Текст книги "Броуновское движение"

Дома у меня часто разгадывают кроссворды.

Но только не я.

Кроссворды, в полном согласии с их набоковским названием («крестословицы»), были для меня сущим крестом, на котором я маялся от безделья, изображая бдительного доктора. Я разгадал их сотни, самых разных. И больше уже, наверное, не стану.

Зато я люблю вспоминать, как их разгадывали разные люди из моего окружения.

Покойная бабушка, предпочитая кроссворды из «Огонька», завела себе специальную тетрадочку, куда записывала ответы. Огоньковские кроссворды щадили умственные способности читателя. Из номера в номер требовалось поломать голову и угадать Химический Элемент, Советского Писателя и Планету Солнечной Системы. Бабушка исправно записывала в тетрадочку планеты, мешая их с Горьким, Гладковым и Шолоховым, а я потешался, пока покойный же дед не сделал мне выговор: он спросил, не имею ли я обыкновения смеяться, скажем, над энциклопедией или толковым словарем? Я замолчал, устыдившись, и правильно сделал.

Зато мой отчим, человек передовых настроений, насмехается над кроссвордами и предлагает загадать в них сразу во всех загадку для знатоков: «кал», слово из пяти букв.

Мой друг уролог разгадывал кроссворды, как жил – беззаботно и легко, не смущаясь ошибками. Если слово не влезало, он пририсовывал клеточку, если было слишком коротким – добавлял букву.

А еще мне запомнились два киргиза (как мне показалось), которые лет двадцать тому назад ехали со мной в одной электричке. Они надолго задумались над очередной закавыкой, а потом один из них, напрягаясь кривыми и короткими ножками, кольнул меня карандашом и спросил: «Правильно я написал? Вот тут: каменная куропатка. Я написал – Статуя (он ударил на „у“), верно?»

Я очень доволен, что слез с этого словесного креста.

Между прочим, здесь не без мистики. На исходе врачебной карьеры я потерял свой крестильный крестик. Не знаю, как это вышло, но точно не с пьяных глаз. Я купил новый, и врачебная жизнь закончилась, а вместе с ней закончились и кроссворды. Биография началась с чистой страницы.

Говорят, что поднимать чужие крестики опасно. Может быть, кто-нибудь подобрал мой, купил газету с кроссвордами и пошел учиться на доктора.

Разгребая бумажные завалы, я нашел школьное сочинение моего дяди, которое он написал 3 августа 1959 года в возрасте 14 лет.

Привожу целиком с сохранением авторской орфографии и авторской пунктуации.

ЧКАЛОВ

На берегу Волги, очень крутом и высоком, стоит дом.

Кажется, все тут сработано на веки: и этот дом с причудливыми вензелями, и эти толстостенные конюшни, и сараи, и это крыльцо из почерневших плах. Даже водосточные трубы кажутся сделанными не из железа, а из чугуна. Дом этот, широкими окнами и просторным балконом сквозь ветви садика смотрит на Волгу. На балконе и в садике так тихо, что слышно, как шуршит падающая осенняя листва груш. Листья падают изобильно и зажигают землю желтоватым, ярким пламенем. Дом в эти минуты кажется запущенным, покинутым навсегда. На балкон вышел человек. Не смотря на позднюю осень, он в одной рубашке, у которой расстегнут ворот. Лицо у него суровое и обветренное. Голова сидит на плечах твердо, а шея сильная. Это – Чкалов. Он приблизился к обрыву и, чуть расставя ноги, смотрит на Волгу, на ее песчаные отмели, на далекие озера. Идя на Волгу, он сказал, что все это напоминает ему картину Левитана «Над вечным покоем», художника, которым можно гордиться. Так Чкалов продолжал свою мысль, только что высказанную друзьям, собравшимся на его даче.

Говорят, что иностранный капитал у нас на бумаге приветствуется, а на деле – не очень. Палки суют в колеса и в другие места, ходовые и стационарные.

Потому что гонору много.

Лет восемь назад меня сватали в индийскую фармацевтическую компанию «Ранбакси», региональным дилером-пушером-коммивояжером. Лекарства впаривать поликлиникам. Я побрился, надел брюки, пиджак в клеточку и галстук даже, что вообще невероятно, пошел. Сначала мне (или я ему?) сделал интервьюинг заместитель местного царька, мой соотечественник. Похожий на Молчалина, тогда как я больше смахивал на Чацкого, еще не до конца разочаровавшегося в людях.

Первую фазу я миновал, и через неделю меня пригласили пред очи самого царька.

Без вопросов – я еще раз надел пиджак и брюки, пришел, как честная девушка в богатый дом, и прождал барина полтора часа. Молчалин нервничал, поминутно куда-то звонил и докладывал мне об этапах передвижения любимого раджи.

Наконец, кум и благодетель явился. Он был похож на маленькую черную мандавшу, которую я лично, когда учился в институте, нарисовал в альбом – чистейший, между прочим, постмодернизм; раньше в альбомы писали шаловливые эпиграммы, а я рисовал в них глистов и вшей. Итак, я вполне грамотно рассказал о себе; раздобревший и возмужавший Маугли, набравшийся законов-джунглей, важно кивал и отпустил меня без комментариев. Впоследствии я узнал, что моя кандидатура ему не понравилась.

Может быть, он думал, что я запою и пойду хороводной павой, бренча браслетами и потряхивая кастанедой. Спою ему зиту и гиту, притопну ножкой и выгляну из-под узорного покрывала.

А мне вот кажется, что лучше бы он извинился за свои дикарские разъезды по культурному городу.

Мне потом сказали, что это очень плохая компания; что начинать с нее дилерскую карьеру западло; что у них в ампулах попадаются запаянные комары.

Да я бы и сам не стал с ними работать – выкинул бы проспекты с брошюрами; наверное, опытный раджа что-то такое почувствовал и решил не рисковать. Но все равно он наглый. Решил, наверное, что раз я не в пробковом шлеме, так все ему можно.

Надо что-то делать с этой школой, так больше нельзя. Сходил посмотреть, как дочка прощается с первым классом.

Между прочим, год назад она прощалась с детским садом, и там поставили «Золушку», с костюмами. Был аншлаг, публика выла от восторга.

Нынче же я отметил некоторый регресс по сравнению с детским садом. Зато педагогического прогресса никакого не отметил.

Про детей не скажу, но меня самого седые стишки о буквах и песня про то, как учат в школе «книжки добрые любить, на троих поллитра пить», вернули на дошкольный уровень развития. А испуганное гражданское подпевание про Санкт-Петербург (подпевали Главному Видеоролику, снятому к зоолетию, где эту песню поют в том же настроении, что и «Таганку») – так вот, это подпевание вернуло меня к моменту собственного зачатия. Вывело на умственный уровень органов, которые в нем участвовали.

И не только меня: рядом какая-то мама сидела и, возбужденно задыхаясь, шептала слова.

Иной раз подумаешь почти всерьез, что Великий Октябрь был безобиднее – он всем осточертел; с ним отстрелялся по Зимнему, а потом иллюзорно свободен. Но сейчас хлынула сравнительно свежая струя; эти Царь и Царица, позеленевшие от бронзы, еще себя покажут. Приободренные Незримым Закулисным Присутствием.

Только что мое внимание обратили на одну диковатую вещь, которая раньше не приходила мне в голову. Имен я по понятным причинам не называю.

Двадцать четыре года назад мы встречали Новый Год в одном семействе. Его глава крепко выпил; часов в пять утра он отправился нас провожать; шел и ни с того, ни с сего орал: «Здесь живут одни инвалиды! У кого головы нет, у кого ноги! У кого нет задницы…»

Мы веселились. Эти пассажи были вполне неожиданными и ничем не спровоцированными. Ни к каким инвалидам тот человек касательства не имел, а дело происходило в обычных новостройках.

И вот теперь у его супруги нет задницы в силу очень неприятного заболевания, а сам он остался без ноги. А недавно и без головы (в переносном смысле, инсульт).

Многое выясняется задним числом.

В магазине при кассе томится девушка купеческого достоинства.

К бюсту пришпилен ярлык, напоминающий ценник. Со стороны могло показаться, что я рассматриваю носитель, но мне просто никак было не прочитать, что там написано.

Подошел поближе: «Олеся».

Вдруг я подумал, что это название только одной груди, а вторая пока еще ждет своего поэта.

Жена рассказала про девочку-второклассницу из своей школы. Но я думаю, что это история про маму.

Мама этой девочки вдруг озаботилась: «А что же ты уроки не делаешь?»

Девочка с наигранным безразличием принесла дневник. Там, второклассным почерком, было написано:

«ПЛОН ПЕРЕВЫПОЛНЕН. ЗАДАНИЕ НЕ ЗАДАЮ. УЧИТЕЛЬНИЦА.»

Мама успокоилась.

Через месяц позвонила Учительница и спросила, почему второклассница не появляется в школе.

– Но вы же сами написали! – изумилась мама.

Я всегда побаиваюсь ходить в гости.

Особенно к незнакомым людям. Неизвестно, что придет им в голову.

Однажды, когда я по молодости увлекся православной эзотерикой, мой приятель-коллега, человек мистического склада ума и склонный к необычным экспериментам, позвал меня в гости к трем сестрам. Сестры были по крови: не медицинские, но и не чеховские. Мне следовало бы догадаться о дальнейшем, ибо все начинания моего приятеля неизменно повисали в воздухе. Так, он однажды надумал буквально отпустить хлеб по водам и посмотреть, что из этого выйдет. Взошел на Литейный мост и метнул в Неву каравай черного хлеба, который вынул из портфеля, где лежал неврологический молоточек и справочник по мозгам. Наверное, последствия были, но мне их так и не довелось вычленить из причинно-следственного клубка.

И что же сестры? Сидели в молчании – толстые, расползшиеся, жабообразные, в очках. Безмолвствовали загадочно, будто что-то знали. Потом одна вдруг сказала:

– Я хотела бы сейчас почитать Евангелие!

И почитали Евангелие. Горели свечи, чай остывал. Мой товарищ торжественно сиял, улавливая и одобряя какие-то биотоки, мне незаметные.

Потом мы ушли.

Во рту остался привкус пустоты, а в памяти – осадок от идиотского, бессмысленного визита.

Я давно заметил, что стоит услышать в разношерстной компании какое-нибудь «я хотела бы сейчас», так сразу нужно бежать, будет плохо.

Еще в студенческие годы один мой друг привел меня в некий дом, где собралось штук двадцать пыльных дам без ума и сердца, да двое еще, кроме нас, молодых людей, и все это по неясному поводу, для странного общения. На всю компанию, на двадцать пять человек, было семь бутылок сухого вина.

И вот, когда у меня уже заломило зубы и потемнело в глазах, незнакомая особа с бакенбардами и усиками, с обреченной решимостью объявила:

– Я хотела бы сейчас поиграть Шопена!

И действительно: уселась за рояль (не пианино, рояль), и стала играть, а все вокруг изображали непринужденность и демократию.

Такое получилось начало века, что хотелось раздать всем по револьверу и заставить играть в русскую рулетку.

Сбежал, конечно.

В любом общежитии веселее.

Там хоть знаешь, куда и зачем пришел.

Я в который раз убеждаюсь, что в нашем народе живет неистребимое желание чуда; потому, наверное, и теорию Дарвина он принял на ура, со всеми вытекающими из нее представлениями. Самозарождение жизни есть случайность со столь малой вероятностью, что вполне подпадает под разряд чудес.

И все волшебное таится, конечно, не в звездном скоплении, а где поближе, да погаже, чтобы рукой подать. Где безнадежнее, там и волшебство: верую, ибо нелепо. Я уже знаю, что нет на свете пруда, возле которого не томился бы одинокий рыбак, который непонятно, на что рассчитывает. Он не прячется от жены, не пьет водку; он искренне ловит. Вот и нынче: проезжая в троллейбусе мимо нашего парка я увидел такого рыбака, сторонника самозарождения рыб. Он, видимо, знаком с Аристотелем и знает, что если могут самозародиться черви, то и рыбы не хуже, а по Дарвину так даже и лучше. Пруд наш давно вычистили, выложили бетоном, провели две трубы для освежающей ирригации. Рыб там, на глубине в девяносто сантиметров, не может быть ни при каких обстоятельствах. Но рыбак верил и будет вознагражден за свою веру полумертвым рыбункулусом.

Это не более, чем путевое наблюдение; я хотел сказать совсем о другом, вне связи с Дарвином и рыболовством. Получасом позже я осмотрел новую статую Петра, что на Большом Сампсониевском проспекте.

Петр был ничего себе мужчина; с меня примерно ростом – по обманчивому закону перспективы. То есть «ничего» для человека, но для памятника маловат. Получается, что Петр стоит еще в своей Юности, а не в Итоге Славных Дел. К тому же в монументе плохо отражены хромосомные нарушения Петра, в которых того заподозрила наша кафедра биологии.

Вид со спины немного огорчил: уж больно там оттопыриваются широкие, до промежности достающие, ботфорты. Они являют пустоты, и кажется, будто Петр снимает или теряет штаны, а то и вовсе с ним сзади происходит нечто досадное для правителя. И это не очень вяжется с его петушиной грудью-колесом; вообще, мне показалось, что создатель, ваяя Петра, слишком часто звал его про себя «петя, петя».

Но в целом скульптура не противоречила моим представлениям о красоте памятников, ибо этих представлений у меня отродясь не существовало, а потому и сказать мне больше нечего.

Временно возвращаясь в город с дачи, немало потерпев от загородных антарктических холодов, я припадал к окну электрички: город встречал меня призывными, уютными огнями тюрьмы – милые, милые Кресты!..

Впрочем, за городом не так уж и плохо, приятно приложиться к сонму дачников – проклятых, как выразился гениальный Быков, «врагом пингвина и ужа». Я потом напишу про дачу подробнее, там я сделал ряд любопытных натуралистических наблюдений. А пока скажу только, что я, отдыхаючи, времени даром не терял и читал «Апокалипсис Открытый» Сведенборга. Он меня, признаться, несколько разочаровал. Ангелы рассказали Сведенборгу, что весь Апокалипсис постигнет исключительно представителей Церкви Реформаторов – разных там лютеран, кальвинистов, любителей англиканства. А нас, православных, будто и нет. Это все равно, что Зюганову, скажем, ангел открыл бы, что Апокалипсис уготован исключительно Союзу Правых Сил. Я даже представил, как Зюганов съедает книжку со свиным удовольствием, от которой во рту у него становится сладко, но в животе от которой через пять минут делается горько – не этими ли книжками кормят его на маевках, где он только и улыбается с больным напряжением?

Короче, Сведенборг разочаровал. Везде-то в Писании, если верить ему, разбросаны Аллегории и Подобия. И не было никакого Рувима, не было Иакова, Израиля, и Чермное море было не море. Под всяким именем, под всякой травой ли, деревом или горой понимается либо Истина, либо Правда, либо их Понимание, либо Религиозное Направление.

Так, я с удивлением узнал, что под конями в Библии всегда и везде подразумевается Понимание Слова. В том числе – под Апокалиптическими. Или – непонимание Слова.

Поскольку чтение Сведенборга я упорно сочетал с прослушиванием музыки на «Маяке», у меня сложилось впечатление, что наши мастера эстрады знают больше, чем говорят в открытую. Не так-то они просты, как мне казалось. Газманов, например, обнаружил неожиданную духовную глубину, когда спел «Мои мысли, мои Скакуны» – после Сведенборга с конями эти слова наполняются совершенно иным, сокровенным смыслом. А Лещенко – тот исподволь внедряет идею о преемственности культур и религий. Он обладает тайным знанием и выдает его по крупицам. Я специально посмотрел в словаре, когда услышал у него: «Соловей Российский, славный Птах». Он еще фараонам пел, этот российский соловей, вот что я думаю теперь.

Будем дальше разбираться, почитаю Джона Ди.

Читаю пронинского «Мао», вспоминаю присягу.

Удивительное событие!

Совсем не помню, как я ее давал. Может быть, я ее не давал?

Нет, не давал я присягу Врача Советского Союза. Вернее, давал, но формально, без души, рыбообразными сокращениями рта. Беззвучными. Потому что у некоторых лучились глаза, а у других откуда-то даже слезы текли. До чего же странно рассудила природа – ведь и первые, и вторые были отличницы! Я, как такое заметил, мигом охрип и не мог полноценно поклясться.

А вот с военной присягой – полная труба, ее заволокло ядовитым сапожным туманом. Знаю, что это мероприятие учинили в Пионерске, есть такой городок под Калининградом. Их там похожих много – Балтийск, Гвардейск, Советск, и так далее. ФашЫстов мне любить не за что, но все-таки названия они придумывали на совесть – Пиллау, например, или еще какое. А пшенно-перловое мышление советского генералитета удовлетворилось суффиксами – военной припиской к священным понятиям. Гвардейск – как много в этом звуке для сердца русского (прусского?) слилось. Хороший глагол.

Автомата мне не дали, это точно. Мне дали деревянный макет. Ну, я и Родину защищаю соответственно. И совершенно не помню, как зачитывал текст. Неужели хором? Закорючку, которую я поставил, умышленно непохожую, я запомнил отлично. А текста и «марш перед боевой знамя части», как склонял это действо мой школьный военрук, не припоминаю.

По-моему, мы просто прошли мимо какого-то остолбеневшего памятника. И я на него равнялся: посмотрел.

Вот что меня всегда занимало: приезд на присягу родителей присягающих, желательно целыми селами. Фотографии, пикники на траве, гуляние под гармошку, набухшая коса любимой. Этот обычай почему-то не получил закономерного распространения. Родителей надо приглашать на оглашение приговора, тюремную прописку, пробное погружение. Очень много бывает незабываемых моментов.

В нашем народе вообще любят семейно пропитываться трагическими событиями – фотографироваться вокруг раскрытого гроба, например. Плясать с привизгом перед отправкой к месту выполнения воинского долга. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно»: отечественная версия.

Я думаю, что Бэкона напрасно подозревали в том, что он в действительности – Шекспир, или наоборот, это все равно. Шекспир писал, как есть, а Бэкон судит с апломбом о вещах, в которых ничего не смыслит; за взятку сидел, к государю подкатывался – я в истории не силен, но государь, по-моему, та еще сволочь, раз не умер со стыда; я бы сразу казнил, да выслал, если бы кто-то стал меня так внаглую возвеличивать. И все-то у него, у Бэкона, складно: и Земля у него по центру, и Солнце гуляет вокруг (может, оно и вправду так, откуда мне знать, но только не надо с такой вот уверенностью рассуждать, Сократ был честнее – «я знаю, что ничего не знаю»). А этот в Бога верует на словах, а сам потихоньку выстраивает свою Вавилонскую башню; и разум, такой молодой, у него впереди. Я еще не дошел до «Нового Органона», но уже представляю, что он там нагородил, одно название чего стоит. Слова выхолащивает, как матерый марксист: вернем-ка, дескать, исконное значение слову «магия». И вот уж у него не магия, а физика для специального класса специальной школы. Толкует о чем-то категорически – по его мнению, логарифмов, если он их не знает, и вовсе нет (может, и нет, я тоже не знаю, но молчу же).

Закладывает, короче говоря, храм науки, но магия потом ему и всем нам подгадит. Чему равняется корень из трех? Никто до сих пор не знает, а это и есть магия, но нашим достаточно, наши посчитают до пятого знака, на глазок – и хорош, уже ладят шаттл Колумбию. Все на соплях ведь.

Смерть Фрэнсиса Бэкона как автора «Великого Восстановления Наук» весьма показательна. Он умер от простуды, которую подцепил, когда начинял курицу снегом – хотел проверить, как скоро она испортится.

Теперь перед любым холодильником, особенно если в нем хранится бекон, есть повод задуматься и снять шляпу.

Еще вот что: опыт с курицей помешал Бэкону осуществить более зловещие планы: «…мигрени облегчаются вскрытием лобовой вены; а облегчается ли боль во лбу надсечением черепа?»

Я уже однажды жаловался на жену – на то, что она сходила в Театр Даунов. Теперь она сходила в Театр Глухонемых.

Я не хочу приравнять глухонемых к даунам. И не хочу лишить их театра. Это очень хорошее дело, реабилитация в сочетании с арт-терапией. Пусть у них будет театр – только зачем продавать туда билеты?

Ведь там сидит переводчик и ровно, без особых эмоций, читает Шекспира – в адаптированном, как я понял, варианте: «Ромео, иди сюда».

В таком случае будет гуманно устроить новые Театры. Почему не сделать Театр Людей с Недержанием Мочи? Им тоже не сладко, они тоже к свету тянутся. Всех на сцену. Хорошие детские утренники получатся. И петросян разорится.

А вообще, если подумать, неплохо бы сделать наоборот: устроить платные театры в самих больницах. И даже не устраивать никаких театров, а просто организовать экскурсии. Ведь ходят же экскурсии в тюрьму? И у тамошних обитателей никто не спрашивает позволения, чтобы граждане свободно вошли и, что самое страшное, свободно вышли.

Я уверен, что билетами в кожное и челюстно-лицевое отделение можно торговать очень бойко. Взял ведро поп-корна, ходишь, смотришь.