Текст книги "Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы"

Глава 29. Влюбленный грономф

От ран, полученных в схватке с бедлумами, ДозирЭ пострадал сильнее, чем на войне, и попал в лечебницу Белой либеры под бдительный присмотр строгих лекарей и их трудолюбивых помощников. Впервые с тех пор, как молодой человек покинул отца и отправился в лагерь Тертапента, он оказался предоставленным самому себе. Наконец-то, за много месяцев служения Божественному, он мог побыть один, прийти в себя после бурных событий и предаться мыслям.

Следует здесь отметить, что к тому времени несчастный ДозирЭ, незаметно для себя, уже достиг по отношению к Андэль той наивысшей степени чувств, когда дороги назад уже не было, когда все думы и помыслы могли иметь отношение только к предмету страсти. А потому не проходило и дня, чтобы грономф, под пристальным вниманием вездесущего глаза синеокой Хомеи, не думал о светловолосой люцее, переживая при этом необъяснимые сладкие страдания, замешанные на глухой тоске, чудных воспоминаниях, постоянном беспокойстве и непроходящем желании.

Эгоу, свет ночи, Хомея – богиня услады! Возгорайся огнем призывным, влекущим в таинство любви. Подтолкни несчастных к пропасти!

Счастливое поэтическое время, время беззаветной храбрости, готовности к самопожертвованию, время глубоких, чувственных переживаний, время Урилджа с его «Писанием о Розовом всаднике», время Неоридана с его статуей Наслаждения. Время, когда наступившее помешательство настолько очевидно, что вызывает у окружающих лишь сострадание; время дерзновенных деяний, когда любовь сокрушает армии и покоряет города. Время, когда любая несбыточная мечта может осуществиться, потому что в руках безумцев на короткий миг оказывается самое победоносное оружие мира – божественная сила любви. В конце концов, время, которое глупцы не ценят и часто гонят прочь, не осознавая того, как оно кратко, время, которое и само по себе пролетает одним днем, уходя безвозвратно в прошлое, а в отболевшем сердце остаются лишь смутные воспоминания, в которые с черствой старостью и верится с трудом.

Тхелосы Авидронии с давних пор оттачивали свое риторическое мастерство в спорах о сущности любви. Одни напыщенно утверждали, что есть только вожделение, и в этом смысле люди ничем не отличаются от животных, к примеру от собак, а то, что называют любовью, – есть некая сугубо человеческая болезнь сознания, вызванная давлением на разум раскаленной похоти. Другие философы искали ответы в храмах, находя в любви только символы божественного духа, никоим образом не связанного с плотскими желаниями. И только малая часть мыслителей, к которым с некоторой долей сомнения можно было отнести и вездесущего Провтавтха, объединяла два противоположных представления воедино, считая, что в любви разум неотделим от тела, и, когда уже «свершилось воссоединение духовное», конечной и высшей степенью, без которой не будет «радости сердец», является телесное сближение. В «Семи колодцах» Провтавтх предположил, что люди не являются более развитым видом животных, как многие считают, а скорее всего, посланцы богов и прибыли с далеких звезд. Поэтому яркие неповторимые чувства, особенно страсть к женщине, даны им свыше и являются самым ценным, что у человека есть. «Считаю, – писал Златоустый Громогласец, – что люди не осознают истинной силы любви, ибо, если бы осознавали, воздвигали б ей величайшие храмы и приносили величайшие жертвы!»

Не успели раны затянуться, как ДозирЭ бежал от лекарей в свой отряд и при первой же возможности устремился в город. Пустив Кумира рысью, молодой человек распугал немало горожан, встретившихся по дороге, и, казалось, за несколько мгновений проделал знакомый путь от Дворцового Комплекса Инфекта до малоприметной акелины с каменным порталом и массивными дверями из черного бутона. Оставив Кирикиля внизу, у входа, ДозирЭ договорился с любезной Жуфисмой и взбежал по лестнице в покои Андэль. Взяв девушку за руки, он увлек ее на хирону и там дал волю своим чувствам, смешав признания, поцелуи, клятвы, объятия, молитвы и нежные ласки в один пылкий сумбур.

– Скоро ты будешь свободна! – как бы невзначай сообщил ДозирЭ. – Мне осталось найти каких-нибудь пятьдесят инфектов…

Андэль еще никогда не видела молодого человека столь взволнованным и сначала даже перепугалась. Но потом, испытав прикосновения его тела, выслушав путаные, но непритворные откровения, люцея получила, вместе с исходившим от мужчины притягательным жаром и вместе с его горячим дыханием на ее лице, ту добрую сладостную волну страсти, которая заставила ее впервые за несколько лет разнежиться, почувствовать успокоение и защищенность.

Поначалу девушка грономфу не доверяла, принимая его чувственные порывы за обычную скороспелую влюбленность, примеров которой в акелине было предостаточно. В отличие от седовласых посетителей, давно истративших мужские силы, юнцы черпали свое сладострастие из источника более щедрого и неиссякаемого – молодости, и эту свою неистощимую похоть нередко путали с возвышенной сферой, вводя в заблуждение и без того несчастных люцей. Андэль, обладая уже достаточным опытом, прекрасно знала, что такая влюбленность легка на признания, но склонна к скорой измене и заканчивается циничным забвением. И в конце концов, кому она, Андэль, нужна, уже однажды ставшая люцеей? Нет, всё это прекрасная сказка, а на самом деле бедная уроженка Удолии обречена на вечное одиночество и (что ж поделать!) будет честно служить Инфекту и Авидронии, столь долго, сколько это потребуется. К тому же, внимательно наблюдая за своими старшими подругами, девушка пришла к странному выводу, что многие из них уже и не мыслят себя без акелин – привыкли и ни за что не променяли бы свое, по сути, несложное, а при удачных обстоятельствах и приятное дело на скучную и ответственную семейную жизнь и тем паче на тяжелый ежедневный труд в бедной городской лачуге, ткацкой мастерской или при возделываемых землях. Андэль еще томилась своим заключением, еще плакала по ночам, еще мечтала о красивом юноше на золотой колеснице, однако полагала, что рано или поздно всё станет на свои места: она свыкнется. Однако шли месяцы, а ДозирЭ продолжал проявлять упорное постоянство и постепенно смог убедить девушку в серьезности своих намерений. Сегодня же, услышав слова «будешь свободна», Андэль впервые за всё время знакомства посмотрела на белоплащного с нежной тоской, даже с каким-то родственным чувством и вдруг поняла, что, может быть, этот влюбленный грономф с решительным взглядом, еще молодой, почти юноша, но весь излучающий какую-то мощную внутреннюю силу, и есть «розовый всадник» и однажды возьмет и увезет ее навсегда в далекую счастливую страну…

Задумавшись, Андэль не ответила ДозирЭ, но это не вызвало у него удивления или обиды. Он вновь прижал люцею к своей груди, поцеловал в лоб, вдохнул сладковатый аромат ее волос, коснулся губами дивного изгиба шеи, но тут почувствовал, как что-то царапнуло его по щеке, и отстранился. То была золотая подвеска в форме Хомеи, подаренная девушке Туртюфом.

– Откуда у тебя это великолепное ожерелье? – спросил грономф, хотя и видел золотое украшение до этого несколько раз.

Андэль почувствовала резкий укол в сердце, и дивный дурман рассеялся в один миг. Она вспомнила о Туртюфе, и в груди у нее похолодело. «Он убьет его, – с ужасом подумала люцея. – Туртюф убьет ДозирЭ. Подошлет убийц или придумает иной изощренный способ. С него станется. О боги!»

– Один богатый торговец подарил, – неуверенно ответила Андэль: ее уже била мелкая дрожь.

«Так-так…» – повторял ДозирЭ, с большим подозрением рассматривая великолепное ожерелье из витой золотой проволоки и чудесную массивную подвеску…

Как только белоплащный воин поднялся наверх, с лица Жуфисмы исчезла угодливая любезность, сменившись недоброй озабоченностью. Она помянула злых духов, поспешила к себе, схватила свиток ониса вместе с лущевым стержнем и приготовилась писать послание. Однако первый порыв быстро угас, время шло, но ни одна фраза, крутившаяся в голове, не обрела законченности написанной строчки. В ушах зазвенело, в глазах появились белые мушки, и, как женщина ни моргала и ни жмурилась, они не исчезали.

Будь проклят тот день, когда она, поддавшись на уговоры, пустила в акелину этого белоплащного! Вместе с ним в ее покойный зажиточный мирок, такой сытный, такой благостный, который она возводила всю жизнь тяжелыми трудами, упорством и долгими молитвами, ворвалось беспокойство, головная боль, страх. А главное, совсем непонятно, чем всё это еще закончится!

Жуфисма не без содрогания вспомнила, как ее средь бела дня на улице схватили под руки и втолкнули в странный крытый экипаж без окон, внутри которого были толстые цепи с кандалами для рук и ног. Вскоре она уже находилась в одном из помещений Круглого Дома, тряслась от страха, молилась про себя, а перед ней стоял воин Вишневой армии – великолепный военный, благоухающий дорогими ароматами, властный, непреклонный. Он долго пугал ее ристопией и даже казнью, доведя несчастную до сильных сердечных болей, а потом спросил о телохранителе Инфекта – ДозирЭ, и женщина, не задумываясь, выпалила все, что знала. Только к вечеру ее отпустили…

Жуфисма наконец собралась с мыслями и одним духом написала то, что хотела:

«Сие послание писано Жуфисмой, распорядительницей известной акелины.

Эгоу, много достойнейший рэм Сюркуф. С готовностью выполняю твое поручение. Десятник ДозирЭ, который тебе нужен, только что явился, чтобы встретиться наедине с люцеей Андэль. Они, по обыкновению, не замечают, как летит время, однако поспеши, если решишь его застать.

Исполню и далее любые твои требования. Любые!»

Окончив, Жуфисма свернула свиток и вложила его в небольшой почтовый жезл, снабженный потайным запорным механизмом. Этот жезл вручил ей Сюркуф вместе с подробными наставлениями. Она позвала старую приживалку – бывшую люцею, восьмидесятипятилетнюю, иссохшую до костей, но еще весьма проворную бионридку, которую держала за преданность и неудержимую страсть к наушничеству, вручила ей жезл и назвала место и имя получателя. Старуха едва не лишилась чувств, услышав название цитадели Вишневых, но всё же быстро справилась с испугом и немедля оправилась в путь. Жуфисма видела из окна, как тощая бионридка довольно бодро припустила вверх по улице. Распорядительница знала, что послание будет доставлено в самый короткий срок и точно в руки, и никакие препятствия, будь то кучка разбойников или даже ощетинившийся копьями пеший монолит, не заставят ее свернуть с пути.

Несколько позже в одном из лучших дворцов Старого города богатейший эжин Грономфы Туртюф равнодушно заканчивал удивительно скромную дневную трапезу. За долгие годы путешествий, думая в первую очередь о делах, торговец привык есть что попало, мимоходом и очень быстро. Старые привычки, какими бы плохими они ни были, въелись в него, как грязь в ладони уличного попрошайки, поэтому Туртюф давно смирился и более не предпринимал попыток себя переделывать.

После еды он решил отдохнуть и прошел в свой великолепный старый сад. Слуги быстро приготовили просторное ложе с полусотней подушек и подушечек, установили солнечные навесы и прогнали звонких птиц, а многочисленные фонтаны оставили шуметь, потому что эжин очень любил засыпать под их мерный шелест, вдыхая прохладу освеженного воздуха.

Только торговец сомкнул глаза и немного разомлел, как явился обеспокоенный слуга, который протянул ему небольшой онисовый свиток и рассказал, что конный посыльный требовал личной передачи письма, а убедившись, что это невозможно, настоятельно просил проследить, чтобы негоциант ознакомился с посланием немедленно. Туртюф развернул свиток и прочитал несколько раз содержащееся в нем сообщение. Пока он это делал, розовощекий слуга с копной грубо обрезанных и торчащих во все стороны пыльно-рыжих волос на голове с замиранием сердца наблюдал за лицом эжина, тщетно пытаясь определить, стоило ли это послание того, чтобы тревожить уснувшего хозяина. Деспотичному, непредсказуемому и жестокому Туртюфу почти невозможно было угодить, при этом все его указания, особенно относительно распорядка его дня, зависели от настроения и зачастую были противоречивыми. Если сообщение окажется пустячным, что самое страшное, он запросто может пустить в ход кулаки; если же в письме содержалось что-то очень важное и хозяин наверняка захотел бы увидеть посланца, следовало ожидать всего лишь порицания или нескольких тумаков. При этом допустить посыльного сразу, равно как и вообще не беспокоить торговца, было бы равносильно самоубийству. Из нескольких зол опытные домочадцы всегда выбирали меньшее – тот вариант, который, по их мнению, грозил наименьшими последствиями.

Наконец Туртюф оторвался от свитка и устремил на рыжего вестника тяжелый холодный взгляд.

– Почему не впустили?

Кудлатый слуга жил во дворце уже пятнадцать лет и поэтому, вместо того, чтобы оправдываться и напоминать хозяину его же указания, просто опустил нечесаную голову и плаксиво промямлил: «Виноваты, добрейший рэм!»

Туртюф брезгливо махнул рукой, отпуская его, и вновь перечитал сообщение:

«Пишет Туртюфу человек, который желает ему помочь.

Та, чья судьба тебе не безразлична, в этот момент принимает того, кто забрался в твой выращенный долгими заботами сад, того, о ком ты, несомненно, знаешь, о ком часто думаешь, испытывая праведный гнев, и встречи с которым жаждешь. Поспеши, иначе все, о чем ты так заботился, все, что так ревностно оберегал, все, что было щедро удобрено золотом любви и надежды, достанется другому. Наглый молодой трутень только и ждет, чтобы, не приложив трудов и затрат, выкрасть сладчайший мед, принадлежащий тебе по праву.

Я знаю, чего ты хочешь. Так сделай это – убей его на поединке! Твои боевые таланты известны всей Грономфе: ты несомненно победишь. Тем более что праздный повеса только что из лечебницы после серьезного ранения левого плеча.

А если не хочешь – живи трусливым зайцем. И навсегда попрощайся со своим прекрасным созданьем!»

Туртюф сжал кулаки. За последние годы его никто так не оскорблял. Будь человек, принесший письмо, рядом, эжин немедленно вспорол бы ему брюхо одним точным движением «дикой кошки»… Однако о ком же идет речь? Наверное, об Андэль и о белоплащном воине, повадившемся к ней с недавнего времени. Но кто же автор этого послания? Жуфисма? Нет, писал определенно мужчина. Кто же он? И в чем его корысть?

Пока торговец гадал, за его спиной вновь появился прежний слуга. Сам немало удивленный, он опять протянул хозяину срочное послание:

– Какая-то женщина… она сразу убежала.

Туртюф вырвал онис из его рук – на этот раз не свиток, а жалкий клочок с несколькими неумелыми и безграмотными строчками.

«Писано Каруду, твоей самой верной рабыней.

Тут же сообщаю, как ты просил, – он здесь».

ДозирЭ проявил особую настойчивость, выведывая, как появилось у Андэль золотое ожерелье и подвеска. Выросшая в одиночестве на дикой природе, Андэль пока не научилась лгать, поэтому после недолгих колебаний поведала о Туртюфе всё без остатка и сама испугалась той откровенности, с которой рассказала об отношениях и близости с другим мужчиной. Молодой человек, однако, успокоился, услышав то, что, собственно, и предполагал услышать, поспешил скинуть с себя остатки доспехов, оставшись полураздетым, и вновь заключил девушку в объятия, прошептав на ухо самое заветное, что таилось в его сердце.

Стоял конец дня, духота спадала. Но здесь, на хироне, в саду на крыше акелины, было тихо, неподвижно, будто весь мир вокруг замер. Только безмятежному ветерку с Анконы едва хватало сил, чтобы слабо волновать самую нежную листву на вершинах разросшихся кустов и деревьев.

Внезапно в один миг всё нарушилось. Послышалось ржание лошадей, нервный стук, крики, нарастающий топот ног. ДозирЭ оглянулся и увидел вооруженных людей, высыпавших на хирону – властного эжина в странных темно-синих одеждах и множество слуг, толпившихся за его могучей фигурой и готовых к исполнению любого приказа. Телохранитель Инфекта отстранился от люцеи и повернулся лицом к вошедшим. Его доспехи и оружие были сложены неподалеку, и он покосился на меч и кинжал, рассчитывая в случае надобности воспользоваться ими.

– Рэм ДозирЭ, насколько мне известно? – поинтересовался знатный авидрон, едва сдерживая гнев.

Молодой человек не спешил отвечать, в упор разглядывая наглеца. Тот был столь же высок, как и он сам, но значительно шире в плечах и мощнее. В свои сорок – сорок пять лет он казался еще полным здоровья и жизненных сил. Поджарая гладкая кожа лица, короткая черная бородка с модными завитушками, крепкие скулы и правильный грономфский нос делали бы мужчину этаким мужественным красавцем, если бы не отталкивающий неподвижный гипнотический взгляд, излучающий едкую насмешливость, близкую к презрению, твердую уверенность в своих силах и громадное собственное превосходство. А еще вся эта удивительная одежда из тончайших тканей: широкие штаны, яриадская рубаха, меховая паррада, диковинный плащ, драгоценности и оружие в великолепных ножнах…

ДозирЭ был несколько сконфужен, ибо видел перед собой великолепнейшего авидронского эжина, судя по всему, богатого и, наверное, весьма влиятельного. Но молодой человек вовремя вспомнил, что и сам он теперь занимает весьма высокое положение, и постарался отвечать спокойно и уверенно, даже придал своим интонациям встречную ироничность.

– Да, я тот, чье имя произнесено. А ты, рэм, – Туртюф, как я понимаю?

Туртюф вежливо приложил пальцы ко лбу. В другой ситуации он лишь криво усмехнулся бы и дал волю чувствам или сразу приказал слугам атаковать и убить негодяя, как сгоряча мечтал поступить некоторое время назад. Но всё происходило не на палубе корабля и не на улицах какого-нибудь Биона, а в Грономфе, и перед ним был не матрос и не грязный работорговец, а авидрон, к тому же воин Белой либеры. Поэтому Туртюф неимоверным усилием воли сдержал свой пыл.

– Почему ты столь бесцеремонно нарушил наше уединение, уважаемый рэм. И к чему с тобой целый отряд слуг и с ними такая куча оружия? – поинтересовался ДозирЭ. – Разве был сигнал к сбору городского ополчения?

– Для этого есть весьма серьезные основания, – глухо отвечал эжин.

– Каковы же они? И имеем ли мы с люцеей Андэль к ним какое-либо отношение?

– Самое непосредственное, – насупился Туртюф, и в глазах его вспыхнула ненависть, которую он уже не в силах был унять.

ДозирЭ краем глаза заметил, что на хироне появился взволнованный Кирикиль, не спускающий руки с рукояти кинжала. Он встал недалеко от слуг Туртюфа и что-то сказал сначала одному из них, потом другому.

– Кто сделает хотя бы шаг в сторону моего хозяина, тот будет иметь дело со мной! – в конце концов предупредил он сразу всех. – А ты, жирный, когда в последний раз вынимал из ножен свою ржавую рапиру? – обратился он к слуге самого свирепого вида. – Знаешь, таких толстых навозных жуков мы с хозяином прирезали мимоходом человек тридцать, не меньше. Любит он это дело, такой уж кровожадный. За что и ценим мудрым Инфектом. И всем животы вспарывает, словно мясник. Хочешь посмотреть, как выглядят собственные кишки, недоносок? Это устроить совсем не сложно, поверь.

Кирикиля понесло, и он говорил уже в полный голос, так, что даже Туртюфа заставил обратить на себя внимание. Тот оглянулся, но невоспитанный слуга лишь подмигнул ему, будто старому товарищу. Эжин задохнулся от ярости.

– Эй, ДозирЭ, уйми своего словоохотливого слугу, иначе мне придется сделать это самому…

Между тем на хироне появились обитательницы акелины, среди которых была и Каруду. Люцеи обеспокоенно перешептывались, показывая пальцами то на полураздетого молодого человека, то на рассерженного эжина. Им было и страшно – казалось, мужчины вот-вот сойдутся в схватке, и жутко интересно – чем это всё закончится. Наивная Андэль, в ужасе спрятавшаяся за спиной белоплащного воина, не ведала, что вот уже несколько месяцев вся акелина, все ее подруги с придыханием наблюдают за ее любовными похождениями и с нетерпением, словно на представлении, ожидают развязки…

– Люцея Андэль – моя, – заявил наконец Туртюф. – Ты должен немедленно покинуть эту акелину и больше никогда в ней не появляться.

– С каких это пор гражданский указывает циниту? Или в Авидронии поменялись законы? Что-то я, наверное, пропустил, пока сражался в Иргаме.

– Послушай меня, доблестный воин, – попытался смягчить напряжение торговец, видя, что грубостью не добьется ничего. – Я посещаю Андэль более года. Я потратил целое состояние, чтобы оградить мою маленькую селянку от тяжелой ежедневной работы. И тут появляешься ты, будто нет более в Грономфе акелин, а в них – прекрасных люцей. А ведь, насколько я знаю, воины Белой либеры посещают Дворец Любви – лучшую акелину в Авидронии, которая располагается прямо на территории Дворцового Комплекса Инфекта и где собраны самые красивые девушки материка. Что же тебе надобно здесь, в этой скромной обители? Или, может, у тебя не хватает золота для посещения Дворца Любви? В таком случае ты можешь рассчитывать на мою щедрую безвозмездную поддержку.

Туртюф не старался обидеть воина – его слова были искренними, – он просто по старой привычке, которая редко его подводила, всё в жизни мерил деньгами. Но подобное высказывание не могло не оскорбить запальчивого ДозирЭ. Он вспыхнул, как подожженная факельница, и отвечал весьма несдержанно:

– Только подумав, что я могу принять твое отвратительное предложение, ты обесчестил меня и опорочил цвет моего плаща. Тебе придется за это ответить. Что же касается Андэль – мы знакомы давно, еще когда я не был воином, и я люблю ее так, как не люблю даже Божественного. Я собираюсь выкупить ее и назвать своей женой. И я это сделаю, какие бы трудности не стояли на моем пути!

Туртюф очень удивился. Многое из того, что сказал белоплащный, он слышал впервые. Торговец сделал несколько шагов вперед и остановился, подбоченясь и широко расставив ноги, словно на палубе корабля.

– Андэль, – обратился он к люцее. – Это правда? Вы знакомы давно?

Девушка вышла из-за спины воина, и ее глаза были стыдливо опущены. Она стояла босая, с распущенными волосами и в одной кисейной тунике, сквозь которую легко читались все прелестные подробности ее юного тела.

– Это так, – сказала она.

– Почему же ты мне ничего не рассказывала?

– Ты не интересовался.

Туртюф задумчиво почесал бороду, без стеснения разглядывая свою люцею – ноги, грудь, а потом пристально и долго – бедра, обтянутые прозрачной дымкой ткани. Даже в этот неподходящий момент он почувствовал стойкое жжение в груди; торговец еще никогда не встречал женщины, к которой бы его так влекло, которая вызывала бы такое неотвратимое желание.

– И ты готова расстаться со мной, чтобы стать женой этому бедному бездомному юноше? Но ведь он погибнет если не в первом, то во втором ближайшем сражении? – произнес Туртюф с иронией.

Тут все, кто присутствовал на хироне, словно окаменев, уставились на люцею, с замиранием сердца ожидая от нее ответа. Даже ДозирЭ. Но девушка безмолвствовала.

– Ну что же ты молчишь? – не выдержал эжин, повысив голос. – Разреши скорее наш спор.

Вдруг Андэль подняла голову и тряхнула волосами, так, что открылся ее красивый лоб. Она посмотрела на окружающих с неожиданной дерзостью и произнесла громко и отчетливо:

– Я желаю, чтобы моим хозяином был ДозирЭ.

Туртюф в бессилии опустил руки.

– Несмышленая девчонка! – воскликнул он. – Несчастная дикарка!

– Ну а теперь, – выступил вперед счастливый ДозирЭ, – когда всё разъяснилось, ты, Туртюф, должен уйти. И если ты сделаешь это, пообещав более люцею не беспокоить, я даже готов простить тебя за нанесенные оскорбления.

– Еще чего! – зло буркнул Туртюф. – Неужели я похож на человека, который так просто расстается с тем, что ему принадлежит по праву? Я дал тебе шанс спастись, но ты им не воспользовался. В таком случае ты умрешь, сейчас же. А ты, красавица, будешь жестоко наказана за свое гнусное предательство, за обман, за измену. Я превращу тебя в грязную рабыню, обслуживающую самую вонючую чернь, и ты будешь всю свою жизнь, заливаясь слезами, вспоминать те радостные дни, когда я, своими заботами, своей неуемной добротой, своей щедростью, даровал тебе счастье и безмятежность.

И торговец обернулся к своему маленькому войску, по-прежнему готовому к решительным действиям, несмотря на устрашающие реплики Кирикиля.

– Уж не собираешься ли ты, – усмехнулся ДозирЭ, – спустить на меня эту бешеную свору собак, вместо того, чтобы сразиться в честном поединке?

– Именно так.

– Не кажется ли тебе в таком случае, что это будет убийством, за которое придется отвечать?

– Несомненно, – улыбнулся Туртюф и резким движением обнажил «дикую кошку».

Все люцеи, которые наблюдали за этой сценой, ахнули и попятились назад. Андэль быстро подняла с пола меч Славы в ножнах и подала его ДозирЭ. Кирикиль прыгнул в сторону, выхватил оружие и встал в боевую позицию. Но тут на лестнице, ведущей на хирону, раздались шаги, и появилась растрепанная перепуганная Жуфисма, ведя за собой четырех или пятерых синеплащных воинов в железных шлемах со сверкающими бронзовыми накладками, с мечами и дубинками в руках – это были гиозы.

– А, это ты, скользкая змея? – встретил ее Туртюф. – Вот твоя благодарность в обмен на всё мое золото, – указал он кинжалом на ДозирЭ.

Стражи порядка оценили обстановку, и один из них, десятник с тяжелым подбородком и широким расплющенным носом, громадной фигурой напоминающий Тафилуса, приказал присутствующим повелительным тоном:

– Требую убрать оружие! Неподчинение будет караться ристопией.

Все, кто стоял с мечами, кинжалами и морскими рапирами в руках, нехотя отправили свои клинки обратно в ножны.

– Я вижу, здесь собирались учинить что-то недозволенное, – продолжал десятник гиозов, прежде всего обращаясь к торговцу, за спиной которого стоял десяток вооруженных слуг. – Разве вам неизвестно, благородный рэм, что по закону, если ссора приводит к схватке, это должен быть честный поединок равным оружием в уединенном месте и в присутствии хотя бы одного стража порядка и трех свидетелей?

Туртюф поспешил ответить, но уже без свойственной ему твердости:

– Именно так, рэм, мы и хотели поступить. Вот только вас недоставало. Теперь же всё в порядке. А свидетелей здесь вполне достаточно…

Стражники переглянулись. Посовещавшись, они выпроводили с хироны слуг, оставив только по одному с каждой стороны: Кирикиля и того, над которым яриадец всё время подтрунивал, называя «жирным», «навозным жуком» и «недоноском». Кроме того, стражи порядка потребовали у ДозирЭ и Туртюфа уплатить по шесть паладиумов – «поединочный сбор» – единственную подать в Авидронии, которая еще не была отменена. Торговец порывался внести и пол-инфекта за воина Белой либеры, но молодой человек наотрез отказался от этой любезности, восприняв ее как очередное оскорбление.

ДозирЭ предоставили возможность одеться. Его соперник не имел доспехов, поэтому молодой человек не стал надевать свои. Туртюф решил драться кинжалом «дикая кошка», и телохранитель Инфекта, чтобы уравнять шансы, согласно правилам поединков, вынужден был отложить меч Славы и взять кинжал. Когда всё было готово, десятник гиозов огласил противоборствующим сторонам то, что обязан был сообщить в подобной ситуации:

– Каждый из вас, рэмы, имеет право отказаться от поединка или перенести его на другой день. Затем вы должны знать, что под страхом обвинения в убийстве вы не имеете права добивать раненого, если он упал. Потом, если вы вышли победителем, отправив своего соперника в бесконечный путь по звездной дороге, вы не имеете права в течение десяти лет отказываться от единоборства с ближайшим родственником погибшего – его отцом, родным братом или сыном…

Страж порядка говорил еще долго, и участники будущего поединка слушали его со скучающим видом. Когда же все формальности закончились, десятник произнес короткую молитву и разрешил начинать.

Знатный авидрон оказался весьма опытным бойцом, что молодой человек сразу понял по его легким скользящим движениям, по тому, как внимательно эжин наблюдал за противником, как невозмутимо держался, как изящно и вместе с тем опасно поводил клинком. Аноним, приславший Туртюфу странное послание, совершенно справедливо подметил, что боевое искусство знатного торговца было известно всей Грономфе. Это произошло, прежде всего, благодаря ходившим по городу рассказам о его героических подвигах во время путешествий, а еще благодаря нескольким громким поединкам, в которых эжин самым блестящим образом расправился со своими соперниками. Но ДозирЭ ничего про это не знал и оценивал неприятеля со взгляда.

С другой стороны, и Туртюф ничего не слышал о ДозирЭ. Если бы он не был так ослеплен гневом и так гоним жаждой мести и прежде хоть что-то узнал о своем будующем противнике, ему было бы известно, что именно этот молодой человек являлся тем белоплащным воином, который на глазах у всей Грономфы одержал победу над пятью капроносами-бедлумами. И тогда Туртюф, мужчина в общем опытный и весьма изворотливый, редко поступающий опрометчиво, наверняка постарался бы избежать неоправданного риска. Но сейчас эжин, налитый яростью, с покрасневшими от бешенства глазами, с туго и нервно сжатыми губами, не видел в своем сопернике равного себе. Он безоглядно наступал, рассчитывая быстро победить, потому что молодой человек своей юношеской фигурой не производил какого-то особенного впечатления и не выказывал незаурядного боевого мастерства.

Наконец поединщики сблизились, и их клинки впервые соприкоснулись. ДозирЭ отбил несколько ударов и отступил. Туртюф опять атаковал, и белоплащный снова отбежал. Так повторялось довольно долго. Мужчины быстро двигались, огибая тихо струящиеся фонтаны, резные скамьи, кусты церганолии, приторно душистые розовые деревья, пылающие, словно пламя, всеми своими крупными распустившимися цветками. Все, кто наблюдал за схваткой, завороженно следовали за дерущимися, продираясь сквозь заросли сада, безжалостно вытаптывая редчайшие цветы и растения, выращенные здесь заботливой рукой.

– Послушай, ДозирЭ, я устал за тобой бегать, – сказал наконец Туртюф, остановившись и переводя дыхание. – Почему ты не хочешь сразиться честно, как и подобает биться благородному человеку?

– Что же нечестного в моей манере? – удивился белоплащный. – Если ты так быстро устал, зачем тогда вообще брался за кинжал? Ну, хочешь, передохни, выпей горячего настоя – я подожду…

От такой наглости у эжина перехватило дыхание. Он зарычал и бросился на противника. На этот раз ДозирЭ не стал отступать, а схватился с неприятелем в близком бою и некоторое время отбивал его достаточно хитроумные выпады. Потом молодой человек принялся кружить вокруг Туртюфа, постоянно меняя направление и нанося время от времени короткие и неожиданные уколы или режущие удары, которые торговцу пришлось отбивать, используя всю свою сноровку.