Текст книги "«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы"

 
Лишь по ночам, склонясь к долинам,
Ведя векам грядущим счет,
Тень Данте с профилем орлиным
О Новой Жизни мне поет.
 

Александр Блок

Особое место в итальянских увлечениях Пушкина занимает его неподдельный интерес к творчеству великого флорентийца, родоначальника современного итальянского языка. Данте Алигьери (1265– 1321) был одной из путеводных звезд на небосклоне пушкинской поэзии. «Зорю бьют, из рук моих / ветхий Данте выпадает»715715
  В черновой записи было сказано так: «Чу! Зорю бьют, из рук моих / Мой ветхий Данте упадает, / И недочитан мрачный стих» (III, 647). Исследователи спорили о реальном содержании этих строк. По мнению Вадима Вацуро, одного из самых скрупулезных пушкинских комментаторов, речь здесь идет о французском томике Данте издания Б. Гранжье, редком и дорогом, но удобном для чтения в дороге из-за своего карманного формата и твердого переплета.


[Закрыть] (1829; III, 170) – эти хрестоматийные строки стали одним из свидетельств этого отношения. Так же как и знаменитое:

 
Суровый Дант не презирал сонета;
В нем жар любви Петрарка изливал. (1830; III, 214)
 

Годом раньше, отправляясь на Кавказ, Пушкин берет с собой томик Данте. Кстати, термин «суровый» применен к Данте и в черновом варианте цитированного нами стихотворения «Кто знает край»:

 
Где Данте мрачный и сур<овый>
Свой Ад создавал. (III, 743)
 

Скорее всего, выразительное определение к имени итальянского поэта «суровый Дант» Пушкин заимствовал у Константина Батюшкова: «Петрарка, немедленно шествуя за суровым Дантом, завершил образование великолепного наречия тосканского…»716716
  Речь о влиянии легкой поэзии на язык, в кн.: Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977. С.10. См. также: Пильщиков И.А. Батюшков и литература Италии. Филологические разыскания. М.: Изд-во «Языки славянской культуры», 2003.


[Закрыть].

На интересе Пушкина к Данте, безусловно, сказалось отношение к творчеству итальянского поэта Джорджа Байрона. Одним из первых понявший поистине всемирное значение дантовского наследия, английский романтик написал – терцинами – поэму в четырнадцати песнях «Пророчество Данте» (1819), которую сам считал лучшим своим произведением и которая «насквозь пронизана идеями и пафосом национально-государственного возрождения Италии, великим предтечей и «пророком» которого Данте и выступает»717717
  Благой Д.Д. Душа в заветной лире. Очерки жизни и творчества Пушкина. М., 1977. С.126.


[Закрыть].

Эти раздумья о Байроне и Данте отразились, в частности, во вступительных строках пушкинской элегии «Андрей Шенье»:

 
Меж тем, как изумленный мир
На урну Байрона взирает,
И хору европейских лир
Близ Данте тень его внимает… (II, 397)
 

Тема «Пушкин и Данте» достаточно подробно освещена в специальной литературе718718
  См.: Дантовские чтения. 1973. С.9–64; а также Лотман Ю.М. К проблеме «Данте и Пушкин», в сб.: Временник Пушкинской комиссии за 1977 г. Л., 1980. С. 88. Ильюшин А.А. Реминисценции из «Божественной комедии» в русской литературе ХIХ века, в сб.: Дантовские чтения, М.: Наука, 1946–1968; Бэлза И.Ф. Образ Данте у русских поэтов, в сб.: Дантовские чтения, М.: Наука, 1968. С.169–186; Благой Д.Д. Данте в сознании и творчестве Пушкина / Историко-филологические исследования. М., 1967; Асоян А.А. Данте и русская литература. Свердловск, 1989; Его же «Прочтите высочайшего поэта…» Судьба «Божественной комедии» Данте в России. М., 1990; Вацуро В.Э. Пушкин и Данте. Лотмановский сборник, 1. М.: Гарант, 1995. С.375–391; Luporini Maria Bianca Pubblicazioni dantesche nell’Unione Sovietica. Estratto da Studi Danteschi, vol. XLVIII, Firenze, 1971; Verc Ivan. Limiti e possibilitá della tradizione dantesca nello sviluppo del romanzo russo, in: Dantismo russo e cornice europea. Firenze, 1989, pp. 23–45. Гаспаров М. Функции реминесценций из Данте в поэзии Пушкина (Ст. 1-я) Russian Literature, vol. XIV, 317–350.


[Закрыть].

Можно смело утверждать, что именно со времен Пушкина Данте вошел в мир русской культуры. Иосиф Бродский как-то заметил, что если бы Пушкин не попробовал переводить Данте, а Гоголь не жил бы на улице Систина в Риме, «мы все еще пережевывали бы традиции русской народной сказки». Эту мысль по-существу повторяет литературовед и филолог проф. А.А. Илюшин, один из лучших современных переводчиков Данте в нашей стране: «О нем (о Данте – А.Б.) по-настоящему узнали лишь в пушкинскую эпоху и почти сразу поняли, что это величайший поэт мира. Началась дантовская традиция в русской литературе, поддержанная Пушкиным и Гоголем: и в “Евгении Онегине” и в “Мертвых душах” есть глубокие следы воздействия “Божественной комедии”. С этой же традицией связаны такие замечательные поэты ХIХ века, как Катенин, Рылеев, Кюхельбекер, Плещеев, Апполон Григорьев»719719
  См. интервью А.Махова с А.Илюшины в сб.: Дантовские чтения 1998, М.: Наука, 2000. С. 154.


[Закрыть].

В библиотеке Пушкина было пять изданий Данте; одно из них – парижское издание 1823 года Антонио Буттуры – содержало итальянский текст. (Opere poetiche di Dante Alighieri con le note di diversi per diligenza e studio di Antоnio Buttura). Сохранился только второй том этого издания, в нем Пушкин разрезал первые 24 страницы – начало «Чистилища». Остальные книги были французскими переводами. Первая по времени – комментированный стихотворный перевод Б.Гранье, выпущенный в Париже в 1596–1597 годах, это настоящая библиографическая редкость и самая старая книга в библиотеке Пушкина. Из трех вышедших томов Гранжье у Пушкина было два – с «Адом» и с «Раем». Итальянский текст содержался и в приложении к прозаическому переводу А.Ф. Арто де Монтора, вышедшему в Париже (второе издание, «Ад» – 1828 год, «Чистилище» и «Рай» – 1830). Там тоже были комментарии и толкования, с цитатами из латинских авторов720720
  См.: Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С. Пушкина: Библиографическое описание / Пушкин и его современники. Вып. IХ–Х. СПб., 1910 (репринт: М.,1988).


[Закрыть]. Выражая твердую уверенность в том, что Пушкин читал Данте по-итальянски, Дмитрий Благой все же предположил: «Обилие у Пушкина изданий «Божественной комедии» на французском языке, думается, неопровержимо свидетельствует, что при знании итальянского языка, уже имевшемся у него к 1829 году, и достаточном для того, чтобы схватить в содержании Данте самое главное и существенное, он нуждался для более углубленного прочтения в языке-посреднике»721721
  Благой Д. Д. Il gran padre… С.43. Цит. По Пильщиков И.Ф. Батюшков и литература Италии. С. 109.


[Закрыть].

Весьма символично, что Пушкин называл Данте «Il gran padre Alighieri» (великий отец Алигьери) (ХI, 67), вторя Витторио Альфьери. Однажды (1835–1836) Пушкин в пародийном автопортрете примерил на себя лавровый венок создателя «Божественной комедии» и подписал по-итальянски: «Il gran padre А Pouchkine» (великий отец Пушкин). Это была ироничная реплика на адресованное ему письмо Петра Чаадаева722722
  Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений в 10 томах, т.II, М., 1991. С.72–73. См. также: Эфрос А.М. Рисунки поэта. М., Л., 1933. С.199, 296; Цявловская Т.Г. Западные писатели в рисунках Пушкина. Культура и жизнь. 1959, № 2. С.56–57; Букалов А.М. След вдохновенного пера. В мире книг, 1981, № 6; Букалов А.М. «Зачем твой дивный карандаш…». Лит. Россия, 29 апреля 1984 (№ 26).


[Закрыть], где философ, высоко оценивая стихи Пушкина, предрекает рождение русского Данте. «Мне хочется сказать: вот, наконец, явился наш Дант»723723
  Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М., 1989. С.224.


[Закрыть]. В.Э. Вацуро справедливо заметил, что это – «шуточный, шаржированный набросок, получивший неожиданно серьезный смысл несколькими месяцами позже, после трагической гибели Пушкина»724724
  Вацуро В.Э. Пушкин и Данте. Лотмановский сборник, 1. М.: Гарант, 1995. С.389.


[Закрыть].

Много сказано о дантовских цитатах у Пушкина, они встречаются в «Евгении Онегине», в других произведениях, в письмах. Есть и точные литературоведческие оценки: например в заметке «О предисловии г-на Лемоте к переводу басен И.А. Крылова» Пушкин заметил, что «Мильтон и Данте писали не для благосклонной улыбки прекрасного пола…» (1825; ХI, 31) Одним словом, опять «суровый Дант»!

Вот одно маленькое наблюдение. Заключительная сцена сна главного героя повести «Гробовщик» в черновой рукописи выглядела так: «и бедный гробовщик, оглушенный <их криком> и почти <ими> задавленный, потерял присутствие духа, лишился чувств и сам упал на кости П. П. Курилкина come corpo morte cadde» (VIII, 636). Эта итальянская ремарка представляет собой реминисценцию последней терцины Пятой песни Дантова «Ада», в которой сам автор, услышав горестный рассказ Франчески и рыдание Паоло, «упал как падает мертвец» (e caddi come corpo morto cadde, в значении «погрузиться в глубокий обморок»)725725
  См.: Толковый словарь русского языка. Под ред. Д. Ушакова. М., 1935, т.1. С. 978.


[Закрыть].

Итальянская фраза не вошла в окончательный текст повести. Помещенная среди черновых строк «Гробовщика», она многое может сказать о ходе размышлений автора, раскрывает нюансы пушкинского замысла. Вся сцена – кульминация ночного происшествия с Адрианом Прохоровым: гробовщик на балу мертвецов лишился чувств и сам упал, как хладный труп! Доведя ситуацию до абсурда Пушкин как будто в насмешку завершает ее описание на трагической Дантовой ноте. На использование этой же цитаты в «Полтаве» давно указано Ю.М. Лотманом. Добавим, что Пушкин прибегает к полюбившемуся образу в той же «Полтаве» дважды: в первый раз: И охладев как неживая // Упала дева на крыльцо… (V, 21). В тексте «Гробовщика» Пушкин устанавливает пародийную перекличку со своими учителями Шекспиром и Вальтером Скоттом: «Просвещенный читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми веселыми и шутливыми<…>» (VIII, 89). В черновом варианте повести, как мы видели, не обошлось без воспоминания и о другом пушкинском кумире – о «божественном Данте». В принципе, и на такую перекличку указали, наверное, исследователи, подметившие, что Пушкин, «объединив в себе угрюмого гробовщика с озорным Купидоном <…> сочетает браком русскую прозу и европейскую традицию»726726
  Бетеа Давид, Давыдов Сергей. Угрюмый купидон: поэтика пародии в «Повестях Белкина». В сб.: Современное американское пушкиноведение. СПб.: Академический проект, 1999. С.216.


[Закрыть].

Другую цитату из Дантового «Ада» обнаружил Ю.М. Лотман в письме-послании Пушкина В.Л. Давыдову:

 
И за здоровье тех и той
До дна, до капли выпивали! (II, 179)
 

Это, пишет исследователь, очевидная цитата из второй песни «Ада»:

 
La quale e’l quale, a voler dir lo vero,
Fu stabiliti per loro santo,
U’siede il successor del maggior Pietro
 

Что, в переводе Михаила Лозинского, звучит как:

 
А тот и та, когда пришла пора,
Святой престол воздвигли в мире этом
Преемнику верховного Петра.
 

Смысл этих сознательно затрудненных стихов у Данте в том, что герои Рима и его владычество подготовили век христианства. В ставшей классической статье Ю.М. Лотман заметил, что русский поэт неоднократно прибегал к скрытому цитированию или перифразу разных стихов из «Божественной комедии»727727
  Лотман Ю.М. К проблеме «Данте и Пушкин», в сб.: Лотман Ю.М. Пушкин. СПб.: Искусство, 1995. С.333.


[Закрыть].

Послание «В.Л. Давыдову» написано, когда революция в Италии была жестоко подавлена в апреле 1821 года. Под впечатлением от этой новости и рождены строки:

 
Но те в Неаполе шалят,
А та едва ли там воскреснет…
Народы тишины хотят,
И долго их ярем не треснет. (II, 179)
 

И адресат стихотворения, и позднейшие комментаторы без труда определили, что «те» – это карбонарии, а «та» – свобода! (О Пушкине и карбонариях см. в следующей главе «Поэты Юга…»)

Ю.М. Лотман дал оригинальное объяснение таинственному рисунку Пушкина, изображающему фальконетовский памятник с вздыбленным конем на скале, но без Петра. В шестой песне «Чистилища» Данте сравнивает Италию с вздернутой на дыбы лошадью императора, «когда седло пустует». Там речь идет о том, что Италия – конь, взнузданный Юстинианом, – ныне без седока:

 
К чему тебе подправил повода
Юстиниан, когда седло пустует?
 

(Лотман подметил, что этот перевод Лозинского точен, но буквален: «racconssasse il freno» /«подправить удила»/ в терминологии верховой езды означает «вздернуть на дыбы», «натянуть повода».)

«Параллель между Юстинианом, установившим законы и отвоевавшим Италию у готов, и Петром I – законодателем и победителем шведов, казалась вполне естественной. Николай I, о котором Пушкин в 1834 году написал: «В нем много от прапорщика и немного от Петра Великого» (фр., ХII, 330), видимо, не более подходил для этого седла, чем Альбрехт Габсбургский, император и «король римлян», которому Данте посвятил злую характеристику. Такой ход мысли может объяснить, почему седло Петра Первого на рисунке Пушкина пустует»728728
  Лотман Ю.М. К проблеме «Данте и Пушкин», там же. С.334–335.


[Закрыть].

Центральное место в пушкинских размышлениях о Данте занимает, естественно, «Божественная комедия». В вариантах беловой редакции статьи «О ничтожестве литературы русской» (1834) сохранились такие слова: «Тройственная поэма, в которой все знания, все поверия, все страсти средних веков были воплощены и преданы, так сказать осязанию в живописных терцетах Dante». В «Возражениях на статьи Кюхельбекера в «Мнемозине», восхищаясь стройностью «воздушной громады» дантовской поэмы, Пушкин замечает, что «единый план Ада есть уже плод высокого гения» (1825–1826, ХI, 42). Как тут не вспомнить пушкинские слова о том, что в романе «Евгений Онегин» «время рассчитано по календарю»! (VI, 193)

В южной ссылке, в конце 1820 года, Пушкин занес в свою рабочую тетрадь слова Франчески да Римини (стихи 121–123 из песни V) дантова «Ада»: «Ed ella a me: nessun maggior dolore / Che ricordarsi del tempo felice nella miseria» («Она мне молвит: нет большей муки, / Как вспоминать о времени счастливом / В несчастья дни»)729729
  Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. /Подгот. к печ. и коммент. М.А. Покровский, Л.Б. Модзалевский, Т.Г. Зингер. М.-Л.-Академия, 1935. С. 483 Здесь и в следующей цитате – перевод М. Лозинского.


[Закрыть].

Уже в Одессе, работая над «Евгением Онегиным», Пушкин вернулся к V песни «Ада» и вписал в беловую рукопись третьей главы своего романа строки, предшествующие упомянутым: «Ma dimmi: nel tempo di dolci sospiri / A che e come concedette amore / Che conosceste i dubbiosi desideri?» («Но скажи мне: в дни нежных вздохов / По каким признакам и как Амур допустил, чтобы вы узнали свои неясные желания?» VI, 573).

Как отметил Д.Д. Благой в своем классическом труде «Il Gran’ Padre (Пушкин и Данте), в той же третьей главе «Евгения Онегина» имеется «бесспорно пародийное использование знаменитой надписи на вратах дантовского ада: «Оставьте всякую надежду вы, входящие», которую Пушкин читает на лбу петербургских дам, «недоступных» и «холодных», как зима: «Над их бровями надпись ада: / Оставь надежду навсегда». Шутливая пародийность этого места усугубляется примечанием явно фривольного характера, которым Пушкин сопровождает свою цитату: «Lаsciate ogni speranza, voi ch’entrate. Скромный автор перевел только первую половину славного стиха» (VI, 193)730730
  Благой Д.Д. Душа в заветной лире. Очерки жизни и творчества Пушкина. М.: Советский Писатель, 1977. С. 111.


[Закрыть].

Особое внимание Пушкин уделял русским переводам из Данте. В статье «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина»731731
  В 1828–1830 годах П.А. Катенин перевел первые три песни «Ада», а еще раньше, в 1817 году – эпизод с графом Уголино («Ад», песнь ХХХIII, 1–78).


[Закрыть] Пушкин похвалил «Мастерский перевод трех песен из Inferno» (1833), но заметил в отзыве на альманах «Северная лира на 1827 год», что «г-ну Абр. Норову не должно было переводить Dante». Там был опубликован перевод А.С. Норова двух отрывков их «Божественной комедии»: «Франческа Римини» («Ад», песнь V) и «Жизнь древних флорентийцев» («Рай», песнь ХV). В разные годы Пушкин и сам пробовал переводить из «Божественной комедии». В 1824 году он делает стихотворный набросок из «Рая» и предполагает включить его в текст поэмы «Цыганы»:

 
Сколь черств и горек хлеб чужой
Сколь тяжко <медленной ногой?>
Входить на чуждые ступени… (IV, 446)
 

Это отражение строк дантовского «Рая»: «Tu proverai si come sa di sale / Lo pane altrui, e come é duro / Lo scendere e’l salir per l’altrui scale» (Песнь ХVII). В 1833 году эта же сентенция, но уже в прозе и со ссылкой на автора, встречается в «Пиковой даме»: «Горек чужой хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца, а кому знать горечь зависимости, как не бедной воспитаннице знатной старухи?» (VIII, 233). Можно лишь размышлять о неслучайности возвращения поэта к этой теме в разные периоды его творчества732732
  Букалов А.М. Мир «Пиковой дамы». Лит. Россия, 14 декабря 1984, (№ 50).


[Закрыть]. Проф. Игорь Бэлза, в течение многих лет, до самой своей кончины, возглавлявший у нас академическую Дантовскую комиссию, обнаружил отзвуки Данте (в частности, Пятой песни «Ада») в пушкинском «Медном всаднике»733733
  Бэлза И.Ф. Дантовские отзвуки «Медного всадника». В сб.: Дантовские чтения. М.: Наука, 1982. С.170–182.


[Закрыть]. Американская исследовательница Моника Гринлиф, из Стэнфордского университета, отметила дантовские ноты в «Путешествии в Арзрум…». Пушкин описывает Дариальское ущелье: «Ручьи, падующие с горной высоты мелкими и разбрызгаными струями, напоминали мне похищение Ганимеда, странную картину Рембрандта. К тому же и ущелье освещено совершенно в его вкусе… Дариал на древнем персидском языке значит ворота» (VIII, 451–452). Гринфлиф пишет, что «эта аналогия становится комической, когда обнаруживается, что “ручейки”» напоминают Пушкину пухлого ребенка Ганимеда, которого Рембрандт изобразил мочащимся от страха и все еще сжимающим в ладонях пару вишенок, когда орел Зевса уносит его в своих когтях на Олимп. Этот образ берет начало в “Метаморфозах” Овидия, а впоследствии используется Данте в его “Чистилище”. Возможно, обертоны этого литературного контекста дошли и до Пушкина. В главе девятой возвратившийся из Ада Данте погружается в сон и грезит, что его, как Ганимеда, хватает орел и уносит к вратам…»734734
  Гринлиф Моника. «Путешествие в Арзрум»: поэт у границы // Современное американское пушкиноведение. СПб., Академический проект, 1999, с. 289. О дантовских мотивах в путешествии Пушкина см. также Greenleaf Monika Illegilibility in «Journey to Arzrum» (Неясные моменты «Путешествия в Арзрум»). В сб.: Pushkin Symposium Ш / Ed. A. Kodjak. New York, 1991.


[Закрыть].

В орбите Данте находится и пушкинское стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный». Не случайно именно в этой связи оно привлекло внимание итальянского проф. Эридано Баццарелли и его российского коллеги Руфа Хлодовского735735
  Bazzarelli E. Puškin e il «Cavaliere povero» / Alessandro Puškin nel 150-mo anniversario della morte. Milano, 1989; Хлодовский Р.И. Amore, Roma e Morte. Тютчев, Пушкин, Данте. В сб.: Россия и Италия, вып. 4, М.: Наука, 2000. С.99.


[Закрыть].

В стихотворении повторяется ситуация ХХVII песни «Ада». Но у Пушкина черный херувим, «дух лукавый», терпит поражение в борьбе за душу грешного рыцаря, влюбившегося в Мадонну:

 
Но пречистая, конечно,
Заступилась за него
И впустила в царство вечно
Паладина своего. (III, 162)
 

В 1830 году Пушкин терцинами, как Данте, пишет стихотворение «В начале жизни школу помню я…» К 1832 году относятся еще два стихотворения, написанные тоже терцинами и составляющие одно целое: «И дале мы пошли…» и «Тогда я демонов увидел черный рой». В.А. Жуковский впервые опубликовал их в посмертном издании сочинений А.С. Пушкина (1841) как «Подражания Данту». В.Г. Белинский отметил спустя три года, что «их можно счесть за отрывочные переводы из “Божественной комедии”, и они дают о ней лучшее и вернейшее понятие, чем все доселе сделанные по-русски переводы в стихах и прозе». В другом месте Белинский писал: «Подражание Дан-ту» для не знающих итальянского языка верно показывает, что такое Дант как поэт. Вообще у нас Дант какая-то загадка: мы знаем, что Шлегель провозгласил его чуть ли не наравне с Шекспиром; наши доморощенные критики так же много накричали о нем; были о нем даже целые диссертации, хотя немножко и бестолковые; переводы из Данта еще более диссертаций добили его на Руси. Но теперь, после двух небольших отрывков Пушкина из Данте, ясно видно, что стоит только стать на католическую точку зрения, чтоб увидеть в Данте великого поэта». О другом стихотворении Пушкина («Кто из богов мне возвратил…», вольный перевод из Горация) Белинский писал: «В этом стихотворении видна художническая способность Пушкина свободно переноситься во все сферы жизни, во все века и страны, виден тот Пушкин, который при конце своего поприща, несколькими терцинами в духе дантовой «Божественной комедии» познакомил русских с Дантом больше, чем могли бы это сделать всевозможные переводчики, как можно познакомиться с Дантом, только читая его в подлиннике»736736
  Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статьи четвертая и пятая, СПб., 1844.


[Закрыть].

Великий русский критик вообще высоко ценил значение Италии в творческом развитии рода человеческого. В другой статье он заметил: «Италия была второю страною новой Европы, где загорелся свет просвещения. Италию можно назвать… христианскою реставрациею мира древнего. И потому, как Испания представляла собою чудесное зрелище фантастического слияния аравийского духа с европейским христианством, так Италия представляла не менее чудное зрелище фантастического слияния древнего (духа) с европейским христианством, которого вечный город ее был главою и представителем»737737
  Белинский В.Г. Сочинения Державина. – СПб., 1843, статья вторая.


[Закрыть].

Как отметили комментаторы и составители новейшего сборника пушкинских переводов и подражаний К. Атарова и Г. Лесскис, Пушкин «использовал дантовскую тему, “материал”, образность, строфику (терцины), он как бы посмотрел на мир глазами Данте, но было бы глубокой ошибкой отожествлять лирического героя этих подражаний с их реальным автором»738738
  Пушкин А.С. Переводы и подражания. Комментированное издание с текстами на языке оригинала / Сост. Антарова К.Н, Лесскис Г.А. – М.: ОАО Изд-во «Радуга», 1999. С. 246.


[Закрыть].

Об этом же писал Г.А. Гуковский в связи со стихотворением «В начале жизни школу помню я…»: «Это пример и образец исторического реализма в пушкинской лирике. Он раскрывает сложный мир человека эпохи Данте и, может быть, эпохи Петрарки, структуру сознания итальянца на закате средних веков, когда культура Италии уже прорывалась к солнцу Возрождения. Лирическое «я» стихотворения – вовсе не «я» Пушкина, однако пушкинский зоркий взгляд историка и мыслителя ХIХ столетия явственно ощутим в каждом элементе стихотворения»739739
  Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957. С. 280.


[Закрыть].

Относительно второго пушкинского «подражания» Данте (1831– 1832) интересный комментарий высказал П.В. Анненков. Он полагал, что первоначально Пушкин думал написать нечто вроде пародии на Дантово изображение истязаний грешников в аду и даже имел в виду каких-то современных ему людей: «В нем отражаются некоторые черты, имеющие вид насмешки над действительными жизненными обстоятельствами». Но в процессе работы Пушкин так глубоко постиг и усвоил дух и манеру Данте, что создал подражание, достойное оригинала. Стихотворение это, по мнению Анненкова, «может служить разительным свидетельством как артистической способности Пушкина усвоять все формы, так и подвижности его таланта. Для простой шутки, какую предполагал он написать, Пушкин избрал форму Дантовского рассказа и так овладел ею, что шутка совсем пропала в изложении <…> и вместо насмешки произвела картину превосходную, исполненную величия и ужаса»740740
  Сочинения Пушкина с приложением материалов для его биографии, портрета, снимков с его почерка и с его рисунков. Издание П.В.Анненикова. СПб., 1855–1857, т. I. С. 309–310, т.II. С. 543; См. также главу «Евангелист Александр Пушкин» настоящей книги.


[Закрыть].

Впрочем, не все современники по заслугам оценили дантовскую поэтическую стезю Пушкина. Князь Д.И. Долгоруков, один из участников «Зеленой лампы», писал своему брату Михаилу (из Рима во Флоренцию) в июне 1825 года: «Одна строчка Данте, выхваченная наугад, стоит целой поэмы Пушкина»741741
  Цит. по: Летопись жизни и творчества А.С.Пушкина, т.2. С. 60.


[Закрыть]. Однако современники, понимавшие истинное значение Пушкина для русской культуры, смело сравнивали поэта с великим Данге. Князь Петр Андреевич Вяземский, друг Пушкина и сам стихотворец, включил в свою поэму «Бахчисарай» такие строки, посвященные памяти Пушкина:

 
Тень и его здесь грустно бродит,
И он, наш Данте молодой,
И нас по царству теней водит,
Даруя образ им живой.
 

Как отметил В.Э. Вацуро в цитированном нами «лотмановском» докладе «Пушкин и Данте», «до конца жизни Данте продолжал оставаться для Пушкина стихийным гением, даже немного “диким” и не боящимся оскорбить “образованный вкус”… Три стихотворения в терцинах, три “подражания Данту” были попыткой Пушкина расширить строфический, мелодический, стилистический репертуар русской поэзии и испытать на прочность поэтический язык. Одновременно они стали фактом усвоения дантовского стиля. Дантовские терцины оказались пригодны для торжественного символического повествования, совмещающего разные субъективные планы; для травестии или пародии с элементами гротеска; наконец, для имитации нарративного, эпического в своем существе стиля “Божественной комедии” – в стихотворении “Тогда я демонов увидел черный рой…”»742742
  Вацуро В.Э. Цит. соч. С.389.


[Закрыть].

Замечательно, по-пушкински понимал и чувствовал Данте Николай Гумилёв:

 
Был век печали; и тогда,
Как враг в ее стучался двери,
Бежал от мирного труда
Изгнанник бедный Алигъери743743
  Гумилёв Н.С. Стихотворения и поэмы. Л., 1988. С.250. См. также: Комолова Н.П. «Италия» Ахматовой и Гумилёва. В сб.: Россия и Италия. М.: Наука, 1993. С. 265.


[Закрыть]…
 

Примечательные суждения содержатся в черновых набросках к «Разговору о Данте» Осипа Мандельштама, относящихся к 1933 году: «Незнакомство русских читателей с итальянскими поэтами (я разумею Данта, Ариоста и Тасса) тем более поразительно, что никто иной, как Пушкин воспринял от итальянцев взрывчатость и неожиданность гармонии. В понимании Пушкина, которое он свободно унаследовал от великих итальянцев, поэзия есть роскошь, но роскошь насущно необходимая и подчас горькая, как хлеб…» И далее: «Что же роднит Пушкина с итальянцами? Уста работают, улыбка движет стих, умно и весело алеют губы, язык доверчиво прижимается к нёбу. Пушкинская строфа или Тассова октава возвращает нам наше собственное оживление и сторицей вознаграждает усилия чтеца… Один только Пушкин стоял на пороге подлинного зрелого понимания Данта»744744
  Мандельштам О.Э. Язык и культура. М., 1985. С. 154, 156. См. также: Garzonio Stefano. L’Italia di Puškin e Mandel’stam, due paradigmi poetici a confronto, in: Puškin, la sua opera e l’Italia. A cura di Paola Buoncristiano. (Atti del Convegno Internazionale di studi / Roma, 21–23 ottobre 1999). Soveria Monelli, 2001, p. 171–180.


[Закрыть].

Мандельштам-поэт глубоко прочувствовал эту поэтическую привязанность Пушкина. Еще и потому, что столетие спустя сам буквально влюбился в «звуки италианские». Об этом вспоминала А.А. Ахматова: «Осип весь горел Дантом: он только что выучил итальянский язык. Читал «Божественную комедию днем и ночью… Потом мы часто читали вместе Данта»745745
  Цит. по: Встречи с прошлым. Вып.№. М., 1978. С.414.


[Закрыть]. Сегодня мы читаем Данте вместе с Пушкиным.

В подтверждение известного пушкинского замечания о странных сближениях, ряд неожиданных сопоставлений сделал недавно итальянский историк литературы Стефано Гарзонио. В докладе на юбилейной пушкинской конференции в Стэнфорде (США, 1999) он говорит о раннем прижизненном восприятии Пушкина в Италии, принимая во внимание, что «к середине ХIХ века образ Данте на родине уже окончательно приобрел черты национального поэта. Интересно и то обстоятельство, что именно этот образ Данте был известен самому Пушкину и сыграл решающую роль в пушкинском самоопределении как создателя новой русской литературы, русского литературного языка и русского историко-культурного пространства»746746
  Гарзонио Стефано. Пушкин и Данте: общие элементы культурного сопоставления. В сб.: Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999. (Материалы и исследования по истории русской культуры. Вып.7) М.: ОГИ, 2001. С.427 и далее С.430, 432–433, 434–435; см также: Пильщиков И.А. Из истории русско-итальянских литературных связей (Батюшков, Петрарка, Данте) // Дантовские чтения 1998, М., 2000, с. 8–32.


[Закрыть].

Затем Гарзонио переносится в ХХ век и продолжает свои сопоставления: «1922-й год – поход на Рим, провозглашение Советского Союза как государства нового типа – это год предвестий победы тоталитарных режимов в обеих странах. Официальные образы Данте и Пушкина сближаются по духу с нарождающимся фашизмом и сталинизмом, хотя взяты на щит полностью противоположными лагерями. Их близость заключается в вульгарно-исковерканной пропаганде концепции национального поэта, целью которого является прославление системы тоталитаризма и ее вождей. Сходную роль в нацистской Германии будет играть Гёте. В Италии Данте стал поэтом не только нации, но больше – расы наследников Римской империи. В Советском Союзе Пушкин стал не только народным поэтом, но больше – поэтом революционного и пролетарского интернационализма. Диалог двух культур как бы превратился в загробный устрашающий фарс, dance macabre». И далее: «Так же, как и фашистский Данте, сталинская советизация Пушкина объединила чисто пропагандистские идеологемы с пафосом историософского понимания будущего. <…> Трактовка «крамольного Пушкина» сопровождалась цитатами из Ленина и Сталина. Как и в случае фашистского Данте, она сопровождалась перлами изощренной выдумки».

Итальянский ученый, однако, не склонен «красить все одним цветом»: «Таковы схожие планы монументальной пропаганды: фашистский Данте и пролетарский Пушкин. Но парадокс заключается в том, что на этом фоне существуют другие Данте и Пушкин, защищенные от идеологической шелухи филологией… Сходство поразительное, но закономерное: и в фашистской Италии и в Советской России крупные ученые старались, насколько это было возможно, заниматься Данте и Пушкиным как можно дальше от политической арены или от торжественно-проведенциального мифотворчества». И в заключение Стефано Гарзонио подводит некоторые, не совсем утешительные итоги: «Монумент тоталитарного Данте рухнул вместе с фашизмом. Переосмысление его значения для итальянской культуры началось немедленно по окончании войны. Новая жизнь Данте в новой Италии началась на основе тех филологических трудов, которые создавались вне идеологии. Освобождение Пушкина произошло совсем недавно, но не без исторической гримасы: теперь он провозглашается главным поэтом православия. Очевидна подмена одних идеологических лозунгов другими, одного словарного набора – другим, но и в том и в другом случае используются традиционные пропагандистские механизмы». По мнению Гарзонио, «прочный фундамент для нового изучения Пушкина был создан советской школой пушкинистики, работы которой до сих пор остаются недостаточно востребованными. Очевидно, что возобновление диалога национальных поэтов двух культур – русской и итальянской – окажется возможным только тогда, когда филологические труды займут место идеологических схем какого угодно фасона».

Особое развитие тема «Пушкин и Данте» получила в русском зарубежье советских времен. Книга Дм. Мережковского о Данте747747
  Merejkowsky D. Dante. Bologna, 1938. См. также: Мережковский Д.С. Встречи с Муссолини // Иллюстрированная Россия, февраль 1937. № 8. С.3.


[Закрыть] открывалась посвящением Муссолини, а предисловие «Данте и мы» насквозь пропитано восхищением Дуче. Автор утверждает, что понял значение Данте исключительно благодаря беседе с Муссолини. (Вождь фашизма дал две аудиенции русскому писателю: в 1934 и 1936 годах, в Риме.) Интересно отметить, что в русском издании книги «Данте» (Брюссель, 1939) Мережковский снял посвящение Муссолини и цитированные выше строки. Иосиф Бродский на рождественском ужине в гостеприимном доме нашей приятельницы, талантливой русистки и переводчицы Сильваны Да Видович748748
  См. ее новую книгу об истории русской литературы: De Vidovic Silvana «Storia della letteratura russa», Roma, 2004.


[Закрыть] в Риме 25 декабря 1992 года (он приезжал читать лекции о русской литературе в Американскую академию) в лицах рассказывал нам, как проходила та знаменитая аудиенция у Муссолини: «Дмитрий Сергеевич (Мережковский) вошел в огромный зал “старинных глобусов” в Палаццо Венеция, увидел восседавшего под собственным портретом дуче, и начал, приседая от волнения, продвигаться к его письменному столу по ковру и приговаривать: “Eccellenza… Eccellenza!” (Ваше Превосходительство!..). Подпустив гостя поближе, Муссолини сделал вид, что только что его заметил и величаво махнул рукой: “Piano, рiano” (“Тихо, спокойно…”)». «Опять обидели хорошего русского писателя», – заступался за отечественную словесность Бродский.

Впрочем, у Мережковского есть немало любопытных высказываний о «европейском Пушкине» – одно из них связано со стихотворением «Адриатические волны…»: «Мы этих волн нагляделись так, что кажется, если бы среди нас был Пушкин, он закричал бы: «Черт меня догадал умирать на чужбине с душой и талантом!» Странная судьба его и наша: он умирал от тоски по Европе; мы умираем от тоски по России»749749
  Мережковский Д.С. Пушкин и Россия, цит. по: сб.: Пушкин в эмиграции. 1937. М.: Прогресс-Традиция, 1999. С.75. См. также: Фризман Л.Г. Пушкин в концепции Мережковского // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1991, т.50. № 5. С. 453–458. Андрушенко Е.А. Статья Д.С. Мережковского «Пушкин» в тезисах В.Д. Спасовича и пометах Н.О. Лернера, в сб.: Пушкин и мировая культура. СПб., Симферополь, 2003, с. 144–147.


[Закрыть].

И Борис Зайцев (тоже в Париже) сопоставил Пушкина и Данте: «Пушкин, думаю, для всех сейчас – лучшее откровение России. Не России старой или новой: истинной. Когда Италия объединялась, Данте был знаменем национальным. Теперь, когда России предстоит трудная и долгая борьба за человека, его вольность и достоинство, имя Пушкина приобретает силу знамени»750750
  Зайцев Б. Пушкин в нашей душе. Цит. по: «В краю чужом…» Зарубежная Россия и Пушкин, с 60. см. также: Трубецкой В. Пушкинские Россия и Европа / Слова и отзвуки СПб.; Париж, 1993. №2 С. 36–39.


[Закрыть].

Правда, сопряжение имен Пушкина и Данте порой обретает и парадоксальный характер. Приведу один совершенно невероятный случай. Моя жена Галя как-то рассказывала туристам о жизненном пути отца современного итальянского языка. Дело было во Флоренции, на знаменитой площади Санта-Кроче, у подножия памятнику Данте. Поведав о трагедии изгнания великого поэта, экскурсовод, как положено, спросила, есть ли вопросы у экскурсантов. И не поверила своим ушам, когда услышала из уст одной дамы: «Это тот самый Данте, который убил нашего Пушкина на дуэли?

Писатель Асар Эппель, мой дорогой, к сожалению, ушедший друг, услышав этот рассказ, откликнулся философским стихотворением:

 
Печальна участь секунданта
И плакать он уходит в лес,
Когда – с его согласья – Данта
Уложит на снегу Дантес.
 
 
Но, может быть, на самом деле
Сто крат несчастней секундант,
Когда убийцею с дуэли
Поспешно уезжает Дант.
 
 
Пусть этому свидетельств нету,
Но смерть барьерная в чести,
И не даровано поэту
Господню заповедь блюсти.
 
 
И заряжает пистолеты
Досадуя ваш друг-педант,
Но убивают не поэты
И виноват не секундант. (2004)