Текст книги "Броуновское движение"

Пособие по руководству для неимущих

Однажды меня позвали на мероприятие под названием «Как по-легкому срубить деньги в Сети». Это неинтересно. Я и слушать не стал.

Я могу рассказать про очень модный нынче способ срубить деньги в Реале. Все, что вам потребуется – желание и время.

Вы приходите в больницу и говорите, что ударились головой. Вы смотрите сущим бараном и не понимаете, чего от вас хотят, как будто не сами явились, а были доставлены, и вас раздражают идиотские вопросы. Вас спрашивают:

– Вам очень больно?

Вы смеетесь, как петросян: это ж кость!

– Вас тошнило?

– Две недели назад, утром в понедельник.

– Вы потеряли сознание?

– Вы, доктор, сами с ума сошли такое говорить.

Короче говоря, вас отпускают с миром и дают бумажку: ушиб головы. Вечером вы принимаете несвежий вид и отправляетесь в другую больницу. Вы обеспокоены и напуганы. Вы рассказываете, разумеется, что ударились головой.

– Вам очень больно?

– Не то слово.

– Вас тошнило?

– Восемь раз и еще вытошнит, пока я на вас гляжу.

– Вы потеряли сознание?

– Я в него и не приходил, как Веничка Ерофеев.

Вам выписывают сотрясение мозга и кладут в палату, под наблюдение. Через три дня вы покидаете эту больницу с железным документом и замечательным настроением. Идете и подаете в суд на первую. Просите 10 тысяч долларов и моральную компенсацию в форме орального секса с участием главврача.

За то, что там не поняли вашего Сотрясения.

Дело в том, что этот удобный диагноз ставится на основании жалоб. Молоточком ничего не видно. И рентгеном не видно. И анализом мочи из пальца (где-то был такой бланк) не видно. Кое-какие признаки, конечно, есть, но все это чушь.

В больничке, где я трудился, таких дел стало много, и главный врач уже натер себе рот.

Сам-то я всегда действовал осторожно. Я никогда не писал про ушиб головы. Я всегда писал: Сотрясение. И отпускал под подписку о невыезде. Однажды мне даже угрожали по телефону, как в кино: требовали отменить Сотрясение, а то кого-то там хотели посадить. Стреляли в спину, сыпали в водку мышьяк, пускали в форточку ракету-стингер. Ну, меня не согнешь.

Альтернатива

Вспоминаю лето. Давнее.

Пошли мы однажды с дочкой, два годика ей было, погулять. И увидели коз, а ребенок козу тогда еще не знал. Мы и поспешили за ними, а тут гроза. Мы еле успели спрятаться под навес магазина и долго там торчали. Дочка пила лимонад, я пиво, и все было хорошо.

Оказалось, однако, что дома страшно переволновались. Куда они, дескать, запропастились – не напился ли этот гад пьяным, не потерял ли ребенка. Подходим к даче, а там уже отчим мой мечется, собирается в спасательную экспедицию, да жена стоит заплаканная.

Дальше у меня с отчимом состоялся пояснительный разговор:

– Где вы были?

– Там козы были, мы и пошли!

– А если бы там бляди были, вы бы тоже пошли?

Чужой среди своих

Иногда люди сходят с ума так, что почти здоровы. Видно, что они хотят чем-то поделиться с миром, на что-то пожаловаться, о чем-то рассказать, но им либо не хватает выразительных средств, либо они этими средствами неправильно пользуются.

Постоянно кажется, что вот еще самую малость – и такому человеку помогут, исполнят его невыносимые желания. И он сразу поправится, и пойдет созидать.

Однажды я завернул в харчевню с подачей хазани-чанахи. Возможен был и легкий ланч с портвейном.

В этой чанашной бесчинствовал какой-то человек в расстегнутом пальто и сбившейся шапке. Лицо у него было такое, как если бы ему только что показали передачу «В мире животных», которой он поразился и возмутился на всю жизнь. Человек перемещался порывистыми, очень широкими шагами.

– Дайте мне есть! – кричал он, шурша денежной бумажкой.

– Пожалуйста, – испуганно отвечали повара. Они торопливо показывали ему разложенный товар. – Вот возьмите мясо, вот салат…

– Дайте мне хлеба! – изумленно орал человек, расхаживая вдоль окошка.

– Вот хлеб, берите! – просили его добрые женщины.

– Я хочу есть! Дайте мне есть!

Человек отошел от хлеба и заметался по залу. Помелькав какое-то время, он решительно взялся за стул и подсел к какому-то мужчине, который кушал суп.

– Ну, всё, – сказал человек и грубо придвинул к себе чужое второе.

Мужчина продолжал есть, не глядя на соседа. Но, едва тот вонзил вилку в это второе чужое, аккуратно отложил ложку и с видимым облегчением встал. Он молча схватил несостоявшегося едока за пальто, поволок к двери и вышвырнул в мир, наружу, где тот заблудился навсегда.

Но что-то же в нем кипело! Он что-то знал. И не сумел объяснить.

Тетя Ася приехала

Незадача. Никак не могу вспомнить, идет ли дело об одном случае помешательства или о двух разных.

Так или иначе, события разворачивались в родильном доме. Вообще, странное дело: санитарную книжку вынь да положь, или что там у них, санитарок – буфетчиц – осмотр стоматолога? венеролога? мазок на дизентерию влагалища? понятия не имею. А главного специалиста не приглашают.

Короче, была в том роддоме сотрудница, которая вынула пинцетом резиновый катетер, замоченный в ядовитом тазике, и, бегая шалыми глазами, задала вопрос:

– Скажите, это ПЛАГИАТ?

Нет – скорее всего, там были разные случаи. Потому что история с Плагиатом не знаю, чем закончилась. А все остальное произошло с санитаркой, которая вряд ли умела бредить словом Плагиат. Да. Точно разные случаи.

Вот прибежали в избу дети и говорят замогильными голосами:

– Ася варит замки.

Действительно: санитарка Ася – тезка и праматерь рекламной чистюли – наполнила таз замками, которые поснимала со всех подсобок, залила водой, посыпала порошком и поставила кипятиться.

Главное, однако, не в этом. Главное в том, что ей простили эту процедуру. Наверное, решили: кто без греха, пусть первый бросит… ну, дальше понятно. Пусть, в общем, работает дальше.

И она стала работать дальше.

Она была арестована психиатрами в тот момент, когда шла в палату новорожденных с кипящим чайником в руках, чтобы всех там ошпарить. После долгого размышления она пришла к выводу, что это дети с немецкой подводной лодки.

Осуществление диагностической мысли

У меня иногда бывали очень сложные больные.

В начале 90-х я лакировал свое докторское искусство при кафедре нервных болезней 1-го мединститута, в ординатуре.

Кураторша у меня была, доцент. Над доцентом – три профессора. И больных тоже три – ну, четыре. Не жизнь, а сказка.

И лечилась у меня одна бабушка. Ослепительная и добрая, как масленичный блин, да еще постоянно ходила в вязаной шапке, которую никогда не снимала, даже на ночь.

Я этой бабушке выставил длинный диагноз, который, если подсократить, означал старческое слабоумие.

Прихожу, бывало, в палату, а больные подмигивают:

– Алексей Константинович! Марья Ивановна хочет вам песню спеть.

Марью Ивановну дважды просить не надо. Сияет и поет:

– Молодой человек, пригласите танцевать!..

Однажды пришли к ним с обходом: необъезженные доктора, тертая профессура. Я сложил кисти в замок и завел за спину, по привычке. И вдруг чувствую, как меня сзади пальчиком по пальчику: трень! трень! Оборачиваюсь, а там Марья Ивановна сидит. Улыбается.

Потом, недели через две, кураторша меня призвала и спрашивает:

– Слушай, а ты голову у нее видел? Я подумала: а что это она все в шапке ходит? И велела снять. А та смеется! У меня там рог, говорит, растет.

Оказалось, что под шапкой у бабушки была опухоль с гусиное яйцо. Росла себе изнутри, продавила макушку и поперла дальше. Доброкачественная.

В поликлинике так и ходила бы в шапке.

А тут все-таки наука. На то и кафедра, чтобы в таких вещах разбираться.

Первое

Слушать моего московского дядю – сплошное удовольствие.

Однажды ему не хватило водки, а взять было уже негде. В те времена права человека постоянно нарушались.

Нечего делать! – дядя устроился на диване и стал вместе с нами смотреть музыкальную передачу. И комментировать ее, обязательно. Взахлеб.

На песню Наташи Королевой или, может быть, какой-то другой любимицы прядильно-ниточных и банно-прачечных комбинатов, которая пела «Первое «хочу», первое «нельзя»…», дядя отреагировал так: загулил и рассказал:

– Я тоже пришел в столовую один раз и говорю им: Первое хочу! А мне отвечают: Первое нельзя! Но я-то дурак, их не слушаю, что нельзя, и купил это Первое. Утром не пошел на работу, вызвал врача. Она приходит и спрашивает: «Стул был?» Я говорю: «Да». Она мне новый вопрос: «Сколько?» Я отвечаю: «Один». Она: «И только-то?» Объясняю: «Да. Но зато с двенадцати ночи и до шести утра».

Книгопродавцы

Я не очень понимаю, с какой-такой радости вдруг накинулись на Маринину и Донцову, которых за 15-миллионные тиражи увековечили прямо на тротуаре золотыми прокладками. Это всего лишь мелкий фрагмент общегосударственной ситуации.

Книготорговые отношения вообще показательны. По ним о многом догадываешься.

Вот, на выбор, три эпизода, которые я непосредственно наблюдал.

Первый состоялся году в 93-м и поразил меня накалом покупательского негодования. Собственно говоря, это был не совсем покупатель, он просто подрулил к лотку и протянул халявную лапищу пошшупать силиконовую сисищу на обложке Плэйбоя. Плэйбой тогда только возник, и сисища была всем в диковину. Лоточница лопнула:

– Пятьдесят! Пятьдесят за просмотр!

Сластолюбец отпрыгнул и зашипел:

– За просмотр – пятьдесят! Совсем ополоумели, твари! Скоро за подход будут брать! Суки проклятые!

И быстро ушел, распираемый яростью, придерживая через карман взбесившийся генетический материал.

Вторая сцена тоже была ничего. Там тоже был лоток, в котором работала молодежь. Подошел кто-то знакомый, завел разговор, который по ритму и сиплым междометиям напоминал рэп.

Потом попросил:

– Дай говна какого почитать!

– Гы, гы! Дай ему «Сварога»! (Бушков)

– Точно! Дай ему, пусть читает!

А третья сцена разыгралась в подземном переходе. За тамошним лотком прижились и орудовали субъекты, к которым я давно уже присматривался. С такими лицами куму стучать, а не прекрасное доносить до наивного люда. И вдруг у них кто-то что-то украл – и взял-то всего пустяк, не больше той же марининой. Меня поразила отлаженность подземного судопроизводства: приговор еще не успели вынести, а уже привели в исполнение.

С продавцов слетела сонливость:

– В угол его! В угол! – крикнул первый, перелетая через лоток.

Преступник уже и так был в углу, где его жамкал второй.

Трендюля загремели на весь вестибюль. Три по уху и один в глаз, плюс поджопник. Вор, приволакивая ногу – очень интеллигентный мужчина, между прочим – побежал в метро. А я прикидывал: вот в лавке Смирдина, например, куда Пушкин захаживал, что бы случилось в такой ситуации? Куда бы двинул этого мерзавца господин Смирдин?

Да и глупость совершенная было думать, что народ понесет с рынка Гоголя и Белинского. Он их несет НА рынок.

Как тот достоевский герой, который, внимательно дыша и глядя «Льдинкой», показал моему родственнику полную сеточку и осведомился:

– Братья карамазины не нужны?

Тарасик

В Колтушах, в институте Павлова, работал мой отец. Он был нейрофизиологом и занимался, среди прочего, обезьянами из лаборатории Фирсова. Если кто помнит, был такой документальный фильм, «Обезьяний остров». Его-то герои и жили в Колтушах, и даже Фирсову откусили пальцы за науку и процедуры классического обусловливания.

Я этих обезьян хорошо помню, любовался на них в огромной клетке, специально воздвигнутой в тех же Колтушах, на свежем воздухе (это они были в клетке, а не я, я был снаружи).

Обезьян было четыре. Главным считался Бой, который сидел паханом в углу и молчал. Но видно было, что при надобности он всем устроит ослепительный «Ащ». Чита и Гамма вели себя сдержанно, они смахивали на студенток-отличниц, уже хлебнувших горя. Ходили сдержанно, в глупостях не участвовали. И, наконец, был Тарасик, записной весельчак, который без устали трудился на публику. Мочился из-под потолка водопроводной струей, насиловал автомобильную шину, прыгал, ухал, кривлялся.

Замечательный был.

Сейчас не вспомню – может быть, это и не обязьяны были вовсе, а местные какие-нибудь, столько лет прошло.

Масленица-2003

Пошел я на Масленицу. Взял дочку и отправился в Парк имени 30-летия ВЛКСМ, чучело жечь.

Я вынужден был признать, что в эфире нечто разливается. Что-то я не припомню таких гуляний. Такой, можно сказать, массовой народной потехи. Раньше бывало потише.

Там и радостей-то было немного: горка, карусели, ларек с блинами, какой-то опасный мед из бочонка, лошадка, блаженный концерт, санки. Нет, вру: получилось много, но только никуда не пробиться. За блинами стоять надо час. За каруселями – два. За лошадкой – полчаса. Вот мы за ней и постояли. Покатались.

Но дело не в этом: все вокруг было пропитано какой-то угрюмой и вместе с тем ожесточенно-праздничной атмосферой.

Жутковатые массовики затеяли кулачные бои. Образовались стихийные ринги, не протолкнуться. Для самых маленьких – отдельный аттракцион: кто первым сорвет с другого шапку. Пообещали в мегафон, что будет стенка на стенку, но мы уж не пошли, потому что крики раздавались слишком страшные.

Рядом торговали славянской литературой про языческих богов и рецепты, как печь блины, плюс сказки онежских жителей, лесных и речных.

Ходили какие-то всё, непонятно, кто.

Не поймешь, что такое вышагивает – то ли матрешка, то ли блин переодетый, то ли наложница бога Перуна. Круговорот пива. Повсюду колышется странное раздражение, непонятная недоделанность – вроде как все замечательно: и горка есть, и карусели хорошие, и опять же лошадка, но как-то оно зыбко, хочется большего, тучи над городом стали, в воздухе пахнет грозой. Да и погода неплохая: солнышко там, завтра выходной, а все-таки пробирает ветром.

Короче говоря, сильно сложный конгломерат: Прощеное Воскресенье, Жертвенное Чучело, 8 марта, милиции много, шашлычок горит, все черно-белое. И чувствуется, что черным на белом эти события по нраву, разве что маловато будет, тоскливый азарт в глазах, ненатуральный хохот с прогибом кзади, руки чешутся. В башке – сплошное укрепление вертикали, готовность номер один.

Караоке

Само по себе Караоке – дело, находящееся за гранью добра и зла. Владимир Ильич ошибался, когда называл кино самым важным искусством. Конечно, Караоке тогда еще не было, но гений на то и гений, чтобы все предусмотреть.

Я, например, считаю, что глупо и расточительно ограничивать Караоке музыкально-песенными опытами. Надо это занятие как-то присобачить к тому же кино. Пусть народ кроит сериалы «Остановка по требованию» и «Вечный зов» по своему вкусу. Глаша и Коля пусть поженятся, а Прохор с Демидом пусть исправятся. Или к книгам: специальные выпускать, с пробелами. Берешь Дашкову-Бушкову и пишешь главными героями всех знакомых. Автором – себя. Я бы и конституции такие шлепал, и думские законы, пускай продаются в ларьке. Куда интереснее и полезнее сканворда.

Когда перед Парком Победы устроили аттракцион с Караоке для всех желающих, за Караоке выстроилась огромная очередь. За правом самовыразиться, хотя в магазинных очередях это удается гораздо лучше. Дальше нужно напрячься и представить: в очереди царила животная ненависть к тому, в чьих руках оказывался, наконец, микрофон. Дорвавшийся до раздачи счастливец самозабвенно пел. Но никто его не слушал, каждый его проклинал и желал ему подавиться и умереть. Каждому не терпелось спеть свою песню.

Прораб Перестройки

Околпачить меня – проще простого.

В 1989 году в кабинет, где я томился, влетел запыхавшийся человек. Дело было в поликлинике. Лицо у этого человека было такое, будто он ежесекундно изумлялся.

Меня спасло то, что больничный, по сотрясению мозга «со слов», ему открыл мой смежник неделей раньше. Товарищ явился с твердым намерением продолжить лечение.

Это был гений. Я не думаю, что он жив. Иначе он бы стал Президентом если не страны, то хотя бы государства. Может быть, он ими и стал, сразу обоими, благодаря удачной пластической операции, которая ему, разумеется, ни стоила ни гроша.

Мы подружились через пять минут.

Как, вскорости, и вся поликлиника.

Он всем и каждому раздавал Чейза, тогда еще недоступного и желанного, для радостного прочтения.

Нащупав во мне либеральную струну, он назвался журналистом, который пострадал за инакомыслие. Вот почему у него нет паспорта. У него есть только справка с химии, потому что перестройка буксует.

Сотрясение мозга – штука настолько тонкая, что, заработав себе такую запись, можно изображать все, что угодно, были бы способности. У моего нового друга такие способности были. Кроме того, у него, благо свободного времени образовалось (моими стараниями) много, появились и возможности.

Не зная в городе никого и ничего, придумав себе местную прописку, он, лежа в больнице под моим чутким наблюдением, успел усугубить себе диагноз, условно жениться, демографически взорваться и основать малое предприятие «Нептун».

Он взял к себе в штат всех своих друзей, моих друзей, и меня самого. По его замыслу, предприятие должно было выпускать садовые домики для застройки Клондайка. Все хотели ему верить. Все развивалось по фильму «Подвиг Разведчика». Окружающие надеялись заготавливать щетину, но нашему шефу и генеральному директору был нужен славянский шкаф, о чем он скромно помалкивал.

Мои сомнения в гармонии, которую якобы образуют мое дохтурское образование и садовые домики, генеральный директор отмел сразу. Он пообещал сделать меня главой садово-парковой санитарной службы и дал поручение посетить горздрав и выяснить, можно ли выпускать ядовитые доски в десяти метрах от родильного дома.

Я был не то чтобы так уж глуп, но мне хотелось, чтобы следователи, роясь в документах «Нептуна», нашли там среди прочего мой честный отчет о невозможности такого строительства. А то получалось, что я зря получал зарплату. Генеральный директор, сутками носившийся по городу с разными бумагами и печатями, сумел обосновать домики технически и получил кредит в 200000 рублей, по тем временам весьма солидный, который мгновенно пустил на зарплату сотрудникам и себе.

После чего, сунув мой доклад в папочку, исчез.

Одному из моих приятелей, которого он взял к себе на должность главного инженера, повезло напороться на копию приговора, которую тот таскал с собой, в одной пачке с бумагами на садовые домики.

Генерального директора судили не за диссидентство. Его законопатили на химию за мошенничество и восточное многоженство, не подкрепленное алиментами.

Ни в одном из подписанных договоров сей субъект, мозг и сердце могучего «Нептуна», не фигурировал лично.

Фигурировала его условная жена, ее сестра, которую, как я подозреваю, и посадили, ибо это она значилась генеральным директором, а не он, фигурировали многие другие люди.

Сам же Перводвигатель просто не мог ни в чем фигурировать.

Ведь у него, напоминаю, не было паспорта.

О мистике

Петербург стоит на болоте, а под болотом – черепахи до самой Мистики. Замученные царем Петром.

Получается зыбкость в квадрате, и опереться не на что.

Понадобилось мне послать документы на Украину, авиапочтой. С документами вышла путаница, и я посылал дважды. Тут-то и выяснилось, что дважды в одну реку не ступишь. А если бы сразу все получилось, то я бы так и ходил, прекраснодушный.

В пятницу я пришел на почту и мне сказали, что конвертов на Украину нет.

Я пошел в соседнее отделение. Там мне сказали, что с авиапочтой я погорячился, потому что из этого отделения самолеты на Украину не летают. Я не стал спорить и заплатил 88 рублей.

Через два дня меня понесло в свое, родное отделение, с новыми документами. Конверты на Украину были. И самолеты на Украину летали. И взяли с меня 42 рубля.

Пу-цу

Однажды ко мне приехал в гости хороший человек из Германии. И вспоминал, как я ему когда-то иголки ставил.

А я и не помню!

Кому я их только не ставил.

До сих пор в башке сидит: 9 полуоборотов по часовой стрелке – это бу, а шесть полуоборотов против – это се.

Бу – подается энергия, се – изымается. Нас даже учили, что половой акт – это очень мощное бу.

Смотря для кого.

Я больше всего любил пень-бу, пень-се. Это когда не знаешь, как лучше, и просто втыкаешь, да пощелкиваешь пальцем. Переводится как «ни то, ни се».

Вот что я хорошо помню, так это как воткнул пень-бу, пень-се отчаянному и рисковому Жене Горному, одному из отцов Рунета. Куда-то в область холки-загривка. И забыл! Я вообще часто забывал снять, да. Сидим мы так, выпиваем по чуть-чуть. Уже часа полтора прошло. И вдруг у Жени глаза округляются, как у какого-то зверька из мультфильма; губы вытягиваются в дудочку, а брови сдвигаются: у-у-у! что это там у меня такое?

Я полез к нему за шиворот – и точно, пень-бу, пень-се там! Уже волдырь образовался.

Я скорее выдернул занозу, потому что будет плохо: вытечет ян, а за ним следом – инь. И получится состояние «ни яна, ни иня», инь-ян пу-цу.

У меня ин-ян пу-цу часто бывает.