Текст книги "Броуновское движение"

Викторина

Развлекались.

Сочиняли каверзные вопросы о Петербурге. Для французских приезжих, средних учащихся. Из вводной следовало, что они ни черта не знают.

Что топчет Медный Всадник?

– Змею

– Черта

Дальше я назвал «merde», и жена сказала, что, не будь там совсем высоких гостей, она бы так и сказала, но нельзя.

В честь какого великого француза названа набережная?

– Робеспьера

– д’Артаньяна

– Гильотена

(На этот вопрос французы почему-то дружно отвечали: Гильотена!)

Чем в Петербурге отмечают полдень?

– Пушечным выстрелом

– Выстрелом из пистолета

– Народным гулянием

Какими ночами знаменит Петербург?

– Белыми

– Голубыми

– Розовыми

Между прочим, получился триколор. И у них такой же. Народы не без братства.

Спокойствие, только спокойствие

Усекновение яиц доверчивому коту настроило меня на мрачный лад.

Потому что можно было бы и оставить. Но:

– пришлось бы отпускать на улицу к плешивым кошкам и всем лечиться;

– или выписывать кису на дом, а ее еще найти надо, да и загадят все – неизвестно еще, с толком ли;

– или вывозить на дачу, где он, как предыдущий мученик, сбежит и попадет под колеса.

Короче, сплошные хлопоты.

Конечно, кот нечто теряет, зато всем спокойнее, и ему тоже.

Интересно, что он сам об этом думает?

В лучшем случае, приписывает случившееся высшему промыслу. Который принципиально непознаваем.

Вот и нас можно было бы оставить жить вечно. В принципе.

Но это тоже беспокойное дело: не туда заберемся, не того наберемся, все загадим, да еще и без толку, попадем под колеса.

А так все тихо и мирно. Спокойствие прежде всего. Чего-то недостает, но мы и сами не знаем, чего.

P. S. Яйцерезка перезвонила вечером. Подошла жена.

– Ну, как там котик?

Жена почему-то решила, что имеют в виду меня.

– А с кем я, собственно, говорю?

– Ну, у вас же есть кот?

– Ах да, есть.

– Ну и как он?

– В смирении.

Жуя что-то:

– Ну, ладно.

Повесила трубку.

Оскорбление основ

Пожилая тетенька в жилконторе очень приветливая, доброжелательная. Пишет, правда, медленно, курьей лапой.

Морща лоб, она озабоченно сказала мне:

– Вот с этими бумагами вы пойдете в седьмое отделение милиции…

– Нет, я не пойду в седьмое отделение, – возразил я мстительно.

Мне и вправду нужно было не туда, а в турфирму.

На лице тетеньки написался испуг, она задрожала.

Рассказал жене, та стала меня упрекать: зачем же ты так?

И я устыдился. Потому что в этом же вся жизнь – чтобы кто-то пошел в седьмое отделение милиции.

Погостить на погосте

Плохо переношу кладбища.

Добро, если бы молча, а то все с подобающими разговорами.

Видел надгробье с открытой датой. Перечислено человек пять, последней идет бабуся с датой рождения «1914», а далее – пропуск.

Непорядок, надо как-то определиться с датой заранее.

Вообще, похоронное сознание воспитывается смолоду. Меня, когда мне было шесть лет, повели на Большеохтинское кладбище знакомиться с могилами предков. У ворот продавали венки, а у меня было отменно развито чувство прекрасного, и я заорал, чтобы мне немедленно купили такой же.

Больше не водили.

Жена говорит, что лучше бы мне тогда купили венок, а то гештальт остался незавершенным. Вот новый русский, попроси его сын, купил бы ему и венок, и кусок кладбища, и совок бы дал, и трупы привез.

Еще видел собачьи могилы, с памятниками. Почему-то сплошные собаки, ни одного попугая, ни одного хомяка. И крестов нет. Ну, дело времени.

…Я озвучил все это, и мне сделали замечание. Попеняли за антропоцентризм.

По-моему, мировыми событиями движет борьба не между Добром и Злом, а между Простым и Сложным. Высшая Сложность это когда Все Есть, а Высшая Простота – когда Ничего Нет.

Человек сложнее собаки, а потому ему, конечно, неприятно захорониться с ней рядом. Оппонентам следует быть последовательными. Давайте тогда уж поставим памятник жертвам пенициллина.

Злая судьба

Реклама, не оставляющая надежд.

«Будь мужчиной! Читай настоящие книги!»

Тревожно рассмотрел образцы. Похоже, меня окружают сплошные женщины. Да и сам я что-то засомневался. В себе

Я не мужчина, я не читаю таких книг.

И я, конечно, никогда, никогда не напишу настоящую книгу, которую в метро будут советовать читать мужчинам. Потому что для этого нужны две вещи:

1. Псевдоним: Херумов Лукьян Еблонович.

2. Шариковая (два шарика) ручка фаллических очертаний, встающая при виде бумаги.

Безнадежное положение.

Альтернатива

В дочкиной гимназии поощряют творческое самовыражение. Разбили класс на группки, поручили поставить сцены из рассказов Драгунского.

С одним убийственным условием: непременно ко Дню Победы и про победу.

Ребенок бушует:

– А что у него про победу, кроме «Арбузного переулка»? «Смерть шпиона Гадюкина» – и все!..

Одышка

Ко мне неровно дышит работница сберкассы.

Здоровый образ жизни дает мне право считать, что я не давал ей к этому никакого повода.

Я хожу в сберкассу один раз в неделю. У нас хитрая система оплаты дешевого интернета, надо оплачивать квитанцию, а потом еще и устраивать ей утомительный факс.

Так вот эта работница систематически расцветает при виде меня. У нее просто восторг изображается на лице, вся сияет.

Моих примерно лет, ничего резко запоминающегося, да и я прихожу черт-те какой – небритый, мрачный, полусонный.

Все ее ругают за то, что она копается, как кура, и я бы ругался, но теперь не смею. Расползаюсь в ответной улыбке, выдавливаю какие-то нейтральные процедурные слова.

Знать она меня никак не может, квитанция заполняется на имя жены.

Совершенно рязановская ситуация, но развивается, скорее, по Джармушу. Не очень, то есть, развивается. Пожалуй, не развивается совсем.

Позвать ее некуда и незачем. Открытый конец при закрытом.

«От ненужных побед остается усталость».

Вообще, раздражает, когда те – какая-нибудь собирательная Прекрасная Дама – от кого ждешь неровного дыхания, дышат безмятежно и беспрепятственно, а у тех, от кого ничего не ждешь, начинаются пневмопаузы.

Как малые дети

Пошли с французами в ресторан.

Я предлагал «Бородино», но Ирина выбрала беззубый «Парнас» с цыганами». Цыгане-то и запели сразу, едва мы вошли. «А монисто сверкало, цыганка плясала и визжала заре о любви». Я надеялся, что и медведь у них попляшет в пролетарских цепях, но обманулся в надеждах.

Вообще, у цыган на удивление жестко очерченная этническая специализация. Либо жулят, либо пляшут. Знаю еще одного, который неуловимо мстит – и все.

С французами было ничего. Семь человек приехало, одна семья. Их привезла богатая бабушка; у нее помер муж от рака, и она подала иск, и доказала, что он работал на вредном заводе. Ей и отвалили немерено сколько, а я сразу вспомнил чернобыльца, который ходил ко мне в поликлинику чуть ли не ежедневно, но так ничего и не доказал.

Я не умею связать по-французски ни слова, и дочка ненамного меня опередила, а потому мы с полным правом самоизолировались. Правда, с теми, кто говорил по-английски, пришлось побеседовать – тем более, что мы ждали заказа часа полтора, да еще местный вентилятор нас совершенно заморозил, как на Смоленской дороге.

Нам задавали забавные вопросы. Например, знаем ли мы, кто такой Папа Римский, и канонизирован ли Распутин. Слева от меня сидел шпион, прикинувшийся адвокатом, который вынюхивал, где находится питерская военно-морская база. Я проболтался и уже собрал вещички, их немного.

Он вообще меня провоцировал. Спросил, хочу ли я, чтобы Россия вошла в Объединенную Европу. Я уел его встречным вопросом: а хочет ли Объединенная Европа, чтобы в нее вошла Россия?

Тем более, что в начале восьмидесятых, как откровенничал один пенсионный военный, мы уже были вполне готовы войти в Объединенную Европу и даже дойти до Парижа за неделю.

Наконец я вздохнул с облегчением, потому что пришла пора прибегнуть к безотказному средству продолжить международный диалог. Я вынул Беломор, и все живо заинтересовались. В стоимость Беломора никто долго не верил; закурил его лишь адвокат, и то поначалу вставил папиросину не тем концом и стал сосредоточенно поджигать. Я метнулся исправить дело и походя заехал шпиону по носу.

Шпион был потрясен Беломором, записал его название и нарек «маленькой сигарой».

Так я сдал ему все наши секреты.

Бестиарий

Третьеклассники устроили научно-фантастическую конференцию. Им поручили придумать животных, нарисовать и сочинить про них рассказ. И выступить. Согнали родителей, завучей и еще какого-то ответственного эстета из Русского Музея.

Нет, ругаться тут нечего. Креативность получила, пожалуй, даже чрезмерное поощрение. Всем выдали отпечатанные в типографии именные каталоги с репродукциями и сочинениями плюс дипломы. Впечатляет, ничего не скажешь. У нас такого не было.

И все-таки я чувствую себя героем. Это очень непросто – прослушать двадцать семь историй о самодельных животных.

Слышал голос учительницы, которая выговаривала детям, построенным за дверью:

– Как только пришла пора говорить про бестиарий, сразу вспомнили черта! А черт – это тоже бестия, дети…

Говоря о криптозоологии (!), дети не обошли вниманием ни одного беса. Плохо им пришлось бы в средневековой школе, да и сто лет назад, при Законе Божьем, тоже не пощадили бы. «Криптозоологи, – сказали дети, – находят бестий повсюду».

Со школьного двора долетали отзвуки футбольного матча между старшеклассниками, которых через несколько дней малыши будут провожать полонезом.

Это наслаивалось на рассказ.

Один мальчик рассказал, как летел в Рим и во время Тербулентности видел в Алюминатор зверя Пендикуляруса, который жрал дым, выпускал из боков чистые облака, а потом оказался вообще экологически чистым самолетом.

Еще один представил рисунок, изображавший пукающего таракана. Это был жук с реактивным двигателем, но без сопла.

Все истории придерживались единого формата: шел, гулял, повстречал, удивился. Мне стало завидно и грустно. Потому что кого может повстречать зрелый человек? «Сдавая посуду, я встретил странное животное. Оно кривлялось, и я позвонил 02 и 911. Меня забрали свидетелем…»

Завуч по художественному восприятию все это одобрила:

«Еще Ленин говорил, что важна не идея, а ее поддержка».

«В будущей жизни вам это образование пригодится». С учетом темы конференции, прозвучало двусмысленно.

Все закончилось спектаклем, показали «Смерть шпиона Гадюкина» Драгунского. Ребята очень хорошо выступили, я хлопал от души. Правда, чувствовалась рука опытного режиссера. Спектакль поставил чей-то папа. Девочки почему-то играли мужские роли, а мальчики – женские.

Памяти Энгельса и его происхождения от обезьяны

Сегодня утром был обнаружен труп сливного бачка.

Следствие настаивает, что в последний раз живым его видел я. Я знаю, что невиновен, но алиби у меня нет.

Как нет и высшего водопроводного образования.

Тем не менее, я засучил рукава и начал реанимационные мероприятия, хотя и знал, что медицина бессильна. Дыхание рот в рот не помогло, пришлось перейти к открытому массажу сердца.

Первый манхеттенский проект потерпел неудачу. Моя инженерная мысль распоясалась, и я не стану описывать своих действий с изолентой и бумагой для заклейки окон.

Зато второй оказался столь же действенным, сколь и простым. Реализация заняла секунду. Я сунул в бачок табуретную ножку, и булькающая сволочь заткнулась.

Кольцова

Страхи дачной детворы материализовались в старой бомжихе по фамилии Кольцова.

Кольцовой на вид от восемнадцати до девяноста лет. Она водится в развалившемся сарае. Сарай продуваем четырьмя ветрами, но прочно заперт на замки. Никто и никогда не видел, как Кольцова обитает внутри него.

О Кольцовой известно, что она, по словам местной детворы, убила пятерых и ограбила троих детей, прибегнув к услугам беспризорной собаки.

Кольцова скрытна и объявляется, когда ее не ждут.

Впрочем, мне повезло повстречать Кольцову. Да, здоровье-то уже не то, чтобы убивать пятерых. Если бы молодость знала, если бы старость могла.

Она шла с кавалером. Тот был похож на нечто среднее между шелудивым Полканом и былинной чуркой, которую вытесывают из столбов для увеселения неблагодарной детворы.

Не люблю людей, которые носят себя, боясь расплескать. А ведь это неблагодарность. Могут и плеснуть. Кольцова шла, ступая вдумчиво и неуверенно, не сгибая ног. В скорбной косынке, в куртке с надписью «Professional» на спине.

Сложился диалог.

Кавалер: – Мне жабы нравятся больше, чем лягушки.

Кольцова: – Ну и выйди замуж за жабу.

Кавалер: – А ты у меня не жаба?

Живое и беспрепятственное струение могучего языка

Завернул в дачный магазинчик, питье купить.

Вдруг прямо передо мной лезут три каракатицы: лет пяти, не больше, челочки-косички, сарафанчики. Явные дачницы, городские, ухоженные, не какие-нибудь дети подземелья. Волнуются, монетки приготовили, жвачку хотят – красненькую, желтенькую и синенькую. Ну, я растрогался, понятно, чего уж там. Стою, улыбаюсь, наблюдаю. Моя такая же. Пусть берут на здоровье.

Прошло минут пять, гуляю вокруг станции, поезда жду. Вижу: идут, все трое. И пересказывают друг дружке чью-то беседу, очень серьезно, озабоченно: «Нахуймнеэтонадо, нахуймнеэтонадо, нахуймнеэтонадо».

Обычно меня такое нисколько не удивляет, но уж больно разительный вышел контраст.

Я думаю, что первое слово, которому учат, должно быть не «мама». И читать его надо, как я часто советую, на собственной двери, по слогам, с ежедневным изумлением. Да и учить не нужно, вся необходимая моторика обеспечена генетически, а окружающая среда смодулирует интонации.

Потом, конечно, для сдачи единого экзамена придется резко перейти к Толстому-Чехову, дополнить лексикон этими фамилиями, ввести их в контекст.

Москва у метро

Не желая никого напрягать, я остановился у дяди.

Мне там всегда рады, но в доме живут четыре собаки, попугай и голубь. Дядя пьет горькую, и находиться среди всего этого совершенно невыносимо.

В московском метро висит рекламный плакат: «Хит Сезона», на нем изображена красавица в легком платье со схемой метрополитена. И я, разумеется, проживал на «Академической» – точнехонько в пизде, уж извините. По-моему, после такой рекламы станции нужно переименовывать: «Грудная», «Лобковая», переход на станцию «Вагинальная», не забывайте свои вещи и посторонние предметы при выходе и звоните о них по телефону 02, ваш звонок свяжет террористам руки. И машинистам.

В общем, жилось хорошо, но было несколько душно.

Дядины собаки: дог Майкл, боксер Дантес, шавка Гаврош и какой-то пудель, он меня не любил, а я в отместку не запомнил, как его зовут. Гаврош был самый симпатичный, он все тырил – носки мои, в частности. Он страшный воришка. Когда дядя, напившись, засыпает, Гаврош дожидается, когда тот захрапит и разинет рот, тогда он ворует зубы и прячет их куда-то.

Звучали семейные воспоминания, одно меня сильно насторожило. Дядя и брат клянутся, что с моих же якобы слов, у меня в отделении лечился от белой горячки Боярский, и я бегал ему за пивом. Ну, не знаю. Я бы запомнил такое. Желаемое за действительное.

Четыре дня меня мотало по столице. Я побывал во многих издательствах, и два из них меня потрясли. В «Центрполиграфе» мне приветливо и сочувственно сказали, что издают исключительно женскую прозу и еще Петра Катериничева. И больше никого и никогда, это закон.

В государственном издательстве «Художественная литература» со мной даже не стали разговаривать. Я бы не удивился, если бы они не пожелали общаться конкретно со мной, но они даже не полюбопытствовали, кто к ним пришел и зачем, а просто сообщили на вахту, что им ничего и никого не надо.

Везде, разумеется, сидит на цепи форменный охранник. Я думаю, затем, чтобы как у Горина – не чтобы чего не стащили, а чтобы чего не подбросили.

В среду меня понесло на станцию «Таганская». Тетка, когда я вернулся, спросила, не побывал ли я у какой-то святой Матрены и не прикоснулся ли к мощам. Я удивленно ответил, что нет, на хрена мне это надо. Оказалось, что мощи исполняют все желания. Был случай, когда тетя с братом поехали и прикоснулись к этим мощам, а дядька в этот же день, напившись пьян, обосрался и сказал, что они навели на него порчу.

Турецкий язык

Не нравится он мне, какие-то короткие слова, похожие на обзывательства.

Дочка вернулась из Анталии, оттягивалась там с бабой-дедой.

Впечатления самые разные, но мне больше всего понравился Хэллуин, который почему-то отмечается летом специально для русских туристов. Земляки и готовили.

И вот, в частности, как: помимо подсвеченных тыкв устроили много могил с именными табличками. Были среди прочих такие: «Дракула», «Вий», «Н. В. Гоголь».

Ребенок, естественно, преуспел в языке.

– Как по-турецки «доброе утро»?

– Гюн адын.

– А «который час»?

– Саат кач.

Как будет «Сдавайся, Фандорин» в разговорнике почему-то не прописали.

Приступили к деде:

– Как будет «Девушка, можно с вами познакомиться?»

Деда улыбается, как свирепый янычар:

– Наташя!..

Винокурвенное дело

Нельзя сказать, что у нас с тестем нет никаких точек соприкосновения. Такая точка есть: любовь и пристрастие к безалкогольному напитку «Нектаринка», 26 рублей за полтора литра. Вкусом и видом сильно напоминает застойный вермут-портвейн, не говоря уже о звуке, с которым льется в кружку и проглатывается.

Тесть прямо обмирает, когда ему наливают «Нектаринку». Глаза загораются юным светом. И начинает рассказывать про Эпоху Большой Бормотушки.

Когда тесть работал в каком-то цехе, в их компании водился некий Валя. Валя ходил в авторитетах, потому что его жена работала на заводе шампанских вин, и Валя всегда был в курсе новейших спиртных событий. Поднимут цены – народ сразу бежит к Вале: что, почему и какая будет разница в убойной силе. Валя пренебрежительно цедил: «А, ничего особенного, наклейку поменяли и цену подняли».

В другой раз, когда сказать было нечего, Валя пугал:

– Магний добавили!

Подумав, зловеще:

– Натрий добавили!

Встревоженные друзья допытывались:

– А натрий-то, натрий нам на хер?

– А калия не хочешь?! – торжествовал в своих мрачных пророчествах Валя.

У Вали спрашивали:

– Отчего так бывает: выпьешь – и спать хочешь?

– Димедрол добавляют! Чтобы спали скорее, по улицам не болтались и милиции меньше работы.

А потом случилось действительно новое дело: неизвестный сорт бормотушки. К Вале потянулась делегация. Выяснилось, что из Германии прислали особенную биологическую добавку. Ее, как объяснил Валя, кидают в чан с питательной средой. Нимфозории жрут и чавкают так, что брызги и треск стоят, но потом испражняются красной сладкой гадостью. В эту гадость добавляют спирт – и можно пить.

На этом все, прощаюсь недели на полторы, сваливаю на фиг из города, потому что дома, по случаю ремонта, тесть устроил лесопилку, за что ему конкретное спасибо, конечно, но быть среди этого тяжело, я не специалист, мне бы вынести или принести что тяжелое, а сверх того – от лукавого.

За данью половой

Медоносный тесть начал утро с лекции о трутнях.

Он еще и пчеловод у меня.

Оказывается, пчела-матка выползает из улья и, как валькирия, маша крыльями или что там у валькирии – метла, что ли, собирает полевую дань: пенисы пчелов, то есть трутней. Выворачивает их с корнем, так что получается, наверно, матка-яйки. И трутни, осеменив эту суку, умирают в бесконечных страданиях, а та летает, вся в бахроме, что из пуза висит, от этих пенисов.

У кого больше таких амулетов, той в улее большой почет.

А тех пчелов, которые не хотят никого осеменять, гонят к черту из улея, так что куда ни кинь, все клин. Они собираются перед ульем осенью и пресмыкаются перед своими стервами, но проклятые феминистки их не пускают. И даже катаются у них на горбе.

Не лучше отношение и к инвалидам, которые без крыльев, их просто пинками вышвыривают, и те присоединяются к безымянным героям.

Вот и уступай место в автобусе.

Ящик и Ячник

Парочка военно-морских историй, случившихся не со мной, но мне известных – от медоносного тестя, сверхсрочника-старшины.

Жил да был такой капитан первого ранга Ячник. Он существовал в должности хронического проверяющего. На вопрос, почему он проверяющий, капитан отвечал вполне здраво: лучше проверять, чем исполнять и оправдываться.

Вот он и проверял.

Явился как-то раз на эсминец, и командир, естественно, весь трясется. Не желаете ли отобедать?

Желаем.

А это самое? – щелчок по кадыку.

Ну, не знаю.

Ясненько. Командир свистнул матросику, и тот мигом приволок графин с розовой жидкостью. Сели кушать. Ячник употребил стакан и оцепенел: что же это такое?

– Так что, извините, лосьон-с, специально держим для господ офицеров – чем богаты. А другого ничего нет, сухой закон…

– Еле мы этот графин с ним уговорили, – качал потом головой Ячник.

А однажды он так же пришел на корабль, закурил и откинулся, на леера. И упал за борт. Плывет и курит дальше от неожиданности. Какой-то матрос его заметил, побежал докладывать:

– Ячник упал!

– Ящик? Да и хер с ним, пускай плавает!

– Да нет, не Ящик, а Ячник!

– А, Ячник! Это другое дело! Стоп-машина!

Ячника вытащили. Ну и решил он отблагодарить матроса перед строем. Выстроили всех, вызвали матроса. Тот ничего не понимает, кроме одного: будут хвалить. Ячник достал дорогую авторучку, сказал матросу спасибо и протянул руку.

Тот руки не подал.

Совершенно ошалев, вытаращил глаза и начал орать:

– Ура!.. Ура!..