого Рима. Отсюда, кстати, римская всеприемлемость у Пушкина – идей, образов, богов, но центрированная христианством»781781
  Кантор В.К. Русский европеец как явление культуры (философско-исторический анализ) – М.: Российская политическая энциклопедия, 2001. С. 95.


[Закрыть]. Ведущий современный итальянский русист проф. Витторио Страда пишет в этой связи: «От Москвы – “Третьего Рима” до Петербурга – “Северного Рима” шаг короткий (тем более что идеология “Москвы – Третьего Рима” переходит и на Петербург) и религиозная сакрализация заменяется на светскую, уже, впрочем, наличествующую в двойственности этимологии названия новой столицы: “город Святого Петра” и “Святой город Петра”. В обоих случаях есть отсылка к имени основателя и к христианскому Риму, а также к апостолу Петру, на “камне” которого воздвигнуто здание Церкви, как и “северный Рим” высится на могуществе своего создателя»782782
  Страда В. Москва-Петербург-Москва. в сб.: Лотмановский сборник, I. М.: Гранат, 1995. С. 514; Baracchi Bavagnoli Mietta. Un precursore del mito puskiniano di Pietroburgo: Antioch Dmitrevic Kantemir, in: Alessandro Puškin nel 150-mo anniversario della morte, a cura di E. Bazzarelli, Milano, 1989, pp. 15–24; см. также: Автухович Т.Е. Рим в русской поэзии первой половины ХIХ века: эмблема – аллегория – символ – образ. Международный сборник «Образ Рима в русской литературе», Рим-Самара, 2001. С. 56. Перекличка «Рим—Петербург» составляет идеологическую канву книги, с которой Пушкин наверняка был знаком: И. Голиков. Сравнение свойств и дел Константина Великого, первого из римских христианского императора, с свойствами и делами Петра Великого, первого всероссийского императора, и происшествий, в царствование обоих сих монархов случившихся, ч. I–II. Москва, в типографии Платона Бекетова, 1810. См. также: Канн П. Я. Здесь жили Пушкины и Карл Росси// Канн П.Я. Прогулки по Петербургу. СПб.: Палитра, 1994. С. 168–174; Топоров В.Н. Италия в Петербурге // Италия и славянский мир: советско-итальянский симпозиум in honorem Prof. Ettore Lo Gatto. М., 1990. С. 49–81. См. также: Алъгаротти Ф. Русские путешествия: Письма о России /Перевод с ит., сост., коммент. М. Талалая. СПб.: Крита, 2006; Гарзонио С. Образ Петербурга в итальянской литературе ХVIII – начала XIX веков. Доклад на конференции «Образ Петербурга в мировой культуре» (Пушкинский Дом, июль 2003 г.); БукаловА.М. Перекличка «Рим—Петербург» в поэтическом восприятии Пушкина. Доклад на конференции «Александр Пушкин и Джакомо Леопарди» (Палермо, Сицилия, ноябрь 2005 г.).


[Закрыть].

Пушкин знал (читал) и итальянского литератора, экономиста и дипломата ХVIII века аббата Фердинанда Гальяни (Галиани) (1728– 1787), сочинения которого были известны в литературных кругах Европы. Можно утверждать, что Пушкин всю жизнь следовал знаменитому правилу, сформулированному аббатом Гальяни и опубликованному посмертно в книге «Неизданная переписка»: «Что такое высшее ораторское искусство? Это – уменье сказать всё и не попасть в Бастилию в стране, где не разрешается говорить ничего» (письмо к мадам Эпине, 1774)783783
  Цит. по: Вацуро В., Гиллельсон М. Сквозь «умственные плотины» М., 1986. С. 87.


[Закрыть]. Аббата Гальяни поэт цитирует дважды: в письмах П.А. Вяземскому (по поводу цензуры, 1826) и Н.Н. Пушкиной (1836): «Женщина, говорит Гальяни, est un animal naturellment faible et malade» (франц: женщина есть животное, по природе своей слабое и болезненное)784784
  См. Лотман Ю.М. К проблеме «Пушкин и переписка аббата Гальяни»// Лотман Ю.М. Избранные статьи: в 3 т. Т. 3, Таллинн: Александра, 1993, с. 425–427.


[Закрыть].