Текст книги "Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы"

Вернувшись во дворец, Алеклия отказался от вечери и удалился в залу Голубых Вод. То великолепное настроение, в котором он находился, осматривая новый торговый форум, было изрядно подпорчено грубым, непростительным поступком Неоридана.

Неоридан Авидронский и раньше славился своим непочтительным, даже вызывающим поведением по отношению не только к дворцовой знати, но и к самому Инфекту. Лишь ему одному, как величайшему творцу современности и близкому другу Алеклии, позволялось быть фамильярным и даже дерзким с сильными мира сего. Ему всё прощалось. Выдающемуся художнику и скульптору писали интолы богатейших стран, предлагая сколько угодно золота, к нему приезжали посланцы свободных городов и лично наведывались самые влиятельные вожди. Всё это внимание, лесть, поклонение… Немудрено, что Неоридан со временем перестал здраво оценивать реальность.

Сам правитель всегда с улыбкой сносил заносчивость мастера; но сегодня Неоридан перешел все границы.

Это уж слишком. Скоро надо мной будут смеяться. Пора положить этому конец!

Алеклия с досады грубо оттолкнул неотвязчивую касандру, которая вот уже некоторое время терлась об его ногу, выпрашивая еду, и жирная птица, забавно переваливаясь с лапы на лапу, поспешила укрыться в густых зарослях камелии.

Правитель, о чем-то размышляя, уселся за свой знаменитый совещательный стол, вырезанный из цельного куска драконова дерева. Ему на глаза попалась Священная книга, которая еще совсем недавно хранилась в Берктоле в Совете Шераса и была обменена на другую, ранее принадлежавшую Авидронии. Инфект притянул ее к себе и со скучающим видом перелистнул несколько страниц, рассматривая старинные гравюры. Тут вдруг он заметил краешек листа, выглядывающего из-за толстой кожаной подкладки. Алеклия осторожно потянул его и вытащил на свет аккуратно сложенный свиток. Развернув его, он обнаружил множество непонятных знаков, которые от края до края покрывали пожелтевший онис. «Тайнопись», – догадался Инфект: примерно такими же зашифрованными посланиями обменивался и он со своими полководцами, находящимися в дальнем походе, а также с интолами и инфектами дружественных стран. Похожие письма, чаще всего голубиные, в большом количестве приходили со всех частей материка от агентов Вишневых плащей.

В такой ситуации следовало бы позвать советников, весьма опытных в подобных делах, чтобы они попробовали подобрать ключ к шифру. Но разыгравшееся любопытство оказалось сильней здравого смысла, и Алеклия попытался во всем разобраться сам, ибо умел читать несколько видов тайнописи. Впрочем, его постигла неудача, и он разочарованно прикусил губу.

Правитель оглянулся, рассчитывая увидеть где-нибудь позади себя Партифика – Вечного Хранителя Реки, и не ошибся. Старик стоял в нескольких шагах за его спиной, чуть наклонившись, готовый тут же выполнить любое приказание. Алеклия собирался было к нему обратиться, но тут его осенило: «Постой! Если есть тайнопись, то где-то рядом должен быть и ключ к шифру», – по крайней мере, так его когда-то учили в Главной Эврисалле для партикулисов и либериев.

Инфект вновь взял Священную книгу и внимательно ее осмотрел. Перевернул, тщательно потряс. Наконец он засунул руку под подкладку и вдруг с радостью обнаружил небольшую глиняную дощечку. Вот и разгадка!

То был совсем простой шифр, основанный на берктольском языке. Легко разобравшись в нем, Алеклия попробовал прочитать загадочное письмо. При помощи волшебной глиняной дощечки таинственные знаки быстро приобретали смысл. Он держал в руках секретное послание Фатахиллы, адресованное Сафир Глаззу. «Какая неслыханная удача! – подумал Инфект. – Исчерпывающее доказательство того, что Главный Юзоф самым бесстыжим образом предал Берктольский союз! Ах, как бы мне помогло это письмо, будь оно в моих руках тогда, в Берктоле, во время Большого берктольского заседания. Не сносить бы тогда Сафир Глаззу головы!»

Однако радость быстро сменилась тяжелым унынием. Чем дальше он читал, тем больше расстраивался. Иногда его охватывал такой страх, что он, боясь, что это кто-то увидит, даже прикрывал лицо рукой. Перед ним вдруг обнажился целый мир коварства, измены, всеобщего заговора, распространившийся, словно мор, по всему континенту.

Алеклия так разволновался, что, не прочитав и половины ониса, сбился, бросил и с удвоенным вниманием принялся читать послание с самого начала:

«Я, Фатахилла, пишу тебе, брат мой искренний.

Не волнуйся, доверяй мне. Я, Громоподобный, Интол всех интолов, всё помню и обо всех забочусь. Как Хомея распорядилась, так и будет. И ты знаешь, чего она хочет. Ты станешь интолом Берктоля, к этому присоединим Плазерию, Сердес и Сердессию, Тоир, Корфу, обе Яриады и бессчетное множество мелких стран. А ко всему этому добавим все полисы по берегам Яриадского моря и все племенные владения в обозначенных землях. Ты будешь вершить судьбы всех этих народов.

Захочешь – казнишь, пожелаешь – милуешь. А может быть, обратишь всех в рабство – на всё только твоя воля.

Что же касается Авидронии, о которой ты всё время спрашиваешь, – не беспокойся. Все ее города и поселения будут стерты с лица земли. Там, где сейчас находится Грономфа, флатоны будут пасти свои несметные стада, ибо не растет трава сочнее и выше, чем на пепелище. Все же сокровища коротковолосых, которые принесут к моим ногам, я возьму себе, а третью часть раздам своим верным наместникам. И начну с тебя. Самих же авидронов мы не будем брать в плен и угонять в рабство. Они слишком прожорливы для пленников и слишком ленивы для рабов. Все, кому удастся выжить после битв с нашими мужественными воинами, будут потоплены в Анконе. Мои опыты уже неоднократно доказали, что потопление – самый милосердный и быстрый способ умерщвления больших толп.

Однако, мой мудрый и дальновидный советник, дела еще не все сделаны, чтобы начать великий поход флатонов. Поэтому наберись терпения – скоро придет черед возмездия. Пока копи ненависть, как это делаю я и мои воины, а ожидание твое скрасят двадцать тысяч берктолей, которые ты немедленно получишь тем же способом, что и раньше.

Время, которое осталось до вторжения флатонов на континент, не трать даром. Продолжай убеждать Юзофов, их правителей, все народы, что нет миролюбивее людей, чем флатоны, и что главное зло – авидроны. Постарайся сделать представителя Алеклии молчальником, чтобы он не смог нанести нам вреда своими речами. Авидронскую же армию, которая входит в состав союзнических войск, отошли как можно дальше, например в Бантику, чтобы она не смогла прийти Грономфе на помощь, когда понадобится. Помни и о том, что, когда всё начнется, партикулы Берктоля должны бездействовать, оставаясь в своих лагерях. Убеди Великих Юзофов в том, что сражения между флатонами и авидронами – личное дело этих народов и вмешиваться ни к чему. Ведь Авидрония не советовалась с Берктолем, вторгаясь в Иргаму!

Посылаю тебе список моих друзей – правителей многих стран, состоящих в Берктольском союзе, на послов которых ты можешь всецело положиться. Говори им, что делать, объясни, как следует голосовать в Совете, все твои указания будут ими выполнены с превеликой радостью. Кто из них не подчинится воле твоей – сообщи мне его имя. Сообщи мне также имена остальных, кто противится твоим мудрым решениям и поддерживает Авидронию в ее похотливых устремлениях…»

Инфект остановился и вытер пот, который обильно выступил на его лбу и висках. Немного придя в себя, он продолжил чтение. Впрочем, остаток ониса до самого конца, не считая короткой приписки, был заполнен длинным перечнем стран и полисов – Иргама, Лидионеза, Штрихсванды, Бионрида, Лима, Галермо, Пизары… а также нескончаемым списком имен известных континентальных правителей и вождей. Многих из них Алеклия числил своими преданными друзьями, всячески им помогал и в случае надобности рассчитывал на ответную поддержку. «Измена, ужасная измена!» – подумал он в отчаянии.

Какое-то время Инфект провел в напряженных раздумьях: расхаживал вокруг совещательного стола, заложив руки за спину, и то и дело поглядывал на карту материка. Это была великолепная мозаика работы Неоридана, выложенная на полу.

Конечно, хорошо, что Яриады Правой и Медиордесс в этом списке нет. Да и с Бионридой всё понятно – тогда, в Бионе, он с Атревидом Послушным, в общем-то, обо всем договорился. Так что и с этой стороны опастности вроде не предвидится. И с Лимой уже разобрались. Лимские пираты теперь не скоро подымут голову. Иргама почти на коленях – самый сильный, самый коварный враг. Пусть даже Тхарихиб с Хаврушем и связаны с Фатахиллой. Что из этого?.. Даже рискованная авантюра в Лидионезе, похоже, окончится небывалым успехом. Лидионеза, несмотря на всю свою государственную мощь и безграничные человеческие ресурсы, проиграла вот уже три сражения, так и не найдя ничего, что можно противопоставить всего лишь шестидесятитысячной авидронской армии.

Однако парадокс заключается в том, что на самом деле врагов, в особенности тайных, в десятки раз больше и от каждого из них в любой день можно ожидать измены. Ведь именно этим письмом Фатахиллы можно объяснить полный провал Авидронии на Большом берктольском заседании. А Галермо с Пизарами во время недавнего морского похода? А эта странная перемена в поведении коловатов, эта внезапная агрессивность гагалузов, эта удивительная несговорчивость маллов? А нападение мандрагулов у Белой пустыни? Уж не Громоподобный ли их подкупил?

Проклятые лицемеры, подлые гиены!..

Рассуждая таким образом, Инфект Авидронии даже не догадывался, насколько был прав. Например, он не знал, что мандрагулы от самого Берктоля следили за передвижениями Белой либеры, выбирая удобное место для нападения, ибо взялись за сто пятьдесят тысяч берктолей убить Инфекта. Фатахилла давно об этом мечтал, думая не только о мести: он рассчитывал на то, что без правителя Авидрония будет некоторое время находиться в растерянности и не сможет в полной мере противодействовать стремительному вторжению.

Алеклии до последнего хотелось думать, что он заблуждается, что преувеличивает – ведь у страха глаза велики, но роковое письмо лежало перед ним и являлось неопровержимым доказательством существования всеконтинентального заговора.

Трусливые глупцы! Они не понимают, что сначала Фатахилла обрушится на Авидронию, но потом дойдет очередь и до них самих!

Если всё это так, рассуждал Инфект, то военная стратегия, на которую он полагался в борьбе с флатонами, никуда не годится. Думая, что создал на подходах к Авидронии могучее оборонительное кольцо, состоящее из дружественных земель, он, получается, имеет вокруг одних лишь врагов. Какой, к примеру, смысл полагаться на Великую Подкову, если у нее в тылу маллы – по утверждению Фатахиллы, его близкие союзники. Что же касается Совета Шераса, Сафир Глазза – то он, скорее всего, последует указаниям Фатахиллы, и, когда всё начнется, партикулы Союза на помощь не придут…

В связи с открывшимися обстоятельствами Алеклия сделал несколько срочных распоряжений, издал три или четыре новых указа и продиктовал не меньше десятка посланий. Не успел он закончить, как ему принесли подробный отчет о неудавшейся попытке люцеи «восьмой раковины» Андэль бежать из Дворца Любви. При этом основным обвиняемым считался айм Белой либеры ДозирЭ, который не только организовал шайку сообщников, но и нанял целый корабль, позаботившись также об опытной команде. Едва прочитав первые слова: «Андэль» и «бегство», – Инфект сразу предположил, что далее встретит слово «ДозирЭ», и не ошибся – каждая последующая строчка длинного свитка неизменно включала в себя это звучное, словно заколдованное, имя. ДозирЭ, ДозирЭ, ДозирЭ… Даже странно, как один человек способен за один день совершить столько преступных деяний?

Алеклия с чувством горькой обиды прочел отчет до конца, и скорбный осадок долго еще бередил его душу.

Что сегодня за день такой? Может быть, разгневанные Гномы решили наконец восстановить справедливость и растоптать бога-самозванца?…

…Кругом одно предательство! Даже в собственном дворце! Разве я заслужил такое отношение? Ну, ладно ДозирЭ – в конце концов, я отнял у него его возлюбленную, хотя всё произошло совершенно случайно, – да и разве я не имею на это права, ведь она люцея, и, в конце концов, кто такой он и кто я! Но Андэль, как она могла? Я не знаю, что такое любовь – все о ней говорят, но никто толком не представляет, что это такое, даже Провтавтх, хотя и написал свои «Семь колодцев»… Но то, что я к ней испытывал – такое грустное, восхитительное, щемящее чувство, – может быть, и есть подлинная любовь? Я посвящал ей победы, устраивал для нее роскошные празднества, я носил ее на руках, ласкал, словно ребенка, я заказывал для нее самые изумительные драгоценности, на какие только хватало моего воображения. И вот благодарность!..

…Может быть, белиты и правы, когда говорят, что я слишком мягок, чрезмерно добр? Если б это было не так, разве мог бы себе позволить какой-то неряшливый живописец оскорблять меня на глазах у всей Грономфы, какой-то сопливый юнец средь бела дня красть мою возлюбленную? Конечно, нет! То же самое и в политике. Пока не покажешь зубы, не обнажишь меч – будут обманывать, предавать, плести заговоры. А долгие миролюбивые увещевания воспринимаются всеми лишь как признак слабости.

Жестокость! Жестокость – вот самое живительное средство от подобных заблуждений! Только при помощи этого чудотворного снадобья можно спасти Авидронию от гибели, а себя – от бесчестия!

Алеклия резко обернулся к Партифику и зло потребовал:

– ДозирЭ ко мне!

Вечный Хранитель лишь приложил ко лбу руку, показывая, что немедленно займется этим поручением, и удалился. Инфект недоуменно посмотрел ему вслед. За все годы своего правления Алеклия так и не смог понять, как он это делает? Вот сейчас: откуда он знает, что случилось, кто такой ДозирЭ и где он в данный момент находится?..

В Круглом Доме случился переполох. За одним из обвиняемых, которого уже долго «допрашивали» в «зале Мужества», прислали внушительный конвой из полуаймы воинов Белой либеры. Требование сопровождалось свитками с печатями самого Инфекта. Пока беднягу приводили в чувство, останавливали кровь, сочившуюся из многих ран, одевали, воспользовавшись тем, что попалось под руку, во дворе Круглого Дома появился новый, еще более грозный отряд. Дело затевалось нешуточное. Никто не мог сказать ничего вразумительного. Несмотря на близившуюся ночь, появились перепуганные военачальники Вишневой армии. Выяснилось, что беднягу, о котором шла речь, изуверски пытали, использовав при этом самое грозное оружие Круглого Дома – «колесо правды».

Все тряслись от страха. Сюркуф горячо оправдывался, обвиняя схваченного им сегодня сотника ДозирЭ в самых страшных преступлениях, и советовал ни в коем случае не выпускать опасного разбойника из Круглого Дома, но его никто не хотел слушать.

Наконец обвиняемого с облегчением передали посланцам Дворцового Комплекса. Только тогда все вздохнули. Вскоре после этого Сюркуфа схватили и бросили под замок. На всякий случай. Несколько позже к нему добавили писаря Белмодоса и всех служителей «залы Мужества», которые участвовали в сегодняшнем допросе.

ДозирЭ не совсем понимал, что с ним происходит. После «колеса правды» и циничных откровений Сюркуфа он находился словно в забытьи, а время от времени вообще терял сознание. Глаза застилала пурпурная пелена. Он ни о чем не думал и ничего, кроме боли, не чувствовал.

Вскоре, однако, он различил вокруг себя странную суету – взволнованные лица, приглушенные голоса. То и дело подходили какие-то весьма высокие военачальники, которые с неподдельным интересом справлялись о его самочувствии. Лекари, которых набежало без счета, долго колдовали над его ранами, а потом заставили испить какое-то снадобье, и вдруг перед глазами всё прояснилось. Боль прошла, и к сердцу прихлынула неизъяснимая радость, так что теперь угрозы взбешенного Сюркуфа казались безобидным пустословием и воспринимались с блаженной улыбкой на устах.

Не успел ДозирЭ опомниться, как оказался в Дворцовом Комплексе – месте, с которым только сегодня днем попрощался раз и навсегда. Вскоре он увидел перед собой Инфекта Авидронии и сперва принял его за видение, но тотчас услышал:

– Почему ты меня не приветствуешь?

Тут-то молодой человек и заметил, что находится в зале Голубых Вод, где уже однажды был, и разглядел на заднем плане нескольких телохранителей в белых плащах, среди которых узнал старого приятеля Семерика.

ДозирЭ машинально приложил пальцы ко лбу.

– Может быть, ты мне расскажешь, что с тобой приключилось? – строго спросил Божественный. – Почему ты в таком виде, что это за история с бегством?

– Какая история? – удивился ДозирЭ.

Кажется, что-то такое было недавно, но сейчас он не имел понятия, о чем идет речь. Это сказывалось побочное действие чудесных лекарств, которыми его напичкали.

– Если ты собрался меня морочить, то мне только и остается, что отправить тебя обратно в Круглый Дом, из которого ты вряд ли уже когда-нибудь выйдешь, – нетерпеливо предупредил Алеклия. – Пойми, я даю тебе шанс. Ты – один из лучших воинов Белой либеры, и я не могу позволить Вишневым плащам вот так вот запросто обвинить тебя в чем-то несусветном и сгноить заживо в глухих подземельях. Объяснись!

Алеклия сделал несколько шагов вперед, приблизившись к молодому человеку на расстояние вытянутой руки. По безмолвной команде цинитая Семерика белоплащные воины образовали круг, взяв ДозирЭ и Инфекта в плотное кольцо.

– К чему такие предосторожности, Семерик? – недовольно оглянулся Божественный. – ДозирЭ и сам пока еще мой телохранитель.

Семерик, стройный крепкий воин с красивым мужественным лицом, лишь повел плечами.

– Позволю себе заметить, мой Бог, – бесстрастно отвечал он, пропустив мимо ушей последнюю фразу Божественного, – ДозирЭ крайне опасен: я видел его в схватке. Думаю, что он опасен и безоружный. Лучше всего было бы связать ему руки. Только тогда можно не беспокоиться.

«Семерик всё знает, – догадался Инфект, показывая жестом телохранителю, что принял его опасения к сведению. – Скорее всего, об этом знают и в Белой либере. Знают, хитрецы, может быть, даже больше, чем знаю я». Он вспомнил, что несколько раз получал сведения о неприятных слухах, которые бродили по Грономфе. В народе говорили, что Божественный воспылал страстью к люцее Андэль, возлюбленной одного из лучших своих воинов, и что он только и ждет случая, чтобы расправиться с беднягой. А еще что несчастная Глум, давняя и бесспорная фаворитка правителя, к которой тот вдруг охладел, так много пролила слез на алтарь безутешного горя, что даже ослепла.

– Говори же, ДозирЭ! – гневно потребовал Божественный. – Если ты виноват – умрешь, но если это гадкий навет, умрут другие – те, кто затеял всю эту мерзкую возню.

Тут мысли молодого человека стали проясняться. Сначала в черной бездне беспамятства начали появляться, словно всполохи, какие-то отрывки, будто почти утерянные картинки из сновидений, а потом он вспомнил имя «Андэль». И тогда его память как прорвало – всё происшедшее за последний день вдруг предстало перед его внутренним взором длинной цепью стремительно развивающихся роковых событий.

– Мне не о чем рассказывать, мой Бог, – устало сказал ДозирЭ. – Все, что тебе сообщили, – правда.

– Но ведь если всё это так, тебя будут жестоко пытать, а потом казнят! – изумился Алеклия. С некоторой долей сочувствия и внезапным ощущением собственной вины он разглядывал жалкое избитое существо в чужих безобразных обносках, которое всего лишь несколько дней назад было блистательным воином. – Неужели ты не хочешь покаяться в надежде облегчить свою участь? Или представить мне какие-нибудь новые факты, которые хотя бы косвенно оправдают тебя в моих глазах? Может быть, что-нибудь важное все-таки ускользнуло от моего внимания?

Подсказки Инфекта не возымели должного действия. Пленник по-прежнему проявлял удивительное равнодушие к собственной судьбе и оставался совершенно безучастным.

– Вряд ли, Великий и Всемогущий, я что-то смогу дополнить. Вели меня отправить обратно. Меня с нетерпением ожидают мои палачи, чтобы продолжить свои упражнения на «колесе правды».

– «Колесо правды»? То самое? Тебя пытали? – спросил Алеклия.

– Еще как! – отвечал ДозирЭ. – Насколько мне известно, я выдержал двадцать пять кругов, а значит, по словам знатоков, оказался лучшим среди всех тех счастливчиков, которые до сего момента успели познать удивительные возможности этого механизма.

Телохранители невольно переглянулись, а Божественный недоверчиво покачал головой:

– Двадцать пять кругов? Не может быть!

Вместо ответа ДозирЭ разорвал на своей груди одежды и сдернул ткань с плеч, обнажившись по пояс. Семерик было схватился за меч, но Алеклия его остановил. Пленник повернулся к правителю спиной, и тот, хоть и много повидал за свою жизнь, не сумел сдержать возгласа изумления. Вся кожа на спине молодого человека была изорвана в клочья и висела лохмотьями; даже толстый слой «грономфской грязи», которой лекари Круглого Дома щедро смазали всю поверхность спины, не скрывал обнаженного мяса, черных подпалин, вздувшихся безобразных пузырей, всех колотых и режущих ран.

Алеклия с трудом подавил отвращение и приказал бедняге прикрыться.

– Тебя пытал Сюркуф?

– Точно так. И надо сказать, делал это с огромным удовольствием.

– Может быть, ты хочешь присесть?

– Боюсь, мой Бог, что я просто не смогу этого сделать.

Алеклия задумчиво почесал подбородок. С одной стороны, служители Круглого Дома явно переусердствовали, хотя и понятно, что им не терпелось расправиться с этим ДозирЭ, за которым они безуспешно гоняются вот уже несколько лет. Да и кто не знает о «горячей любви» между Вишневыми плащами и моими бесшабашными телохранителями. Но с другой стороны, совершенное преступление того стоит, и если б этот незадачливый искатель приключений был бы уже мертв, никто б не посмел винить ревностных защитников моей чести. Напротив, по совести, они заслужили награду.

– Неужели твоим действиям нет никаких оправданий? – вновь спросил правитель.

– Никаких.

– Ну, может быть, по крайней мере, ты хочешь вымолить у меня прощение в надежде хотя бы сохранить свою жизнь?

– Если б я о чем-то и попросил бы, мой Бог, то только о милости по отношению к несчастной Андэль, которая ни в чем не виновата, потому что я ее вынудил пойти со мной. Также ни в чем не виноваты мои помощники. Помогая мне, они вряд ли догадывались, для чего всё это делают. И я просил бы о снисхождении по отношению к ним…

Алеклия, несколько озадаченный, развернул свиток, который держал в руке, и пробежал по нему глазами сверху вниз.

– Ты бессовестно лжешь, ДозирЭ, – сказал он не без обиды в голосе. – Доказательства вины Андэль неопровержимы. Судя по ее письмам, которые тебе передавала маленькая блудница Зирона, Андэль не только пошла на этот шаг добровольно, но и первая подала идею побега. Странно, чего ей не хватало? Или мало я ее любил и радовал?.. Что же касается твоих друзей, – Божественный вновь заглянул в свиток, – то роль каждого из них в этом деле нам доподлинно известна…

Тут только Алеклия вспомнил, как встретил днем на улице Ювелиров странный отряд, состоящий из смазливых юношей в одеяниях воинов. «Это были, несомненно, они! – мелькнула мысль. – Одним из этих юношей была переодетая Андэль. О, если б я только знал!»

– Впрочем, твое желание спасти близких тебе людей, обрекая себя на страшные муки, достойно похвалы, – продолжал правитель. – Однако я должен наказать всех, ибо не в моих правилах прощать грязных заговорщиков…

Тут Божественный – разочарованный, обиженный – разгорячился, и его понесло. Пламенная речь, обращенная не только к ДозирЭ, но и ко всем присутствующим: телохранителям, нескольким писцам, стоявшим неподалеку, и даже к скромному Партифику, – заняла немало времени. Взволнованная, искрометная, она была щедро приправлена нравоучительными высказываниями великих и выдержками из «Откровений Ибеуса». Провтавтх остался бы доволен. Писцы тщательно всё записали.

ДозирЭ, к которому, главным образом, и была обращена эта речь, вдруг поднял глаза и посмотрел на правителя в упор.

– По праву сильнейшего, – сказал он, – ты говоришь, а я слушаю. Однако в тех же «Откровениях Ибеуса» сказано: «Будь равным среди равных, не обвиняй других в том, в чем повинен сам».

– О чем ты говоришь? – развел руками Алеклия.

– Я говорю о том, – отвечал молодой человек, обжигая его колючим взглядом, – что прежде, чем я вызволил Андэль из Дворца Любви, совершив, по твоему мнению, преступление, ты – величайший из величайших, естественно, не считаясь с чувствами всего лишь одного своего скромного подданного – какое может быть равенство между солнцем и земляным червем? – ее у меня отнял, и сделал это самым бесстыдным образом. Я, твой преданный слуга, вверил тебе свои самые сокровенные тайны в надежде получить если не помощь, то хотя бы сочувствие, но ты меня отблагодарил за мое честное служение тем, что разбил мое сердце и обрек меня и девушку на долгие мучительные страдания, которые несравнимы даже с пытками на «колесе правды».

Твои речи чисты и благородны, но помыслы и дела твои, мой Бог, лукавы…

Семерик наполовину обнажил свой меч, готовый при первом же намеке вспороть наглецу живот. Но Инфект не торопился.

– Понятно, – выдавил он. – Ты считаешь, что преступник не ты, а я? Что это именно я украл у тебя возлюбленную, а не наоборот?

– А разве не так?

– В чем-то, сознаюсь, ты прав… Так что же нам делать? Может быть, вместо тебя мне отправиться в подвалы Круглого Дома? – Алеклия усмехнулся. – Или, может быть, ты вызовешь меня на поединок?

– Если б это было возможно, именно так я и поступил бы, – дерзко заявил ДозирЭ. – Но ты же знаешь, что поединки допускаются только между равными.

– Однако, – дополнил Божественный, – если муж, занимающий более высокое положение, ничего не имеет против, то поединок все-таки может состояться. Или ты забыл, как убил эжина Туртюфа – моего лучшего поставщика? Да и повод был тот же.

– Ты хочешь сказать, что готов со мной сразиться? – недоверчиво поинтересовался молодой человек.

– Почему бы и нет! – рассерженно отвечал Алеклия. – Или ты думаешь, что я не способен отстоять свою честь сам?.. Семерик, два меча!

Белоплащные воины, ошеломленные происходящим, обнажили клинки, писцы открыли в ужасе рты, а их стержни застыли на полуслове, и только один Партифик оставался безразличным.

– Божественный! – обратился к Алеклии Семерик, встав между ДозирЭ и правителем. – Как истинный телохранитель, отвечающий собственной головой за твою жизнь, я не могу позволить тебе драться с этим неблагодарным псом. Если ты уж так хочешь поединка, позволь мне сразиться за тебя, и клянусь честью, я отомщу за все оскорбления, которые нанес тебе этот недостойный раб.

– Нет! – твердо отвечал Алеклия. – Это мое личное дело. Оно не касается государственных вопросов, а поэтому я не могу позволить кому-либо рисковать вместо себя. Дай свой меч. Я приказываю тебе! Ну же!

Семерик, весь красный от волнения, перехватил тяжелый меч за лезвие и рукоятью вперед протянул Инфекту. Тот взял, примериваясь к оружию, взвесил его в руке и ладным молниеносным движением рассек воздух перед собой.

Такой же меч с опаской вручили ДозирЭ.

Уже опустилась ночь, и в зале Голубых Вод только жаркие огни факельниц освещали потускневшее пространство. Птицы и животные затихли, буйные краски растений поблекли. Фонтаны молчали, и только где-то мирно журчал ручей.

Для поединка выбрали подходящее место, ровное, хорошо освещенное и достаточно широкое, чтобы соперники могли маневрировать.

Пока суд да дело, на ДозирЭ со спины напал один из телохранителей, пытаясь его убить. Несмотря на внезапность, ДозирЭ успел отскочить в сторону и в следующее мгновение со всей силы влепил в лицо нападавшему рукоятью меча. Тот упал, истекая кровью, на пол полетели выбитые зубы. Божественный был в бешенстве и строго предупредил остальных белоплащных.

Наконец всё было готово, и соперники стали сходиться. Те несколько человек, которые при этом присутствовали, окружили место схватки и с несказанным удивлением наблюдали за действиями поединщиков, так до конца и не веря, что это может происходить на самом деле.

«Да, пожалуй, я нашел единственный выход, – думал Алеклия, внимательно наблюдая за движениями своего противника. – Нет никакого сомнения в том, что, если б я отдал его Вишневым, в народе меня обвинили бы в том, что я по ложному навету жестоко расправился с молодым человеком из-за люцеи Андэль. Если же я его сейчас убью, а бедняга крайне изможден, и сделать это будет не сложно, – всё будет справедливо. А к славе созидателя и полководца прибавится слава блестящего поединщика. Народные собрания будут мною гордиться. Да – это единственный выход. Будь проклят тот день, когда я впервые увидел Андэль!»

Еще недавно ДозирЭ чувствовал себя превосходно, удивляя окружающих безрассудной смелостью и странной терпеливостью: ведь раны его были ужасны. Но вот действие чудотворного снадобья стало проходить, и вновь явилась нестерпимая боль, а вместе с ней черный неистовый страх охватил отрезвевший мозг. Молодой человек, будто ранее ведомый каким-то другим ДозирЭ, который сделал все, чтобы избавиться от последней надежды на спасение, вдруг осознал ужас того, что происходит на самом деле. Он вдруг увидел себя как бы со стороны, собирающегося убить своего военачальника, испугался, и тут меч его безвольно опустился к земле, и сам он остановился и поник головой.

– Что же ты? – недовольно топнул ногой Алеклия. – Сражайся!

ДозирЭ попробовал вновь поднять меч, но рука не слушалась.

Он видел перед собой своего Инфекта, которого ранее готов был защищать, даже ценою собственной жизни, видел перед собой своего Бога, которому поклонялся; он любил его каждой частичкой своей души: он не смел направить в его сторону закаленный клинок меча Славы.

– Я не могу, – наконец признался ДозирЭ. – Я не могу, убей меня!

И ДозирЭ отшвырнул меч в сторону, упал на колени и склонил голову.

Партифик, стоящий в стороне со скрещенными на груди руками, только бесстрастно кивнул головой, словно знал, что именно так всё и закончится.

– Мой Бог! Я люблю тебя так, как не любит тебя ни один твой подданный. Я раскаиваюсь в своем поступке и настоятельно требую, чтобы ты немедленно меня казнил, выбрав самую беспощадную казнь. Знай только одно: всё, что я совершил, было сделано из-за любви к Андэль. Во имя этой любви я и готов умереть.

«Опять это слово „любовь“»! – со скукой подумал разочарованный Алеклия, нехотя возвращая счастливому Семерику его меч.