Текст книги "Броуновское движение"

Приехавший в гости тесть продолжает меня зажигать. Я уворачивался от этого слова, но оно подкрадывается в виде пламенных языков. Напряженно подбираю картинку: вот сидит он на корточках и трет деревяшку. Или монотонно лупит камнем о камень. Или, что больше похоже на правду, отлаживает ацетиленовую горелку. Он думает, что прибыл с рабочим визитом, но визит дружеский. Ни хера не делает. Я перевожу, а он сидит и щелкает фильмы один за другим: Твин Пикс, Фонтан, Калигула, Изгоняющий дьявола. Слушает вполуха и развлекает меня историями про Зеленогорск, близкий ему и понятный. Я кое-что выдергиваю и записываю.

В конце 50-х юный тесть попал в милицию за драку с милиционером. Получил зеленогорские пятнадцать суток и до сих пор не может забыть эти счастливые дни.

Первые несколько дней их, человек тоже пятнадцать, по числу суток, водили что-то подметать. А потом милиционеры затеяли футбол. Сколотили команды: «Сотрудник Милиции» и «Мелкий Хулиган». И противник мочил сотрудников всухую. Все работы прекратились, осталась одна игра, с утра до вечера. Так 10 суток и прошли, завершившись отвальной. Потому что к футболистам посадили самогонщика, а улику, ведро самогона, спрятали в соседний сарай. А к утру улики уже не было, и дело, шитое белыми нитками, развалилось ко всеобщему удовольствию.

Там еще был какой-то Володя. Володю за что-то задержали и сослали на работы в Репино, красить новенькие милицейские дачи. Пришли неизвестные изнеженные люди: не сдается ли домик? Володя вышел: весь в краске, в треугольной газетной шляпе. Конечно, сдается. Он уже последние сутки досиживал. Взял задаток, треть от всего гонорара. И напился со старшиной, который его охранял, и старшина отпустил его досрочно.

На следующий день началось и безобразно закончилось заселение. Старшину поставили раком: где этот мерзавец?!

– Да он уже отсидел.

– Давай его сюда, еще посидит!

Старшина пошел к Володе, к другу своему, и арестовал. Володя, который уже успел все забыть, стал извиняться перед милицией, и его еще на 10 суток запечатали.

Интеллигенция никакая не прослойка. Это разноцветная масляная пленка, неслиянная с правильной и здоровой лужей. Искусственное и чуждое наслоение, оскверняющее естественную среду.

Во время оно, в городе Зеленогорске (похоже, у меня наклевывается целый зеленогорский цикл), строился известный режиссер Эрмлер. И строился солидно, в форме дачи. Не только солидно, но и стремительно. Его безлошадный сосед не успел оглянуться, как мощный забор Эрмлера впечатался ему в суверенитет и потеснил на пять метров.

Мудрый народ осудил такое тесное соприкосновение искусства с массами. И все расставил по местам. Непредумышленно, конечно, в режиме коллективного бессознательного. Коллективное бессознательное, в лице дедушки моей жены и его подручных, трудилось на строительстве этой дачи. Дача, насколько я понимаю, уже была и просто расширялась. И в доме было очень много бумаги. Которую женин дедушка и его друзья перли пачками. Стелили ее под рыбку, колбаску; брали для санитарных нужд, да и просто потому, что плохо и в большом количестве лежала.

Бумага была хорошая. Строителям не нравилось одно: фамилия Эрмлера, пропечатанная на каждом листе, в углу. И скоро весь Зеленогорск, все его пивные и сортиры были засорены бумагой с росписью: «Эрмлер». Как будто это он повсеместно нагадил. А против его фильмов никто ничего не имел. Отнеслись уважительно, но чуточку приземлили. Понизили по вертикали, раз его раскидало по горизонтали, под видом забора.

Крылатую фразу про то, что «все мы выросли из „Шинели“ Гоголя», понимают неправильно. Советская власть освободила людей настолько, что они из этой шинели действительно выросли. Она им стала мала.

В питерском городе-сателлите Зеленогорске, ранее – Териоки, было культурное место, ресторан «Олень». Было и некультурное, бар «Черный Кот», но о нем помолчим. О покойниках либо хорошо, либо ничего.

В кочегарке ресторана «Олень» кочегарил хронический Юра, навеселе. Директор его за это сильно невзлюбил. Директор был южной народности, и Юра его тоже не любил. Но заменить Юру было нечем, и паритет сохранялся на протяжении всего отопительного сезона.

Южный директор лишал Юру премии, каждый месяц. Тот, русская душа, кое-как терпел. Но под конец года лишился 13-й зарплаты. А он ее очень хотел и пошел разбираться к этому мамаю. Постучал: тихо, никого нет. Вошел, снял шапку. Спросил на всякий случай: Можно? Вдруг директор спрятался. Никто не отзывается. Юра притворил за собой дверь, стал осматриваться. Видит – зеленая дорожка до самого стола, при дверях – вешалка. А под вешалкой – новые валенки с новыми галошами. У Юры же валенки были уже дважды подшитые, как и сам Юра. И продырявленные. Он их снял, задыхаясь от них. Поставил директору, взял новые, примерил: в самый раз, даже удивительно.

В кочегарке Юра валенки спрятал, надел свои летние, с позволения выразиться, ботинки.

Пришел директор на обход, несет перед собой юрины валенки: «Какая блядь подменила мои новые валенки, да? Только купил, да?»

Юра: «Не знаю! Я к вам не хожу. Это только вы к нам ходите, лишаете людей премии».

Директор: «На тебе, на хер!»

И кинул ему старые валенки.

Так что вот. Налицо противодействие реакции. Сегодня нас снова думают затолкать в старенькую шинель, да не выйдет, лопнет она. Пуговицами в ряд.

Один раз тесть рассмешил Аркадия Райкина. Тот еще в Ленинграде жил.

Приехал мой тесть, но тогда еще не мой и не тесть, на своем желтеньком жигуле в скромный дворик на улице Мира. Или где-то еще. У него там водился приятель. Остановился он в этом дворике и стал приятеля ждать. А там еще одна машина стоит с шофером, новенькая черная Волга.

Приятеля нет и нет. Тесть вылез, пошагал к черному ходу. Тут дверь распахивается, выходит Райкин и с легкой одышкой направляется к Волге.

– Здрасте, – мрачно сказал ему тесть.

– Здрасте, – отозвался довольный Райкин. И залез в машину. И не выехать им. Потому что жигуль им дорогу перегородил.

– Мешаю? – возвращается тесть.

– Да наверное! – опускает стекло Райкин. Ну, тесть подвинулся. Собрался снова выйти. Посидел, подумал, снял зеркало, сунул в карман и пошел.

Райкин захохотал:

– Вы что же, не доверяете мне?!

– А кто вас знает, чего вы там.

В последнее время меня посещают какие-то странные сновидения. Они, понятно, всегда странные, но в этих есть нечто новое.

На днях увидел себя входящим в православный храм, в сопровождении какой-то четы. Эта чета меня туда и привела, хотя люди, насколько я помню, были крайне несимпатичные. А в храме – будочка с пожилым католическим священником, чисто выбритым, в берете. Приветливо приглашает рукой: мол, извольте, исповедуйтесь. Сидит там себе, закутанный в синюю с фиолетовым мантию, очень добрый. Я почесал мимо: что это еще за дела. Походил внутри немного – все очень чуждое, непривлекательное.

Тут мои сопровождающие ахают: оказывается, происходит какой-то праздник, и я должен был целовать небольшой крест, стоящий в стаканчике для карандашей, на столике. В стороне, сразу и не заметишь. И то, что я этого не сделал – очень плохо. Я быстренько, многократно прикладываюсь к этому кресту, а заодно и к некоему кулечку, который лежит рядом. Вот, вроде, и все.

А сегодня всю ночь подтирал тряпкой лужицы рицина. Но перед этим активно убивал этим рицином разные деревянные предметы: шкафы, секретеры, бюро. Насасывал в шприц и вкалывал.

Электронная почта хлынула так, что впору пригласить МЧС.

Количество предложений увеличить пенис превысило все разумные пределы. Пенис порвал финишную ленточку и оставил позади деловые переговоры, американский английский и совокупления с животным миром.

Вместо того, чтобы увеличить пенис простым и понятным каждому идиоту способом, предлагаются какие-то больные устройства. Это натолкнуло меня на догадку: на самом деле Спамер – один. Все эти бешеные идеи исходят от одного человека. И у него – шизофрения с расщеплением личности. Он очень хочет донести какую-то мысль, но она тоже распадается на отдельные составляющие.

Если выстроить пенис, деловые переговоры, английский и совокупление с животными в одну цепочку, можно попытаться расшифровать предложение целиком. Немного мешают другие мысли, которые крутятся у Спамера в голове и засоряют главную тему: базы данных, жалюзи, валентиновы цветы к 23 февраля.

О моей правоте говорит и бред величия, который вдруг появился у Спамера. В последнее время он стал называть себя «Денис Педерастов».

В троллейбусе подслушивал монолог молодого человека. Монолог адресовался вдумчивой девушке. Из сослуживиц, как я понял.

«Я ему говорю: Артур. Делай с ними, что хочешь; гоняй их, как хочешь, но сегодня поди и поздравь девчонок. Иди в цех и поздравь. Завтра делай, что хочешь: гоняй их, трахай их, мордуй их. Но сегодня, Артур, иди и поздравь. Это завтра, вчера, когда угодно, сука, гоняй их, пинай их. По барабану. А сегодня поди в цех и поздравь. Девчонки, скажи. Ты понял меня? Артур. Я тебе говорю. Завтра, сука, делай, что хочешь…»

Всякий раз, когда приходится бриться, я думаю о людях, которые делают это топором. Думаю я о них с осторожным восхищением. Я не очень понимаю: если условия такие, что нужен топор, то надо ли вообще бриться? Это все-таки не экстремальная потребность. Я могу понять, когда обезвреживают антифриз (или что там еще, не помню), пуская его тонкой струйкой по морозному лому, чтобы в ищущий рот стекло все полезное, спиртное, а вредное – примерзло. Это задача жизненной важности. Или, допустим, трахнуть бесстыжую козу, обутую в валенки на высокогорном кавказском ранчо. Или сожрать глупого товарища, специально прихваченного в сибирский побег.

Топор же, по-моему, ненужное лихачество. Я бы лучше зарос дикой шерстью, потому что партизанский отряд есть партизанский отряд, все свои. Если, конечно, какая-нибудь иуда не затесалась.

Вот резюме ко многим и многим пустопорожним разговорам.

Ловит утром моя супружница машину, на работу опаздывает. В школу. Останавливается черная волга, за рулем – колоссальный кабан. Ну, и жена необдуманно продолжает наш утренний разговор: вот, дескать, как выборы – так сразу начинаются диверсии (а были выборы и диверсия).

– Даааааааа!.. А вы как думали? Порядка нужно!..

И чем дальше, тем сильнее разогревается:

– В телевизоре!.. Жжжжиррррные хари сидят!..

А сам за рулем не совсем помещается.

Тут Ирина решила менять тему. И въехала из огня, да в полымя. Сподобилась коснуться Франции и проблемы расизма, которую там с какого-то бодуна обсудили. Вот, например, негры…

– Это не люди, – (медленно набирая обороты). – Я был в Кении… – (шумное дыхание) – Я был на Берегу Слоновой Кости… (дыхание переходит в свист).

Ирина:

– Вы путешествовали, да?

– По долгу службы.

Тут становится ясно, что рулит гебист – отставной, по всем признакам.

– Там женщина на невольничьем рынке, белая, знаешь, сколько стоит? Кусок мыла!..

Ирина:

– Вот у меня муж тоже негров не любит.

– Да? какой чудесный человек!..

– Нет.

– Почему?

– Потому что в нем двадцать пять процентов еврейской крови.

– Тогда гавно!

Перешли на погоду.

– Погода, блядь!..

Подъезжают к школе. Супружница моя необдуманно решает пошутить.

– Вот! – игриво. – Сейчас пойду к директорше, скажу ей о расценках на белых женщин…

Это было зря.

– Что ты шутишь?! Чего ты шутишь? Бляди, суки!.. Эти негры!..Французы, блядь, говенный народ, пидарасы… Русские и негры – одно гавно!.. Такие же бляди, не лучше!.. А все потому, что одни жиды!.. Один Путин человек!.. Шуточки, бля нахуй… Подвез, блядь!..

Дорогая моя жена дает замечательные уроки французского. Рассказала недавно детишкам о Ролане Барте: он, дескать, расписал символику Франции: описывал символы и мифы, которые вокруг них создаются обывательским мозгом. Основные символы Франции, по Барту – красное вино, бифштекс и орнаментальная кулинария. А потому моя Ирина и велела деткам расписать такую же символику для России. И объяснить, что и почему. Да и другие страны не забывать.

Дети были продвинутые. Вот какие у них символы для Голландии: наркота, тюльпаны, сыр. А для Германии? Пиво, сосиски, сыр, камерный театр с Вагнеровскими традициями. Ага? Символы России: ну, водка.

– Я даже не буду спрашивать, почему, – сказала Ирина. – Дальше.

Помимо водки, дети назвали икру, леса, избу. Но чаще всего звучала Матрешка с лицом Путина.

– Почему же, позвольте спросить?

Разговор, понятно, у них, русофобов, шел не по-русски. Начались объяснения. Матрешка – она бывает только в России; она – ну, какая? яркая, деревянная (много леса, то есть – богатство; так, допустим). Путин – это смена власти, новый ритм жизни. Тут Ирина немножко сбилась – забыла, что детки.

– А что еще? Какие еще ассоциации вызывает Матрешка с лицом Путина?

– Не знаем…

– Путин – какого пола?

– Мужского…

– А Матрешка?

– Женского…

– Ну, и с какими проблемами это связано? Дяденька, но как тетенька?

Разобрались. Тут одна девонька говорит:

– А мне Матрешка напоминает русскую душу!

– Замечательно. Объясните.

– Ну, она трудно раскрывается… Потом раскроется – а там еще одна…

– Ну? А в конце? Такая малюсенькая фитюшечка… Потом: при чем тут вообще русская душа? вы же не едете во Францию искать там французскую душу?

– Нет, нет! – загалдели. – Вина подринчать, отовариться…

– Ну вот…

На днях по телевизору рассказали про чудеса с черепом Тамерлана.

Оказывается, этот череп нельзя было откапывать, иначе – беда. А Сталин откопал, потому что очень любил Тамерлана и хотел хотя бы череп. Как назло, это было 21 июня 1941 года. И началось.

Жуков, человек не лишенный мистической смекалки, отнесся к проблеме серьезно. Вокруг Москвы, как выяснилось, летал самолет не только с дубликатом иконы Казанской Божьей Матери. Но и с черепом Тамерлана, или с его костями. Такая вот получилась эзотерическая компания. И немцы дальше этого магического кольца не прошли.

Не знаю, мне как-то обидно при мысли, что героями-панфиловцами командовал Тамерлан. Потом Жуков уговорил Сталина вообще закопать этот чертов череп обратно в Узбекистан. Сталин уже начал кое-что понимать и согласился. Нельзя же так: то откопайте стюардессу, то закопайте стюардессу. И сразу выиграл одноименную битву.

Сейчас у меня складывается впечатление, что над могилой опять потрудились красные следопыты. Может быть, захотели клонировать полезного человека, чтобы был Тимур, потому что команда уже есть. Или просто на ней водки выпил какой-то неверный пес – из лучших, может быть, побуждений, чтобы помянуть. А Тамерлан обиделся, что не кумыс, или чего он там хотел, и зашевелился.

Вообще, можно выкопать череп, привезти в неугодное государство. Когда оно капитулирует – закопать там же, на его территории. Потом отрыть, переправить в соседнее. И так далее, чешет по миру Веселый Роджер. Существует, конечно, риск, что события снова коснутся стороны посылающей, а не принимающей.

Есть в одной школе, где супружница моя трудится, некий французский Клод. И Клод сей, пожив среди наших, пропитался красным следопытством. Оказывается, у него был какой-то родственник, который угодил в наши родные партизаны и сражался против общего неприятеля. Клод специально поехал, нашел деревеньку, устроил там своему брату (или дяде?) маленький музей. Молодец, что тут скажешь.

Еще у Клода был другой родственник, который, уже в составе французского Сопротивления, угодил в лапы к фашистской гадине. Корректная фашистская гадина, постукивая тросточкой или там стеком по сапогу, позволила ему написать письмо домой, перед расстрелом. И, ни на йоту не отступая от садизма, которому присягала на верность, отправила это письмо по назначению.

Так вот: прощальное письмо этого второго французского родственника Клод попросил перевести на русский язык мою супружницу – для местного музея первого родственника. Или что-то вроде того, если я вдруг перепутал. Короче говоря, письмо так и называлось: «Письмо перед расстрелом». Из самого настоящего концлагеря. Начиналось оно так:

«Дорогой дядя! Рад был получить твое письмо, я узнал, что у тебя болит палец. Желаю тебе скорейшего выздоровления, меня же только что известили, что расстреляют в полдень; сейчас три часа дня, а потому, как видишь, минуты мои сочтены.»

Письмо было очень почтительное, без истерик. Смертник передавал приветы семье и посетителям кафе «У Жоржетты». Закончил словами: «Да здравствует Франция!»

Моя исправная переводчица явилась к Клоду и говорит:

– У его дяди палец болел, я не ошиблась?

– Да! Палец у него болел, видите ли!

Супружница моя погрустнела лицом и сказала, что даже прослезилась, когда переводила – такая выдержка, такой трагизм ситуации.

Клод всплеснул руками:

– А, уи! Вы что! Семья вздохнула с облегчением! он был тиран и деспот! И жена была очень счастлива.

Неужели я об этом уже писал? Напишу еще.

Была история с одним колхозным человеком, который шел, наверное, сначала по большаку, а потом – по проселку, а может, наоборот – по большаку потом, а по проселку – сначала. Играл на гармошке, вел себя, как в фильме «Трактористы» или «Любовь земная». Но вышел с ним фильм «Судьба».

Зашел он в коровник. И вскорости пейзанки, прогуливавшиеся мимо на предмет венков и хороводов, услышали дикие, истошные вопли. Объятые трепетом, заглянули в тот самый коровник. И видят: этот самый первый парень на деревне, тракторный гармонист в картузе, подставил скамеечку, приладился к корове и затеял плодородие. Но корова, которая любила первых парней на деревне не меньше, чем пейзанки, вошла во вкус, сдала назад и приперла кавалера к бревенчатой стенке. И начала делать магические, вращательные пассы, чтобы скрасить дефект несоразмерности. Сломала ему ребра к дьяволу, горячая женщина.

Наверное, у них в деревенской библиотеке не было Золя. Там же все написано, что делать: позвать непосредственную Франсуазу, и та с девичьей невинностью и сноровкой все оформит, как положено. Да, еще бык нужен.

Люди все-таки редкостные скоты. Когда создаешь им условия, думаешь: ну, слава богу, сейчас все будут довольны, атмосфера заблагоухает доброжелательностью, наступят мир и предупредительность. Однако нет. Чем гаже человеку, тем краше человек, тем достойнее он держится. И наоборот: чем лучше ему, тем он пакостнее.

Давеча прокатился я в троллейбусе номер 20. Хоть и старожил я в своих местах, но такого давненько не было. Меня превратили в почти надорванный чебурек. А из других уже даже капало. И никто не возмущался как-то уж слишком особенно. Раздавалось: «уберите руку», «вы на меня легли», «закрой пасть» – и не более. Обычные коммуникативные акты гордого человечества. И даже чувствовалась некая общность судьбы. Единение – принудительное, но легкое, как Божье бремя. По-братски собачились.

Мне, однако, по старой привычке к мрачному мировоззрению, припомнился совершенно противоположный случай. В свое время я и его засунул в одно художественное произведение, потому что мне показалось, что он там к месту, хотя теперь я в этом не уверен.

Короче говоря, дело было лет десять назад. Захожу я в метро. Еду на эскалаторе. Поздний вечер, почти ночь. Народу мало. Кругом чистота, покой и сияние. Умиротворение абсолютное, никакой толкотни, никакой отрыжки в лицо. И мне показалось: вот, стоит только создать людям нормальные условия – и они моментально сделаются людьми, а не свиньями. Вхожу в вагон. Полно свободных мест, сажусь. Раскрываю книжку, начинаю читать. Подъезжаю к следующей станции. Двери еще не разошлись, как вдруг подходит ко мне пассажир, сидевший напротив. Лет тридцати пяти – сорока, очень серьезный, аккуратно одетый. И говорит негромко:

– Когда вы вошли, вы наступили мне на ногу. Теперь я наступлю на вашу.

Сильно наступил и вышел в разверзшийся проем.

Так что я с тех пор никогда не забываю, какая я свинья, в глубинах моей самобытности. Вокруг – никого, простор, фантастика Ивана Ефремова. Новое человечество. И все-то мне мало, и все-то я ноги давлю, как будто девать их некуда. И даже копыт не жалею – ни юных чужих, розовеньких, раздвоенных; ни натруженных лошадиных, тоже чужих. Все давлю. Ни капли скученного троллейбусного братства.

В том, что именно женщина дала мужчине яблоко, а не наоборот, таится глубокий разумный смысл. Поев яблока, мужчина набрался разных идей. Увидел, что наг; возбудился, наверное, ну и пошло-поехало. В кожаные одежды – и на выход. Правильное разделение труда. А если бы яблоко дал мужчина, то ни черта бы не вышло. Для примера приведу один случай.

Был такой дамский угодник системы мачо. Студент. Приехал он в колхоз, нашел себе даму, вскарабкался на нее и начал угодничать. Но дева лежала совершенно индифферентно. Он уж вспотел, а с ее стороны – полное безучастие к трудам. И, конечно, никакого встречного поршневого движения. Кавалер рассвирепел. Схватил со столика яблоко и сунул ей:

– На, хоть яблоко сожри! Чтоб не лежала так просто!

Ну, пожалуйста. Равнодушно сожрала. А он надрывался. Не берись не за свое дело.