Текст книги "Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы"

Глава 25. Белая либера

ДозирЭ, воспользовавшись гостеприимством торговца ЧезарЭ, несколько дней провел в его уютном дворце. После года лагерной жизни чистое ложе, обильная трапеза и предупредительное обхождение были пределом его непритязательных мечтаний. Однако молодой десятник, выросший в бедняцкой лачуге, чувствовал себя неловко среди изящных предметов и утонченных людей. Он боялся ступать по толстым коврам и обходил их стороной, опасался хрупкости пузатых декоративных амфор и неустойчивости тонких факельниц, которые повсюду вырастали на его пути. Но более всего он боялся повредить неловким движением неуклюжую касандру, которая здесь жила. Жирная птица с пестрым оперением высотой полторы меры расхаживала по всему дому и везде совала свой уродливый, покрытый чудными наростами клюв, поедая всё мало-мальски съедобное. От слуг ДозирЭ узнал, что хозяин дворца приобрел это существо за двадцать (!) берктолей и после этого возненавидел бестолковое животное всей душой. Однажды он не выдержал и, когда никого не было поблизости, напугал птицу громким возгласом. С тех пор касандра предпочитала обходить стороной этого странного человека, а если с ним и сталкивалась где-нибудь в саду, то смотрела на него каким-то удивленным взглядом, а иногда распушала свое яркое боевое оперение, наивно веря, что сможет напугать телохранителя Инфекта.

Но более всего грономф страшился людей – обитателей дворца и их гостей, среди которых чувствовал себя обыкновенным неотесанным простолюдином. Сначала он пытался ходить, как они, вкушать пищу сдержанно и аккуратно, говорить столь же красиво. Но вскоре понял, что не способен вот так вот запросто перенять манеры эжинов, понял, что смешон, когда подражает своим собеседникам, и бросил это бесполезное занятие. Став самим собой, ДозирЭ вновь превратился в того дикаря, на которого гости этого дома приходили посмотреть, как на диковину, с интересом прислушиваясь к его грубым непривычным словам и восхищаясь его кровавыми историями.

Несколько раз белоплащный воин сталкивался в укромных местах с красавицей Иврусэлью – молодой женой владельца дворца, и всякий раз у воина возникало ощущение, что женщина не случайно оказалась поблизости. После нескольких коротких бесед он заметил, что авидронка как-то загадочно на него смотрит, будто чего-то от него хочет, а в речах ее звучат двусмысленные намеки. Однако неопытный мужчина не замечал этих знаков и всё время вспоминал свою нежную люцею и последнюю их встречу.

Однажды ДозирЭ, блаженствуя в купальнях, которые в этом дворце были столь просторны и роскошны, что молодой человек без тени сомнения полагал, что точно такими же пользуется сам Божественный, увидел сквозь капли на ресницах и сквозь парное марево, поднимающееся от воды, обнаженную девушку. Молодой человек решил, что перед ним одна из дворцовых служанок, но, присмотревшись, различил красивый овал лица Иврусэль. Женщина подошла к бассейну и присела на его край, вовсе не стесняясь постороннего мужчины.

Хотя того и требовали приличия и воспитание, но ДозирЭ не смог отвести от нее глаз. Воистину, тело ее было столь же прекрасно, как и лицо.

– Ты весь в свежих шрамах. Видно, нелегко нашим партикулам дались победы над иргамами, – сказала Иврусэль.

– Это так, – ответил растерянный ДозирЭ.

– Что же ты стоишь, словно идол? Разве я тебе не нравлюсь?

– Ты так же красива, как сияние лотуса. Но чего ты от меня хочешь?

Иврусэль удивилась, потом на ее лице промелькнула тень неудовольствия – уж больно непонятлив и нерасторопен оказался этот молодой воин. Она опустилась в бассейн и подошла к нему совсем близко, так, что чуть коснулась грудью его груди.

– Разве ты не желаешь воспользоваться тем богатством, которое само плывет к тебе в руки? Разве прелести, которые ты перед собой видишь, не вызывают у тебя стремления к совершению геройского подвига? Тем более что ты, похоже, вооружен очень опасным и весьма подходящим для такого случая оружием.

– Но ЧезарЭ?! – воскликнул ДозирЭ, в страхе начиная отступать перед теснившим его противником. – Разве ты не его жена, давшая обет верности?

– ЧезарЭ в отъезде и будет завтра по полудню. К тому же он не способен в полной мере воспользоваться тем, чем обладает. Ты понимаешь меня? Почему бы ему не поделиться, тем более что это не наносит ему никакого урона? Разве от него убыло, когда он позволил тебе остановиться в этом дворце? Не убудет и от сего имущества, если оно послужит на чужое благо.

– Постой, рэмью, ты не совсем понимаешь, с кем имеешь дело. Я – воин Белой либеры и никогда не опозорю подлым поступком своего святого плаща.

И ДозирЭ поспешил прочь. Он вылез из бассейна и завернулся в плотную ткань купальной плавы.

– Ты, цинит, неотесан, словно селянин, – гневно сверкнула очами обнаженная женщина. – Сразу видно, что ты оказался в своем отряде недавно и, скорее всего, совершенно случайно. Воины Белой либеры – настоящие эжины из достойных родов. Ты им совсем не чета. Если хочешь знать, телохранители Инфекта как раз более всего и отличаются в любовных историях. Об этом говорит вся Грономфа. Ты разве не знал?

– Ты клевещешь!

– Я? Да у меня уже был один белоплащный – настолько же красивый и умный, насколько ты уродлив и глуп. В отличие от тебя, рэм, ему и в голову не пришло трусливо отступать.

– Тебе, рэмью, стоит лучше подумать о наказании, которое причитается за неверность. Ведь если я поведаю ЧезарЭ о твоем поступке…

В Авидронии неверность жены каралась «наказанием Божественного», которое состояло в том, что женщина должна была три дня и три ночи провести в храме Инфекта за молитвами – без еды и питья, голая, на глазах у тех, кто посещал в это время священное место. В отдельных случаях, в особенности если муж от жены отрекался, могла назначаться малая ристопия, и тогда провинившаяся лишалась некоторых прав и отправлялась на несколько лет в акелины или на тяжелые полевые работы.

Иврусэль была в бешенстве.

– Прежде чем ты успеешь что-либо рассказать ЧезарЭ, он узнает о том, как ты насильно овладел мною в купальнях. Поверь мне, этот рассказ будет настолько живописным, что мой добрый гном поверит в него, будто всё видел собственными глазами. Твое единственное спасение – немедленно покинуть этот дом и более никогда в нем не появляться.

– Что я сейчас и сделаю с большим удовольствием, – отвечал ДозирЭ.

– И поспеши, иначе я закричу, и здесь появятся слуги. То, что они увидят, будет для ЧезарЭ хорошим подтверждением моих слов. То-то он подивится твоей благодарности в ответ на его гостеприимство.

Молодой человек кое-как оделся и стремглав выбежал из купален. Он покидал дворец, пустив лошадь с места крупной рысью. Всю дорогу он с глубокой обидой переживал случившееся и немного успокоился лишь тогда, когда увидел строения Дворцового Комплекса Инфекта. Тут его сердце радостно забилось, он поправил оружие, приосанился и сбавил ход. Что ж, ему всё равно пора в отряд, а с ЧезарЭ он потом объяснится.

ДозирЭ пересек площадь Радея, миновав Дерево Жизни и Церемониальные ворота и подъехал к стенам главной грономфской цитадели со стороны военного порта. Казарменные ворота охраняли воины Белой либеры. Услышав от подъехавшего десятника тайное слово и посмотрев его онисы, извлеченные из жезла власти, стража пропустила всадника внутрь. Лошадь сделала несколько шагов, и перед молодым человеком открылись казармы, занимавшие внушительное пространство. То были ровные ряды трехъярусных зданий квадратной формы, возведенные из больших каменных блоков.

– Вот, Кумир, мы и приехали, – сказал ДозирЭ лошади, дружески ее оглаживая. – Здесь тебя не будут кормить, как в доме грономфского богатея, но зато ты будешь жить неподалеку от самого Божественного. Возрадуйся.

В ответ боевой конь лишь повел головой в сторону ближайшей казармы, верно почуяв кобылу.

Через несколько дней ДозирЭ уже и не вспоминал о случае в купальнях ЧезарЭ. Его захватила отрядная жизнь. День был полон забот: несение страж, бесконечные тренировки и состязания, церемониальные выезды. Каждую триаду весь отряд совершал однодневный поход, неизменно заканчивавшийся массовым столкновением – подобием боя, в котором, однако, в отличие от кровавых схваток «неуязвимых», отборным воинам не позволялось наносить друг другу увечья.

Воины Белой либеры готовились как для конного, так и для пешего боя. Они должны были быть прекрасными лучниками, дротометателями, бегунами, следопытами. Очень много времени уделялось сигналам, боевому строю и перестроениям. Не раз молодой воин вспомнил добрым словом уроки партикулиса Эгасса, после которых служба в отряде телохранителей Инфекта казалась совсем не затруднительной.

Белая либера считалась лучшим отрядом Авидронии. В нем состояли отпрыски самых влиятельных родов и достойнейших эжинов. В семь лет мальчиков приводили в военные ходессы Белой либеры, куда принимали далеко не каждого и где обучение было платное – несколько берктолей в год. Тренировки, состязания, походы, лагеря, ежегодные Испытания. Часто сами Инфекты принимали живейшее участие в наставлении мальчиков. В двадцать лет юноши проходили последнее Испытание и становились воинами. После посвящения в белиты их отправляли с обычной партикулой в самое трудное место, где они проводили не менее года, а то и три – пять лет. При этом обязательным считалось участие в сражениях. Они должны были прославить свое имя многими подвигами. И только после этого бывшие ученики привилегированных военных ходесс становились десятниками и зачислялись в Белую либеру.

Еще со времен Радэя Великолепного в ряды белогшащных, помимо воспитанников ходесс, начали набирать сыновей союзных интолов и наследников племенных вождей. Среди мелких правителей считалось знаком благосклонности со стороны всесильной Авидронии, когда их детей без всяких испытаний принимали в телохранители Божественного. Некоторых из этих инородцев зачисляли не по собственной воле, а по требованию Инфектов, и они являлись как бы заложниками. Пока сыновья вождей находились в Белой либере, под бдительным присмотром товарищей по оружию, их отцы не могли предпринять никаких действий во вред Авидронии и лишь беспрекословно выполняли указания из Грономфы. Так, Инфект Авидронии Ромитридат, который впоследствии был низложен Ресториями, захватывая очередную племенную территорию, женил дочерей вождя на своих военачальниках, а всех его сыновей, а также сыновей всех самых родовитых дикарей записывал в Белую либеру. Для Ромитридата это однажды едва не закончилось самым печальным образом. Два десятка воинов-инородцев составили дерзкий заговор, и только случайность спасла авидронского правителя от насильственной смерти.

Впрочем, славным отпрыскам континентальных вождей в Белой либере служилось совсем неплохо. Они жили в Грономфе, на территории красивейшего Дворцового Комплекса, и обучались военному искусству в одной из лучших армий, проводя время в тренировках и состязаниях, а иногда и в жарких сражениях. Посещая Ристалища, Ипподромы, Цирки, Театры, кратемарьи и акелины, ликуя вместе с горожанами на шумных празднествах и получая при этом более чем щедрое обеспечение, молодые люди потом зачастую не хотели возвращаться домой, в свои полудикие племена и бедные разоренные города.

Но воспитанников ходесс и благородных инородцев было недостаточно, чтобы составить отборный, самый доблестный отряд Авидронии. Поэтому около половины белогшащных набиралось из обычных партикул, из числа самых отважных.

В казармах воины Белой либеры размещались по аймам, каждая сотня занимала одно здание. На первом ярусе находились конюшни, оружейная, купальни и трапезные, на двух других – помещения для воинов. Каждую казарму обслуживало два десятка слуг – конюхи, оружейные мастеровые, кузнецы, повара и прочие подручные.

Учитывая знатность воинов-телохранителей, их звание, а также значимость всего отряда, каждому белоплащному полагались отдельные покои. Когда ДозирЭ впервые вошел в свое жилище, он с удивлением заметил вместо циновки на полу деревянное ложе, высокое и широкое, а также несколько других предметов, призванных скрасить скудность обстановки и облегчить быт. В оконных проемах красовались витражи из цветного стекла. К покоям примыкало еще несколько небольших помещений, одно – для прислуги, другое – для хранения одежды и доспехов.

Каждому воину Белой либеры разрешалось иметь одного слугу. Некоторые их не имели вовсе – по привычке либо из экономии, другие, в особенности авидронские эжины и знатные инородцы, содержали в Грономфе целые дома с кучей слуг, хотя и бывали там весьма редко. Так или иначе, но на территорию Дворцового Комплекса Инфекта допускался только один слуга, а его отсутствие не служило воину оправданием, если доспехи не сверкали, оружие не было заточено, а лошадь не ухожена и соответствующим образом не украшена. На время длительных походов слуг отпускали, либо они переходили жить в городские владения хозяина, если таковые имелись. Когда же отважное воинство возвращалось, слуг набирали вновь, и казармы Белой либеры опять оживали.

Идал сразу явился в казармы с неким Эртрутом – престарелым сердитым бионридом, старинным слугой своего дома. Когда Идал был еще ребенком, Эртрута определили ему в наставники; отец Идала хотел, чтобы именно этот слуга сопровождал новоиспеченного десятника в казармы Белой либеры. Идал долго противился, но делать было нечего: отец только что простил его за непослушание при определении своей судьбы, и воин поостерегся сердить вспыльчивого родителя.

Эртрут вел себя несколько странно, будто не понимал, что уже не находится в доме владельца ткацких мастерских и поместий, среди шумной ватаги детей, за которыми он присматривал. Не только с Идалом, но и с другими воинами он обходился как со своими малолетними подопечными, низвергая на них потоки замечаний и наставлений. Часто, расстраиваясь из-за беспечности Идала и его товарищей, из-за их удивительной расточительности, он сердился и невыносимо долго брюзжал, вызывая всеобщее веселье. Если другого слугу за такую непочтительность эти горячие головы просто убили бы, то Эртрута белоплащные почему-то терпели, а обращались к нему для смеха, как к старшему военачальнику. Сам Идал стыдился своего слуги и проклинал отца, подозревая его в коварной, весьма изощренной мести.

ДозирЭ же, вдоволь наглядевшись на слугу своего друга, почесал затылок, пересчитал золотые в кошеле и поехал в Ристалища, где когда-то работал старик Вервилл и на манеже которых грономф получил свое первое боевое крещение и первое увечье. В школе капроносов при Ристалище ДозирЭ узнали и искренне порадовались его успехам. Спрашивали также о старом цините Вервилле и искренне сожалели о его смерти. Там же воин Инфекта повстречал Кирикиля – извечного слугу небогатых грономфских капроносов. С того времени, как ДозирЭ видел его в последний раз, года три назад, яриадец сменил десяток хозяев и в данный момент находился на попечении у самого себя, что и подтверждал его голодный вид, босые ноги и старая дырявая паррада.

– Что же я могу поделать, рэм, если мои хозяева мрут, как мухи, – жаловался Кирикиль. – Не успеваешь в лавку сбегать за инжиром, а он уже лежит на арене кишками наружу. Ну не везет совсем! Ох, и натерпелся же я! И молился я уж и молился. И к яриадским богам ходил, и к Гномам припадал, и в храм Инфекта наведывался. Тщетно. Говорила мне мать в детстве, что боги от меня отвернулись, – так оно и есть. Вон Кривозуб восемь лет уже прислуживает берктольскому капроносу. И за всё время у того ни одной царапины. Живут во дворце, пируют каждый день, посещают самые богатые акелины. А недавно у Кривозуба собственный слуга появился…

– Не печалься, яриадец, боги любят терпеливых, – успокоил его ДозирЭ и предложил идти к нему в услужение. Кирикиль с радостью согласился.

– Воистину ты прав, великий воин. Не зря я все эти годы терпел лишения. Вот боги и посылают мне дар. Служить верой и правдой телохранителю Инфекта – что может быть лучше?

И Кирикиль припал к ногам ДозирЭ, а по его немытым щекам покатились слезы, оставляя кривые грязные дорожки.

– А если мне еще больше повезет, – говорил яриадец как бы самому себе, – может быть, доблестный воин позволит мне даже доедать его трапезу, а платить будет исправно и много, инфектов пять или семь в год.

– Хватит с тебя и трех! – огрызнулся ДозирЭ.

– Но, рэм, прими же во внимание, что я прислуживал капроносам и многому от них научился. Ух, и задам же я жару твоим врагам, когда они мне попадутся! Хотя бы четыре, рэм, и я готов буду в любой миг сложить голову в бою по твоему приказанию.

– Хорошо. Сходи за своими вещами.

– Всё при мне, мой хозяин. Мы можем отправляться в путь…

Таким образом, ДозирЭ впервые в жизни обзавелся собственным слугой, договорившись платить ему столько, сколько недавно получал сам. Однако воин быстро убедился, что содержать хотя бы одного слугу не так просто, как это казалось раньше. Во-первых, Кирикиля пришлось одеть – сообразно значимости хозяина и великолепию его собственного вида, прибрести ему обычную и боевую паррады, несколько плащей и туник, сапоги и кучу всякой мелочи. Во-вторых, надо было его вооружить, поскольку слуга воина в некоторой степени и сам должен быть воином. В заключение всего Кирикилю потребовался конь: несчастный притомился бегать за хозяином по всей Грономфе, держась за узду или за хвост Кумира, как это делают в смешанных отрядах, и, наконец, испросил пощады. ДозирЭ сжалился над неудачливым бегуном и купил ему лошадь, тем более что среди телохранителей Инфекта было принято держать помимо белых боевых коней отряда еще и собственных запасных лошадей, которыми время от времени пользовались как сами воины, так и их слуги. Вновь приобретенному коню понадобилось седло, сбруя и прочие атрибуты. А чтобы разместить его в конюшне в отдельном стойле, пришлось внести внушительную плату за полгода вперед. Так что ДозирЭ успел неоднократно пожалеть о своем опрометчивом шаге, с удивлением наблюдая, как быстро тают в кошеле драгоценные монеты.

В промежутках между тренировками и состязаниями воины Белой либеры несли стражи. Около тысячи телохранителей охраняли Дворцовый Комплекс Инфекта. Часть постов выставлялась в городе – на площади Радэя, в том числе у Дерева Жизни, и в других местах, требующих особого присмотра. В ночное время двести воинов Белой либеры, разбившись по двое, разъезжали по городу, неся службу наряду с гарнизонными отрядами и городскими стражниками – гиозами.

Уже по прошествии двух триад, едва успев ознакомиться с существующими порядками, ДозирЭ был направлен к страже внутри главного дворца, где жил и проводил большую часть времени Инфект. Вообще, только самые достойные воины Белой либеры, прослужившие в отряде не менее десяти лет, допускались сюда. Но с некоторых пор будто неведомая сила подталкивала молодого человека к осуществлению его самых сокровенных желаний. В один неприметный день его вместе с другим белоплащным, сыном известного военачальника, просто поставили у залы, где трапезничал Алеклия.

Оба цинита были облачены в великолепные одежды, сияющие белизной, и в золотые церемониальные доспехи тонкой работы. Каждый имел небольшой круглый щит, прикрепленный к плечу, короткое крепкое копье и меч Славы на золотой перевязи. Им запрещалось разговаривать, двигаться, выражать что-то взглядом: он должен был быть холодным и отсутствующим. Смотреть разрешалось только перед собой.

Через некоторое время слуги, коих крутилось вокруг великое множество, распахнули створки ворот, образующих вход в залу, и на пороге показался сам Алеклия в окружении вельможных росторов и знатных инородцев. Все были веселы, наверное, от нектара и вина, один из эжинов что-то рассказывал Божественному, и тот смеялся. Гомон десятков голосов звучал под высокими сводами.

Инфект и свита прошли мимо стражи, не обращая внимания на застывших воинов, напоминающих древних идолов, но вдруг Алеклия обернулся и сделал несколько шагов назад. Он придвинулся к ДозирЭ и вгляделся в его черты. Молодой человек весь затрепетал внутри, но выдержал испытание и не шелохнулся.

– Тебя зовут… м-м… ДозирЭ? – спросил Инфект.

Грономф продолжал молчать, поскольку ему было запрещено говорить. Конечно, Инфект – это другое дело, но воин на этот счет не получал никаких разъяснений. Лучше уж промолчать.

– Отвечай же мне, десятник, я позволяю.

Получив разрешение, ДозирЭ решил ответить, но тут почувствовал, что онемел от волнения, и только коротко кивнул головой.

– Вот, рэмы, – обернулся Божественный к свите, – это тот самый цинит, про которого я вам рассказывал месяц назад. Он и еще двое других воинов монолита «Неуязвимые» сумели одержать победу над лучшими капроносами Иргамы, а потом совершили побег на воздушном шаре. По недоразумению они попали в руки к Вишневым и едва не были казнены. Если бы не партикулис Эгасс, который прибежал ко мне за помощью и бросился в ноги, вот этот достойный десятник сейчас был бы пеплом, развеянным в безлюдной пустыне.

Все изумились, раздались возгласы одобрения и щедрой похвалы. Летописцы заскрипели лущевыми стержнями в онисовых свитках, старательно записывая сказанное. Все с восхищением смотрели на молодого человека.

– Скажи, воин, не беспокоят тебя теперь слуги Круглого Дома?

Перед глазами ДозирЭ возникло лицо Сюркуфа. Он представил его настолько отчетливо, будто увидел наяву. И тут молодой человек вспомнил рассказ торговца ЧезарЭ о том, как умер бедный Вервилл, опечаленный встречей с Вишневыми, вспомнил о своем отчем доме и о старом саде, которых его лишили, – вряд ли всё это сделали по справедливости.

Однако смущенный воин только и ответил: «Нет».

– Могу ли я для тебя что-нибудь сделать? – вновь задал вопрос Инфект.

– Благодарю тебя, мой Бог. Ты уже доставил мне величайшую радость, покрыв мои плечи плащом Белой либеры. Более мне нечего желать, помимо того, чтобы умереть за тебя с мечом Славы в руке.

Эжины одобрительно закивали. Алеклия же светился от удовольствия: воин отвечал наилучшим образом; именно такие слова хотелось ему услышать от него, тем паче в присутствии важных послов…

Некоторое время спустя ДозирЭ и второго белоплащного сменили, и воины вернулись в казармы.

– Ну и недотепа же ты, рэм, – презрительно сказал сын военачальника, когда белоплащным настало время расстаться. – Только по великому везению может случиться такое, чтобы сам Божественный вызвался исполнить твои желания. Вся Белая либера только об этом и мечтает. Что же ты ничего не попросил? Или действительно тебе более нечего желать?

С этими словами воин коснулся пальцами лба и удалился, бормоча что-то под нос. ДозирЭ удивленно посмотрел ему вслед. «Или действительно тебе нечего желать?» – запомнились слова. И тут воин подумал об Андэль, томящейся в грономфской акелине, и стукнул себя что было мочи кулаком по голове: «О гаронны!»