Текст книги "Броуновское движение"

Две палочки сакэ

Питер. Колыбель. Вечерний звонок из родительского комитета.

– Завтра забираете ребенка в № часов Х минут. Приезжает Путин, и все будет перекрыто. Детей выведут с заднего хода, к японскому ресторану «Две палочки».

Понятно, товарищ Татами.

А если бы Ленин приехал? «Три корочки хлеба»?

Вообще, символично – пара палочек и Путин в сочетании с некоторым транспортным напряжением.

Красуля и Хрюня

Мой тесть, прибывший в очередной раз нежданно-негаданно, не только развлекается в далекой деревне Жабны, что близ Дуброво и Вонявкино, коммерческим медосбором, но и заделался опытным кролиководом, изучает скорняжное ремесло. Все это ему по душе, все в этом ему по вкусу. И вот он вчера рассказал о попытке демографически взорвать специально откормленную шехерезаду по прозванию Красуля.

Уж как он ее холил и лелеял! Уж каких он добился параметров! И объем, и пушистость, и вообще масштабы! Такая вышла, что вполне могла родить Илью Муромца. Которого сразу – на печь, ибо не пристало русскому богатырю питаться капустой, да по-заячьи петлять. На то существует нерусь.

Так что тесть ее готовил к бракосочетанию. По пояс в снегу калечась, собирал ей свежайшую хвою, прикармливал. Можно сказать, отрывал не только от сердца, но и от всего остального. Уже засылал сватов к активному производителю Хрюне, который тоже был будьте-нате, не пальцем деланный. Топотал в своем слоновнике нетерпеливо.

И вот он-таки свел Красулю и Хрюню в единой клетке на общем ложе. Хрюня, ознакомившись с обстановкой, начал активно ухаживать за Красулей. Он не делал ей предложений, от которых невозможно отказаться, он их уже сразу претворял в реальность.

Красуля, нечего и думать, распалилась и завелась. По девичьей неграмотности переместилась и стала столь же активно обрабатывать Хрюню. Ничего не понятно! В позиции он снизу, она сверху – ничего не выходит! Наоборот – тоже! Им бы в римско-католическую, да нехристи они, то бишь – животные.

Наконец, догадались повнимательнее присмотреться к новобрачной. Выволокли Красулю за ухи, поднатужились, приподняли и стали вникать в подробности. А подробности у Красули вдруг оказались, как у Бориса Моисеева.

Так что первичное нахрапистое поведение Хрюни тоже дает пищу для размышлений.

А сколько потрачено сил! Теперь понаделают из них шапок с окраской под чистое небо.

Похвальное слово Трутню

Я продолжаю уповать на всестороннюю и полную реабилитацию мужской шовинистической свиньи. С заменой на женскую, что справедливо уловлено ее грамматическим родом.

Отсюда – мое похвальное слово Трутню.

Оказывается, Трутень – вовсе не ругательное и не обидное слово для кавалера и почтенного сударя. Трутень – символ жертвенности и романтизма.

С ним может сравниться один лишь паук, пожираемый самкой после соития по обоюдному согласию. А впрочем – кто их знает, пауков, может быть, и не было никакого согласия, и не хотел паук соития; возможно, он книжку хотел почитать, что-нибудь из Монтеня или Ларошфуко, или муху изловить, заведомо инфицированную, а об этом не договаривался. Ан нет! Извольте удовлетворить наши половые и пищевые центры, вы нам обязаны.

Но я отвлекаюсь от Трутня.

Трутень естественным образом связался в моей голове с приехавшим тестем, который не только, как я уже рассказывал, поощряет кроличий гомосексуализм, но и занимается пчеловодством.

И он, умудренный тесть, рассказал мне совершенные ужасы.

Что Трутни, выполняя свой нехитрый копулятивный долг, неизбежно гибнут, оставляя в своих бессердечных от ненаёбности самках отслужившие половые органы. В момент совокупления пчела выдирает из Трутня цельный пенис – хотя бы кастрировала, но был бы жив! – и улетает за новым. Ромео падает, ненужный никому, подобный импотенту-Фирсу. А самка возвращается в улей, нахапавши до десятка таких украшений; за нею прямо тянется шлейф – вот откуда женская страсть к побрякушкам! И к самим шлейфам, которые носили за королевскими особами-особями безроботные пажи.

Это все символы, сублимация.

Это в их подсознании – наши корни, уважаемые господа, наши скальпы, наши зубы и когти. Все эти бусы, сережки, колечки, колье и цепочки.

Чтобы шлейф потянулся за ними.

Чтобы если не трахнул, то хотя бы подох от сердечной тоски.

А мы и дохнем, сударыни, рады стараться.

И если брать в планетарном лингвистическом масштабе, то есть словоупотребление, то Отчий Край, Край Отчей плоти на фоне Родины-Матки – сущий пустяк!

Ведь даже на зоне сидящие рискуют здоровьем и сокращают себе жизнь, забивая под этот край разные шарики для будущего, нескорого еще удовлетворения хищниц.

Это я, конечно, для феминисток написал в честь приезда моего дорогого тестя. Но вот и не заметил, как увлекся и соскользнул на глобальные темы. Извините.

Ненять

Есть такая баба Клава.

Это я для красоты слога пишу все, что тесть мой проживает в дремучей деревне Жабны. На самом деле все хуже: основное лежбище-логово, где он совместно с тещей созерцает луну, находится совсем уже в лесу, куда нет дороги, где десять домов, и все стоят почти мертвые, с косами. Лишь в двух еле теплится жизнь – в тестевом и Клавином. Это, однако, есть самостийный населенный пункт: деревня Родивановщина, где тестев отчий дом, полуотстроенный заново.

А до Жабен, где якобы куплен, но не обжит, новый, приходится шлепать по пояс в воде, километра примерно три, полузимним лесом. Я ходил летним и больше меня туда не загонишь даже ползучим радиоактивным пятном.

И вот понадобилось-таки шлепать этим лесом до культурного центра, который есть Жабны, где дорога хоть есть и автобус убогий проносится в сутки два раза. Понадобилось Клаве, ибо прихворнула.

Престарелая Клава метала рубероид с балками. С крыши бани и обратно. И стало ей «что-то не-нять».

Тесть, как умел, ей померил давление: 220 на сколько-то, уже неважно.

Пора бы и в Жабны. И даже дальше.

«Ой, не-нять».

«Да пойдем!»

«Ох, не-нять. Посижу, не-нять».

Наконец, условились выдвигаться.

Клава втолковывает моему тестю: «Ой, да я не знаю, мне не дойтить».

«Собирайся!»

«Ой, не-нять».

Посидеть.

…Клава вышла минуты на три раньше тестя – пока тот приоделся понаряднее да полесистее, пока свои таблетки принял… Выходит – а Клавы уже и не видно.

Что-то не-нять.

Уж на повороте-то, казалось бы, можно и различить, ан нет! Тесть помчался за ней семимильным шагом, нагинаясь и выправляясь, приседая и перепрыгивая, утопая и выползая, раздвигая и снова смыкая осклизлые жерди на гатях; свернул – ненять! нету Клавы!..

И не догнал он ее, до самых до Жабен чуть не бежал – не сумел. А она уж сидит там, его караулит: «Ох, что-то не-нять».

…Слушая тестя, я снова вспоминал нашу докторшу с травматологии, которая сама ходила себе с протезом тазобедренного сустава. Мы работали за городом, нас возил автобус, в автобус она садилась первая, взмахнув костылем.

А дальше, уже на месте, она мчалась по дорожке к больнице, как вылитый капитан Сильвер. Орудуя костылем, как могучим шарниром или веслом, она мгновенно оставляла позади все прочие народы и государства.

Охота на волков

Вообще, когда не лаемся, мы с тестем – в задушевных отношениях.

Вот какой историей из молодости он поделился: идиллия – стол, все поколения присутствуют, а старец ведет рассказ, и молодые ему почтительно внимают.

Дело это случилось в 70-е годы. Такое – одно, а приквелов, конечно, было несметное количество.

Стоял мой тесть на остановке выпимши, ждал трамвай. Вдруг придет? Что маловероятно: поздно, питерская окраина – Ручьи.

Стоял, опершись рукой о столб.

Ну, вполне естественная поза. Я и сам так частенько стою, ни капли не выпимши. Ноги жалею.

А столб с остановкой – супротив трезвака.

Стояли не то белые, не то бледные какие-то ночи. То есть светло и все видно. И дождик накрапывал. Тесть наблюдает: выруливает из трезвака хмелеуборочный автомобиль, на охоту. Вокруг ни души, кроме его, при столбе. Вот выехал автомобиль, перевалился через трамвайные пути, проезжает позади тестя, и тесть мой слышит зажигательные речи: «Давай, разворачивай, сейчас будем брать».

Покуда козелваген разворачивался делать план, тесть спешно отлепился от столба, пересек проезжую часть и, шлепая по лужам, нырнул под ближайшую арку, а там уж свернул и ворвался в ближайший подъезд.

Начал подниматься по ступеням.

И слышит, уже с четвертого этажа, характерный дверной удар и правоохранительное порыкивание. Посмотрел на пол: следы! Так и ведут от столба до подъезда, по ступенечкам. Тесть постоял у чьей-то двери, снял сандалии, сунул под мышки и на цыпочках взвился на самый вверх.

Он смутно различил, как внизу перетаптывались и матерно констатировали:

– Ушел, сука…. – и пр., и так далее, и тому подобное.

Имя-Отчество

Жена рассказала зажигательный диалог двух училок в курилке.

Вернее, это был монолог.

Одной из этих училок.

Вторая только пучила глаза и поддакивала:

– И в голову не пришло бы… И в голову не пришло бы…

Оказывается, стряслась перемена. И вот во время этой перемены первую учительницу по имени, скажем. Марина Олеговна, стал громко выкрикивать некий шестиклассник, перекрывая общий шум и гам. Звучало это так:

– марина олеговна!!!!…. марина олеговна!!!!….

– Я к нему подошла и спрашиваю: «Ну, чего – ГАВНА? Чего – ГАВНА? Нельзя, что ли, спокойно и тихо подойти, быстренько проговорить?» Мне и самой ни разу в голову не пришло! До сих пор…

Ко мне, Мухтар…

Вот еще одна история про тот же трезвак, от ищеек которого так удачно укрылся мой тесть. На этот раз этому глупому трезваку просто-напросто помогли, а там и рады…

Тесть по молодости был замзавом какого-то гаража. Большого.

И в этом гараже был Коля Пипися. Ничего с этим сделать было нельзя, потому что фамилия была говорящей в буквальном смысле. Коля всем говорил:

– Ты, пипися.

И так его вызывали даже по трансляции:

– Пипися! На выезд туды и туды….

Хороший был парень, по убеждению тестя. Богатырь. И вдруг звонят из ментов:

– У вас есть такой Иванов? (Все и забыли фамилию.) Приезжайте и забирайте машину, мы ее охранять не будем.

А Пипися сидел пьяный за решеткой.

Потом он рассказал, как ехал, счастливый, в гараж, но путь ему загородила бабка. Коля водил 51-й газик, и бабка вымолила у него перевозку шкафа из дома в дом.

Все это происходило непосредственно вокруг трезвака. Он, можно сказать, был в эпицентре событий.

Пипися помог бабке снести этот шкаф по лестнице, занести его по другой лестнице; та руками плещет, как крыльями бьет, не нарадуется на Пиписю-богатыря, предлагает ему стопарик.

– Но, – говорит тесть, – у Пиписи было с женщинами твердое правило: сначала деньги, а уж потом все остальное. Старый шоферский закон.

Принял Пипися гонорар, а уговоры все продолжаются. Сел за стол и опустошил бутыль самогону. Сердечно распрощался с бабкой, сел в газик, чуть проехал, стал разворачиваться и – уперся. Мешает что-то. Коса на камень нашла. Наддал Пипися – безрезультатно. Еще газанул, еще, и еще… Ему невдомек посмотреть что там, позади. А там был столб с электричеством, благодаря которому весь трезвак смотрел телевизор. И тут у трезвака погас весь свет, и все его загонщики да забойщики с егерями высыпали наружу, где видят, как газик упорно гнет и таранит их питательный столб. Воя, плача и рыча от восторга, они выковыряли Пиписю из кабины и понесли в темное помещение, ему даже не дали коснуться земли. Как муравьи в муравейник. Несли его с гиканьем: «Как он к нам рвался!..»

Низшая математика

Однажды одноклассница позвала мою дочерь на день рождения. 10 лет. В кафе «Манилов».

Ну, отвел ее туда на три часа. Там родительница была, новорожденной. Так что, думаю, ничего страшного.

Веду обратно.

– Чем, – спрашиваю, – занимались?

– Конкурсы были, – говорит. – Клоуны устраивали. У них программа специальная.

– Например?

– Ну, например, конкурс на Лучшую Принцессу. Подкладывали на стул грецкие орехи, и надо было попой сосчитать, сколько их там.

Мне захотелось вернуться и побеседовать с клоунами, но мы уже слишком далеко отошли.

– И ты выиграла?

– Не, я проиграла.

Ну, еще бы. Ведь гимназия элитная. Даже мальчики участвовали в конкурсе на Лучшую Принцессу, и тоже выиграли, как и все остальные девочки, а нам куда, мы разночинцы.

Я думаю, кафе не случайно назвали «Маниловым». Манилову запросто могла прийти в голову такая мечтательная игра. И Чичиков поторопился заехать к нему со своей мертвечиной. Иначе увлекся бы так, что и забыл бы про миссию. Уехал бы окрыленный, но не дальше Ноздрева. Тогда уж название впору менять: «Обломов».

И вообще – между мертвыми и нормой должно быть что-то промежуточное. Типа того.

Несоразмерность торжества

В Татьянин День внезапно выяснилось, что он еще и День Моржа.

Прямо на Невском проспекте – увы, на тротуаре – какие-то молодчики в желтом установили большую ванну, в которой соблазнили принародно выкупаться какую-то юную пару, прямо в одежде.

Место стояния ванны было огорожено флажками и оцеплено секьюрити без знаков отличий, но с такими рожами, что я даже не понял, почему какой-то бомж не позволяет мне идти за ограждение и смотреть.

В мире столько существ, что грех разбрасываться неделями и днями, а то и месяцами. Надо экономить. Почему обязательно – День? Из возможных альтернатив могу назвать Час Быка и что-то бесформенное между Собакой и Волком. Надо расписать остальные часы и минуты.

Час Крота. Полчаса Николая Иваныча. Час Гуся. Минута Ерша. Семнадцать мгновений Ежа. Никто не должен уйти незамеченным с бала у сатаны.

Прием, прием! – Лом

Услышал удивительную историю, которую даже и не знаю, к чему отнести.

Сантехники с дворники получают внеплановый выходной и отправляются в сад, на легкий морозец, чтобы там нервно перекурить.

Рассказали мне про один пятиэтажный дом, в котором вдруг прекратилась подача газа. А легкий морозец, на который я предусмотрительно отправил дворников и сантехников, стоял себе и набирал силу, переходящую в лютость.

Возник мелкопоместный бунт, чреватый боем.

Явились грузовики-газовики. Они засучили рукава и принялись за дело, простукивая каждую трубу. Дело представлялось совершенно загадочным, все казалось абсолютно исправным. Лишь раздавалось, как в рассказе Носова, упрямое «тук-тук-тук» – раздраженное и озабоченное. Рабочие простукивали трубы, пытаясь понять, где затор.

И вот они вошли в четвертый подъезд.

И стали стучать.

Стукнули на первом этаже, по трубе – гулко.

На втором – тоже гулко.

На третьем – совершенно гулко.

А на четвертом – неожиданно глухо.

Так что же?

В систему универсальной трубы неизвестным ремонтником, по которому расплакался даже Вечный Огонь, который тоже на газе, впаяли лом.

Обычный лом. Взамен отрезка трубы. С клеймом Левши. Блоха-то тоже не танцевала.

Самбистов и мастеров джиу-джитсу – прошу пожаловать со своими приемами. Сразиться с ломом.

Очередная загадка национальной души. Вернее – ребус, потому что лом – мужского рода.

Нефта щарялась

Проспали мы все. Ребенок в школу не пошел, мне работать надо. Хотел встать в 4 утра, а вышло в 7.

И все щарялось.

Особенно нефта.

В 20-е годы мой дед был начальник на одном производстве. И дали ему деревенскую умную девушку при семечках и платке.

Идет дед по заводу и видит: работа стоит.

Что такое?

С распахнутыми глазами:

«А нефта щарялась».

Перекрыла кран, и нефти не стало.

«Что же ты будешь делать?»

«Пойду смотреть, как по реке пароходы ходят».

Все щарялось в доме Обломовых, Оболенских и Еблонских.

Часть третья

Большая перемена

На большой перемене жена, имея удовольствие и честь преподавать в гимназии, зарулила перекусить в школьную (не гимназическую, однако) столовую. Там она наблюдала непристойную сцену: химик, о котором уже давно и часто поговаривали недоброе, проходя с нагруженным подносом мимо отрока, спиной к нему вкушавшего свой обед, состроил омерзительную гримасу – сощурился, приподвысунул свернутый листиком язычок и мелко-мелко им подвигал.

На автомате.

Жена принялась обсуждать это событие с англичанкой.

– Да, да, – соглашалась та.

Рядом обедал физик, который не удержался и тоже вступил в разговор. По его мнению, это дело можно считать обыденным и естественным среди животных.

Тогда стали прикидывать, каких извращений у животных не бывает точно.

Отобрали зоофилию и некрофилию.

– Хотя… – задумался физик.

И правда – влечение, например, к человеку – чем не извращение?

– Чего точно нет, так это лесбиянства, – сказала жена.

– Да, – согласились с ней все.

– Хотя… – почесал в затылке физик. – У некоторых обезьян, по-моему…

– Это вы рифмуете просто!

Тут перемена закончилась, а с ней и обед, и спор тоже.

Идем на Восток

Вспоминали тут всякое. Песню «Идем на Восток» запели в 2005.

А фильм про иронию судьбы вышел в канун тогда Нового, 1976, года.

Полгода спустя, уже летом, моя маменька и бабка пересекали Театральную площадь. К ним четким строевым шагом подошел полковник черт-те каких войск – я думаю, авиации – и вежливо, будучи абсолютно трезвым, осведомился:

– Не подскажете ли, как мне пройти на Крымский мост?

– Но Крымский мост – в Москве! – дружно сказали мама и бабушка.

– А я где?

– В Ленинграде.

Полковник помолчал секунду-две и тихо молвил:

– Невероятно.

Развернулся и замаршировал прочь.

Дядя Саша

Оказывается, в конце 20-х гг. ушедшего века самыми дешевыми папиросами были «Тары-Бары», а самыми дорогими – «Дядя Костя».

Я попытался вообразить переход от плебейского к престижному во временном континууме. Сколько нужно Тары-Бары, чтобы отождествиться с Дядей Костей?

Налицо два полюса иерархии, очень трогательная шкала.

Мне сразу вспомнился мой дядюшка, который однажды живописал такого – правда, того звали дядей Сашей.

Стоит, значит, длинная очередь в пивной павильон.

Ну, разумеется, полно завсегдатаев, циркулирующих из павильона и в павильон, подобно самому пиву. И дядя Саша среди них – не последний. Но вот он стоит от очереди в сторонке, щурится на весеннее солнышко. На нем непривычный пиджак, лакированные ботинки.

– Дядь Саш! Ты пиво-то будешь?…

– Не, – якобы равнодушно и несколько свысока, снисходительно так, отзывается дядя Саша. – Я в гости сегодня иду.

Просто пришел постоять.

Все шепчутся: ого, дядя Саша в гости идет.

Он чуть улыбается, дистанцируясь от хвоста.

Но стоит, руки за спину.

Ощущает себя Дядей Костей.

Портфолио

У руководства школы, где жена работает, сорвало-таки крышу; теперь оно позиционирует школу как исключительное явление государственного и мирового масштаба.

Такие притязания нуждаются в какой-то основе. Всем учителям велено представить методические наработки.

Жене:

– Где ваш портфолио (стопка документов)? Посмотрите: у (имярек) портфолио – 25 сантиметров!..

Тонкий педагогический эротизм с неожиданной для женского коллектива маскулинной окраской.

Многократно, на все лады раздавалось впоследствии это «У нее портфолио 25 сантиметров!»

Интеллигенция вечно запутывает простейшие вещи. Все должно быть понятно, как только что в магазине, где я побывал.

– Где кассир? Будет кто-нибудь на кассе?…

– Что я, одна в магазине? (роясь в коробке с едой) Я сегодня жопой кверху работаю.

Любимая тетя дяди Федора

Поупражняюсь в портретах.

Задание для левой руки, по часовой стрелке, винтом, из горла.

Крымская тетя – родная сестра моей тещи. Последнюю для наглядности примем за эталон. Жена рассказывала, как в далекие времена она поехала с родителями по какому-то важному делу на грузовике. В кузове. Приехали; мой будущий тесть приказал перелезать через бортик и ставить ногу ему на плечо. С Ириной проблем не возникло. Зато теща сразу поставила ногу на мужнино лицо и застряла, потому что зацепилась грудью за борт.

Так вот: тетя равняется примерно двум с половиной тещам.

По телевизору с печальным упорством гоняют рекламу про блинчики. Не помню дословно. «Представьте, что у вас в доме завелась женщина – тихая, мягкая, блинчики печет». Чего-то там еще. «Чудо-мастерица – на такой бы жениться». Фантастическое совпадение, юнговская синхронистичность.

За пару дней своего пребывания тетя извела полбутылки растительного масла. Я отказался принимать ее пищу. Только через зонд, в смирительной рубашке.

Тетя не только ест, но и говорит о еде.

«Попробовала тут пюре – такая вкусная!»

При виде любой незнакомой еды тетин разум, подстегиваемый алчностью, приобретает нобелевскую пытливость. В поезде не сдержалась, обратилась к попутчице: «А что это вы едите? А можно попробовать?» Попробовала. Понравилось.

«Леша, сколько буряков положить в борщ?»

«Да все».

Ложка стояла в этом борще, как пораженная приступом приапизма. Его не сумел проглотить даже тесть, которому нравится, когда встают ложки.

Общая площадь тетиного лица настолько велика, что у меня развивается агорафобия. Мимика скудная. Все, что она говорит, излагается бесстрастно и ровно. Маленькие, глубоко посаженные глазки по-саперски ощупывают кухню.

С темы приема пищи тетя с легкостью и охотно переходит на ее выделение.

«Пойду пописяю», – говорит тетя.

У тестя загораются глаза, дергается веко, приходят в движение желваки. Лицо белее снега.

«Да что ты говоришь?! Куда-куда ты пойдешь?»

Не выдержав, он взялся ее дразнить:

«Пойду пописяю. А потом покакаю».

Тетя давно умолкла, сраженная, но ему было уже не остановиться.

Он напомнил мне одного профессора, соседа по даче. Тот был большой любитель петь, ненавидел кошек и, по-моему, бил морду своей профессорской супруге. Однажды пришли к нему в гости, так он обрадовался и немедленно начал петь. Уже все съели и выпили, ночь на дворе, уже все ушли, а он все пел, один.