Текст книги "Броуновское движение"

Конкретный школьный базар

Супружница моя вернулась из школы, куда свела дочку и где имела серьезный разговор с пятиклассником Пашкой. Пятиклассник Пашка и семиклассник Ромка матерят второклассниц смертным ёбом и затаскивают в мужской сортир.

Я вот, хоть убейте, не помню, чтобы в пятом и даже в седьмом классе вязался к второклассницам. Меня гораздо больше интересовали преждевременно созревшие ровесницы, которых, увы, не интересовал я, зато интересовали жирафоподобные выпускники.

За это Ирина назвала меня и всех моих одноклассников геронтофилами.

Впрочем, Пашке досталось.

На все вопросы он отвечал:

– А чё? А чё вапще?

И жевал чипсы.

В итоге ему сказали:

– Знаешь, я ведь занимаюсь айкидо. Если еще раз такое услышу, тебе будет хреново. А когда твои родители придут ко мне, я буду жрать чипсы и спрашивать: А чё?

И – подействовало. Чипсоед уменьшился в размерах и сморщился.

Городские пейзажи

Возле ДК им. Газа видел странную картину: одинокая женщина лет 50-ти метала снежки в мемориальную доску, напоминающую о каком-то истребительном штабе.

Непонятно это.

Сам ДК им. Газа тоже наводит на размышления. Был какой-то И. И. Газа, но я напрочь забыл, чем он прославился. Наверное, в 17 году возглавил каких-нибудь хулиганов. Дело не в этом: почему его фамилия не склоняется?

Вот если бы ДК назвали в честь обычного кухонного газа, то в нашем обществе ни у кого не возникло бы никаких вопросов. Потому что газ – хорошо знакомое божество среди многих других божеств и значимостью своей превосходит всякого человека. Неплохо бы размахнуться на целый памятник, да только с воплощением незадача, мешает агрегатное состояние прообраза. Что ни построй, развалится к черту.

Мастер без Маргариты

В любом деле бывают профессионалы, даже среди билетеров-кондукторов.

Вообще говоря, хороший билетер должен быть юрким и щуплым, подобно хорьку. В час пик такой билетер ударяется об пол, оборачивается древесной мысью или тощим серым волком. Он стелется брюхом, наступая себе на рулон; проскальзывает меж ног, выкусывая и сплевывая липовые документы. На ходу он предупреждает о близости линейных контролеров: «Се, гряду! Но те, что грядут за мной, еще страшнее».

Таким билетером при подобающей комплекции может работать любая шушера.

Но я тут встретил настоящего мастера. Он был Румяный, размером с кита и неопределенного пола. В толще спрессованных тел он двигался, благоухая ворванью, свободно и легко, словно нож в масле. И ни одна рыбешка не ушла от его пластинчатой пасти.

Перед выходом я попытался повторить его маневры, но ничего не вышло.

Про уши на макушке

Когда моя жена работала с непослушной мелюзгой, она говорила: «Намылю глаза и заставлю есть манную кашу с комками!» На что мелюзга округляла еще не намыленные глаза и восхищенно гудела: «Ирина Вячеславовна, вы все самые страшные наказания знаете!»

Не все.

В пионерском лагере у нас была прачка Евдокия Макаровна, угрюмая и неразговорчивая баба. Про нее ходили жуткие слухи: говорили, что она, если рассвирепеет, поднимает свою жертву за уши.

Верилось в этом с трудом. Действие пугало своей необычностью, а потому – дикостью. Простое таскание за ухо было делом понятным, хотя и нежелательным. Поднимание же за уши не укладывалось в голову и не рисовалось в воображении. Оно почти приравнивалось к смерти, которая тоже возможна лишь для других, но не для себя.

Я верил этой страшилке не больше, чем историям про черную простыню: чуть-чуть.

Однажды я подговорил приятелей устроить шутку прачкиному внуку, очень гнусному и слюнявому шкету. Мы вырыли яму, совсем не глубокую, по колено. Прикрыли лапником, присыпали песком, пригласили шкета и предложили прыгнуть. Просьба его не насторожила: он прыгнул и провалился. Конечно, он ни капли не поранился, но рев поднял такой, что шишки попадали.

Я пребывал в благостном заблуждении, полагая, что мне ничего не будет, потому что я тоже был внук, только докторский. Я считал себя неподсудным и неприкосновенным. Впоследствии это заблуждение здорово испортило мне жизнь.

Короче говоря, прачка подкараулила меня, когда я был один в умывальном павильончике. На меня пала тень, я отшатнулся. Лицо прачки, и без того корявое, растянулось в оскале; она быстро подошла ко мне. И подняла за уши.

Ялики с ботиками в Начале Славных Дел

Не так давно я считал, что самым бессмысленным делом, которым мне приходилось заниматься, было долбление ломом русла для ледяных ручейков. Это происходило в затопленном подвале недостроенного Нефроцентра.

Потом я покопался в памяти и решил, что нет, еще бессмысленнее была подневольная уборка листьев в осеннем лесу.

А еще, совсем потом, я остановился на шлюпочном походе, организованном нашей военно-морской кафедрой.

К своему стыду, я не умею грести. Так уж сложилась жизнь: некому было меня научить, и лодки не было, и надобности в ней тоже, и желания заодно. Как-то раз мы с приятелем, году в 82-м, все же решили прокатиться на лодке. Кто знает, тот вспомнит, что Кавголовское озеро делится железнодорожным полотном на две неравные части. Так вот там, где часть поменьше, стоял причал, и лодочная станция работала. До ближайшего берега было метров сто. Ну, двести. Нас подозрительно оглядели, выдали лодку, дырявую. А может быть, и хорошую, но только так получилось, что на половине пути она уже наполовину и утонула. Гребли мы с приятелем примерно одинаково, а я еще трубку почему-то курил. И футболка на мне была полосатая: немного тельняшка. На берег выбирались своими ногами, нам было по пояс; лодка надежно сидела в воде на целых две трети. Нос ее задорно высовывался.

Тут мой друг наступил на стекло, и озеро стало красным.

Прыгая на одной ноге, он беспомощно озирался в поисках утешения. Под кустом сидели две женщины пригородной наружности, они пили водку. «Пописай, пописай в баночку! – закричали они, протягивая какую-то посудину. – И полей! Сразу легче будет!»

Писать не хотелось, да и вообще нас очень скоро спасли лодочники. И не только спасли, но еще наградили трассирующими матюгами.

Вот, пожалуй, и весь мой опыт лодочной гребли, потому что резиновая лодка, с которой у меня получилась-таки небольшая любовь, не в счет. Поэтому военно-морское распоряжение участвовать в коллективном шлюпочном походе по Большой Невке повергло меня в панику.

Военно-морская кафедра вообще была горазда на всякие штуки. Один раз велели написать реферат, и мне досталась тема «Гангутская победа русского флота». Ни о чем таком я не имел представления, и только в библиотеке, изнеможенно матерясь, узнал все подробности этого славного геополитического сражения. Написал реферат крупными буквами, с интервалом между строчками сантиметров в пять. Нарисовал цветными карандашами схему: море, корабли – вражеские и наши. Протянул алую ленточку, сплел бантик. Сдал.

И вот извольте: новая напасть – поход. В этом подходе требовалось единение, чувство локтя. Грести предстояло не в одиночку, а скопом, по шесть или семь, или восемь – не помню – гребцов с каждого борта. И я мог запросто подвести всех. Обиднее всего было то, что я напрочь не понимал связи между нашей военной доктриной и одноразовым шлюпочным проходом под Ушаковским мостом.

Бог косо посмотрел на меня с недостижимых высот, и я сделался рулевым.

Немножко неприятно было под этим мостом, ничего не скажешь, но я вовремя потянул за веревочку – или за рычаг, холера с ним – и мы прошли, не задев моста.

Так что звание лейтенанта медицинской службы мне присвоили вполне заслуженно.

Иисус

Кто-то подбросил мне рекламный буклетик. Речь в нем идет о фильме «Иисус», вход свободный. Расписаны сеансы во всех кинотеатрах города.

Я вот, будь я великим актером, поостерегся бы играть Иисуса.

Но эти головы ничего не боятся. Они и Бога-Отца сыграют, и даже третью ипостась, которую не буду поминать всуе.

Теперь и не знаю, куда девать этот буклет. Выкинуть страшно – все-таки Иисус.

И прятаться от «Иисуса» все труднее и труднее.

Полчаса назад хотел сесть в маршрутку и не сел. Возле дверцы надпись: «Вход свободный». На дверце: «Иисус».

Ну его, думаю.

Сел в автобус под подозрительным номером «66». Впрочем, и маршрутка была так же оцифрована.

Следуя совету друзей, попытался сжечь рекламный буклетик с кинематографическим Иисусом. Рвать побоялся. Я человек набожный, вы не думайте. Никакого цинизма и ни тени кощунства.

Приглашение в кино не загоралось. Я поджигал его пять раз над унитазом, пока не обжег пальцы, но оно только тлело.

Я уже понимал, что множу идиотизм, но остановиться не мог. Глупость затопила меня по самую маковку. Я пошел, взял газету и завернул в нее буклетик, аккуратно положил все в тот же сосуд и поджег. Занялось хорошо, взлетели хлопья. Сосуд стал чернеть, я пустил воду, но этой неопалимой купине ничего не сделалось.

Пришлось толкать ее ногой, и нога застряла.

Все это было уже не символом-знаком, а откровенным вразумлением.

С каждой секундой я все сильнее и сильнее сомневался в своей правоте, постепенно настраиваясь на тревожно-мистический лад.

Ладно. Страшен сон (разума), да милостив Бог.

Здравствуй и Прощай

Дочка с некоторым неодобрением рассказала, что в школе отметили «Праздник Осени». Там созрели встретить это время года.

Вышли три восьмиклассника, наряженные месяцами, и стали загадывать загадки сами о себе.

И Осень вышла, она училась в 11-м классе и была одета в красный брючный костюм, украшенный бумажными листочками на скотче. При ней была черная кожаная папка.

– Но потом было ничего, – утешался ребенок. – Дали кусочек яблока, кусочек моркови и кусочек огурчика.

Слушая это, я так расчувствовался, что сам преобразился в Осень и мог бы дать фору любому классу; о скотче речь уже не шла, и светлые слезы защелкали по сырому асфальту.

Чемпион

Я уже писал, как на втором курсе эти лыжи у меня так и не были сданы к маю месяцу. Грозило отчисление из докторов.

А в школе я всячески старался избежать лыж. Родители, бывало, вытаскивали меня силком в Лесопарк, но с ними было проще: идешь себе, да идешь по лыжне, ни с кем не надо соревноваться, никто на тебя не смотрит, никто не заводит адскую машинку-секундомер.

Но однажды, в 10-м классе, не избежал. Я был не ГТО, а надо было быть ГТО.

Нас вывезли все в тот же Лесопарк и выстроили в лыжную колонну, четверками. Впереди был обледенелый горный склон. Из всей толпы я один, когда судьбу мою определили безжалостным махом рукавицы, поехал не вперед, а вправо, не разбирая дороги. Лыжи разъезжались по льду, я смешно размахивал палками.

Ковыляя подбитой птицей, я вырулил на лыжню и кое-как добрался до лесной опушки. Там меня не было видно ни со старта, ни с финиша, которые сочетались друг с другом: мы бежали по кругу. Который я срезал. Снял лыжи и прошел через лесок. И через пять минут финишировал.

За это меня наградили: я попал в сборную школы.

Об одной репетиции

Владимирская площадь к ночи преображается и являет миру свою армагедонью суть. Образуется картина, достойная прохановского пера.

Если встать лицом к Невскому проспекту, то по правую руку высится Собор, наполненный благостным желтым светом, как будто внутри разливается животворный желток. Мирной округлостью куполов он подобен кроткому тельцу или овну.

Зато напротив дыбится отреставрированный Владимирский Пассаж, рогатый инфернальными башнями. Он черен, оттененный ядовитой подсветкой пурпурных и синих тонов. Изнутри дьявольское строение освещено мертвым машинным светом.

Так и стоят они друг против друга, замершие в метафизическом противостоянии. А между ними – Армагеддон, усиленный притихшими лакированными тачками.

Я даже постоял немного в центре, стараясь оставаться точнехонько между противоборствующими колоссами. И ни один меня влек, а значит, мне предстояло, не горячему и не холодному, но теплому, быть изблеванным из высоких уст. Надо было что-то решать.

Наконец, я сделал маленький приставной шаг в направлении Собора. Вероятно, я не вполне пропащий человек. Да и что мне делать в Пассаже в этом, с двадцатью-то рублями.

Вещие сны, эпизод 1: Корование

Все-таки звездочеты и чародеи, которые пишут в мой любимый отрывной календарь, мелкие дилетанты. Вот, например, очередной предмет сна: Больница. «Если вам снится, что вы лежите в больнице, это предвестье надвигающейся болезни».

Ну, что за притча?

Или: «Посещение больных – к неприятным известиям». Я и без них это знаю. Особенно наяву.

Им далеко до моей покойной соседки по коммунальной квартире, Марии Васильевны. Вот кто хорошо разбирался в снах!

Однажды моей матушке приснилось шествие коров. Коровы шли себе и шли, бесконечным потоком, тучные и тощие, без особых идей. Невразумительное видение. Вышла она поутру в кухню и спрашивает:

– Мария Васильевна, к чему бы такой сон?

И рассказала. А та, не задумываясь:

– К корованию.

– А что это такое – корование?

– А не знаю.

Было дело, мне повезло поучаствовать в сне Марии Васильевны и даже направить его. Прихожу я домой, а дверь заперта на крюк изнутри, и еще на цепочку. Мария Васильевна заперлась и легла спать. Орудуя разным железом, я сделал щель и откинул крюк. При этом – не знаю уж, как хватило конечностей – я без устали звонил в звонок и пинал дверь. Оставалась цепочка, и с ней мне было не справиться. Тогда я огляделся и увидел кипу каких-то ничейных реек, в метр каждая. Я сгреб их и стал метать одну за другой в образовавшуюся щель, целясь в дверь.

Минут через десять Мария Васильевна вышла, держась за сердце. Путаясь в ночной рубахе, она отворила дверь:

– Ох, Леша!.. А мне снится, снится!.. Стой, кричат! Держи! А я бегу, бегу! И мне все снится, снится…

Скетчи и драмы

Дочкина элементарная и не очень классная учительница простодушно призналась, что терпеть не может чтение и русский язык. Можно только позавидовать: здоровый сон, железные нервы.

Взять хотя бы моего приятеля, хотя он учит не русскому языку, а английскому: он ужасно переживает из-за всякой ерунды. На днях возмущался сочинением по Чосеру (!). Тинейджер, дескать, откровенно написал, что до Чосера вся английская литература была очень скучной.

У меня, если честно, тоже есть такое ощущение, хоть я и не специалист. Мэлори – он до Чосера был или после? Замечательно пишет, только я никак не соберусь дочитать.

Тот же мой приятель с ядовитыми интонациями рассказывал про некое собеседование:

– Какие произведения Шекспира вы знаете?

– Что вообще писал Шекспир? Пьесы, повести, романы, скетчи?…

– Последнее – как вы сказали?…

– Скетчи…

– Вот не их.

Выяснилось, что Шекспир написал один роман, но экзаменуемый читал его давно и забыл название.

Я переговорил еще с одним учителем, и он рассказал мне про Пушкина.

Пришла красивая и стройная, получила вопрос: «Борис Годунов».

Вскоре стало ясно, что «Бориса Годунова» она и в руки не брала. Экзаменатор стал осторожно выяснять, что же она все-таки брала в руки, и оказалось, что ничего такого пушкинского.

Тогда он метнул ей спасательный круг:

– Назовите, пожалуйста, даты жизни Пушкина.

Красивая возликовала:

– Пушкин родился в 1799 году и умер в 1881.

– От чего же, скажите, умер сей знаменитый поэт в столь преклонном возрасте?

– От холеры.

Сладкоежка Путин

Я человек не продвинутый, на БГ не попал, да и не пробовал, зато попал в кинотеатр «Весна» на «Праздник Сладкоежек».

Устроители накрыли ковровой бомбардировкой все окрестные школы, раскидали приглашения, и в зал набилась тысяча человек. Дочерь моя проявила натиск, перед которым я сдался и пришел.

В холле, обтекаемый толпой ребятишек, скандалил пожилой моряк, который явился играть в бильярд. Ему строго говорили, что бильярда не будет, но моряк не унимался.

На входе в зал нам выдали чупа-чупы и жвачки. Едва мы развернули чупы, грянула песня про супружеский идеал:

«Такого, как Путин, полного сил!

Такого, как Путин, чтобы не пил!..»

Там были еще песни, казавшиеся ее началом и плавным продолжением.

Потом началось действие, которым руководили два клоуна женского пола: Просто Клоун и Толстый Кот. Первой шла зарядка для всего зала: встать и сымитировать стирку, почесать животик, потянуть ножку. Аудитория возрастом в 4—12 лет чесала и тянула. Потом выскочил Кот и закричал:

– Привет, тусссссовка!.. Ну что, поколбасимся? Оба-на!..

– А давайте покукарекаем, чтоб нас Москва услышала!..

– А теперь полаем, как собаки: ав, ав!..

– А сейчас я пойду в Нирвану и предскажу вам ваше прошлое, настоящее и будущее! Ваше прошлое: вы лаяли и кукарекали! Ваше настоящее: вы слушаете мой бред! Ваше будущее: программа кончится, и вы пойдете домой!..

Дальше образовались конкурсы. Девочек и мальчиков выводили на сцену; девочкам давали большие мешки-сачки, а мальчикам – надувные молотки, чтобы загонять в эти девичьи сачки воздушные шарики. Чистый фрейдизм.

Затем Кот крикнул:

– Я щас конкретных пацанов позову! Есть такие?

– Есть!! – заревел зал.

И Кот вывел на сцену пап с сыновьями. Я сидел в последнем ряду и вжался в кресло. Папы выходили под увертюру из бандитского сериала «Бригада». И там, на сцене, становились Шоколадными Снайперами, метая шоколадки в детские кульки.

Следующим шел конкурс «Мистер Обжора». Пригласили мальчиков; поручили им взять игрушки с внутренним чупа-чупом и добираться до последнего ртом. Нечто вроде популярного собирания ртом кубика Рубика. Я еще подумал: почему это упражнение для мальчиков? Чему их учат? Но сразу и успокоился, потому что на сцену потянулись девочки – участвовать в конкурсе «Мисс Пухлые Щечки». Праздник достиг диабетического апогея. Девочкам вручили чупа-чупы, велели сунуть в рот и произнести: «Я люблю мороженое, сливки и пирожЕное». Потом добавили второй чупа-чуп. Потом воткнули третий и четвертый. Девочки не подкачали:

– Ммммммм!.. Мммммммм!..

Закончилось все дискотекой с пляшущими ведущими. Тут-то меня и достали засосом в прыжке: я выслушал Шоколядного Зайца и Глюкозу: «Я буду вместо, вместо, вместо тебя, твоя невеста…» Иногда музыку останавливали, чтобы дети подпевали. Все зрители хорошо знали слова, и многие родители тоже.

У выхода возникла давка.

Какая-то разъяренная женщина наседала на билетершу:

– С опухшей рожей, пляшет посреди сцены!.. Барррррррррдак!..

– Вот-вот, – кивала билетерша, выпучивая глаза.

Это ругали Кота.

Репка (продолжение предыдущего)

Я совершенно забыл рассказать про Репку. Массовики выбрали несколько ребятишек в возрасте от 5 до 10 лет, увели их за кулисы и научили некоторым словам.

Затем была показана собственно «Репка».

Репку играл мальчик лет восьми. Массовик:

– Посадил дед репку…

Репка:

– Ё!.. Ё!..

Дед (6 лет):

– Ну, ёлки-палки!

Приходит бабка:

– Убила бы!.. Убила бы!..

(Далее все реплики с приходом очередного персонажа повторяются дважды. То есть бабка говорит «убила бы» дедке, дедка говорит «Ну, ёлки-палки» бабке, а потом – Репке, а Репка кричит: «Ё!.. Ё!..»)

Внучка (7 лет):

– Я вас умоляю!.. Я вас умоляю…

Жучка (10 лет, муж. пола):

– Поздняк метаться!.. Поздняк метаться!..

Кошка (8 лет):

– Я не такая!.. Я не такая!..

Что сказал малюточка, игравший Мышку, я не разобрал, он был совсем кроха, в черных очках. Он изрыгнул нечто тюремное, но очень тихо.

Дальше – все вместе, по цепочке, на бис. Ё!.. Ё!..

Этюд

Зря моя жена ничего не записывает. В моем исполнении теряется половина сюрреализма.

Пришла она в магазин за мясом. Рассматривает подсохшие останки. Тут вмешалась продавщица:

– Могу порубить!

На продавщице было пять слоев краски государственных тонов. Триколор.

– Нет, не стоит.

– Подождите минутку, я приведу мясника.

Ушла. Вернулась в сопровождении исполинской гориллы. Горилла шла вяло, с бессмысленным взором, неся перед собой огромные волосатые лапы. Может быть, выпила, а может быть, обкурилась. Остановилась и застыла. Продавщица, подобно конферансье, простерла руку и объявила:

– Мясник.

Мясник схватил ее за волосы, отогнул голову назад и впился засосом в рот.

Потом упал на табуреточку.

Продавщица прислонила его к холодильнику, накрыла теплой дерюжкой, и он задремал.

Невыносимая прозрачность бытия

Невыносимо, когда за твоими финансовыми и пищевыми привычками наблюдают с откровенно сексуальным интересом.

Зашел в магазин за пирожком с творогом, вагинального вида (попался на удивление девственный, с плотно сжатыми губами). А там продавщицы обсуждают какую-то покупательницу: дескать, нашла она, видно, клад, потому что каждый день ходит, да еще и покупает.

И даже сумму помнят.

Вот и в больнице был мониторинг, на пищеблоке, где повара изучили докторские пищевые пристрастия на молекулярном уровне. И обсуждали. И сестры обсуждали, так что общим холодильником не попользуешься. В рот смотрели и порывались заглянуть еще дальше, в пищевод.

В магазине, помню, вообще обалдели. Прихожу, а мне бутылку портвейна подают без слов, с порога.