Текст книги "Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы"

И вот Фатахилла уже подходит к границам Авидронии, и развязка приближается. Ну что ж, возможно, скоро Иргама будет отомщена.

Авидрония, несмотря на ее мощь, несомненно, обречена. Все самые могущественные силы континента желают ей скорейшей погибели. Со всех сторон она окружена злейшими врагами. Она в тройном кольце осады, как когда-то был в осаде Масилумус. Все во главе с Берктольским союзом ополчились против нее. Спасения нет.

Прощай, Авидрония!

…Любопытно, какие выгоды извлечет из падения Грономфы Иргама и лично он – Хавруш? Сдержит ли Громоподобный свои обещанья? Или отдаст ослабленную Иргаму на растерзание ненасытным принцам, а его самого мимоходом раздавит, как мерзкую букашку? Можно ли ему теперь доверять?..

Самое интересное, что после долгих месяцев молчания Фатахилла вновь интересуется Иргамой – был голубь из далекого Нозинги. Он требует, чтобы Хавруш нарушил мирный договор с авидронами, вновь собрал партикулы и пошел прямо на Кадиш… Уж не он ли тот тайный злой гений, который приложил руку к восстанию в провинциях, провозгласивших создание Иргамы Левой?.. Ведь именно туда отправился Седермал с гарнизоном Кадиша, оставив крепость под защитой всего пяти тысяч ветеранов…

Что же будет дальше? А дальше… Фатахилла потопит в крови весь материк – ему ли, Хаврушу, в этом сомневаться? Авидрония только начало… И держитесь те, кто сейчас радостно рукоплещет победам флатонов, как бы не пришлось горько раскаяться…

Будь проклят тот день, когда я вошел в шатер Громоподобного!

О, Алеклия, верни мои славные партикулы!..

Хавруш спал, когда в портофин осторожно заглянул пожилой слуга-раб с перебитым расплющенным носом. Бывший Верховный военачальник, с молодости опасающийся смерти от клинка подосланного убийцы, привык даже во сне чутко прислушиваться к малейшим шорохам. Он сразу ощутил присутствие человека и открыл глаза. Узнав Оуса, Хавруш недовольно поморщился, медленно потянулся, глубоко зевнул, но вдруг, разглядев на лице раба признаки сильного волнения, с неожиданной ловкостью приподнялся на локте:

– Что случилось?

Немой слуга жестами ответил на вопрос хозяина. Оказывается, на Могильной площади, перед самым дворцом собралась толпа недовольных.

«Вот оно!» – невольно подумал Хавруш, вырвав из носа волосок.

– Много их?

Оус очертил указательным пальцем в воздухе большой круг. Это означало, что очень много. Может быть, несколько десятков тысяч.

– Они вооружены?

«О, да!»

– Чего они хотят?

«Эти люди требуют тебя… Хотят, чтобы ты вышел к ним и объяснил, кто убил Тхарихиба!» – Казалось, пальцы слуги порхают в воздухе.

Хавруш почувствовал сильный приступ удушья. Всё было в точности так, как и тогда, когда он разговаривал с Алеклией в его шатре во время осады Масилумуса. Несколько глубоких вздохов вернули ему нормальное дыхание, но чуть позже он ощутил в груди жар, а к горлу подкатил ком. Хавруш не на шутку испугался, но нашел в себе силы сохранить внешнее спокойствие.

– Где гиозы? Я же запретил собрания на Могильной площади?

Ответ был примерно таким: многие защитники власти, не желая оказаться на пути взбудораженных людей, поспешили укрыться, другие и вовсе примкнули к толпе, и лишь малая часть стражей порядка осталась на своих местах.

Хавруш поднялся с ложа и подошел к небольшому окну, выходившему на внутренюю площадь дворца, сквозь полупрозрачные стекла витража он увидел выстроенный отряд своих личных телохранителей в тяжелом вооружении. Было их всего человек двести – лучших из лучших, и командовал ими старый друг и верный соратник Хавруша уроженец Корфы партикулис Жерот. Он по праву считался одним из самых способных и храбрых воинов Иргамы.

С улицы тем временем донесся какой-то бесцеремонный гул. Это наверняка был шум той самой толпы, о которой поведал Хаврушу Оус. Впрочем, присутствие поблизости отряда отважных храбрецов, каждый из которых стоил не меньше двадцати – тридцати этих уличных лоботрясов, немного успокаивало Хавруша.

– Жерота ко мне! – потребовал он.

Оус с поклоном удалился.

Оставшись один, нынешний хозяин Дворца Тедоусов сначала переживал довольно сильное смятение, но потом, как и всегда в подобных случаях, взял себя в руки. Прошедший многие войны, видевший реки крови, сам часто находившийся в шаге от смерти, Хавруш был, в общем-то, мужественным, решительным человеком. К тому же очень упорным, обладающим незаурядным гибким умом и невероятной волей к жизни, позволяющей ему выкручиваться из самых безнадежных передряг.

Было уже позднее утро, но Хидра чувствовала себя невыспавшейся, разбитой. Всю ночь Хавруш истязал ее, совершенно измотал, а под утро ушел, даже не посмотрев в ее сторону. Оскорбленная до слез, униженная, с трудом подавлявшая в себе глубочайшее отвращение к этому человеку и так уставшая от своей роли покорной любящей рабыни, она еще долго не могла уснуть. Всё придумывала для НЕГО всевозможные пытки и казни и представляла, как ОН будет корчиться и молить о пощаде. Но пощады не будет – главное, чтобы его мучения длились как можно дольше, чтобы ОН испытал хотя бы малую толику тех страданий, которые доставил ей…

Проснувшись от неясного шума, доносящегося с улицы, Хидра повернулась на другой бок, потом, о чем-то подумав, приподнялась на локте и прислушалась. Показалось, – решила она, не услышав ничего особенного, только привычное лязганье оружия дворцовой стражи и приглушенный смех молодых служанок-рабынь за стеной.

Хидра откинулась на спину и вновь закрыла глаза. Тут же ей привиделся Дэвастас на великолепном коне. Он был, по обыкновению, в черном, мощный, бесстрашный и одновременно светящийся добротой и небесной радостью!

Впрочем, образ благодушного воителя быстро развеялся. Уж она-то хорошо знала, что Дэвастас совсем не такой. Он настоящий зверь, лютый зверь, способный натворить столько зла, что кровью загубленных им людей можно наполнить берега всех рек и озер Иргамы. Как весьма проницательная женщина и очень жадная до наслаждений самка, она, только увидев его, тогда, несколько лет назад, во время казни какого-то авидрона, сразу же почувствовала в нем эту дикость. Однако, может быть, благодаря именно этому она всегда с такой страстью желала его?

Сейчас Дэвастас был далеко, говорили, что он уже завоевал чуть ли не целую страну. Не забыл ли он о ней, не забыл ли свое обещание выкрасть ее отсюда, увезти на далекий остров? Впрочем, стоит ли верить посулам мужчин, с которыми делишь ложе? Может быть, всё в прошлом и сейчас он ласкает на своей могучей груди какую-нибудь юную дикарку, красивую, как сама Дева, трепещущую в его сильных руках от страха и наслаждения? Может быть, именно ей достается теперь то, что раньше принадлежало интолье? Все его умелые ласки и сильные жестокие проникновения, которые мгновенно пробуждают в тебе неукротимые темные силы, заставляют извиваться, стонать. И тебе всё равно, где ты, – во дворце или в пещере, кто ты – великая женщина, которой подвластны миры, или бездомная нищенка, да и сама ты теперь уже не знаешь, где ты и что ты – остается только эта мучительная, невыносимо сладкая боль, пронзающая мозг и тело… По крайней мере, с тех пор, как они виделись в последний раз, в день гибели Тхарихиба, он не соизволил напомнить о себе ни весточкой. Понятно, что это сейчас непросто. Но ни намека на то, что он думает о ней, помнит о ней, до сих пор любит ее! Если вообще когда-нибудь любил…

О, Дева, защитница моя ненаглядная! Избавь меня от Хавруша! Как хочется раз и навсегда покинуть этот скверный город и больше никогда не видеть этого омерзительного негодяя!..

Тут Хидра стала мечтать о свободе, о далеких чудесных землях, о прекрасных дворцах и о том, что в какой-то другой, сказочной жизни она будет править богатой процветающей страной, целым народом, красивыми и добрыми людьми, которые полюбят ее всем сердцем. Тут она почему-то подумала об Авидронии, а потом вспомнила портрет Алеклии, который как-то показал ей Хавруш. В памяти всплыли черты благородного, мужественного и умного человека, его добрый проникновенный взгляд.

«Вот кого мне нужно на самом деле желать, вот какой мужчина мне нужен! – вздыхая, подумала молодая женщина, прекрасно понимая, что подобные мечты неосуществимы. – Полубог, правитель богатейшей страны, непобедимый полководец, без сомненья, страстный любовник. Рядом с ним она наверняка была бы счастлива!»…

Снаружи вновь послышался какой-то шум, и это отвлекло Хидру от ее фантазий. Она ударила в маленький гонг, и в то же мгновение в покои вошла рабыня лет пятидесяти, с темной, почти черной кожей. Звали ее Мкусси, про нее говорили, что еще ребенком ее привезли с другого, очень далекого материка и сначала она попала к бирулайским магам, которые якобы научили ее колдовству, и лишь потом была перепродана иргамовскому работорговцу. По мнению Хидры, эта чернолицая женщина была главным соглядатаем Хавруша и доносила ему в подробностях всё о ней, о каждом ее шаге, о каждом произнесенном ею слове. Иногда Хидре даже казалось, что служанка может читать мысли, поэтому она опасалась ее больше, чем кого бы то ни было, и старалась в ее присутствии даже ни о чем не думать.

– Что там за шум? – спросила бывшая интолья.

– На Могильной площади собралась толпа негодяев, которые призывают к бесчинствам, – отвечала Мкусси.

Хидра заметила, что рабыня сморщила лоб, а значит, сказала чуть меньше, чем знает.

– Так почему же их не разгонят?

– Так оно и будет. Жерот уже построил своих воинов и готов их вывести из дворца.

– Да, но при чем здесь Жерот? А где же гиозы?

Мкусси несколько замялась, и Хидра вдруг ясно почувствовала, что случилось нечто из ряда вон выходящее.

– Я хочу видеть Нэтуса! – решительно сказала она, стараясь придать своему голосу твердость.

– Но Хавруш запретил без его разрешения….

– Ты слышала, что я сказала, старая обезьяна? Я ХОЧУ ВИДЕТЬ НЭТУСА!

Чернолицая рабыня больше не стала спорить, а лишь позвала при помощи маленькой дудочки, которую прятала в рукаве, трех юных служанок…

Вскоре Хидра, одетая в строгие плавы, с тщательно убранными на затылок волосами, в сопровождении Мкусси, еще четырех рабынь и двух стражников приближалась к той части дворца, которая была отдана наследнику. Вход туда предваряли арочные дубовые двери-воротца, окованные паладиумом, возле которых стояли на посту восемь церемониальных копьеносцев. Однако, помимо всегдашнего охранения, Хидра заметила в стороне еще десяток тяжеловооруженных цинитов в плащах и шарфах личных телохранителей Хавруша. Ее худшие опасения начинали подтверждаться…

После обычных приветствий стражники распахнули двери, и Хидра, оставив на входе всех, кроме Мкусси, вошла внутрь. Здесь была обширная зала с мраморными стенами, искусно задрапированными в отдельных местах тканями изумрудного и темно-бирюзового цвета, и полом, выложенным фарфоровой плиткой, покрытой желтой, синей и фиолетовой глазурью. Плитки образовывали крупное мозаичное изображение интола в окружении угодливо внимающих ему Пророков. Несколько известных бронзовых и мраморных скульптур, два десятка картин и резная мебель – всё втайне вывезенное за спиной авидронов из Солнечного дворца.

– Мама! – На шею женщине бросился худощавый черноволосый мальчик лет одиннадцати с тонкими красивыми чертами лица. – Мама, ты слышала, что происходит?

Нэтус был одет в шелковую длиннополую плаву оливкового цвета, расшитую символическим орнаментом, и поверх нее в тонкие пластинчатые доспехи из бронзы и серебра, изготовленные именно для него лучшим оружейником еще до осады Масилумуса. Помимо этого на плечах мальчика была накидка золотистого оттенка с меховой оторочкой, а на голове – золотая остроконечная шапочка.

– Что происходит? – спросила Хидра, украдкой разглядывая несколько неуместное облачение сына, будто ему предстояло учавствовать в важной церемонии.

– Наш дворец собираются штурмовать! – бойко, почти с ликованием, сообщил он. – Мы с Зваргусом готовимся сражаться до последнего…

И наследник торжественно предъявил матери извлеченный из ножен великолепный боевой кинжал с золотой рукояткой.

Напуганная Хидра обернулась, ища глазами того, кого упомянул сын. Он был здесь же – этот крепкий высокий воин с обветренным рябоватым лицом, когда-то подаренный мальчику Хаврушем. За все годы жизни при наследнике в качестве живой игрушки Зваргус, верно, утерял часть своей военной сноровки, но при этом нисколько не обтесался, а остался таким же неуклюжим грубоватым мужланом, каким был три года назад. Его вид, несмотря на новую боевую парраду с сияющими бронзовыми пластинами, никак не вязался с дворцовой роскошью, всей утонченностью и благородством, царившими здесь. Где даже самый последний стражник был горделивым носителем особого дворцового изящества. И всё же Хидре было спокойней, когда этот обычный цинит партикулы, простой, честный и искренне преданный, находился рядом, тем более что мальчик очень сильно к нему привязался. Уж слишком много людей желали наследнику зла; наверное, первый из них – его любезный Наставник.

– Что случилось, Зваргус? – спросила Хидра лучника.

Вместо ответа, воин жестом дал понять, что ей следует подойти к окну…

Маленькое сводчатое окно, защищенное решеткой с толстыми витыми прутьями, больше напоминало бойницу. Юноша-раб в голубой перевязи, прошитой серебряной нитью, услужливо снял с петель дождевую створку и отставил в сторону. В залу ворвался враждебный многоголосый гул, тот самый, который некоторое время назад прервал сон Хидры, только усиленный во сто крат. С высоты четвертого яруса дворца женщина разглядела большую часть Могильной площади, наполовину заполненной серой возбужденной толпой. Среди недовольных можно было различить не только бывших цинитов и воинов распущенного Масилумусского гарнизона, но даже гиозов в форменных зеленых полушлемах, то есть тех людей, в обязанности которых входило умиротворение или даже усмирение этой самой толпы.

– Хавруш! Признайся, не ты ли убил своего брата, нашего лучезарного интола Тхарихиба? – закричал смутьян с хриплым низким голосом.

– Мы не верим, что его убил Дэвастас! Кто его убил? Скажи нам! Или мы тебя сами об этом спросим! – раздавались громкие возгласы.

Все остальные поддерживали эти наглые выкрики грязной руганью и лихим свистом. Толпа так шумела, что впору было затыкать уши.

По поведению людей и их развязным ужимкам несложно было определить, что многие из них напились допьяна.

Хидре стало страшно, очень страшно. Впервые в жизни она столкнулась с тем, что людская ненависть направлена не в сторону какой-то далекой враждебной силы или зримого врага – допустим, приговоренного к казни авидрона, а в сторону высшей власти страны.

– Не бойся, рэмью, я не дам тебя в обиду! – уверенно сказал Нэтус, шагнув к матери. – Я перережу горло каждому, кто посмеет к тебе приблизиться!

Хидра отпрянула от окна и изумленно посмотрела на сына. Мальчик стоял подбоченившись, сжав губы, а глаза его горели решимостью. Только сейчас она заметила на нем шарф Верховного военачальника иргамовской армии.

– Где ты его взял? – спросила она, указывая на символ высшей военной власти.

– Хавруш вчера подарил. Сказал, что он ему ныне без надобности. Сказал, что у него теперь нет не то что армии – ни одной партикулы, ни одного цинита…

Хидра хотела что-то ответить сыну, но вспомнила про Мкусси, которая была здесь же, и прикусила язык.

Тем временем люди на площади почему-то замолчали и вдруг все разом завыли – протяжно, жутко. Даже стены задрожали.

– Нэтуса надо спрятать, – тихо произнесла Хидра, глядя на Зваргуса. – Там, где его не смогут найти!

Лучник наморщил лоб, крепко задумался, но тут его осенило, и он с радостью отвечал:

– Здесь есть одно такое место!

Нэтус понял, что речь идет о нем, и капризно произнес:

– Я – интол Иргамы! Неужели вы думаете, что эти простолюдины посмеют меня тронуть? Я никуда отсюда не уйду! Зваргус, где наши партикулы?

Мальчик сгоряча бросил этот вопрос-призыв, который обычно звучал, когда он собирался играть в большое сражение.

…Обычно, услышав этот возглас наследника, лучник немедленно приносил вместительные коробки и доставал из них деревянных раскрашенных цинитов величиной с ладонь, вырезанных с такой тщательностью, что даже у каждого воина было свое выражение лица. Всего этих цинитов насчитывалось около сотни – пеших и конных, каждый из них в воображении мальчика являл собой отдельную партикулу. Зваргус в этой игре почти всегда исполнял роль Верховного военачальника и собственноручно расставлял партикулы – лучников вперед, тяжеловооруженных – в центр, конницу – на фланги. Нэтус, изображая интола, расхаживал в «тылу» под «защитой» «Синещитных», со скрещенными на груди руками и время от времени подсказывал Верховному военачальнику, что не так и какой отряд необходимо отправить в засаду… Наконец появлялись авидроны – фигурки из тех же коробок. Начиналось жаркое сражение, где неизменно верх одерживали храбрые иргамы.

В последнее время Нэтус заметно подрос, повзрослел, стал рассудительней и всё реже и реже устраивал подобные битвы, особенно после поражения иргамовской армии под Масилумусом. Но сейчас он настойчиво повторил: «Зваргус, где наши партикулы?!» – и воин, неловко поклонившись Хидре, удалился за коробками…

Поговорив с начальником отряда телохранителей Жеротом, Хавруш собрал Пророков и не без горечи убедился в том, что некоторые из них, переодевшись в скромные плавы, давно уже покинули дворец. После этого он отправился на внешнюю галерею, с которой интол Тхарихиб любил наблюдать за празднествами и казнями. Появившись там, он велел снять часть плотной узорной решетки, которая скрывала от людей на площади тех, кто находился на галерее, и предстал собственной персоной перед разбушевавшейся толпой. Народ ахнул.

– Иргамы! Я рад вас видеть! – начал Хавруш в полной тишине. – Я вижу, здесь много бывших цинитов, вместе с которыми я пытался остановить несметную орду неприятеля. Вон копьеносец Ликус: ему авидронская боевая собака оттяпала полруки, а вон Багаруш, знаменитый Багаруш: однажды под Кадишем он на спор съел за один присест целого барана. Я даже хотел его наградить за такой отчаянный подвиг…

В толпе раздался благодушный смех.

– Однако все вы пришли сюда не вовремя, – более строгим тоном продолжал Хавруш, почувствовав, что ему удается подчинить себе эту разгоряченную людскую массу. – Вы отвлекаете меня – Наставника – от важнейших государственных дел, которые не терпят отлагательства! Да и юного интола беспокоите своими неблагоразумными криками. Не лучше ли всем разойтись?..

Смутьяны молчали, некоторые понуро опустили головы. Хавруш, который нередко выступал перед сотнями тысяч воинов, поднимая зажигательными речами их боевой дух, умел говорить громко, кратко, умно, убедительно.

– …Я, как вы знаете, денно и нощно думаю о своих подданных. Только и делаю, что радею об их благополучии. Поэтому готов принять десять выбранных вами послов и ответить на все вопросы, которые вас тревожат…

Люди в толпе стали приглядываться друг к другу, выбирая из своих рядов тех, кто отправится во дворец. Вдруг сильный хриплый голос прервал речь Хавруша:

– Нам незачем отправлять к тебе послов. Боюсь, мы их потом не увидим… Мы – твой народ. Ответь народу, кто убил Тхарихиба?

Хавруш вырвал из носа волосок и вновь ощутил в груди прежнее жжение.

– Моего лучезарного брата убил военачальник Дэвастас. Это все знают! – нахмурился Хавруш.

– А не ты ли сам его убил? – опять раздался хриплый голос из толпы.

Хавруш вспыхнул:

– Но кинжал! Тхарихиб был убит кинжалом Дэвастаса! Это доподлинно известно!

– Который Дэвастас тебе вернул незадолго до того, как погиб наш интол!..

Намек был серьезен. Хавруш понял, что владелец хриплого голоса, несомненно, кем-то подослан, ведь он знает то, что никому не известно. В старое время этого изменника тут же схватили бы или убили исподтишка ударом ножа в спину. Но сейчас в этой толпе у Хавруша не было ни одного соглядатая, ни одного нанятого им убийцы, ни одного своего крикуна.

Он попытался успокоиться, взять себя в руки и достойно ответить, однако приступ бешенства помешал ему сделать это сразу, и случившуюся заминку многие восприняли с крайней подозрительностью. Толпа вновь забеспокоилась, зароптала, с разных сторон понеслись оскорбительные выкрики.

Хавруш знал, что дело не в убийстве Тхарихиба, что все эти бывшие циниты, превратившиеся в бездомных попрошаек, эти гиозы, давно не получавшие жалованья, эти ремесленники без работы, женщины-простолюдинки, потерявшие мужей и не знавшие, чем кормить голодных детей, просто ищут отдушину для ожесточения, скопившегося в их душах. Им опять понадобился тот, кто виноват во всех их несчастьях. Понимая это и пожалев, что давно никого не казнил, Хавруш приготовил несколько весьма убедительных и вдохновенных фраз, которые должны были отвлечь людей от убийства интола и одновременно сосредоточить их внимание на тех особах, которые действительно виноваты в сегодняшнем положении Иргамы. Он подумал о некоторых Пророках, тех самых, которые сегодня сбежали из дворца, испугавшись гнева толпы. И было открыл рот, чтобы начать свою пламенную речь, как вдруг сердце его бешено заколотилось, острая боль сдавила грудь, он замер, будто окаменел и мгновенно покрылся холодным потом. Что это?! Спаси, Слепая Дева, буду вечно твоим рабом!..

Тем временем на Могильную площадь продолжали прибывать люди. Они подходили поодиночке и целыми группами. Уже набралось тысяч пятьдесят, не меньше. Многие были пьяны, почти все вооружены, правда, сейчас ходить по городу без оружия мог только самоубийца. Пришедшие сразу проникались царящим на площади настроением.

– Это он, он убил Тхарихиба! Видите, ему даже нечего сказать! – опять закричал человек с хриплым голосом.

Толпа ответила возбужденным гулом. Поднялся ужасный шум, и, даже если бы Хавруш начал говорить, его всё равно никто бы не услышал. Его уже не хотели слушать. Передние ряды стали угрожающе придвигаться к Дворцу Тедоусов. Несколько стрел самострелов, выпущенных вслепую, цокнули железными наконечниками по решетке галереи.

Бывший Верховный военачальник почувствовал, что почва уходит из-под ног. Он беспомощно оглянулся на тех, кто стоял рядом с ним на галерее, но не нашел в их глазах поддержки – всё тот же страх. Тут он покачнулся, закатил глаза и упал на руки подоспевшим телохранителям.

Через некоторое время Хавруш, только-только пришедший в себя, лежал в своем портофине на ложе и вырывал один за другим из носа волоски. Над ним склонился лучший лекарь интолии. Вскоре он вынул из пурпурового мешочка пучок маленьких зеленых листьев с красными прожилками и дал один из них больному, потребовав тщательно его разжевать и проглотить. Хавруш в точности исполнил наставление лекаря, и ему сразу полегчало.

– Будь осторожен, величайший, в следующий раз твое сердце не выдержит испытания! – сказал лекарь.

– Как ты смеешь меня пугать! – отвечал Хавруш, вырвав из рук своего спасителя весь пучок заветных листков. – Пошел вон!

Лекарь что-то недовольно пробормотал, но, видимо привыкнув к подобному обхождению, низко поклонился и вышел.

В портофин тут же вбежал очень встревоженный начальник телохранителей Жерот:

– Они ворвались во дворец!

– Как?!

– В толпе слишком много смутьянов. Когда тебя унесли, они стали подбивать всех на штурм дворца, и… и потом самые отчаянные бросились к главным дверям.

– А стража?!

– Все стражники разбежались или убиты.

– А твои люди?

– Мы, как ты и сказал, перекрыли все галереи и лестницы. Везде идет бой. Мои воины уже уничтожили не меньше трех сотен бунтарей.

Но их слишком много, некоторые вооружены не хуже нас. Нам не устоять. Остается только умереть!

Хавруш вновь почувствовал неприятное жжение в груди и бросил в рот один из листьев, отнятых у лекаря.

– Ну так иди и умри!

– Я это и собираюсь сделать! – взволнованно, но вместе с тем с величайшим достоинством и непреклонной решимостью отвечал Жерот.

Хавруш кинул в рот еще один листок и посмотрел на воина даже с некоторой грустью в глазах.

Жерот поклонился и вышел.

«Последний храбрец! – печально подумал Хавруш. – А сколько раньше в Иргаме было таких храбрецов! Где они все? О, Алеклия, верни мои славные партикулы!»

Тем временем обезумевшая вооруженная толпа рвалась и рвалась вперед. Ею был занят весь первый ярус дворца, потом второй. Люди вторгались в помещения и в ярости убивали всех, кто попадался под руку. Некоторые уже занялись грабежом: один тащил серебряную скамеечку, другой волочил дорогую амфору, покрытую позолотой, третий – дорманский ковер. Стражники и телохранители Хавруша сражались самоотверженно и храбро и уничтожили уже не меньше тысячи атакующих, но и сами погибали один за другим – слишком силен был натиск.

Портофин Хавруша располагался на третьем ярусе дворца. Здесь сражение приняло самый ожесточенный характер. Под предводительством дважды раненного Жерота телохранители шесть раз кидались в контратаку и отбрасывали нападающих к лестницам. Но на тех, кто уже опомнился, испугавшись всей этой дикой жестокости, и задумал отступить, снизу напирали другие, еще не видевшие смертельной круговерти рукопашного боя.

В конце концов защитников дворца осталось двадцать человек. Все они встали вокруг израненного Жерота, напротив портофина Хавруша, и из последних сил пытались отбиваться. Рядом быстро росла гора из тел убитых и раненых масилумуссцев. Вскоре, однако, телохранители один за другим все пали в неравной схватке. Жерот был последним, его сбили с ног и с неистовством растерзали.

Хавруш слышал, что творится за дверью. Глотая один за другим целебные листья, он облачился в пурпурную церемониальную плаву, вылил на голову целый флакон дорогих благовоний, надел золотую шапочку и встал посреди портофина. Он пожалел о том, что не смог надеть шарф Верховного военачальника Иргамы – вчера он подарил его Нэтусу.

Ждать пришлось недолго. Вскоре створки дверей распахнулись, и в помещение, толкаясь и тяжело дыша, ворвались возбужденные люди с мечами, боевыми цепями и копьями в руках. Хавруш положил в рот последний листок и с героическим видом шагнул вперед…

Всё это время Хидра находилась у Нэтуса, стояла у окна и с волнением наблюдала за развитием событий. Вскоре Зваргус принес коробки с игрушками и расставил напротив входа целую армию деревянных цинитов. Нэтус с деловым видом следил за действиями друга и то и дело требовал выровнять ряды или «перебросить» колесницы с одного фланга на другой.

Шумевшая толпа вдруг смолкла, и Хидра догадалась, что на центральную галерею кто-то вышел, возможно, сам Хавруш. Она не всё слышала – доносились только обрывки отдельных слов. Появилась надежда, что всё обойдется, что люди немного пошумят и разойдутся. Но потом что-то случилось. Толпа угрожающе загудела и чуть погодя взорвалась какой-то дикой ненавистью. Казалось, старинный дворец сейчас рухнет – такой поднялся гомон. А еще через мгновение все, кто находился на площади, ринулись на дворец. Хидра поняла: произошло самое ужасное – горожане пошли на штурм. Что это? Как такое может быть? О, Дева, как же Нэтус?!

Бой шел уже внутри дворца. Отчаянный звон клинков и разъяренные крики сражающихся мужчин доносились с галерей третьего яруса. Еще немного, и негодяи ворвутся в покои наследника иргамовского трона! Зваргус вытащил из ножен меч и встал у двери, а Хидра подбежала к наследнику, который стоял в гордой позе, широко расставив ноги, позади своей деревянной армии. Он был немного испуган, и мать, обхватив его руками, прижала сына к себе. Внезапно всё стихло. Слышался только топот спускающихся по лестнице людей.

Хидра вернулась к окну. То, что она увидела, повергло ее в оцепенение. Два десятка горожан вытащили на площадь Хавруша в изорванной пурпуровой плаве и поволокли за руки и за волосы прямо по мостовой к казнильному месту. Те, кто оказался рядом, старались пнуть Наставника ногой, отвесить затрещину или хотя бы плюнуть в его сторону. Тысячи проклятий сыпались со всех сторон. Вслед за Хаврушем к деревянному помосту двинулись сотни уставших окровавленных мужчин с оружием в руках, которые только что учавствовали в штурме последнего оплота иргамовской власти.

Вот уже три года казнильное место на Могильной площади не разбиралось. И сейчас здесь возвышался деревянный помост и выложенный рядом костер. Тут же стояли приспособления для других видов казней: авидронская шпата для отсечения головы, яриадская клетка – сложный механизм для сдавливания человека и «берктольское купание» – чан для утопления в нечистотах. Менее заметным и почти забытым было приспособление для сажания приговоренного на кол. Ранее этой ужасной и постыдной смертью наказывали казнокрадов, в особенности проворовавшихся сборщиков податей. При Тхарихибе только в последний момент сообщали, какой именно казни подвергнется виновный. Это интриговало зрителей и приносило будущей жертве дополнительные страдания. Поэтому все приспособления и механизмы должны были быть всегда готовы к своей страшной работе. Самой зрелищной казнью считалось сожжение.

Хавруша, не сговариваясь, решили сжечь и подтащили к костру, но тут налетел ветер, тяжелые сизые тучи, которые весь день провисели над городом, вдруг разверзлись и в одно мгновение излили на разгоряченную толпу бурные потоки воды. Сильнейший ливень хлестал довольно долго, по щиколотку залив всю площадь. Казнильный костер был напрочь испорчен. Сколько еще понадобится времени, чтобы его разжечь?

Горожане решили отказаться от сожжения и стали спорить, какой другой казни подвергнуть «братоубийцу и виновника всех наших бед». Чан с нечистотами – это уж слишком унизительно для представителя династии Тедоусов, жестокое оскорбление всему роду, к которому принадлежали величайшие интолы и полководцы. Но авидронская шпата – слишком мало для этого «негодяя, изменника, труса, предателя»… Ожесточенный спор перерос в свалку, а потом в кровавую поножовщину, которую никто не остановил, поскольку какой-либо власти более не существовало. В конце концов победили сторонники сажания на кол – «как самого разумного промежуточного варианта». Эту группу возглавлял человек с хриплым голосом. Хавруша, вставшего на ноги и немного пришедшего в себя, повели, тыча в спину копьями, к небольшому приспособлению, основу которого составляли деревянный остов с кольцом сверху и под ним расположенный острием вверх тонкий березовый кол, покрытый небольшими железными шипами. Обычно жертву раздевали, заключали в особые колодки, так, чтобы она не смогла изменить положения, и точно опускали на смертельное острие, предварительно смазанное гусиным жиром. Под давлением собственного веса несчастный постепенно всё глубже и глубже насаживался на кол, испытывая отчаянную боль, и умирал тогда, когда кол входил достаточно глубоко, пронзив большую часть внутренностей. Чтобы продлить казнь, а следовательно, усилить ее зрелищность, жертве позволялось схватиться за кольцо, которое располагалось сверху. Такое мнимое милосердие лишь продлевало мучения: несчастный изо всех сил пытался держаться, долго сопротивлялся, радовал толпу конвульсиями, но потом окончательно ослабевал и неизменно погибал…