Текст книги "Броуновское движение"

В осаде

Я хочу быть начальником троллейбуса.

А то повсюду тревожно, всякий норовит обидеть.

Сейчас прокатился, так сердце в пятки ушло. Разгорелась борьба за кондукторский престол. На престол, мягкий и чуть теплый, претендовала симпатичная девушка. Она на него села. «Ну, ёп! – закричала на нее местная повелительница билетов. – Стоит, ёп, отойти, как тут же на мое место лезут!»

Девушка уже стояла. «Но я же вам его уступила», – ответила она нервным голосом. «Ну и что! Один сядет, другой сядет, грязный, и будет грязно!»

Вернув и застолбив себе трон властным касанием руки, взбешенная повелительница начала метаться по салону. То справа, то слева слышались сдавленные крики боли. Проездные документы не радовали, но только разъяряли повелительницу. Продажа билета воспринималась как победа над мировым злом, заквашенная на половом удовлетворении неразумного млекопитающего.

Я помню одну такую и даже вставил ее слова в какую-то вещь: «Берите билеты, и вам ничего не будет!»

И на остановке не спастись.

Меня загнал под стеклянный колпак трактор. Он был страшен, он распугал всех. Он летал со скоростью боинга, разбрасывая снег и кружа вокруг хрупкой будки, где я дрожал, следя за его маневрами. Из кабины летела неземная речепродукция с харкотиной пополам.

Будь я начальником троллейбуса, он бы сто раз подумал, не посмел бы пугать.

Апокалипсис сегодня

На днях мой знакомый пересказал мне страшную новость. Не то в Тихом, не то в Атлантическом океане посадили на карантин пассажирский лайнер. Дескать, все пассажиры подцепили неизвестный и очень опасный вирус.

Я нарочно смотрел телевизор, но там хранили молчание. Видно, совсем плохо дело.

Но я уверен, что человеческий гений справится с лайнером.

Не о том беспокоятся.

На дворе – год 2003, месяц февраль.

Вы думаете, Апокалипсис готовит бен Ладен? Строчит корявые анонимки и чихает в конверты? Или, может быть, Хуссейн закачал в бриллиантовый сливной бачок тонну ботулинического токсина, а теперь симулирует понос и кричит проверяльщикам, что занято?

Нет, Апокалипсис творится не здесь. Он подготавливается в инфекционных Боткинских бараках, которые уже давно не бараки, а очень уютное и комфортабельное место, весьма способствующее подготовке Апокалипсиса.

Потому что инфекционные болезни очень трудно лечить.

Мой приятель лежал там с псевдотуберкулезом. Они с соседями по палате как поступили? Играли. Прочитали, наверное, рассказ Эдгара По про Украденное Письмо, где ясно сказано, что легче всего спрятать предмет, если выставить его напоказ. Вот и выставили: залили водку в разрешенный питьевой графин, по самую пробку. И поставили на виду. Профессор и не догадывается, ибо книжник и фарисей, жизни не знает. А те принялись соревноваться: кому сколько таблеток выдадут, тот столько стопочек и выпьет: запьёт, значит. Кому-то давали две таблетки, а кому-то и все восемь, так что получалось весело и непредсказуемо.

Еще один, рассказывали, наигравшись, вышел в полпервого ночи в холл, смотреть телевизор. Сел в одиночестве, опустил штепсель в стакан с чаем и начал смотреть.

Вот так.

Даже компьютер со мной соглашается.

Сейчас заглючил, выхватил из контекста фразу «совсем плохо дело» и выдал мне целый столбик:

совсем плохо дело

совсем плохо дело

совсем плохо дело

совсем плохо дело

совсем плохо дело

совсем плохо дело

совсем плохо дело

совсем плохо дело

Черный пояс

Есть один дохтур, которого называть не хочу, потому что он на самом деле очень хороший. Настоящий, правильный, черный пояс получил. Таких скоро не будет.

Видит насквозь.

Позвали его на дом, к помиравшей бабуле.

Бабулю, естественно, жалко. Но она уже слишком долго помирала, и всем этот процесс приелся. Горе уже стояло комом в горле, и ему не терпелось хлынуть.

Дохтур все у нее посмотрел, развел руками.

А родственничек – зять, по-моему – поймал его в прихожей за рукав и шепчет:

– Ну же, доктор, сколько, сколько еще ей осталось?

Тот печально усмехнулся:

– Ну, откуда же мне знать? Может быть, 20 минут, может быть – две недели…

И ушел.

Проходит день, и родственничек ему звонит домой, захлебывается от восхищения:

– Ну, вы и ас, доктор! Просто мастер! Сказали 20 минут – и точчччна!..

Ядерная реакция

Есть один такой доктор, у которого в студенческую пору было прозвище «Сто палок, восемь бутылок».

Именно эти цифры он ставил себе в заслугу.

Хороший он был человек, в то далекое время. Да и теперь ничего. На досуге, бывало, расслабится и все-то мечтает сколотить «ядро психиатров».

– У нас будет ядро психиатров! – высвистывал он мне в лицо и тянул на себя за пуговицу. – Мы будем править миром.

Этот настойчивый человек своего добился – пока что наполовину, но какие наши годы. Психиатром он стал.

Гуляли они как-то с коллегой по бульвару. Нажрались так, что подцепили какого-то мужика и пошли к нему на квартиру. Наверно, они сколачивали ядро. Себя они мыслили протонами, а незнакомого мужика – нейтроном; остальные подтянутся. Но вышло не по-задуманному, началась ядерная реакция. Нейтрон отщепился, превратил их самих в электроны и начал гонять двустволкой по квартире – по орбите, получается.

Потом выяснилось, что это был их пациент.

Они его, разумеется, забыли.

А он не забыл. Увидел и затаил злобу.

Слепой музыкант

Вот еще одна история про доктора. Предупреждаю, что в ней есть очень некрасивые слова.

Это был очень почтенный доктор, лет восьмидесяти пяти, работал на Скорой Помощи. Он был совсем слепой. То есть вообще не видел. Его заводили в квартиру, и он шел, выставив перед собой растопыренные руки. А если кто возмущался, то фельдшер объяснял тому, что ничего в этом нет особенного, что бывают же слепые музыканты – почему же доктору нельзя?

Иногда доктора не пускали на порог. Иногда пускали, потому что боялись, что пришлют другого.

Доктора этого все-таки выгнали после того, как он сделал укол кожаному диванчику (не путать с пьяным доктором, который делал укол в подушку). Он протер диванчик ваткой со спиртом, уколол и спросил: «Ну как, полегче?»

А вообще он жил во Пскове, а в Питер на работу ездил так.

Он был Ветеран и Участник. Доктор надевал все свои медали, шел на пост ГАИ и просил подбросить до города. Ему тормозили машину, и он ехал. За два часа добирался.

И у него жена все время лежала в сумасшедшем доме на Пряжке, перемогала шизофрению. Иногда ее выпускали, тогда она начинала звонить ему на работу. Сидит так себе начальница станции, все хорошо, ничего не делает. И вдруг – звонок:

– Вы думаете, зачем он у вас работает? Он же импотент! Он меня не ебет. Он ездит по вызовам, чтобы старухи ему хуй сосали!

В блокнот агитатору

В детской поликлинике любовался санпросветработой.

Первым бросается в глаза уже хрестоматийный плакат с познавательными стихами, которые я не раз цитировал:

«Кады-мады! Неси воды! Корове – пить. Тебе – водить!»

Под плакатом – совет сделать УЗИ. «За 6–8 часов до УЗИ отказаться от приема пищи, питься, курения».

Рядышком – реклама йодного препарата, от которого прибавляется ум. Нарисован счастливый мальчик; он доказывает теорему Ферма, выигрывает в шахматы у компьютера IBM и рисует Девятый Вал. В глаз мальчика нацелена объяснительная стрелка с корявой надписью: ХУЙЛО.

Чуть подальше – реклама юридической службы, которая защищает от насилия в семье. «Вы не одни! «Нарисован не шибко многоквартирный, кривобокий дом. Такой как раз стоит с поликлиникой по соседству. Луна. В окнах – бесчинствующие, извивающиеся силуэты.

И, наконец, стенгазета, посвященная СПИДу. Нарисован бык, только что принявший участие в корриде. Из окровавленной спины быка стоймя торчат три шприца. Надпись: «Финал предсказуем».

Если бы мне поручили нарисовать такую вещь, то я бы не ограничился шприцами и показал бы еще один способ заражения быка СПИДом.

Про колебания

Однажды я прочел заметку. В ней объяснялось разное знахарство.

Оказывается, слова, произнесенные в необходимой последовательности, да еще с особой модуляцией голоса, порождают неповторимые звуковые колебания, которые оказывают воздействие на молекулярном уровне. Вроде УВЧ.

Они воздействуют не только на бородавки и беременность. Они влияют на общее информационное поле.

В общем, поколебал воздух – и пожалуйста, мировая история чуть подвинулась.

Я это к тому, что сразу задумался над емкостью Отечественного Бранного Слова. Задорнов, например, меня раздражает все сильнее, но он правильно говорит, что мы не ругаемся матом, а разговариваем.

Наши любимые слова не только соответствуют многим невидимым информационным реалиям, но и отражают их качество. Они резонируют с платоновскими прообразами.

Напишешь что-нибудь в лифте – и попадешь в десятку, да не в одну, а в десять.

Отечественные Бранные Достижения общеизвестны. Такого нет нигде. Заглядывал я тут в русско-английский матюгальник – жалкое зрелище! Из этого следует, что многие вещи правильно именуем мы и только мы – не хуже Адама, нарекавшего всякую тварь по ее заслугам. Звуковые колебания в точностью совпадают с задуманным свыше и сниже.

А вот в других языках есть много слов, которые созвучны нашим матерным, но означают совсем другие вещи.

Иностранцы колеблют воздух, думая, например, что поминают что-то замечательное – собор какой-нибудь или абстрактную картину. Фонетика, однако, при соотнесении с русским аналогом, говорит об обратном.

С чем я их и поздравляю.

Барсук

В нашем народе есть Правда.

Об нее рано или поздно разобьются Все.

Эта правда невыразима словами. Она воспринимается непосредственно, как солнечный луч.

Однажды Парфенов в своей программе «Намедни» показывал деревенских очевидцев НЛО. За кадром говорилось, что иной раз доверять их свидетельствам трудно, потому что они даже не знают, было ли это НЛО или вертолет. И показали одного такого очевидца. Его спрашивают: видел НЛО? А он идет, глядит в землю, и сам весь цвета земли, и текстуры такой же, и совершенное в нем равнодушие к НЛО, которое, если летает, то и Слава Богу. «Бур-бур-бур», – отвечает. Репортер не отстает: ну, какое оно хоть было? Землежитель на ходу пожимает плечами: «Какое такое, не знаю, ррррр, хрррррр, летит, пропеллером круть-круть-круть…»

Вот в этом и есть Правда.

Как-то, помню, занесло меня в далекое село Заозерье. И тесть со мною был, который по природной склонности всех там знал.

Сидит один такой на крыльце, в каких-то одёжных напластованиях. В одном глазу Мейстер Экхарт, в другом – Судзуки.

Тесть присаживается рядом, обнимает его за плечи:

– Вот мы с Толей (по-моему, с Толей), на барсука пойдем, – галлюцинирует тесть. – Есть барсук-то, Толя?

Житель кивает. Из трахеи вырывается уважительный хрип:

– Болллльшой… блядь! Он, блядь, там сидит… большой!

– Ну, поговори с ним, – успокаивается тесть и оставляет меня наедине с Жителем. Я, не без трепета, с почтением спрашиваю:

– А барсук-то – он какой?

– Боллльшой… ббляя… хрррр…. хр… мр-мр-мр… – Тот помогает себе руками, восхищенно очерчивая контуры барсука.

Разговор замирает.

Потом, когда все выпили (мы туда на похороны ездили), тесть вспоминает про барсука.

– Толь, а барсук-то? – напоминает он.

– Болллшшшой! блядь…. хрррррр, – оживляется тот и начинает пассы.

Вот она, Правда.

Пусть удавятся со своим Декартом.

Часть третья

Профессор Журавлев

Это был самородок.

Из всех, с кем сводила меня медицина, он один остался неразрешенной загадкой.

Я познакомился с профессором Журавлевым в первый год моей дохтурской деятельности. Он числился аллергологом и заведовал аллергологией, но было ясно, что должность его номинальная. С тем же успехом он мог заведовать любой другой терапией. Он вел себя вовсе не по-профессорски, не признавал никаких дистанций, составлял нам, зеленым, компанию в набегах на голодный буфет. В результате мы как бы и не считали его профессором, принимая сей титул условно.

При всей моей склонности к разной мистике, я не поверю, пока не пошшупаю. Треба персты вложить, тогда и поговорим. Заслугами профессора Журавлева я точно знаю, что биополе, например, существует не только в галлюцинациях. Я как-то вошел к нему в кабинет и развязно плюхнулся в кресло – мы достаточно распустились и обнаглели, чтобы вести себя непринужденно. Журавлев вошел следом и, по дороге к своему месту, не глядя, махнул в мою сторону ладонью: как бы погладил в полуметре от моего лица. И я, будучи не под гипнозом и ни о чем не предупрежденный заранее, моментально ощутил давление, что-то вроде ударной волны – не жаркое, не холодное, не бившее током. Удачнее всего будет, наверно, сравнение с отталкиванием одноименных магнитных полюсов. Вот такой штукой меня и окатило.

Если бы не этот случай, да не способность профессора Журавлева вогнать в ремиссию системную красную волчанку на 12 лет – дело невероятное – то я и не стал бы о нем вспоминать. Мало ли шизофреников! Уж я-то знаю, что много. Но против фактов не попрешь, и мне приходилось мириться с профессорскими причудами, которые шокировали всю больницу.

Поймает тебя профессор без всякого «здрасьте» на лестнице, подержит за халат, посмотрит в глаза и кивнет: «Спасибо. Ты мне очень помог». И полетит дальше, уже забыв про тебя.

Или придет в ординаторскую к нам, в гости. Приплясывает, на заведующую позыркивает (не на ту, про которую я книжку писал, эта была помоложе, да на голову ничего, не такая больная). Наговорит бессвязной чепухи на десять душевнобольных ртов, а потом выскочит в коридор и давится там от смеха, потирает ладони: «Поёб! Поёб! Как она мне помогла!»

И убегает куда-то.

В собеседнике ему все было важно, начиная с имени. Именами он бредил, анализировал их экстрасенсорным анализом, пробовал на зуб, разбирал по фонетическим составляющим, подыскивал смысл для каждой буквы. По нему выходило, что я, например, являюсь Дамским Защитником, но защитником очень свирепым, с вострым мечом, которым, если я угадываю в собеседнице суку, немедленно отсекаю ее астральную сучью часть. Но в целом я женский угодник, покровитель якобы слабого пола. Он попытался и фамилию мою проанализировать, но я ему рассказал, что в девятнадцатом веке деды мои носили другую фамилию: Егоров. И эту фамилию заменили на нынешнюю распоряжением школьного учителя – была, оказывается, в те времена у педагогов такая власть. Мой далекий предок казался очень усидчивым и смирным, вот и стал Смирнов. А так я Егоров. Но профессора Журавлева это не смутило, он сразу нашелся: «Ага! Так ты, получается, присмиренный Егорий!»

Невозможно было предугадать, где нарвешься на его гнев, а где – на похвалу. Привычную логику Журавлев презирал.

Я проработал с ним год, потом меня сослали в Петродворец, знакомиться со спецификой человеческой души напрямую, без посредников – в поликлинику.

Через восемь лет я навестил свою старую больницу: зашел в гости.

Профессор Журавлев, как и в старые добрые времена, катился куда-то с лестницы. Он поймал меня, не особенно интересуясь, где я был все эти годы. Заглянул в глаза, сказал, что я являюсь Отцом Ста Миллионов Детей, и побежал по своим делам.

Я очень благодарен профессору Журавлеву. Не махни он тогда рукой, еще неизвестно, как бы оно все обернулось.

Город Солнца

На большом пустыре, что раскинулся между улицей Композиторов и Выборгским шоссе, строят утопический Город Солнца.

Этот пустырь давно напрашивался.

Там и стояло-то всего несколько слабоумных избушек, да тесть мой, бывало, выгуливал девственного пса Мишу, которому при общем невиданном либерализме строго-настрого запрещалось совокупляться с себе и другим подобными. Поэтому Миша кончил плохо, прямо себе в череп; перебродившее семя ударило ему в мозг и обернулось опухолью, от чего его бедная голова страшно раздулась, глаза выкатились – в общем, ужасное зрелище.

Выгуливать стало некого.

После длительной астральной и закулисной возни избушки тоже пропали все – кроме одной. Там жила упрямая бабка, с которой все шло наперекосяк: то ли предложенные хоромы не нравились, то ли с печи не удавалось согнать.

Бабуле узнать бы сначала, что тут построят, а потом уже гоношиться.

Просто так же название никто не даст! Город Солнца – он и есть Город Солнца. Горячее место. Упал от Солнца солнечный зайчик, прямо на бабушкину избушку, и та занялась.

Потому что жить в Городе Солнца можно только при наличии задокументированной солнцеподобности.

Солнечный зайчик, преображаясь в лазерный луч, разил бабулю раза четыре. Или пять, не хуже меча Дарта Вейдера. Короче говоря, избушка горела часто.

И вот все уладилось. Бог Ра уже прикидывает, в какие квартиры ему поселить свою песьеголовую команду.

Детские игры

С детьми надо держаться аккуратно.

Не вернуть тех времен, когда дети, получив на то соизволение гувернера, раскланивались с папa; папa же, не снявши халат, выползал из многозначительного кабинета и благодушно требовал обращаться к себе на «вы».

С детьми бывает просто опасно.

На днях моя жена вернулась домой и повела обычный супружеский разговор. Мол, ехала в маршрутке, а там – реклама чего-то под именем «Гениальная простота». И ей стало мерещиться страшное: добавила, говорит, букву «т».

Семилетний ребенок тут же, безо всякого «вы», утвердительным тоном подсказывает: «генитальная».

Теперь мы ждем, где это выплывет. С ними не знаешь, откуда будет беда. Я сам, когда мне было года два, чуть не подвел мою маменьку под монастырь. Тогда Хруща еще совсем недавно турнули, все его хорошо помнили. И я запомнил, потому что он Архетип; у нас дома полным-полно было старых «Огоньков» с его огородным черепом. А стоило мне увидеть в троллейбусе лысого человека, как я закричал, разумеется, во всю глотку: «Никита! Никита настоящий!»

И в шумные игры с ними опасно играть. Я, помнится, согласился изображать карусель под «рокабилли» в исполнении Stray Cats. И страху же натерпелся! Чуть руки не отвалились. Кружился до всепредметного скакания и все-то думал об одном человеке, который ко мне на прием явился, очень давно.

«Я, – говорит, – запахов не чувствую».

Черт его знает, почему он их не чувствует. Человек же не собака! Я отправил его просвечивать череп. Оказалось, что не зря! Трещина височной кости! Даже уже перелом!

Я взялся за мужика всерьез и начал пытать, что да как. Тот таращил глаза и пожимал плечами: не знаю, не участвовал, не привлекался, голова не болит и вообще все нормально.

Пока не вспомнил, что возился с лапочкой-дочкой, и та его приложила виском об стенку, ковром смягченную.

Сосуны

Ночью отключили воду.

И обещали сосать.

В десять утра не сосали.

И в час не сосали.

В смысле, не сосали водопроводчики, а все остальные сосали все, до чего удавалось дотянуться.

Я снова взял коромысло и отправился за очередной дозой «Росинки». По дороге заглянул в подвал, где уже получилось скромное – под стать жильцам – миссисипи. И даже навигация открылась: плавало много чего – папиросы, слюни, тела.

Озаботившись близким паводком, я вошел в ЖАКТ.

– Ну, и что дальше? – сказали мне бесцветным голосом.

Выяснилось, что сосать сегодня никак невозможно, потому что не приедет же машина прямо сегодня сосать, это же понимать надо, а приедет она только завтра, рано утром, и будет сосать усердно и досыта.

Разлив миссисипи явился для водопроводных супервизоров новостью. Родилась идея перекрыть стояк.

Оказалось, что воду-то хоть и отключили, но не ту, хотя и правильно, а течет, образуя миссисипи, совсем другая, не страшная, которую можно не отключать, но раз мне так хочется, то и ее отключат.

Тут как раз явились отключатели, отливавшие зеленым. Выяснилось, что они слыхом не слыхивали ни о какой аварии.

Я пригрозил инопланетянам газетой «Час Пик».

– Быстро на объект! – зашипела супервизорша.

– Ну, – кивнули инопланетяне. Они не возражали.

И мы пошли на объект. Оказалось, что он у нас общий: магазин. Я купил «Росинку», а они – кое-что другое.

– Большую! Большую мне! – сказал я продавщице. – У нас воды нет.

– У кого воды нет? – заволновалась та. – У вас дома?

– Ни у кого нет, – объяснил я. – Есть только в подвале.

– Го, го, го! – захохотали водопроводчики, прихватывая с прилавка покупку. – Го, го, го!

Аквариум

Абстрактная идея Аквариума занимала меня с детства.

Я рассматривал дореволюционную энциклопедию с херами-ятями, где стояла восхитительная цветная вклейка. На ней были собраны все до единого обитатели морского дня, которые, приведись им встретиться вместе на самом деле, сожрали бы друг дружку моментально, не давая случайному водолазу полюбоваться своими подводными наворотами. Мне больше всего нравились Асцидия и Голотурия, и я спрашивал у маменьки, кем из двоих ей больше хочется быть.

Асцидию я не помню, а Голотурия была похожа на шипастую дубину, зловеще застывшую в придонном песке.

Все это было крайне занимательно, чего нельзя сказать о реальном Аквариуме. Он у меня был, и я не слишком о нем заботился. На гуппи, скалярий и меченосцев я поглядывал косо и подозрительно. Они исправно дохли, пожирали товарищей и немножко живородили. Потом подрос кот, и рыбам приехал край. Кот становился на задние лапы, запускал в воду лапу по самый плечевой сустав и начинал шуровать. Я ему не очень мешал, потому что уже тогда проникался идеями кармы и фатума.

Потом я подарил Аквариум кабинету биологии. Думаю, что судьба его оказалась незавидной. У меня был в школе приятель, который пил чернила, ел мел и жрал живых аквариумных рыбок. Зарабатывал себе очки, стало быть, пиарился. Прошлых рыбок он всех сожрал. И новых, наверное, сожрал.