Текст книги "Броуновское движение"

Мальтийские соколы

Вчера писатель Клубков, попивая кофий, рассказывал совершенно фантастические вещи. Конечно, они диковинные только после пристального рассмотрения, а поначалу звучат совершенно банально. Не знаю, почему он про это ничего не пишет. Ну, раз он не хочет, я сам расскажу.

Клубков устроился сторожем в православную церковь. Это современный заменитель котельной. Если Клубкова одеть в кожаную тужурку, да присобачить наган, то никто не обманется его разночинными очками над бородкой. Сто раз подумают, прежде чем кощунствовать и святотатствовать.

В церкви Клубкову дают поесть: второе из «мальтийской столовой», которая неизвестно, где находится. У православной церкви с этой столовой договор, а кушать могут только исправные, но бедные прихожане, по талонам.

– А с мечетью у них договора нет? – спрашиваю. – Можно было бы шашлык покушать.

Клубков задумался:

– Нет общих экономических интересов, – рассудил он в итоге.

Так вот. Во второе из мальтийской столовой иногда выливают первое, в тот же судочек. Получается вполне православная хряпа, которую съешь – и худо-бедно перекантуешься в этом мире, а там – Воскресение.

Клубков немного сошелся с церковным старостой. Этот староста – не иначе, как под влиянием католической ереси – подражает святому Франциску и окружает себя разной животиной. Был, например, уродливый и эволюционно тупиковый кот-мутант, который где-то наедался и не ловил мышей. Однажды староста увидел целое комсомольское собрание этих мышей, всплеснул руками, схватил кота и посадил его в самую кучу, но кот, посаженный, индифферентно сидел и провожал мышей равнодушным взглядом.

Потом староста охладел к коту и стал прикармливать крысу.

«Животное хорошее, – нравоучительно и строго сказал он в ответ на клубковское недоумение, сидя на корточках: староста метал куда-то под груду хлама маленькие кусочки хлеба. – Санитар. Если кормить в прихожей, в дом не пойдет. А если пойдет, то беда, ни за что не выгонишь».

Однажды Клубков, получивший в одном судочке мальтийское первое и второе, которые сделались обоюдно единосущными, вылил все это дело крысе.

Староста пришел, увидел на полу макароны и чрезвычайно возбудился: «Ты что?!!.. Так нельзя! Надо хлебушком!..»

Сел на корточки и начал метать.

Теперь попробуем резюмировать: русский писатель служит сторожем при православном храме, питается харчами из мальтийской столовой и кормит крысу католическими макаронами.

Сесть, вникнуть и разглядеть бездну, приоткрывающуюся на ровном месте.

Позднейшее примечание: выяснилось, что человек, доставлявший обеды, съедал их сам, а по тарелкам раскладывал то, что вынимал из помойного бака.

Динамика потребления

Все-таки жить стало лучше и веселее.

Вчера дочурка побывала в кафе. Ну, пока не одна, а с мамой, и еще с одной мамой и подружкой-ровесницей.

Рассказывает взахлеб:

– Там идешь и берешь, что хочешь – салат, еще салат, третий салат, четыре чашки чая…

Сидевший у нас поэт Сычев живо заинтересовался:

– Это что, компьютерная игра?

– Нет.

Сотрудники кафе сильно веселились, но потом притихли, потому что дочкина подружка, тоже 9 лет, взяла жалобную книгу и впаяла туда жалобу на пересоленные котлеты.

Ребенка это так возбудило, что я вряд ли пойду с ним в кафе.

Я тоже вспомнил студенческую столовую, где нужно было брать, что хочешь, на поднос. Может быть, я уже рассказывал об этом, но если да, то очень давно. Я был нищим и голодным третьекурсником. В карманах моего полушубка не было ни гроша. Есть хотелось ужасно. Гонимый тоскливыми инстинктами, я встал в очередь и дошел до тарелки с вареной колбасой. И я украл колбасу и сунул в карман. А потом вынул прямо в очереди, продвигаясь к кассе, и сожрал. И чувствую, как меня хлопают по плечу. Оборачиваюсь – там ошарашенный первокурсник в очках. Таращится на меня и с искренним недоумением спрашивает:

– Зачем ты съел?!..

Поэт Сычев тоже рассказал про колбасу, которой в армии угощали его зэки. Он их конвоировал-этапировал и подрался из-за этой колбасы с мелким командованием, так что эта история едва не дошла до министра обороны.

Времена изменились, да.

Сейчас с такими рядовыми Сычевыми поступают сурово.

Штиль

В журнальчике «Досуг» я наткнулся на объявление о бесплатных курсах «Золотых Розенкрейцеров».

Жена, зная дальнейшее по опыту, заголосила, как по покойнику:

– Нет!.. Тебе нельзя!.. нельзя! У тебя нет внутри никакого центра! А если он появится снаружи, ты его будешь повсюду плодить, а внутрь не пустишь!..

Как это верно.

А я так захотел стать Золотым Розенкрейцером.

Теперь буду и дальше плавать, неотцентрованный, на поверхности, в безветренную погоду.

Рыночные отношения

Рынок.

Ослепительный день.

Жена пришла в мясной павильон чего-нибудь такого купить.

За прилавком – мясники, Он и Она, очень похожие на людоедов. Он рубит, Она продает. Ножи-тесаки в руках. На покупателей поглядывают, будто те сейчас превратятся в товар.

Диалог.

Он:

– Почему эти ёбаные козлы не берут тонкий край?

Она:

– Да потому что ёбаные козлы, потому и не берут тонкий край. Не расстраивайся, Гриша, они ничего не понимают в мясе, зато мы с тобой все понимаем.

Последний прилив

Намедни вдруг выяснилось, когда и почему я в последний раз покраснел.

Больше это не повторялось, если не считать похмелья.

Оказывается, я покраснел перед свадьбой. Мы с моей будущей великомученицей покупали товары для новобрачных, по талонам. Двадцать лет назад. Помню, купили сервировочный столик на колесиках и рубашку с косым узором. Мой дядя издевался и жеребятничал: «Рубашку положить на столик и катать». Потом посерьезнел и угрожал страшным семейным будущим.

Так вот. Я напрочь забыл, что мы еще побывали в отделе Женских Трусов. И я поначалу не понял, куда меня привели, потому что рассеянно таращился на что-то другое. А потом поднял глаза и вдруг покраснел.

Странное дело. Я ведь, как-никак, уже закончил 4-й курс и перерезал уйму трупов. Не должен был краснеть.

Наверное, трупов мало. Нужны живые. Или просто трупы без трусов были.

О малых сих

Ребенок посетил цирк.

Цирк в Автово – уникальное образование. Это Шапито рядом с кладбищем, разделены одноколейкой. Очень наглядно и поучительно, Инь и Ян.

В цирке лопали шарики крокодилом.

Крокодил лежал (стоял? сидел?) с разинутым ртом, ему клали шарики и лопали, а тот все не закрывал рот, и его так и унесли в сундук.

– Еще кто был? – спрашиваю.

– Удав был, питон был.

– Они что делали?

– Да так, с ними бегали просто.

Все это пища для ума.

Дискурс

Подзабытая сцена.

Рынок-базар, два южанина.

Дородные, щетиной цветут, общаются.

Первый:

– Бла-бла-бла, бла-бла-бла.

Второй бесстрастно молчит, слушает.

– Бла-бла-бла, бла-бла-бла.

Снова:

– Бла-бла-бла, бла-бла-бла.

Второй, сочувственно:

– Ужяс.

Бородино

Жене пришлось посетить французское консульство.

У нее, конечно, богатый опыт общения с резидентами и носителями, показывателями и высовывателями языка.

Лет восемь тому назад едет она по Невскому в троллейбусе, народу – туева хуча. Протолкнулась в массу, как вантуз, и спрашивает импозантного льва:

– Вы будете выходить?

Господин, с орлиным поворотом головы:

– Я ф’анцюсс!..

Ему по-французски:

– А я русская. Так вы будете выходить?

И пораженный лев закурлыкал внутренним журавлем.

Ну так вот. С этим консульством жена предварительно беседовала по телефону. Сначала беседа не клеилась. Мадам-мадмуазель, сидевшая на трубке, разгневанно квакнула, что не понимает по-нашему, и бросила трубку.

Делать нечего, пришлось соглашаться на тяжкий мир. Заговорили по-ихнему, сдали Москву, хотя Москвою мужественно и галантно выступил Питер. Ничего, мол, они еще сами распишутся в том же позорном вагоне. На документе о капитуляции.

Беседа склеилась. Через сорок минут мадам-мадмуазель обронила:

– Вообще, я прекрасно говорю по-русски.

Ну, кто бы сомневался. Не она одна.

Гостей встретил пожилой господин Дюссосуа.

Тоном, будто он хочет всех удивить, господин Дюссосуа удивлялся сам:

– Зд’авствуйте. Я – господин Дюссосуа! Чем я могу вам помочь?!..

– Ах, господин Дюссосуа, вы так прекрасно говорите по-русски.

Тот молча глядит, задумывается.

Потом жена обнаглела:

– Господин Дюссосуа, вы знаете, я забыла дома мобильный телефон, а мне сейчас позарез нужно позвонить в Париж.

Господин Дюссосуа:

– Идемте со мной.

И провел-таки женщину в алтарь, то есть на французскую территорию. Там все оказалось довольно погано и убого, как в типовом советском суде или ЖЭКе. Жена:

– Надо же, а я думала что у вас тут везде висят гобелены Людовика XIV.

Господин Дюссосуа, подумав и останавливаясь:

– Пойдемте со мной.

Отвел куда-то и там преподнес огромный, дорогущий, подарочный том: «Французы в Петербурге».

О чем он думал?

Это, в общем-то, ихняя хохлома для своих же туристов. Спасибо, конечно.

Перед уходом:

– Господин Дюссосуа, вы бесподобно говорите по-русски.

Господин Дюссосуа не без ликующей чопорности откинулся в кресле:

– Ах-ха, ха, ха.

Не иначе, шпион, решили все.

Нас было много на челне

Вчера побывал на судьбоносном собрании писателей СПб. Ну, не совсем на собрании, а на том, что ему предшествовало. Времени не было на собрание.

В который раз я почувствовал себя инородным включением. Ровесников там почти не было, хотя я далеко не юноша. Штук десять, может быть. Остальные – заслуженные, седые, почтенные зубры, о которых мне ничего не известно.

Я присел с краю, вяло прислушался к разговору двух старцев, сидевших позади.

– …Я уже давно ничего не читаю. Писать некогда… Да и не пишется ничего. Последние известия только смотрю.

– Да. Я тоже только последние известия смотрю. Моей это не нравится.

– А что ей не нравится?

– То, что последние известия смотрю.

– А ей чего надо?

– Собрание сочинений, говорит, надо готовить.

– Да… Молодые, не понимают ничего…

– Я уже начал фамилии забывать. Смотрю и думаю: что за рожа? Вон там, в углу, кто такой стоит?

– Это Фоняков.

И так далее.

Я, конечно, и не думал злословить. Наверняка эти люди написали много интересного и нужного, а я не читал. Я и сам забываю, что написал. Иной раз обрадуешься: чудесная тема! Глядь – а у меня уже это есть. Такая досада.

В общем, я посидел и дематериализовался, хотя там собирались решать судьбу демократии и принимать Устав. Потому что в прошлом году губернаторша призвала к слиянию петербургского отделения с основным, антисемитским СП России. Тогда, мол, и денег дадим, и площадь. А иначе – «и кроватей не дам, и умывальников».

Я, разумеется, против слияния с антисемитским СП. Но я на прощание пригляделся к залу и понял, что слияния не будет. Вопрос решат без меня.

Лабиринты судеб

Перебирал документы.

Сколько их, самых разных книжечек и корочек. И каждая где-то числится, ведет свою закулисную канцелярскую жизнь, о которой я не подозреваю. Военный билет как-то живет, своей судьбой. Слава богу, она с моей больше не пересекается. И паспорт живет, и диплом доживает.

Вообще, у человека много бумажных судеб. Взаимоналожение вызывает гром среди ясного неба.

Очень многое вручалось мне в какой-то дикой обстановке. Взять, например, тот же паспорт. В 1980 году, когда я отмечал 16-летие, мой дед в разгар застолья встал и, весь трепетно содрогаясь, вручил мне повестку на получение серпастого в штанах. Дед был человеком старой закалки, он страшно возбудился. Я тоже немного возбудился, но не страшно. А деду казалось, что наступает какая-то замечательная действительность.

Она оказалась не особенно замечательной. Паспорт выдавали торжественно. Мне пришлось переться в дом культуры, где, кроме меня, было еще штук десять неофитов. Деталей не помню, разве что концертное выступление про советский паспорт. По-моему, этот номер был единственный, а дальше сразу перешли к раздаче и нелепому прощанию-напутствию. (Между прочим – откуда в штанах Маяковского взялся паспорт? Там же облако.)

Дедовы чаяния не сбылись. Через пару лет меня, паспортного, он чуть ли не проклял, когда я уже вполне освоился в новой жизни и явился к нему в темных очках, чтобы скрыть рожу, абсолютно разбитую на танцах.

Новый паспорт мне выдали с импровизацией. Три года назад. Я, по-моему, рассказывал.

– Так, Смирнов! Получите! – (женщина-майор-или-капитан-милиции).

– А как быть с прежним? У меня все на него записано…

– Не знаю. Езжайте в Москву. Любите Москву?

– Нет.

– Полюбите.

И ведь права оказалась: к Москве у меня возникли самые теплые чувства. Может быть, правда, дело и не в Москве. Призрак свободы и нереализованных возможностей.

Колыбель для кошки

Вчера погуляли семейно, в парке. Без духового оркестра, но ничего. Там, в парке, карусели и все такое. Странно, но если вдуматься, то у каруселей, кинотеатров и конфет почему-то одни и те же названия – «Орбита», «Ромашка».

Пока ребенок рулил в городке ГАИ (страшное место, если вдуматься), жена поделилась со мной сновидением.

Ей приснилось, будто наш кот превратился в мужичка.

Лежит весь поганый, грязный, в наколках. Причем лежит в детской кроватке. Выставил кошачью писюлю и орет:

– Всех перетрахаю!

А я, дескать, спрашиваю:

– Ну и что с этим делать?

Жена:

– Не знаю. Рот заткнуть.

И орет коту:

– Заткнись!

И я ору:

– Кастрирую тебя!

И кот орет:

– Тебя в первую очередь!..

Черт-те что.

Опыты сберегательной микроскопии

Работницы сберкассы, когда в их череп стучится нечто сложнее малой потребительской корзины, превращаются в пытливых естествоиспытателей.

Бумаги и цифры преобразуются в диковинных насекомых, заслуживающих вдумчивой микроскопии. Более того: сами орудия труда становятся чем-то таинственным, в них открываются неизученные ранее аспекты. Начинается коллегиальность. Приглашается опытная партнерша, которая снисходительно усаживается рядом и молча таращится в невидимый клиенту экран.

Судя по всему, происходящее на мониторе обескураживает.

Обе перебрасываются короткими фразами, которых клиент, разумеется, тоже не слышит. Обстановка накаляется, потому что на кону вся дальнейшая судьба посетителя.

С обнадеживающим шумом, напоминающим слив воды в романе Гашека, принтер принимается жрать бумагу. Но это не снимает научной озадаченности. Первая экспериментаторша встает и уходит. Вторая оцепенело сидит и не реагирует на постепенно нагревающееся внешнее биополе.

Граната, конечно, в мисочку под стеклом не пролезет. А вот шланг с ядовитым газом пролезет.

Три окна

Я живу в старом-старом доме. Из него выходят три окна.

Эти windows тоже такие старые, что разница стерлась. Нужен апгрейд. Потому что они разбухли, усохли, потрескались, а интимные щели заросли, как и положено в таком возрасте, и мне их все труднее конопатить, я и сам уже не мальчик.

Явился давеча мастер – высоченный детина, круглый, в очках, очень вежливый. Настоящий специалист по виндам.

Жена идет первой, в детскую. А он топает следом, подоконник измерить.

И слышит жена за спиною яростный, полный ненависти шепот:

– Пшел вон…

В доме находились еще две особи мужского пола: я и кот. Путем логических построений жена догадалась, что шептали коту. Он, очевидно, перебежал богатырю дорогу. А поскольку наш кот черен, как ночь, и мастью, и кулинарными мыслями, специалист убоялся, что день испортится и никакие винды у него не встанут.

Мастер достал рулетку и проникновенно сказал:

– Какой у вас замечательный котик.

– Я заметила, что он вам понравился.

Вот он, капитализм. Раздолье для зверя – можно скалиться, сколько угодно. «И жизнь идет там по лесным законам, и я пугался каждого куста».

Пират

Кафе «Манилов», где отметили дочкино рождение, запомнилось.

Нет, все прошло достаточно гладко. Могло быть гораздо хуже, выбери мы, скажем, клоунов Сардельку и Жужелицу. Но Пират не подкачал. Тоже из Мертвых Душ, зато ответственный.

Когда с ним договаривались и он был без костюма, Пират показался мрачным. Еще он сосредоточенно пил пиво. Однако преобразился и вел себя очень корректно – я даже простил ему шутки типа «руки трясутся, девочки – что, отмечали вчера? а, папа?»

Особенно виртуозно Пират владел хлыстом. Сначала, с пистолетным хлопком, он разрубал бумажные листы, которые детишки держали в руках. А потом они все по очереди держали в зубах огромную горящую самокрутку, а Пират гасил ее ударом хлыста.

Дочка оказалась самой трусливой. Она с удовольствием поджигала самокрутки другим, но сама брать это дело в рот отказывалась. Поэтому вместо нее пришлось выступить мне. Засунули в зубы колоссальный косяк, подожгли, потушили. Я живо заинтересовался этим делом и спросил у Пирата, не может ли он так же потушить беломоровый окурок. Пират уверенно ответил, что может, но не хочет портить мне костюм. Костюму цена – три рубля в базарный день, но я не стал настаивать.

В общем, было весело.

Конечно, нашлись вещи, меня удивившие. Например, красное освещение в сортире, от которого можно заподозрить у себя либо мочекаменную болезнь, либо геморрой – в зависимости от размаха потребности. Или странные рисунки с голыми фигурами – вполне целомудренными, но в откровенно прикладных позах. Или винно-водочная музыка со словами «размножайся, кто как хочет». Или бесплатные газеты с броскими заголовками «Глубокая глотка берлинского фестиваля» и «Инфернальная Мальвина».

Но это ерунда.

Под конец все разобрали связки воздушных шаров и вышли на улицу. Разом их выпустили, и это был самый светлый момент. Правда, на четвертом этаже высунулась ужасная уголовная харя, кошмарно курящая; ощерилась в улыбке и захватила одну связку, приветственно и развязно нам кивая. Но потом отпустила. То ли вспомнилось счастливое время, когда она так вот еще не улыбалась из окна, то ли рука ослабла по той же химической причине, что породила улыбку.

Телепание

Маленькие чудеса у нас творятся, соразмерные нам.

Объявился в доме будильник, в виде игрушечной пятнистой собачки. Типа далматин.

Лежу, сплю, как водится. И в шесть часов воскресного утра меня разбудила клокочущая «Катюша», страшно громкая: побудка. Я в ярости вскочил и треснул собачку, она обиженно закукарекала – мелодия номер два.

Теперь внимание. Непосредственно перед этим мне снилось, как жена и дочка подключают радиоприемник к вязанке динамитных шашек. И чей-то голос сказал в голове: «Сейчас твои девчонки тебе сыграют». Или «музыку заведут» – точно не помню.

А теперь – абсолютное внимание: накануне вечером никто у нас не пел «Катюшу» и не кукарекал. Я не знал за часами такой способности, я даже не подозревал, что они еще и будильник. И ребенок ничего не ведал про песенную опцию, иначе завел бы «Катюшу» раз пятьдесят. Дите просто решило подшутить над папой и потихоньку завело будильник, не зная, что аппарат запоет. А я его и не видел.

Откуда же я знал во сне, что меня разбудят музыкой?

Золотая Доза

Известно, что когда пишешь о чем-нибудь, надо либо хорошо владеть материалом, либо не владеть им вообще. Середина гибельна.

Был у меня в студенческие годы приятель, о котором я уже когда-то говорил, по прозвищу Братец. Выдающийся торчок и косарь, земля ему пухом. И вот я однажды, курсе на втором, задумал написать великий роман про наркоманов. Слухи о Братце уже гуляли вовсю, и я обратился к нему с просьбой выступить в роли научного консультанта.

– Мне, Братец, – сказал я ему, – нужен человек, который что-нибудь знает о наркотиках.

Братец пристально изучил меня, надменно просиял и внушительно молвил:

– Ты, братец, очень правильно сделал, что обратился ко мне, потому что о наркотиках я знаю ВСЁ.

На слове «ВСЁ» он вытаращил глаза и сделал выдох.

Роман я, к счастью, так и не написал. Зато его написал сосед Братца, живший двумя этажами выше. К тому времени я уже очень хорошо разбирался в наркотиках и мог оценить негодование специалиста.

– Вот пришел он ко мне, – сокрушался Братец, – и просит проверить, что он там накропал. И у него написано: «Он сделал себе инъекцию двух кубиков омнопона». Ну как мне ему объяснить, что надо писать: «Вмазался двумя кубами хорошего»?

Сосед, в отличие от меня, не сдался и одолел тему. Да так, что даже удостоился снисходительной братцевой похвалы. В финале он рассказал про Золотую Дозу. Золотая Доза – вещь исключительно романтическая, это способ самоубийства, когда половину смертельной дозы вводят внутривенно и приходуются, а половину – «в бэк», то есть внутримышечно, в бедро. И, счастливые, угасают.

Герой романа пошел еще дальше: он выплыл на середину озера в надувной лодке. Ввел себе Дозу и, на грани радостного беспамятства, ударил иголкой в борт.

Потом уже, в начале 90-х, я с удивлением наблюдал, как автор торговал плохоньким, полукустарным изданием этой штуковины в электричке. Жаль, Братец не дожил. Или дожил, не помню. Все равно жаль.