Текст книги "Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы"

Глава 48. Солнечный дворец

Солнечный дворец – обиталище иргамовских интолов – самое большое, самое величественное здание в Масилумусе. Сверкающий золотом и паладиумом, он возвышался на плоском холме Отшельника, что у Сердитых ворот. Дворец этот был воздвигнут мудрым и рачительным правителем – отцом Тхарихиба. Строили его более тридцати лет, и на него ушло так много камня, дерева и металла, что хватило бы на несколько городов. То было время процветания, время прибыльной бойкой торговли, время тучных урожаев, время крепкой дружбы с Авидронией… Чудесное, мирное время. Казна полнилась. Благодарные подданные не уставали превозносить имя своего щедрого повелителя, и интол благоденствующего народа решил, что пора избавиться от своего убогого жилища, располагавшегося на Могильной площади, прямо напротив казнильного места. Старинный родовой дворец, принадлежавший династии Тедоусов, давно пользовался сомнительной репутацией.

Тесный, невзрачный, он был полон жутких закоулков, по которым блуждали в забрызганных кровью доспехах страшные призраки невежественного прошлого.

А нынешняя сияющая обитель интола, окруженная изумрудными озерами и золотистыми садами, поражала и великолепием, и размерами. Дворец задумывали и строили признанные авидронские зодчие, и поэтому в его очертаниях угадывался тот великий образец, на который они, несомненно, равнялись. Люди сведущие, глядя на него, обязательно вспоминали Дворцовый Комплекс Инфекта в Грономфе. И всё же он получился самобытным, иргамовским, повторяющим форму головного убора высшей знати – форму остроконечной шапочки, расшитой золотом.

Когда солнце вставало над Масилумусом, новый дворец ослепительно сиял над городом, будто второе светило. Восхищенные жители его и прозвали «Солнечным», а впоследствии и сам интол повелел только так именовать свое любимое творение.

Впрочем, времена мира, изобилья и бесконечных праздников, казалось, ушли безвозвратно. В Солнечном дворце с некоторых пор обосновался бездеятельный, безвольный, черствый к нуждам подданных Тхарихиб, которому в народе дали прозвище Разоритель. В стране царили нищета и разруха, стал совершенно невыносимым произвол ненасытных наместников и безжалостных откупщиков податей, к тому же вот уже третий год шла тяжелейшая война. Теперь у горожан как-то язык не поворачивался называть дворец своего правителя так же, как раньше.

Как и предсказывал прозорливый Хавруш, прекрасно знающий своего бестолкового брата, «лучезарный» Тхарихиб в день сражения под Масилумусом не придумал ничего лучшего, как задать в Солнечном дворце роскошный пир. Впрочем, из завсегдатаев дворцовых трапез явились немногие: большинство убыли в свои партикулы или вступили в созванное Хаврушем ополчение, некоторые, опасаясь поражения, а значит, и скорой осады Масилумуса, тайком оставили город, укатив в свои дальние поместья или вообще покинув страну. Пришли только самые близкие Тхарихибу сановники, составляющие его постоянную свиту, и «искренние» друзья, из которых особенно выделялся Берсекус – бывший бродячий комедиант и свистун, а ныне Второй Пророк интола.

Когда-то Берсекуса привел во дворец сам Хавруш – Первый Пророк интола, случайно услышав его на улице и восхитившись удивительной заливистой трелью. Свистун не отличался красотой и статью, был низкого роста и имел отталкивающее, какое-то бесполое, лисье лицо, однако запросто подражал голосам всех птиц и к тому же обладал изворотливым умом и чувством юмора. Он достиг совершенства в искусстве раболепия и был необычайно распущен. Без него не обходилась ни одна оргия: он мог бесконечно пить и не пьянел, являлся изощренным выдумщиком всяческих непристойных развлечений и жестоким, не знающим пощады палачом. Тхарихиб искренне привязался к нему, всегда держал при себе и не уставал придумывать ему новые должности и жаловать титулы. Когда Хавруш опомнился и задумал избавиться от Берсекуса, было поздно: жалкий уличный свистун превратился в могущественного мужа, влиявшего на все сферы государственной деятельности, в особенности на те, где можно было поживиться. Единственное, чего добился Хавруш, это уберег от его алчности средства, отпущенные на военные нужды. Армию он считал своей вотчиной, к которой никого не подпускал.

Пир начался, когда солнце уже садилось. За громадным трапезным столом, вмещавшим несколько тысяч человек, сидело не более двухсот. Тхарихиб, слегка подслеповатый, внимательно разглядывал присутствующих. Иногда он наклонялся к Берсекусу, сидящему по правую руку от него, и что-то спрашивал то про одного, то про другого гостя. Второй Пророк во всеуслышанье, особо не заботясь о приличиях и часто пользуясь уличными выражениями, давал каждому краткую характеристику – все знали, что от мнения бывшего свистуна зависит не только твое будущее, но и сама жизнь. Однако сегодня Берсекус был благодушен и ограничивался главным образом насмешками и неприличными намеками, что воспринималось едва ли не как похвала. Только нескольких знатных иргамов он по-настоящему очернил, и злопамятный Тхарихиб поспешил запомнить их имена.

Трапезный стол ломился от редкостных яств, рекой лились изысканные вина; вышколенные слуги-рабы, словно заботливые пчелы, роились вокруг гостей. Били фонтаны, пылали факельницы, курились дорогие благовония. Музыканты, танцовщицы, силачи, акробаты, ряженые наперебой веселили и развлекали гостей. Однако многие приглашенные, конечно ничего не высказывая вслух, недоумевали: к чему такое неуместное транжирство, к чему вся эта неслыханная щедрость и роскошь в то время, когда страна оказалась на краю пропасти?! Быть может, Тхарихиб наконец окончательно повредился умом? Или он что-то знает? Может статься, уже получены сведения, что авидроны разбиты или отступили?

Взволнованные и тщательно скрывающие свои чувства сотрапезники интола ошибались: правитель еще не знал ничего определенного, был только голубь с посланием о том, что авидроны, не дожидаясь утра, первыми начали сражение.

Тхарихиб много ел и пил, заставляя других есть и пить еще больше, часто и невпопад шутил, вынуждая хмурых озабоченных гостей громко хохотать, и сам неестественно смеялся. Однако, когда слуги вынесли из залы первых двух гостей, оказавшихся наименее опытными в искусстве застолья, когда другие гости изрядно захмелели, Тхарихиб, опустошив уже немало кубков, раскрасневшийся, скинувший с себя часть одежд, в сдвинутой на затылок золоченой остроконечной шапочке, услышал случайно произнесенное имя своего брата и неожиданно для всех выплеснул наружу накопившуюся горечь.

– Это он всё затеял, братец мой ненаглядный! – кричал интол. – Это он погубил Иргаму, чтоб его сожрали гаронны! Если б не Хавруш, сейчас бы бражничали в Грономфе на пиру у Алеклии! А теперь что?! Позор и гибель! Не только моя! Вы все, бесполезные ленивые мерзавцы, сдохнете под обломками сожженного Масилумуса! О, если б отец знал, что так будет, он бы задушил этого выродка в колыбели!

Приближенные интола в страхе спрятали глаза, пригнулись. Даже Берсекус открыл от удивления рот. Тхарихиб до того разгорячился, что у него вздулись вены на лбу и на висках. Он в ярости швырнул в гостей свой серебряный жезл власти и продолжил свою гневную тираду с такой необыкновенной пылкостью, какой еще никогда не выказывал. Лишь чуть погодя он закашлялся, опомнился, устыдился своих слов и даже начал оправдываться, безжалостно кусая губы.

– Где эта лживая блудница Хидра? – спросил он чуть погодя. – Скажите ей, чтобы явилась сюда слушать Берсекуса!

Слуги убежали. Покои интольи Иргамы находились в другом конце Солнечного дворца, и добраться туда было не просто, однако ответ не заставил себя ждать. Хидра сообщала, что сын Тхарихиба и наследник всех его дел Нэтус болен, что у него лихорадка, что она находится в его покоях и не отойдет от него ни на шаг, пока юный интол не поправится.

– Ну, что ж поделаешь, – пожал плечами уже успокоившийся Тхарихиб и небрежно кивнул Берсекусу. Второй Пророк незамедлительно поднялся, наполнил до отказа грудь воздухом и громко и заливисто засвистел. Его трель была изумительна – чиста, глубока… Правитель наслаждался чарующими звуками грустной мелодии и даже прослезился.

Была уже поздняя ночь, когда Тхарихиб, Берсекус и два десятка особо приближенных сановников спустились в один из самых глубоких подвалов Солнечного дворца, который представлял собой нечто среднее между купальнями, темницей, трапезной залой и пыточной. Там их поджидали распорядители, рабы, палачи, танцовщицы, женщины из акелин, кулачные бойцы, уродцы, старухи – каждый в одежде, соответствующей его роли в предстоящем представлении. Многие из них были и вовсе раздеты или оставили на теле только украшения, совершенно не скрывающие того, что не принято выставлять напоказ. В узких клетках, сооруженных в дальних углах, в ужасающей тесноте томились красивые беловолосые девушки в голубых коротких туниках и хорошо сложенные юноши и с трепетом наблюдали за недвусмысленными приготовлениями.

Тхарихиб и его сопровождение опять уселись за трапезный стол. Слуги наполнили кубки жаркими напитками, и вскоре грубый мужской гогот наполнил гулкое пространство. Теперь ни интол, ни другие знатные мужчины не считали нужным сдерживаться: говорили грязно, приставали к танцовщицам, срывая с них плавы, избавлялись от собственной одежды.

Вскоре Берсекус, поощряемый Тхарихибом, вскочил на стол и под всеобщее ликование опустошил свой пузырь, забрызгав блюда и нескольких знатных вельмож. То был некий сигнал: иргамы повскакивали с мест и ринулись в рукопашную.

Постепенно в свалку, приказом, угрозой или силой, были втянуты все присутствующие, включая стражников, стоящих у дверей, танцовщиц, кулачных бойцов и даже уродцев. В бассейне, заполненном горячей водой, теперь барахтались десятки перепутанных тел. В клубах поднимающегося пара мелькали перекошенные страстью одутловатые лица иргамовских мужей, их рыхлые стареющие чресла, обнаженные тела женщин, отвратительные в своей наготе туловища уродцев и старух.

Тхарихиб некоторое время не без удовольствия наблюдал за этим безумством, а потом выбрал из клетки самую красивую юную девушку, подвел ее к трапезному столу, бросил на него и разорвал в клочья тунику на ее теле. Девушка находилась в полуобморочном состоянии и почти не сопротивлялась, однако интол, после нескольких несостоятельных попыток, быстро к ней охладел и беспомощно оглянулся. Берсекус уже успел насладиться податливой танцовщицей и светловолосым, трясущимся от страха юношей, почти мальчиком. Однако не зря Тхарихиб называл его «неутомимым плугарем» – владельцем «необыкновенного плуга, способного вспахать любое поле». Знающий о пристрастиях своего повелителя всё и видя, что ему нужна помощь, Второй Пророк немедля подскочил к правителю и крепко ухватил его сзади за бедра… Через некоторое время насытившегося Берсекуса сменил рослый кулачный боец, потом могучий стражник, а после него наместник обширных иргамовских территорий, и вскоре Тхарихиб ожил и вновь распростерся над выбранной им обливающейся слезами хрупкой девушкой…

Настало утро, его сменил день, но разбушевавшиеся распутники, казалось, не замечали течения времени. Они то погружались в пучину низменных страстей, то забывались сном, то пили и ели, то опять, стремясь ублажить свою плоть, изобретали всё более и более извращенные наслаждения.

Пролилась первая кровь. Вид ее на некоторое время взбудоражил шатающихся опустошенных мужей. В ход пошли кинжалы и приспособления для пыток. Истошные вопли терзаемых окончательно вернули участников оргии к жизни и наполнили их сердца животной яростью. Помимо нескольких девушек и юношей, они замучили и убили двух воинов, музыканта и танцовщицу.

В самый разгар оргии доверенный слуга принес Тхарихибу срочное голубиное послание. Он медленно прочитал его, шевеля губами, потом швырнул онис на пол и как-то сразу ослаб, тревожно всхлипнул и тяжело оперся о стол. Соратники подняли и развернули свиток. В нем говорилось о том, что иргамовские войска потерпели в сражении с Алеклией сокрушительное поражение и их остатки спешно отступают к Масилумусу.

Верный Берсекус заставил Тхарихиба испить полный кубок хиосского нектара. Интол послушно влил в себя бесценный напиток, потом зарычал, срываясь на визг, выхватил чей-то кинжал и перерезал горло слуге, принесшему дурную весть. Сделал он это неумело и неловко, с ног до головы забрызгался кровью и залил всё вокруг. Однако этого ему показалось мало. Он огляделся и воткнул кинжал в грудь раба-виночерпия.

– Уйми его, Берсекус! – воскликнул отскочивший в сторону наместник. – Ты один имеешь над ним власть, тебя он послушает!

Второй Пророк с сомнением посмотрел на обезумевшего интола. Тот, ослепленный внезапной вспышкой бешенства, затравленно оглядывался по сторонам.

– Вы все сдохнете под обломками сожженного Масилумуса! – наконец горько выдавил Тхарихиб, и его рука с кинжалом безвольно повисла.

– Остановись, Лучезарный, еще не всё потеряно! – отеческим тоном произнес Берсекус.

Притянув к себе Тхарихиба, он обнял его, и тот истерично зарыдал, уткнувшись лицом в его плечо. Эта идиллическая сцена успокоила и даже растрогала напуганных сановников. Вдруг лицо Берсекуса исказила судорога. Он вскрикнул, и в горле у него заклокотало.

– О, Дева, за что? Я был тебе верен! – удивленно прошептал он и медленно сполз вниз по рукам Тхарихиба. Из живота бывшего свистуна торчала рукоять кинжала. Все оцепенели.

Почти тут же Тхарихиб, увидев, что наделал, опомнился, ноги его подкосились, и он рухнул на тело Берсекуса. Бесконечно долго он покрывал поцелуями застывшее, милое его сердцу лицо. Интол никого и никогда так не любил, как этого маленького чудотворца. То был самый желанный его возлюбленный, лучший его советник, мелодии, рассказчик, предсказатель. Тхарихиб поначалу хотел и себя убить, чтобы скорее присоединиться к Берсекусу на звездной дороге…

О гибели Второго Пророка забыли довольно быстро. Тело зацепили крюками и утащили с глаз долой, оргия продолжилась, и Тхарихиб после доброй взбучки, заданной ему наместником, принял в ней самое деятельное участие…

Прошло несколько дней. В Солнечном дворце, в той части, где обитал Хавруш, стояла непривычная тишина. Не было видно ни стражи, ни суетливых слуг, ни прочей говорливой челяди. В сумрачных галереях, соединявших покои, едва теплился огонь в факельницах: некому было подлить масла; только несколько жирных мух, нарушая тишину, бились о стены, и за ними гонялся мальчик-раб с мухобойкой на длинном бамбуковом древке.

В портофине – просторной зале, отделанной зеленым мрамором и зеленовато-голубым звездным камнем, понуро стоял на своих тонких скрюченных ножках Хавруш – весь какой-то раздутый, бесформенный, с вывалившимся наружу необъятным животом, с огромной уродливой головой.

Хавруш вернулся в Масилумус всего лишь день назад. Оставив поле сражения, он, в окружении большого отряда телохранителей, поспешил в столицу. Его преследовали по пятам, он это чувствовал, хотя по пути не встретил ни одного авидрона. Не успели городские ворота закрыться за ним, как из ближнего леса, где сидел в засаде последний заградительный иргамовский отряд, донесся шум боя. Это значило, что передовые группы воинов Инфекта были уже под стенами Масилумуса.

Явившись в Солнечный дворец, Хавруш первым делом вызвал двух военачальников. Одному – предводителю крупного отряда средневооруженных всадников, он приказал атаковать авангардные партикулы авидронов и тем самым обеспечить отступление иргамовской армии, другому – поручил всё приготовить к осаде города и набрать новое ополчение из числа жителей столицы и рабов, которым следовало обещать свободу.

Вскоре с места сражения пришло последнее сообщение, написанное ближе к вечеру, то есть спустя ночь и день после начала битвы. На голубином послании – кусочке тонкого полупрозрачного ониса, остались следы крови, строчки были выведены старательной, но дрожащей рукой. Как и ожидал Хавруш, его великолепный стопятидесятитысячный монолит окружили со всех сторон и часть воинов уничтожили, часть пленили. Отряды иргамовских союзников, видя, что чаша весов склоняется в пользу партикул Алеклии, бросились бежать, оставив незащищенными важные участки. Не помогли и валилы – четыре тысячи прекрасных механизмов, которые обошлись Фатахилле и Берктолю в целое состояние и на которые Хавруш надеялся более всего. Все они после долгого упорного боя были сожжены. Чуть позже захватили иргамовский лагерь. Таким образом, Хавруш потерял всю свою армию и все механизмы. Годы упорных трудов, полмиллиона человеческих жизней, миллионы берктолей – всё превратилось в прах всего лишь за один день. Всё кончено! О, Дева, ты предала свой народ!

Впрочем, нескольким иргамовским партикулам удалось отступить. Весь следующий день в Масилумус прорывались разрозненные отряды конников, а позже стали подходить многочисленные пешие группы. И в сердце Хавруша вспыхнула надежда – возможно, еще не всё потеряно.

Вместе с отступающими явился Твеордан. Как и в сражении под Кадишем, ему не только удалось спастись самому, но и вывести из боя живыми и невредимыми наиболее подготовленную часть подчиненных ему отрядов – свои старые партикулы, которые называли «твеордановскими». Тхарихиб души не чаял в Твеордане, нежно величая его «мой полководец», Хавруш же видел в нем опасного соперника и много раз пытался его уничтожить. Однажды подвернулся превосходный повод: Твеордан отпустил пленных авидронов, опасных лазутчиков, тех самых, которые побили всех капроносов на Арене города Тедоуса. И Тхарихиб почти уже поддался уговорам, уже собирался подписать смертный приговор полководцу, но тут в дело вмешалась эта лисья морда, этот скользкий Берсекус, и всё сорвалось.

Однако теперь, после бурной оргии, Тхарихиб отдыхает, Берсекус мертв – единственная радость за всё это время! – народ гудит на площадях, требует от Верховного военачальника объяснений: как могло так случиться, что полумиллионного иргамовского войска больше не существует, кто в этом виноват? А в заветном жезле, который спрятан на теле, находятся несколько подписанных Тхарихибом по глупости свитков – смертных приговоров, с пустыми строчками там, где должны стоять имена приговоренных. Можно вписать любое имя, например Твеордана, и добиться немедленного исполнения воли «лучезарного» правителя…

Пользуясь моментом, Верховный военачальник обвинил Твеордана в измене и приказал немедленно предать его смерти именем Тхарихиба. Военачальника схватили и поволокли на Могильную площадь, где последнее время каждый день кого-нибудь казнили. За него пытались заступиться некоторые циниты из «твеордановских партикул», и даже произошло небольшое побоище, но народ в массе своей поверил обвинениям, так что легендарный Твеордан был сожжен под неистовый вой толпы, проклинающей последними словами своего недавнего кумира.

«Вот она, народная любовь! – разочарованно думал Хавруш, когда ему рассказывали о том, что творилось на Могильной площади. – Еще вчера эти лавочники и мастеровые боготворили Твеордана, а сегодня с упоением втаптывают в грязь его прах. Жалкие червяки, не способные на преданность. Когда-нибудь, – вдруг пришло на ум Хаврушу, – то же самое может случиться и со мной»…

После всего этого Хавруш решил выспаться, ведь он не отдыхал уже несколько дней. Однако спал он недолго, и сон его был тревожен. Поднявшись, Верховный военачальник поспешил в портофин: нужно было готовиться к осаде, и теперь стоял посреди залы с заложенными за спину руками, не в силах сосредоточиться на работе. На его глаза навернулись слезы – впервые в жизни ему было одиноко и страшно, впервые в жизни он чувствовал жалость к самому себе.

Он боролся с желанием всё бросить и бежать, спрятаться где-нибудь в Эйпросе. Средств у него достаточно, чтобы беззаботно провести остаток жизни на берегу Бесконечного океана в собственном хорошо охраняемом дворце-крепости. Но, подумав об этом, Хавруш вспомнил об Алеклии, а потом о Фатахилле. И тот и другой, если захотят, найдут его, где бы он ни находился. И потом, разве всё кончено? Алеклии предстоит осада Масилумуса. Город укреплен не хуже Кадиша, запасы еды огромны, а защитников у него не менее четверти миллиона человек. Осада затянется на годы. Фатахилла же хоть и обманул его, позволив авидронам надругаться над Иргамой, но рано или поздно двинется в поход. А еще маллы, которые, без сомненья, принесут Грономфе массу неприятностей: он уже послал голубя Бредерою. Может быть, еще повезет?

Тут Хавруш подумал почему-то о своем несчастном брате, и ему вдруг стало не по себе. Он даже почувствовал некоторые угрызения совести. Ведь это он, Хавруш, пытаясь отвлечь Тхарихиба от государственных дел, все эти годы взращивал в нем пороки: потакал его безделью, поощрял частые пышные празднества и пиршества, закупал по всему континенту редкостные вина, поставлял для оргий красивейших девушек и мальчиков. Впрочем, Хавруш, всю жизнь ненавидевший своего старшего брата, быстро избавился от чувства вины. Тхарихиб сам во всем виноват: именно он после падения Кадиша не стал договариваться с Инфектом Авидронии, когда тот возжелал мира. Да, условия авидронов показались тогда чрезмерными, но, если сейчас речь зайдет о примирении, они будут и вовсе ужасными. Конечно, в том случае, если договор вообще возможен…

Так, блуждая в лабиринтах своих скорбных раздумий, Хавруш незаметно вернулся к мысли о спокойной жизни на берегу океана и вдруг с тревогой вспомнил о золотой статуе Девы, заботу о которой поручил молодому Либерию Дэвастасу. Десятимеровая статуя богини была для всех иргамов не только высшим божественным символом, священной реликвией, но и великой ценностью, принадлежащей иргамовским интолам. Однако только два человека, два великих потомка династии Тедоусов – Хавруш и Тхарихиб – знали, какие несметные сокровища спрятаны в чреве статуи.

Хавруш всегда имел достаточно соглядатаев и знал, что Дэвастас уже появился со своими людьми в Масилумусе, а некоторое время назад его видели в Солнечном дворце, в той части, где располагаются покои жены Тхарихиба. Хавруш позвал своего старого слугу-раба Оуса и приказал ему немедленно сходить за либерием. Немой раб бесстрастно кивнул и вышел.

Покои интольи Хидры были прекрасны – просторные, светлые, радостные. Посреди, на возвышении, будто трон, находилось ложе из черного бутона, на котором нежилась, утопая в складках тончайших материй, молодая обнаженная женщина.

Широкие арочные проходы выводили из покоев на открытую галерею. На ней, у самого парапета, стоял в одном набедреннике белокурый мужчина. Он смотрел на распростершийся перед ним огромный город.

– Дэвастас! – услышал он ласковый, но настойчивый женский голос.

Мужчина оглянулся и вернулся в покои. Он возлег на ложе и мягко обнял смуглую красавицу, которая, несмотря на развитые формы, в сравнении с ним, мускулистым статным великаном, казалась хрупким ребенком.

– Ты, Хидра, – мой сладчайший нектар, моя черноволосая повелительница, моя богиня! Ты заставляешь мое сердце биться так сильно, как оно не бьется даже в бою, – шептал великан, касаясь губами руки, плеча, щеки женщины. – Твоя кожа нежнее шелка. Мне кажется, что я никогда не смогу тобою насытиться. Моя единственная мечта – быть с тобою до смерти. О, я бы отдал все, чтобы она исполнилась!

– Так осуществи ее! – с улыбкой отвечала интолья, словно купаясь с наслаждением в льющихся нескончаемым потоком поцелуях. Исполин, распростершийся над ее телом, напоминал ей грозного льва, которого однажды поймали и после долгих трудов приручили. – Я знаю: ты можешь все. Неужели для тебя преграда мой женоподобный муж – такой же несостоятельный в управлении государством, как и в любовных ласках?

– Нисколько! Если понадобится, я его убью, – запальчиво отвечал Дэвастас. – Только скажи!

– Тише, мой возлюбленный, – Хидра дотронулась пальчиком до губ воина. – В этом дворце и стены имеют уши. Убивать его нет никакого смысла, ведь он настолько глуп, что живой принесет нам намного больше пользы, чем мертвый. Значительно опаснее Тхарихиба Хавруш. Мне кажется, что он знает о нас все.

– Я и его убью! – горячился Дэвастас, с трудом оторвавшись от притягательной родинки на шее Хидры. – Этот вонючий боров, этот бездарный военачальник, эта волосатая обезьяна давно стоит у меня на пути. Это он затеял всю эту бесполезную войну, проиграл все битвы. Теперь враг у стен Масилумуса. Только намекни, моя богиня, и я разорву его на куски и брошу их своим голодным боевым псам!

Молодой военачальник даже не догадывался, насколько интолья ненавидела Хавруша и как сладостны для нее были его слова.

– Ах, мой дерзкий голубоглазый воитель, – воскликнула Хидра, запустив пальцы в его густые золотистые кудри, – сегодня ты заслужил награду! Вот, возьми…

И с этими словами она скользнула рукой под подушки и вытянула на свет свиток синего цвета с печатью Тхарихиба.

– Что это? – удивился Дэвастас, нетерпеливо развертывая онис.

В нем говорилось, что либерий Дэвастас, один из храбрейших воинов Иргамы, повышен в звании и переподчинен самому интолу. Кроме этого ему даровались новые титулы и огромные привилегии.

– О! – вскричал великан и стал неистово покрывать поцелуями тело интольи. – Верь мне, Хидра, я навечно твой самый преданный раб! И как это тебе удалось?

– Очень просто. Как и в прошлый раз, я пришла к Тхарихибу и сказала, чтобы он это заверил. Он прочитал и молча приложил свою печать. Вот и всё. Правда, я не уверена, стоит ли сему радоваться. Много ли значат сейчас в нашей стране звания и титулы? Скоро авидроны возьмут Масилумус в осаду, и все мы умрем с голода или попадем в плен.

– Тебе, по крайней мере, ничего не грозит, – клятвенно заверил Дэвастас. – Поверь мне, когда настанет время, я выкраду тебя из Солнечного дворца, и мы вместе бежим из страны. Я знаю один сказочный остров недалеко от Стилия, я куплю его вместе со всеми жителями – забавными трудолюбивыми островитянами, мы объявим себя интолом и интольей, возведем чудесный дворец, множество храмов и будем править там, наслаждаясь праздностью и утопая в роскоши.

Хидра мечтательно закатила глаза. Как бы хотелось ей не видеть более стен этого опостылевшего дворца, своего слабоумного мужа, двуличного Хавруша, которого она ненавидит и который, несомненно, ненавидит ее. И бесконечно долго предаваться любви с этим красивым, невероятно сильным исполином.

– А как же мой сын, Нэтус? – спросила чуть погодя Хидра.

– Мы возьмем его с собой, – не задумываясь, отвечал Дэвастас.

– Но ведь он – наследник Тхарихиба. Иргама не может остаться без интола.

– Иргамы больше не существует. Тхарихиб и Хавруш уничтожили ее. Скудость и унижение – вот будущее покоренного народа. А править им будут жестокие и ненасытные грономфские наместники.

Интолья задумалась.

– Где же мы возьмем столько золота, чтобы осуществить твои планы? – наконец спросила она. – Моих драгоценностей едва ли хватит, чтобы только добраться до этого славного острова.

– Не печалься, любимая, я кое-что придумал. Доверься мне. Возможно, вскоре я стану несметно богат…

Тут послышался шум легких быстрых шагов и шуршание тканей, и в покои, потупив глаза, вошла рабыня. Это была самая преданная жене Тхарихиба служанка, которую во дворце назвали «тенью интольи». Увидев ее, Хидра поняла, что случилось что-то скверное: слишком внезапным было ее вторжение, слишком встревоженным ее лицо.

– Там… Там пришел этот странный немой – слуга Хавруша, – взволнованно произнесла служанка. – Я не сразу поняла, чего он хочет, но потом по знакам догадалась, что его хозяин требует к себе Дэвастаса.

– И что ты ему ответила? – настороженно спросила Хидра, и ее красивые глаза сузились.

– Я ответила, что не знаю, о чем идет речь, и чтобы он уходил.

– А он?

– Он ушел.

– Хорошо, иди, ты поступила правильно.

Рабыня поклонилась и, по-прежнему не поднимая глаз, вышла.

Дэвастас в последний раз поцеловал возлюбленную и поднялся.

– Куда ты? Если ты сейчас пойдешь к нему – ты нас выдашь! – Хидра схватила воина за руку. – Останься!

– Я думаю, он и так всё знает, иначе это безносое страшилище сюда бы не явилось. Пойду к нему, и будь что будет. Что он мне теперь сделает, ведь у меня есть это! – И Дэвастас потряс врученным ему свитком.

Хидра ничего не ответила (действительно, будь что будет); молча и не без удовольствия она наблюдала, как ее гордый великан облачается в одежды. Еще с тех пор, когда она была жрицей в храме Девы, она страдала от постоянного неодолимого желания, млела перед такими мужчинами, высокими и сильными, в особенности если они обладали грубыми звериными повадками. И теперь, несмотря на множество атак, предпринятых сегодня этим неутомимым силачом, она продолжала испытывать к нему сильнейшее влечение. Как жалко, что он должен уйти!

Хавруш смог наконец сосредоточиться на работе и вскоре отдал десятки новых распоряжений, касающихся подготовки к предстоящей защите города. Главное, что Верховный военачальник поспешил сделать, – это избавился от «лишнего» населения: женщин, стариков, детей, калек, то есть всех тех, кто каждый день будет хотеть есть, но при этом вряд ли чем-нибудь пригодится осажденной столице. Особенную озабоченность у него вызвали рабы, которых в густонаселенном Масилумусе было не менее трехсот тысяч. С одной стороны, в случае осады, рабы могли воспользоваться ситуацией и поднять бунт, но с другой – долговременная оборона города предполагает ежедневные работы по восстановлению разрушенных укреплений и постоянное пополнение рядов защитников. Кроме того, масилумусские рабы сами по себе представляли большую ценность и при определенной ситуации могли стать весомой частью какой-либо платы или откупа. Внимательно всё взвесив, Хавруш издал указ с требованием к большинству горожан немедленно покинуть столицу. Стражам, охранявшим многочисленные городские ворота, он передал распоряжение не выпускать из столицы рабов, а также ни под каким предлогом не дозволять, чтобы люди вывозили из города принадлежащие им ценности.

Наконец явился Дэвастас – всё такой же цветущий, дерзкий, по-прежнему пышущий нерастраченной силой, будто и не был участником недавнего кровопролитного сражения. Верховный военачальник сразу подметил на его лице ядовитую ухмылку. Это было нечто новое. Раньше он себе такого не позволял.

– Где Слепая Дева? – строго справился Хавруш.

– Как ты и распорядился, спрятал в надежном месте, – отвечал Дэвастас.

– Тебе надлежит срочным образом доставить ее в крепость Мигрелиш и передать начальнику гарнизона. Там она будет в полной безопасности. Вот тебе предписание.