Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

У нас по-прежнему нет определения свободы, заложенной в народе его царями, но намечаются соображения, позволяющие каким-то образом соотнести ее с воинской службой. Buoni ordini влекут за собой buona milizia и buona educazione; свобода римского плебса (по крайней мере отчасти) состояла в возможности отказаться от воинской службы, а из его buona educazione Макиавелли, по-видимому, выводил относительную бескровность гражданских распрей и постепенное улучшение конституции, позволявшее эти распри разрешать. Таким образом, между свободой, гражданской добродетелью и военной дисциплиной, по всей видимости, существовала тесная связь.

Вторая важнейшая для «Рассуждений» гипотеза сформулирована в пятой и шестой главах первой книги. Сначала Макиавелли ставит вопрос, предпочтительнее ли поручить нечто обозначенное как «охрана (guardia) свободы» аристократам или народу410410
  Название главы V первой книги «Рассуждений»: «Dove piú sicuramente si ponga la guardia della libertà, o nel popolo o ne’ grandi…» («Кому вернее поручить охрану свободы: народу или грандам…»).


[Закрыть]. Гвиччардини сразу обратил внимание, что остается не вполне ясным, подразумевается ли под «охраной свободы» собственно обладание властью или некая особая форма контроля411411
  «Мне непонятны слова, заключенные в вопросе, а именно что подразумевается под доверием охраны свободы народу или аристократам, потому что одно дело – сказать, кому должна принадлежать власть, аристократии или плебсу, и здесь примером может служить Венеция, потому что там власть настолько находится в руках аристократии, что плебс из нее полностью исключен, и совсем другое дело, если все принимают участие в правлении, – рассуждать, кто должен нести особую ответственность за защиту свободы – должностные лица из числа плебеев или аристократы» (цит. по: Francesco Guicciardini: Selected Writings / Ed. and transl. by C. Grayson, M. Grayson. London, 1965. P. 70).


[Закрыть]. Но вскоре выясняется, что Макиавелли не столько говорит о распределении власти или построении конституции, сколько анализирует связь между воинской и политической virtù. Он исходит из того, что Спарта и Венеция поручили «охрану свободы» аристократии, а Рим – народу. Все три города представлены как удачные примеры сбалансированной конституции. Однако если в Спарте такой порядок господствовал со времен Ликурга, а Венеция достигла его благодаря рассудительности своих граждан и помощи фортуны, то Рим пришел к нему через внутреннюю борьбу и процесс развития. Мирная стабильность в каком-то смысле отождествляется с аристократическим принципом. В начале пятой главы Макиавелли недвусмысленно утверждает, что свобода дольше просуществовала в Спарте и в Венеции, чем в Риме, где желание плебеев занять все посты привело к возвышению Мария и падению республики. Если бы мы расценивали в качестве нормы достижение максимальной стабильности и долговечности, то, конечно, остановились на аристократическом варианте свободы412412
  «E se si andasse dietro alle ragioni, ci è che dire da ogni parte; ma se si esaminasse il fine loro, si piglierebbe la parte de’ Nobili, per avere la libertà di Sparta e di Vinegia piú lunga vita che quella di Roma» (Machiavelli N. Opere. P. 103; Discorsi I, 5); «Существуют доводы в пользу того и другого решения; но если судить по результатам, то нужно склониться на сторону нобилей, потому что Спарта и Венеция сохранили свою свободу дольше, чем Рим» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 151).


[Закрыть]. Впрочем, Макиавелли на этом не задерживается, равно как и не делает выбора, к которому подталкивал ход его рассуждений. Он задается вопросом, что опаснее для республики – желание аристократии сохранить то, чем она обладает (монополию на должности), или желание народа получить то, в чем ему отказано (открытый доступ к должностям). В этом контексте как бы мимоходом он говорит, что главное – понять, стремится ли республика вырасти и основать империю, как всегда хотел Рим, или же просто сохранить свою независимость, какую цель изначально ставили перед собой Спарта и Венеция413413
  «Ed in fine chi sottilmente esaminerà tutto, ne farà questa conclusione: o tu ragioni d’una republica che voglia fare uno imperio, come Roma, o d’una che le basti mantenersi. Nel primo caso gli è necessario fare ogni case come Roma; nel secondo può imitare Vinegia e Sparta, per quelle cagioni, e come nel seguente capitolo si dirà» (Ibid. P. 104); «В конце концов, тщательно все разобрав, приходишь к такому выводу: или речь идет о республике, желающей, как Рим, расширить свои владения, или о той, которой достаточно сохранить собственные. В первом случае во всем следует подражать Риму, во втором – уподобиться по указанным причинам Венеции и Спарте, о чем мы будем говорить в следующей главе» (Там же. С. 152).


[Закрыть].

Мы уже поняли, что идеальный тип стабильного правления сопряжен с властью аристократии. Теперь же мы узнаём, что сам по себе идеал стабильности не единственный возможный, так как республика стремится расширять свои владения ценой своей долговечности, а при таком выборе предпочтение отдают более народной форме правления. Здесь отчасти важен волнующий Макиавелли вопрос, типичный и для его современников, о способности республики контролировать внешнюю по отношению к ней среду414414
  В этой связи можно сослаться на содержание всей главы 6 части I «Рассуждений».


[Закрыть]. У каждого города есть враги, он находится под властью фортуны. Следует взвесить, не сопряжена ли оборонительная позиция с бóльшим риском нежданных перемен, чем смелая попытка их контролировать; снова вступает в силу противопоставление рассудительности и отваги. Но важнее всего связь между внешней политикой и распределением внутренней власти. Спарте и Венеции, пока они могли избегать расширения владений и занимать выжидательную позицию благоразумного человека415415
  «…se la è difficile a espugnarsi, como io la presuppongono, sendo bene ordinata alla difesa, rade volte accaderà o non mai che uno possa fare disegno di acquistarla. Se la si starà intra i termini suoi, e veggasi per esperienza che in lei non sia ambizione, non occorrerà mai che uno per paura di sé le faccia guerra; e tanto piú sarebbe questo, se e’ fussi in lei constituzione o legge che le proibisse l’ampliare. E sanza dubbio credo che potendosi tenere la cosa bilanciata in questo modo, che e’ sarebbe il vero vivere politico e la vera quiete d’una città» (Machiavelli N. Opere. P. 109); «…Если оборона республики будет хорошо продумана, что я и предположил, то навряд ли кто-нибудь захочет напасть на нее. Если же она будет довольствоваться своими границами и убедит соседей в отсутствии честолюбивых планов, то из страха никто на нее не нападет; тем более если расширение владений будет запрещено в ней законом или конституцией. Я полагаю, что, без сомнения, такое равновесие обеспечило бы подлинно политическую жизнь и подлинный покой для государства» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 156–157).


[Закрыть], не требовалось вооружать народ или предоставлять ему политические права, поэтому в них царили стабильность и мир. Рим сделал выбор в пользу империи и совершил смелую попытку завладеть прилегающими территориями. Значит, это был выбор в пользу перемен и virtù, которая позволила ему контролировать беспорядок, вызванный его собственными действиями. Он вынужден вооружать людей, переживать раздоры из‐за их желания получить больше власти и идти на уступки416416
  «…dare luogo a’ tumulti e alle dissensioni universali il meglio che si può, perché sanza gran numero di uomini e bene armati non mai una republica potrà crescere, o se la crescerà mantenersi» (Ibid. P. 108); «В первом случае необходимо дать ей [республике] римское устройство в разумных пределах, оставляющее место для внутренних возмущений и борьбы, потому что без множества вооруженных людей никакая республика не сможет приумножить свои владения, а затем сохранить их» (Там же. С. 156).


[Закрыть]. Вооружение плебеев способствовало военной мощи Рима, борьба между сословиями – упрочению смешанной формы правления, но некая сохранявшаяся неуравновешенность, к которой еще предстоит вернуться, приблизила конец римской свободы. Рим был своего рода «новым государем» среди республик, и Макиавелли предпочитает изучать Рим, а не Венецию, так же как он предпочитает изучать «нового государя», а не наследного правителя: краткосрочная перспектива интереснее долгосрочной, а жизнь в ней позволяет снискать бóльшую славу. Однако, в отличие от наследного правителя, Спарта и Венеция не избежали власти фортуны. От стратегии защиты независимости они вынуждены были перейти к стратегии господства над соседними территориями, и эта задача оказалась непосильной как для спартанской военной элиты, так и для венецианских наемников. Она-то и разрушила внутреннее устройство Спарты, и Макиавелли было попросту совершенно безразлично, случись то же самое с Венецией. Республика, которой удалось избежать всяких контактов с соседями, могла сократить численность своей армии и вечно пребывать в аристократической стабильности. Впрочем, поскольку осуществить это невозможно417417
  «Ma sendo tutte le cose degli uomini in moto, e non potendo stare salde, conviene che le salghino o che le scendino, e a molte che la ragione non t’induce, t’induce la necessità; talmente che avendo ordinata una republica atta a mantenersi non ampliando, e la necessità la conducesse ad ampliare, si verrebbe a tor via i fondamenti suoi ed a farla rovinare piú tosto. Cosí dall’altra parte, quando il Cielo le fusse si benigno che la non avesse a fare guerra, ne nascerebbe che l’ozio la farebbe o effeminata o divisa; le quali due cose insieme, o ciascuna per sé, sarebbono cagione della sua rovina» (Ibid. P. 109); «Так как все людские дела пребывают в движении и не могут стоять на месте, то они либо идут на подъем, либо клонятся к упадку, и необходимость приводит ко многим вещам, к которым не приведет нас рассудок, так что, основав республику, способную не выдвигать территориальных притязаний, мы будем вынуждены нарушить ее принципы, когда необходимость направит ее на путь расширения, и тем обречем на верную гибель. Впрочем, если бы благосклонность небес избавила ее от войн, безмятежная праздность вызвала бы в ней внутреннее ослабление или разделение; а эти две вещи, и каждая из них в отдельности, привели бы к ее крушению» (Там же. С. 157).


[Закрыть], отказаться от завоеваний значит стать уязвимым для фортуны, не пытаясь одержать над ней верх, – здесь повторяется мысль XXV главы «Государя». Путь, выбранный римлянами, не дает гарантии, что республику в конечном счете не ждет вырождение, но в настоящем и в ближайшем будущем – иными словами, в мире случайного времени – этот путь более мудр и сулит бóльшую славу418418
  «Pertanto non si potendo, come io credo, bilanciare questa cosa, né mantenere questa via del mezzo a punto, bisogna nello ordinare la republica pensare piú onorevole, ed ordinarla in modo che quando pure la necessità la inducesse ad ampliare, ella potesse quello ch’ella avesse occupato conservare. E per tornare al primo ragionamento, credo ch’e’ sia necessario seguire l’ordine romano e non quello dell’altre republiche, perche trovare un modo mezzo infra l’uno e l’altro non credo si possa; e quelle inimicizie che intra il popolo e il senato nascessino, tollerarle, pigliandole per uno inconveniente necessario a pervenire alla romana grandezza» (Ibid); «Итак, раз уж нельзя, как я полагаю, сохранить равновесие и выдерживать с точностью этот средний путь, то при устройстве республики нужно подумать о наиболее достойной участи и предусмотреть, если нужда заставит ее расширить владения, возможность сохранения за собой приобретенного. Возвращаясь к первому нашему рассуждению, я думаю, что необходимо следовать римскому образцу, а не тому, который указывают другие республики, потому что среднего между ними пути, по-моему, быть не может; а к вражде, возникающей между народом и Сенатом, следует относиться терпимо, как к неудобству, неизбежному в достижении римского величия» (Там же).


[Закрыть].

Однако за virtù римлян стоит нечто большее, чем стремление агрессивной республики господствовать в неупорядоченном мире. Нам уже ясно, что войско, созданное первыми царями, имело какое-то отношение к развитию в республике свободы и стабильности. Ныне мы знаем, что существует глубинная связь между внешними завоеваниями, вооружением плебеев и vivere popolare. Дальше нам следует понять, в каких отношениях, с точки зрения Макиавелли, находились военные и гражданские навыки отдельного человека, – коротко говоря, солдат и гражданин. На этот вопрос помогают пролить свет как «Рассуждения», так и трактат «О военном искусстве», написанный, по-видимому, в 1519–1520 годах, вскоре после завершения «Рассуждений». Можно обратиться к этим произведениям, не привнося в их толкование ничего чужеродного.

Название «О военном искусстве», почти неизбежное при переводе второй книги, не вполне передает многогранный смысл оригинала. У L’arte della guerra два значения: с одной стороны, речь идет об «искусстве» войны как таланте полководца, с другой – о «профессии» войны в том же смысле, в каком мы бы говорили об arti, или гильдиях, которыми во Флоренции были представлены все основные ремесленные занятия. Arte della guerra отличается от всех остальных ремесел. Макиавелли отчасти стремится показать, что военное дело может принести республике не меньше чести и пользы, чем, скажем arte della lana – выделка шерсти, от которой столь зависела флорентийская экономика и политика. Однако основная его мысль состоит в том, что оно ни в коем случае не должно становиться самостоятельной профессией, которой люди посвящали бы всю свою жизнь. Солдат, когда он лишь солдат, представляет опасность для других видов общественной деятельности, а пользы сам по себе приносит мало. Конечно, мы вернулись к много раз обсуждавшейся ненависти Макиавелли к наемникам и восхвалению им гражданской милиции. Если мы хотим понять его политические идеи, важно соотнести эту тему с аристотелевской теорией гражданского общества. Человек, отдающий все свои силы arte della lana и никак не участвующий в общественных делах, с точки зрения античной теории, не будет полноценным гражданином и окажется источником слабости своих сограждан. Однако тот, кто вознамерился отдать все силы arte della guerra419419
  «…(la) guerra, che è l’arte mia <…> essendo questa una arte mediante la quale gli uomini d’ogni tempo non possono vivere onestamente, non la può usare per arte se non una republica o uno regno; e l’uno e l’altro di questi, quando sia bene ordinato, mai non consenti ad alcuno suo cittadino o suddito usarla per arte; né mai alcuno uomo buono l’esercitò per sua particulare arte» (Machiavelli N. Dell’arte della guerra // Machiavelli N. Opere. P. 503); «…Война – это такого рода ремесло, которым частные люди честно жить не могут, и она должна быть делом только республики или королевства. Государства, если только они благоустроены, никогда не позволят какому бы то ни было своему гражданину или подданному заниматься войной как ремеслом, и ни один достойный человек никогда ремеслом своим войну не сделает» (Макиавелли Н. О военном искусстве. М., 1939. С. 30. Далее цитаты приведены по тому же изданию).


[Закрыть] – Макиавелли иногда использует выражения вроде «сделать войну своим arte», – неизмеримо более опасен. Приземленный торговец гонится за ограниченным благом, забывая об общем благе, и это плохо; он может дорожить этим благом больше, нежели благом города, и это еще хуже, потому что arte della lana мыслится как единственное, чем должна руководствоваться Флоренция. Но приземленному солдату подобная склонность присуща в гораздо большей степени и представляет гораздо большую угрозу для общества, так как его arte подразумевает принуждение и уничтожение. Таким образом, по целому ряду причин – от ненадежности condottieri до риска тирании цезарей – важно, «чтобы военное дело оставалось только общественным ремеслом» (al pubblico lasciarla usare per arte)420420
  «E dico che Pompeo e Cesare, e quasi tutti quegli capitani che furono a Roma dopo l’ultima guerra cartaginese, acquistarono fama come valenti uomini, non come buoni; e quegli che erano vivuti avanti a loro, acquistarono gloria come valenti e buoni. Il che nacque perché questi non presero lo esercizio della guerra per loro arte, e quegli che io nominai prima, come loro arte la usarono» (Ibid. P. 505); «Я утверждаю, что известность Помпея, Цезаря и почти всех римских полководцев после третьей Пунической войны объясняется их храбростью, а не гражданскими доблестями; те же, кто жил до них, прославились и как храбрые воины, и как достойные люди. Происходит это оттого, что они не делали себе из войны ремесла, тогда как для тех, кого я назвал раньше, война была именно ремеслом» (Там же. С. 32). «Debbe adunque una città bene ordinata volere che questo studio di guerra si usi ne’ tempi di pace per esercizio e ne’ tempi de guerra per necessità e per gloria, e al publico solo lasciarla usare per arte, come fece Roma. E qualunque cittadino che ha in tale esercizio altro fine, non è buono; e qualunque città si governa altrimenti, non è bene ordinata» (Ibid. P. 507); «Всякое благоустроенное государство должно поэтому ставить себе целью, чтобы военное дело было в мирное время только упражнением, а во время войны – следствием необходимости и источником славы. Ремеслом оно должно быть только для государства, как это и было в Риме. Всякий, кто, занимаясь военным делом, имеет в виду постороннюю цель, тем самым показывает себя дурным гражданином, а государство, построенное на иных основах, не может считаться благоустроенным» (Там же. С. 33).


[Закрыть]. Это arte больше любого другого должно быть прерогативой общества, им должны заниматься лишь граждане, руководить им должны лишь магистраты, и практиковаться оно может только с позволения публичной власти и под ее контролем.

Парадокс, который Макиавелли формулирует в своих рассуждениях, заключается в том, что лишь на солдата, не состоящего на постоянной службе, можно положиться с точки зрения его полной преданности делу войны и ее целям. Призванный в армию гражданин, у которого есть свой дом и свое занятие (arte), захочет закончить войну и вернуться домой, тогда как наемник, которого затянувшаяся на неопределенный срок война скорее обрадует, чем огорчит, не предпримет никаких попыток ее выиграть421421
  «…se uno re non si ordina in modo che i suoi fanti a tempo di pace stieno contenti tornarsi a casa e vivere delle loro arti, conviene di necessità che rovini: perché non si truova la piú pericolosa fanteria che quella che è composta di coloro che fanno la guerra come per loro arte; perché tu sei forzato o a fare sempre mai guerra, o a pagargli sempre, o a portare pericolo che non ti tolgano il regno» (Machiavelli N. Dell’arte della guerra. P. 507); «Если король не принимает мер к тому, чтобы пехотинцы его войск после заключения мира охотно возвращались домой и брались бы опять за свой труд, он неминуемо погибнет. Самая опасная пехота – это та, которая состоит из людей, живущих войной как ремеслом, ибо ты вынужден или вечно воевать, или вечно им платить, или вечно бояться свержения с престола. Всегда воевать невозможно, вечно платить нельзя, – поневоле остается жить в постоянном страхе потери власти» (Макиавелли Н. О военном искусстве. С. 34).


[Закрыть]. Гражданин обладает своим местом в политическом организме, и он поймет, что война ведется, дабы он мог его сохранить. Наемник, у которого вместо дома – лагерь, становится орудием тирании для города, который его поставили защищать, – тирании, которая может исходить от какого-нибудь Помпея или Цезаря, некогда бывшего гражданином, но теперь пагубно использующего меч в борьбе за государственную власть. Макиавелли живо настаивает на своих доводах, и в итоге они на три столетия оказались предметом пристального внимания. Впрочем, он ограничивается тем, что объясняет, почему только гражданин и может быть хорошим солдатом. Рассуждение, что лишь солдат способен стать хорошим гражданином, также присутствует, но в гораздо менее развернутом виде. Мысль, приводящая к такому выводу, сложна, но отчасти основана на ряде тезисов из предисловия:

И если в гражданских учреждениях древних республик и царств делалось все возможное, чтобы поддерживать в людях верность, миролюбие и страх Божий, то в войске усилия эти удваивались, ибо от кого же может отечество требовать верности, как не от человека, поклявшегося за него умереть? Кто должен больше любить мир, как не тот, кто может пострадать от войны? В ком должен быть жив страх Божий, как не в том, кто ежедневно подвергается бесчисленным опасностям и всего более нуждается в помощи Всевышнего?422422
  Там же. С. 20 («E se in qualunque altro ordine delle cittadi e de’ regni si usava ogni diligenza per mantenere gli uomini fedeli, pacifichi e pieni del timore d’Iddio, nella milizia si raddoppiava. Perché in quale uomo debbe ricercare la patria maggiore fede, che in colui che le ha a promettere di morire per lei? In quale debbe essere piú amore di pace, che in quello che solo dalla guerra puote essere offeso? In quale debbe essere piú timore d’Iddio, che in colui che ogni dì sottomettendosi a infiniti pericoli ha piú bisogno degli aiuti suoi?»: Ibid. P. 496). (Издание «Произведений» Макиавелли под редакцией Риччарди, по которому мы приводим цитаты из «О воинском искусстве», не содержит полного текста трактата. Его следует искать в других сборниках работ Макиавелли.)


[Закрыть]

Воинская virtù влечет за собой общественную добродетель, потому что в них можно усмотреть одну и ту же цель. Республика является общим благом. О гражданине, направляющем все действия к этому благу, можно сказать, что он посвящает республике свою жизнь. Сражающийся за нее воин посвящает ей свою смерть, и они схожи в том, что совершенствуют человеческую природу, жертвуя конкретными благами ради всеобщей цели. Если это мы и называем добродетелью, значит, в воине она проявляется с такой же полнотой, как и в гражданине. Возможно, именно благодаря военной дисциплине он учится быть гражданином и проявлять гражданскую добродетель. Анализируя в «Рассуждениях» добродетель древних римлян, Макиавелли, по-видимому, изображает ее следующим образом: она основана на воинской дисциплине и гражданской религии как на двух способствующих вовлечению в общественную жизнь процессах, посредством которых люди учатся быть политическими существами. Он не доверял христианству – или, по крайней мере, отделял его от политического блага, – ибо оно учило ставить иные цели, нежели цели города, и любить свою душу больше отечества423423
  Discorsi, II, 2. См. прим. 3 на с. 309.


[Закрыть]. Но если из этого следует, что никакая цель не должна выходить за пределы общественного, то социальное благо должно перестать быть трансцендентным. О религии древних римлян Макиавелли говорил, что она была основана главным образом на гадании и люди считали ниспосланным свыше то, что позволяло им предсказывать будущее424424
  «La vita della religione Gentile era fondata sopra i responsi degli oracoli e sopra la setta degli indovini e degli aruspici; tutte le altre loro cerimonie, sacrifici e riti, dependevano da queste. Perché loro facilmente credevono che quello Iddio che ti poteva predire il tuo futuro bene o il tuo futuro male, to lo potessi ancora concedere» (Machiavelli N. Opere. P. 126; Discorsi I, 12); «Жизненность языческой религии основывалась на ответах оракулов и на существовании корпорации гадателей и гаруспиков; все остальные обряды, жертвоприношения и ритуалы зависели от этого, потому что легко было поверить, что Бог, который может предсказать, что с тобой случится в будущем хорошего или дурного, может и распоряжаться этим» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 172).


[Закрыть]. Языческая религия, которую он предпочитал христианству в качестве полезного для общества инструмента, служила той же цели, что и республика, – власти над фортуной. Однако республика, будучи установлением, основанным на действии, отвечала аналогичной цели лучше, чем гадания. Ложь и заблуждения были оправданны, если сообщали людям уверенность в себе, помогали им продемонстрировать воинскую virtù – в большинстве примеров, приводимых Макиавелли в связи с римской религией, говорится о предзнаменованиях и гадании перед битвой425425
  Discorsi I, 13–15.


[Закрыть] – и за счет этого развить ту способность посвящать жизнь общему благу, что составляет нравственное содержание языческой религии и является сущностью гражданской добродетели. Именно гражданская религия сделала римских плебеев хорошими солдатами. Воинская дисциплина и гражданская религия заставляли их быть внимательными к общему благу в разгар гражданских распрей, а, значит, и уметь при необходимости управлять своим будущим устами пророчествовавших авгуров426426
  Папирий пренебрег предсказаниями и одержал победу; Аппий Клавдий сделал то же – и потерпел поражение, «di che egli fu a Roma condannato, e Papirio onorato: non tanto per avere l’uno vinto e l’altro perduto, quanto per avere l’uno fatto contro gli auspicii prudentemente, e l’altro temerariamente. Né ad altro fine tendeva questo modo dello aruspicare, che di fare i soldati confidentemente ire alla zuffa, dalla quale confidenza quasi sempre nasce la vittoria» (Ibid. P. 132) (он «был за это осужден в Риме, Папирий же осыпан почестями, и не за то, что один проиграл, а другой победил, а за то, что первый из них переиначил предсказание безрассудно, а второй – с благоразумием. Ведь гадания служили только для того, чтобы придать солдатам в бою уверенности, которая почти всегда обеспечивает победу» (Там же. С. 178).


[Закрыть].

Теперь очевидно, что Макиавелли использует идею воинской virtù, дабы представить другой взгляд на участие многих в гражданской жизни. Привычные доводы в пользу governo largo заключались в следующем: многие миролюбивы, мало к чему стремятся, помимо свободы в частных делах, обладают достаточным здравым смыслом, чтобы отвергать бесполезное, и моральным чутьем, чтобы из гражданской элиты избирать тех, кто естественным образом их самих превосходит, и подчиняться им. Макиавелли прибегнул к этому способу аргументации в «Рассуждениях», а также в созданном одновременно с трактатом «О военном искусстве» «Рассуждении о реформе государственного устройства Флоренции, написанном по просьбе папы Льва Х»427427
  Discorso sopra il riformare lo stato di Firenze a instanza di Papa Leone // Tutte le opere di Niccolo Machiavelli / A cura di F. Flora, C. Cordié. Vol. II. Roma, 1949. P. 526–540. Он настаивает, что universalità dei cittadini («совокупности граждан») следует вернуть autorità («авторитет»), который основан на членстве в Большом совете (Ibid. P. 534), но добавляет, что «li pochi cittadini non hanno ardire di punire gli uomini grandi» (Ibid. P. 537) («Небольшая группа граждан не осмелится вынести наказание высокопоставленным людям») и что, если будут приняты меры для постепенного восстановления участия народа в управлении государством, «non veggiamo ancora come la universalità dei cittadini non si avessi a contentare, veggendosi rendute parte delle distribuzioni, e l’altre vedendo a poco a poco cadersi in mano» (Ibid. P. 538) («И снова мы не видим, почему совокупность граждан не должна быть довольна, если часть распределяемых привилегий будет отдаваться другим, а оставшиеся будут постепенно переходить к ним»).


[Закрыть]. Однако он не пытался, как это неоднократно делал Гвиччардини, построить на этом фундаменте теорию распределения функций между многими и немногими. Он всегда делает акцент на инновациях, fortuna и virtù. Как нам предстоит увидеть, «Рассуждения» в какой-то мере представляют собой трактат о различных формах, какие может принимать определенное количество virtù, наличествующее в мире в любой промежуток времени, и о том, как сохранить ее и направить в нужное русло. В добродетели римлян он усмотрел новую форму активной virtù, свойственной большинству и существующей лишь в экспансивных воинственных государствах, которые вооружают свой народ и наделяют его гражданскими правами. Значимая для него флорентийская традиция народного ополчения и собственный опыт организации ополчения при Содерини ведет Макиавелли к идее построения гражданского участия на основе воинской добродетели – до такой степени, что первое становится результатом второго. Плебей как римский гражданин – это не столько человек, играющий определенную роль в системе принятия решений, сколько тот, кого гражданская религия и воинская дисциплина научили посвящать свою жизнь patria и переносить этот дух на гражданскую деятельность. Он одновременно соответствует образу проявляющего virtù новатора у Макиавелли и аристотелевского гражданина, заботящегося об общем благе. Римский плебс демонстрировал virtù, когда требовал своих прав, и добродетель – когда выражал удовлетворение тем, что его требования выполняли.

Анализ трактата «О военном искусстве» позволяет выявить как нравственные, так и экономические характеристики гражданина-воина. Чтобы он был достаточно внимателен к общему благу, у него должны быть дом и собственное дело, а не лагерь. Этот же критерий применяет Аристотель к гражданину, которому необходимо обладать собственным хозяйством и управлять им. Как следствие, он не способен стать слугой другого человека, а значит, сможет достичь блага сам по себе и понять, как его благо соотносится с благом полиса. Солдат-наемник – лишь орудие в чужих руках, но гражданин-воин не просто орудие в руках общества. Его virtù принадлежит ему самому, и он идет в бой, потому что знает, за что сражается. Как мы уже видели, по мнению Бруни и Гвиччардини, утрата свободы и упадок государства происходили, когда люди, по принуждению или от изнеженности, ожидали от других того, чего должны были бы ожидать от себя как членов общества. Ясно, что это вдвойне применимо к городу, прекратившему призывать в армию собственных граждан и полагающемуся на наемников. Граждан это развратит, потому что они позволили тем, кто ниже их, действовать во имя общего блага. Наемники станут двигателем коррупции, потому что они выполняют общественные обязанности, не заботясь о благе общества. В итоге любой честолюбивый человек сможет приобрести власть над республикой и разрушить ее, заставив бездумных наемников сделать для него то, что надлежит делать лишь для общества. Впрочем, это произойдет и по вине не обременяющих себя мыслями граждан, выпустивших ситуацию из-под общественного контроля. Если мы рассмотрим теорию коррупции и примеры порчи в «Рассуждениях» Макиавелли, то увидим, насколько она основана на идее независимости каждого человека как гражданина, показателем которой служит его желание и способность носить оружие.

Коррупция изначально представляется общим процессом морального разложения, начало которого трудно предугадать, а ход почти невозможно остановить. Конституционный порядок укоренен в моральном порядке, и именно последний подвергается порче. С одной стороны, buoni ordini428428
  Добрые порядки, добрые законы (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] не могут существовать без buoni costumi. В то же время, если утрачены buoni costumi429429
  Добрые нравы (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], вероятность, что с помощью buoni ordini удастся их восстановить, очень невелика. Институты зависят от морального климата, и поэтому одни и те же законы работают хорошо, если народ не развращен, но приводят к противоположным результатам, когда он развращен430430
  «E presupporrò una città corrottissima, donde verrò ad accrescere piú tale difficultà; perché non si truovano né leggi né ordini che bastino a frenare una universale corruzione. Perché cosí come gli buoni costumi per mantenersi hanno bisogno delle leggi, cosí le leggi per osservarsi hanno bisogno de’ buoni costumi. Oltre a di questo, gli ordini e le leggi fatte in una republica nel nascimento suo, quando erano gli uomini buoni, non sono dipoi piú a proposito, divenuti che ei sono rei. E se le leggi secondo gli accidenti in una città variano, non variano mai, o rade volte, gli ordini suoi: il che fa che le nuove leggi non bastano, perché gli ordini che stanno saldi le corrompono» (Machiavelli N. Opere. P. 140; Discorsi, I, 18); «Я возьму для примера город, развращенный до крайности, чтобы трудности еще усугубились, ибо не существует законов и предписаний, способных остановить всеобщее разложение. Ведь чтобы сохранить добрые нравы, необходимы законы, а для соблюдения законов нужны добрые нравы. Кроме того, законы и обычаи, принятые республикой при ее зарождении, когда граждане были добропорядочными, впоследствии, из‐за распространения среди них дурных нравов, становятся негодными. И если законы какого-либо города смотря по обстоятельствам могут изменяться, то никогда не меняются, разве что очень редко, его устои; новых законов недостаточно, потому что прежние порядки сводят на нет их действие» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 185–186).


[Закрыть]. Поэтому нам следует рассмотреть пример Гракхов. Руководствуясь самыми прекрасными намерениями, они ускорили падение Рима, когда попытались возродить к жизни институты его прежней добродетели431431
  «Del quale disordine furono motori i Gracchi, de’ quali si debbe laudare piú la intenzione che la prudenzia. Perché a volere levar via uno disordine cresciuto in una republica, e per questo fare una legge che riguardi assai indietro, è partito male considerato: e come di sopra largamente si discorse, non si fa altro che accelerere quel male a che quel disordine ti conduce; ma temporeggiandolo, o il male viene piú tardo, o per sé medesimo, col tempo, avanti che venga al fine suo, si spegne» (Ibid. P. 173; Discorsi I, 37); «Зачинщиками этих беспорядков были Гракхи, намерение которых заслуживает большей похвалы, чем их благоразумие. Ведь нельзя назвать хорошо продуманной попытку устранить какой-то выявившийся в республике недостаток, учредив для этого закон, обладающий обратной силой; таким образом, как подробно было рассмотрено выше, можно только приблизить наступление беды, которой чреват указанный недостаток, но если выждать, она наступит позже либо со временем устранится сама собою, не проявив всех своих разрушительных сил» (Там же. С. 217).


[Закрыть]. Макиавелли высказывает мысль, что политическую и религиозную системы следует сохранять, возвращая их к изначальным принципам432432
  «E perché io parlo de’ corpi misti, come sono le republiche e le sette, dico che quelle alterazioni sono a salute che le riducano inverso i principii loro. E però quelle sono meglio ordinate, ed hanno piú lunga vita, che mediante gli ordini suoi si possono spesso rinnovare, ovvero che per qualche accidente, fuori di detto ordine, vengono a detta rinnovazione. Ed è cosa piú chiara che la luce che non si rinnovando questi corpi non durano. Il modo del rinnovargli è, come è detto, ridurgli verso e’ principii suoi; perché tutti e principii delle sette e delle republiche e de’ regni conviene che abbiano in sé qualche bontà, mediante la quale ripiglino la prima riputazione ed il primo augumento loro. E perché nel processo del tempo quella bontà si corrompe, se non interviene cosa che la riduca al segno, ammazza di necessità quel corpo» (Machiavelli N. Opere. P. 309; Discorsi III, 1); «А поскольку я говорю о смешанных телах, к каковым принадлежат республики и религиозные школы, то на пользу им идут те перемены, которые возвращают их к началам. Следовательно, лучше устроены и долговечнее те, в которых заложена возможность обновления, вернее сказать, которые приступают к обновлению при всяком отклонении от присущего им устройства. Яснее ясного, что в противном случае им угрожает гибель. Способ обновления заключается, как было сказано, в возврате к первоначальному состоянию. Всякое учение, всякая республика и всякое царство поначалу необходимо содержат в себе некое благо, с помощью которого они делают первые успехи и первые приобретения. Но поскольку с течением времени это благо подвергается порче, то если не вернуть его в прежние рамки, оно неизбежно погубит все тело» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 357). Тот же тезис в отношении религий см. ниже, прим. 2 на с. 311.


[Закрыть]. Однако он не имеет в виду, что развращенное государство способно начать все сначала433433
  Хотя пример с разорением Рима галлами близок к ситуации, когда из материи, пришедшей в беспорядок, все началось заново; Ibid. P. 309–310; Там же. С. 357–358.


[Закрыть] или что у выведенного Полибием круговорота может быть обратный ход. Он полагает, что начало коррупции следует предотвратить применением показательных и, вероятно, карательных principii434434
  Правила (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] раз в десять лет или около того435435
  «Le quali cose [Machiavelli has been listing exemplary punishments recounted by Livy and discussed more than once in the Discorsi] perché erano eccessive e notabili, qualunque volta ne nasceva una, facevano gli uomini ritirare verso il segno [more than Cesare Borgia can be said to have achieved by the execution of Ramirro de Orca]; e quando le cominciarono a essere piú rare cominciarono anche a dare piú spazio agli uomini di corrompersi e farsi con maggiore pericolo e piú tumulto. Perché dall’una all’altra di simili esecuzioni non vorrebbe passare il piú diece anni, perché passato questo tempo, gli uomini cominciano a variare con i costumi e trapassare le leggi: e se non nasce cosa per la quale si riduca loro a memoria la pena, e rinnuovisi negli animi loro la paura, concorrono tosto tanti delinquenti che non si possono punire sanza pericolo» (Ibid. P. 310–311); «Все эти происшествия [Макиавелли перечислил казни в назидание, о которых повествует Ливий и которые не раз упоминаются в «Рассуждениях»], привлекая к себе внимание и устрашая, всякий раз заставляли людей одуматься [Чезаре Борджиа достиг меньшего, казнив Ромиро де Орко], но когда они стали редкостью, испорченность нравов могла распространяться свободнее, принося с собой больше опасностей и треволнений. Казни, подобные вышеназванным, должны были совершаться не реже, чем раз в 10 лет, ибо по прошествии этого времени люди начинают извращать свои нравы и преступать законы, и если ничто не напомнит им о наказании и не заронит в их душу новый страх, наплодится столько преступников, что власти не смогут карать их с безопасностью для себя» (Там же. С. 359). Это верно вне зависимости от справедливости исходного principio; затем Макиавелли говорит, что Медичи, правившие Флоренцией в 1434–1494 годах, прибегали к ripigliare lo stato («снова захватить власть»), то есть разрушали собственную систему, чтобы, обновив ее, вернуть ей первоначальную суровость, – процедура, напоминающая «большие чистки» и «культурные революции» современности.


[Закрыть]. Следует удерживаться от скатывания в поток времени, означающий неизбежную порчу нравов, пока это возможно. Институциональные инструменты могут усиливаться и обновляться и даже предотвращать порчу, пока она еще не началась, но в противном случае они, по всей вероятности, бессильны. Преимущество институциональных механизмов для периодического возобновления principii заключается в том, что иначе о коррупции можно судить лишь благодаря мудрецу, способному предвидеть порчу и которому (если он вообще присутствует) все труднее убеждать соседей – тем труднее, чем больше они развращены. Трагическая неразрешимость этой ситуации состоит в том, что развращенность очевидна лишь тогда, когда она уже завоевала позиции. Costumi людей к тому времени изменятся, так что старые законы и средства уже не помогут. При таких условиях Макиавелли, обычно предпочитающий решительные действия, признает необходимость выждать время. Неверно, как сделали Гракхи, издавать законы, противоречащие существующим нравам и обычаям, даже когда последние подвержены коррупции. Спартанский царь Клеомен поступил разумнее, проведя кровавую чистку развращенных элементов, прежде чем попытался восстановить законы Ликурга436436
  Discorsi I, 9 (Клеомен), 17, 18 (снова Клеомен), 33, 38, 46.


[Закрыть]. Тот, кому это не по силам, должен выжидать437437
  «Dico adunque che, poi che gli è difficile conoscere questi mali quando ei surgano, causata questa difficultà da uno inganno che ti fanno le cose in principio, e piú savio partito il temporeggierle, poi che le si conoscono, che l’oppugnarle: perche temporeggiandole, o per loro medesime si spengono o almeno il male si differisce in piú lungo tempo. E in tutte le cose debbono aprire gli occhi i principi, che disegnano cancellarle o alle forze ed impeto loro opporsi, di non dare loro in cambio di detrimento augumento, e credendo sospingere una cosa tirarsela dietro, ovvero suffocare una pianta a annaffiarla; ma si debbano considerare bene le forze del malore, e quando ti vedi sufficiente a sanare quello, metterviti sanza rispetto, altrimenti lasciarlo stare né in alcun modo tentarlo» (Ibid. P. 164–165; Discorsi I, 33); «Итак, я скажу, что бывает трудно распознать зло в зародыше, потому что задатки часто обманчивы, и самое мудрое – выждать, пока они проявятся, не предпринимая попыток единоборства; со временем зло устранится само собой или по крайней мере его приход отдалится. Вообще, если государи собираются устранить своих противников или противостоять их натиску, они должны хорошенько подумать, не приведет ли это к противоположному результату и не накличут ли они на себя беду, пытаясь избежать ее, – ведь если чрезмерно поливать растение, оно погибнет. Следует оценить величину опасности: если ты в состоянии ее осилить, делай это не задумываясь, в противном случае ничего не предпринимай и предоставь ее самой себе» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 208–209).


[Закрыть]. Однако от течения времени, которым движет все усугубляющаяся порча, конечно, не следует ожидать большего, чем от времени, которым правит fortuna. Единственная надежда – на абсолютную власть человека исключительной добродетели, который положит конец порче и восстановит добродетель в народе. Перед ним стоит еще более трудная задача, чем перед харизматическими законодателями, о которых идет речь в «Государе»; тогда как они пришли к власти, когда народ был разобщен и податлив, и не были обязаны фортуне ничем, кроме occasione, добродетельный правитель, воцарившись, обнаруживает развращенный народ и ситуацию, подверженную произволу фортуны. В таких условиях даже вооруженный пророк рисковал потерпеть поражение: методы, обеспечивающие его власть, могут развратить даже его самого438438
  «…a fare questo non basta usare termini ordinari essendo i modi ordinari cattivi, ma è necessario venire allo straordinario, come è alla violenza ed all’armi, e diventare innanzi a ogni cosa principe di quella città e poterne disporre a suo modo. E perché il riordinare una città al vivere politico presuppone uno uomo buono, e il diventare per violenza principe di una republica presuppone uno uomo cattivo, per questo si troverrà che radissime volte accaggia che uno buono, per vie cattive, ancora che il fine suo fusse buono, voglia diventare principe; e che uno reo, divenuto principe, voglia operare bene, e che gli caggia mai nello animo usare quella autorità bene che gli ha male acquistata» (Machiavelli N. Opere. P. 142; Discorsi I, 18); «Если же обновлять государственный строй разом, когда каждому ясна негодность старого, то зло уже так укоренилось, что его трудно исправить; для этого недостаточно законных путей, которые только принесут вред; необходимо прибегнуть к чрезвычайным мерам, насилию и оружию, и прежде всего стать государем этого города, дабы править по своему усмотрению. Но так как возродить республику к политической жизни может только хороший человек, а стать ее государем путем насилия может только дурной человек, то в высшей степени редко случается, чтобы хороший человек захотел прийти к власти дурным путем, хотя бы и ради благой цели, и злодей, став государем, начал творить добрые дела – ему никогда не взбредет на ум употребить во благо власть, дурно приобретенную» (Там же. С. 187–188).


[Закрыть]. Если этого не случится, то его харизмы будет недостаточно, чтобы за одну человеческую жизнь восстановить в народе добродетель439439
  «…ma morto quello, la si ritorna ne’ primi disordini suoi. La cagione è, che non può essere uno uomo di tanta vita che’l tempo basti ad avvezzare bene una città lungo tempo male avvezza. E se uno d’una lunghissima vita o due successioni virtuose continue non la dispongano, come la manca di loro, come di sopra è detto, rovina; se già con di molti pericoli e di molto sangue e’ non la facesse rinascere» (Ibid. P. 139; Discorsi I, 17); «…По смерти его там снова воцарился хаос. Дело в том, что одному человеку не дано столько прожить, чтобы перевоспитать город, привычный к дурным нравам, и если какой-нибудь долгожитель или два доблестных правителя подряд не дадут ему правильного устройства, то, лишившись их, он тотчас же, как сказано выше, погибнет, либо его спасение будет сопровождаться многими бедами и кровопролитиями» (Там же. С. 185).


[Закрыть]. После его смерти они вернутся на свою блевотину (как, полагают, пророчил французам де Голль). Вероятность, что за одним наделенным сверхчеловеческими способностями законодателем последует другой, как нетрудно догадаться, весьма мала. Впрочем, Макиавелли подчеркивает значимость воинской и религиозной virtù (которую олицетворяют Ромул и Нума) как двух инструментов деятельного формирования государства. Интересно, что он не обращается к примеру воина Иисуса Навина, преемника пророка Моисея, или сменивших его судей как вдохновенных военачальников. Попытка увидеть в пророках еврейской и священной истории законодателей не привела в «Рассуждениях» к какому-то значимому итогу.

До этого момента могло казаться, что коррупция или порча – не более чем следствие fortuna, иррациональная последовательность отклонений от нормы, не поддающаяся контролю, непредсказуемая и потенциально подрывающая порядок. В действительности это явление подвергается более тщательному анализу, чем можно было бы предположить. Примечательно, сколь часто Макиавелли, рассуждая о порче, использует телеологический язык: законы и системы правления, даже основанные на добродетели, представляют собой forma, а законодатель и тот, кто применяет закон (не говоря уже о реформаторе), стремятся наложить форму на materia республики, которая, разумеется, состоит из людей. В отдельных главах «Рассуждений» мы встречаем просторечное употребление слова materia в значении населения города, но в теории коррупции оно используется технически440440
  «…dove la materia non è corrotta, i tumulti ed altri scandali non nuocono: dove la è corrotta, le leggi bene ordinate non giovano, se già le non son mosse da uno che con una estrema forza le faccia osservare tanto che la materia diventi buona. …una città venuta in declinazione per corruzione di materia, se mai occorre che la si rilievi, occorre per la virtù d’uno uomo che è vivo allora, non per la virtù dello universale che sostenga gli ordini buoni…» (Ibid. P. 139; Discorsi I, 17); «…Там, где человеческая материя здорова, волнения и смуты безвредны; если же она затронута разложением, не помогут никакие хорошие законы, разве что какой-нибудь единоличный правитель, прибегнув к чрезвычайному насилию, заставит их соблюдать и сделает упомянутую материю пригодной. …Город, пришедший в упадок из‐за испорченности людской материи, может воспрянуть только благодаря доблести одного лица, действующей на протяжении его жизни, а вовсе не из‐за благонравия граждан, поддерживающих добрые порядки…» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 184–185). «…altri ordini e modi di vivere si debbe ordinare in uno suggetto cattivo che in uno buono, nè può essere la forma simile in una materia al tutto contraria» (Machiavelli N. Opere. P. 141; Discorsi I, 18); «…Для дурных подданных пригодны одни обычаи и установления, а для благонравных – другие, и между формой и материей должно быть соответствие» (Там же. С. 187). Манлий Капитолин «venne in tanta cecità di mente, che non pensando al modo di vivere della città, non esaminando il suggetto, quale esso aveva, non atto a ricevere ancora trista forma, si misse a fare tumulti in Roma contro al Senato e contro alle leggi patrie. Dove si conosce la perfezione di quella città e la bontà della materia sua…» (Ibid. P. 342; Discorsi III, 8); «так ослеп, что, не приняв во внимание жизнеустройство города и умонастроение граждан, не готовых смириться с такой скверной формой, он попытался учинить в Риме беспорядки, направленные против Сената и отечественных законов. Тут и познается совершенство римского строя и доброкачественность его материи…» (Там же. С. 388). «Se Manlio fusse nato ne’ tempi di Mario e di Silla, dove già la materia era corrotta, e dove esso arebbe potuto imprimere la forma dell’ambizione sua arebbe avuti quegli medesimi seguiti e successi che Mario e Silla… <…> Però è bisogno, a volere pigliare autorità in una republica e mettervi trista forma, trovare la materia disordinata dal tempo, e che a poco a poco e di generazione in generazione si sia condotta al disordine» (Ibid. P. 343); «…Если бы Манлий родился во времена Мария и Суллы, когда материя уже разложилась и была податливой для восприятия формы, продиктованной его властолюбием, он бы достиг такого же результата и успеха, как Марий и Сулла… <…> Чтобы захватить власть в республике и придать ей скверную форму, требуется застать материю уже приведенной временем в расстройство, ибо из поколения в поколение внутренний разлад увеличивается» (Там же. С. 389–390).


[Закрыть]. Когда разложение усугубляется, materia, как мы узнаём, сама претерпевает изменения, и старые законы перестают действовать: причиной тому невозможность наложить на измененную материю прежнюю форму. Время от времени он близок к утверждению, что римлянам следовало бы принять новые законы, которые соответствовали бы изменившемуся положению, но учитывая, что эти изменения понимаются как коррупция, представляется практически невозможным, чтобы они смогли это сделать.

Не вполне ясно, превращается ли materia во что-то иное или просто разлагается. Мы вспоминаем, что для Савонаролы реформация состояла в восстановлении prima forma. Поскольку это означало для него не меньше, чем цель человека, призванного познать Бога через добродетельную жизнь, то он рассматривал реформацию как полное восстановление человеческой природы, осуществимое лишь при содействии благодати. Другие флорентийские мыслители все чаще отождествляли добродетель с vivere civile. И необходимые для нее условия казались все более тесно связанными со временем. Временем же управляли такие силы, как привычка и обычай, закладывающие «вторую натуру». Если способностью принимать forma республиканской добродетели materia обязана своей второй природе, условию, определенному временем, то, значит, изменения materia можно расценивать как качественный переход из одного временного состояния в другое. В связи с этим может возникнуть вопрос, до какой степени правитель или законодатель способен изменить вторичную природу, или структуру обычая, который был продуктом времени и обстоятельств. Добродетель укоренена в buoni costumi, а они могли со временем прийти в упадок, так что сама materia менялась и становилась менее способной к добродетели. С одной стороны, добродетель представала как достижение идеального состояния, не подверженного уже никаким переменам, кроме вырождения. С другой – имело место осознание того, что она существует в обусловленных временем обстоятельствах, поэтому утрату добродетели можно было описать в терминах исторических и качественных изменений – даже если такое описание должно быть задано представлениями о том, что способствует и что препятствует формированию добродетели.

Поэтому в «Рассуждениях» можно найти не только моральный, но и социологический анализ разложения. В конце первой книги (I, 17), где говорится о коррупции, Макиавелли недвусмысленно указывает, что у нравственного разложения, помимо порочности людей в целом, есть другие причины:

Ведь испорченность и непригодность к свободной жизни вытекают из неравенства, существующего в подобном городе, а для восстановления равенства необходимо произвести великий переворот, на который редко кто захочет и сумеет пойти…441441
  Там же. С. 185; «Perché tale corruzione e poca attitudine alla vita libera nasce da una inequalità che è in quella città, e volendola ridurre equale è necessario usare grandissimi straordinari, i quali pochi sanno o vogliono usare» (Ibid. P. 139).


[Закрыть].

О каком «неравенстве» идет речь, не поясняется. Необходимо искать примеры, на основании которых можно сделать вывод об идеях Макиавелли на сей счет. В следующей главе описывается, как римские законы перестали действовать в ситуации разложения. Он говорит: после того как римляне покорили всех своих врагов и перестали их бояться, они начали избирать на государственные посты не тех, кто наиболее достоин этого, а тех, кому лучше удается завоевать расположение (grazia) других. Затем они опустились до того, что стали назначать на должности наиболее влиятельных, поэтому страх перед носителями власти не позволял хорошим людям пытаться занять эти должности или даже свободно выступать на публике442442
  Machiavelli N. Opere. P. 140–142 (Discorsi I, 18); Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 186–187.


[Закрыть]. В таких условиях реформа почти невозможна. Республика, дошедшая до этой черты, не сможет сама реформировать себя. Законы перестали действовать, и для реформ требуется насилие. Власть некоторых людей теперь сильнее власти закона, и требуется почти монаршая власть одного человека, чтобы их контролировать. Однако ему будет трудно восстановить закон или свободу теми средствами, к которым ему придется прибегнуть443443
  «Da tutte le soprascritte cose nasce la difficultà o impossibilità, che è nelle città corrotte, a mantenervi una republica o a crearvela di nuovo. E quando pure la vi si avesse a creare o a mantenere, sarebbe necessario ridurla piú verso lo stato regio che verso lo stato popolare, accioché quegli uomini i quali dalle leggi per la loro insolenzia non possono essere corretti, fussero da una podestà quasi regia in qualche modo frenati. E a volergli fare per altre vie diventare buoni, sarebbe o crudelissima impresa o al tutto impossibile…» (Ibid. P. 142–143); «Вышесказанное подтверждает трудность и даже невозможность сохранить либо учредить заново республику в испорченном городе. Но если кто-то все же поставит перед собой такую задачу, он должен придать ей устройство, приближающееся скорее к царскому, нежели к народному правлению, чтобы людей дерзких и не подчиняющихся законам мог останавливать глава государства своей почти царской властью. Исправить же их другим путем вовсе невозможно, это потребовало бы неслыханной жестокости…» (Там же. С. 188).


[Закрыть]. Создается впечатление, что некий квазициклический возврат к монархии стал почти неизбежен.

Впрочем, если под установлением «неравенства» подразумевается ситуация, рассмотренная выше, то это понятие не сопряжено ни с имущественным неравенством, ни с неравномерным распределением политических прав. Нет оснований полагать, что Макиавелли возражал против того или другого. Таким образом, оно характеризует положение дел, при котором одни люди стремятся угодить другим (тем, кого Гвиччардини называл particulari444444
  Особенные, исключительные (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть]), в то время как им надлежит думать об общем благе и авторитете общества. «Равенством» же следует называть положение дел, при котором все в равной мере стремятся к общему благу. Разложение – это появление клик и чрезвычайно могущественных граждан, нравственное состояние, которое оказывает одинаково разлагающее воздействие на властвующих и тех, кто от них зависит. В данном случае оно вызвано причиной исключительно морального характера – изменением римских costumi к худшему. На этом этапе нам не сообщается о каких-либо социальных условиях, которые неизбежно повлекли за собой упадок. Макиавелли в своих размышлениях об ополчении и народной политии неоднократно сравнивает гражданина с воином, который сам себя содержит. Поэтому нетрудно догадаться: означенные условия связаны с тем, что большинство лишено возможности носить оружие или отказалось от него.

В LV главе первой книги понятия испорченности и неравенства возникают вновь в контексте социального анализа условий, благоприятных или неблагоприятных для республиканского устройства. Последнее, по словам Макиавелли, совершенно невозможно при многочисленности людей, которых он называет gentiluomini. Это либо те, кто живет в роскоши, пользуясь доходами со своих земельных владений, либо, что еще опаснее, те, у кого вдобавок есть замки и подданные (sudditi). Эти «два типа людей» «заполонили» Неаполь, Рим, Романью и Ломбардию. К сожалению, из контекста не вполне ясно, имеет ли Макиавелли в виду два типа gentiluomini, военных и невоенных, или же два класса – знати, живущей в замках, и ее sudditi. Последнее толкование возможно, потому что именно власть gentiluomini над подданными делает их существование несовместимым со свободным правлением, а какой властью наделены праздные и обычно отсутствующие в городе владельцы имений из первой категории, сказать трудно. Signori di castella445445
  Знать, живущая в замках (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] в Тоскане отсутствуют, gentiluomini встречаются крайне редко. В итоге республиканская жизнь там хотя бы возможна. Республику просто невозможно учредить, предварительно не избавившись от gentiluomini. Иначе materia будет столь испорчена, что законы не смогут ею управлять и потребуется установление власти монарха. Царство же или княжество нельзя создать там, где есть равенство, если только немногочисленные честолюбцы не получат в свое распоряжение дворцы и людей, став таким образом зависимыми от монарха446446
  «Ed a volere in provincie fatte in simil modo introdurre una republica non sarebbe possibile. Ma a volerle riordinare, se alcuno ne fusse arbitro, non arebbe altra via che farvi uno regno: la cagione è questa, che dove è tanto la materia corrotta che le leggi non bastano a frenarla, vi bisogna ordinare insieme con quelle maggior forza, la quale è una mano regia che con la potenza assoluta ed eccessiva ponga freno alla eccessiva ambizione e corruttela de’ potenti» (Ibid. P. 205); «В подобной провинции при всем желании невозможно ввести республику, и если бы кому-то довелось переустраивать ее по своему усмотрению, он был бы вынужден создать там королевство. Причина в том, что если законов недостаточно, чтоб остановить разложение материи, наряду с ними следует применить и высшую силу, каковой является королевская десница, своей неограниченной и чрезвычайной мощью обуздывающая чрезмерное честолюбие и испорченность влиятельных лиц» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 249). «Trassi adunque di questo discorso questa conclusione: che colui che vuole fare dove sono assai gentiluomini una republica, non la può fare se prima non gli spegne tutti; e che colui che dove è assai equalità vuole uno regno o uno principato, non lo potrà mai fare se non trae di quella equalità molti d’animo ambizioso ed inquieto, e quelli fa gentiluomini in fatto e non in nome, donando loro castella e possessioni e dando loro favore di sustanze e di uomini, accioché, posto in mezzo di loro, mediante quegli mantenga la sua potenza ed essi mediante quello la loro ambizione, e gli altri siano costretti a sopportare quel giogo che la forza, e non altro mai, può fare sopportare loro» (Machiavelli N. Opere. P. 206); «Из этого рассуждения следует такой вывод: у того, кто захочет основать республику, там, где много дворян, ничего не выйдет, пока он их всех не уничтожит; а у того, кто хочет основать королевство или принципат там, где преобладает равенство, ничего не получится, пока он не выберет среди граждан людей беспокойных и честолюбивых и не сделает из них дворян, только не по званию, а на деле, раздав им замки и усадьбы и снабдив их имениями и людьми. Тогда, окружив себя ими, он сохранит с помощью этих дворян свое могущество, а они с помощью государя удовлетворят свое честолюбие; прочим же останется сносить то иго, которое только насилие и ничто другое [По смыслу «не» лишнее] может заставить снести» (Там же. С. 250).


[Закрыть]. Здесь Макиавелли мыслит почти так же, как Лодовико Аламанни, только делает акцент не на придворных, как последний, а на баронах.

Gentiluomini оказываются причиной неравенства и испорченности из‐за замков и слуг. В не испорченной коррупцией республике не должно быть иерархии, а «равенство» должно означать, что все в равной мере являются воинами. Необходимы политические условия, позволяющие вооружить всех граждан, моральные условия, в которых все стремились бы сражаться за республику, и экономические условия (которые отсутствуют у зависимых слуг), обеспечивающие воина домом и ремеслом вне военного лагеря и препятствующие его превращению в suddito, creato или наемника, который своим оружием служит некоему влиятельному лицу. Экономическая независимость воина и гражданина нужна, чтобы предотвратить разложение. Если эти условия не соблюдаются, город, который не стремится к завоеваниям и готов избегать контактов с внешним миром, все же может уменьшить размер армии и ограничить круг граждан и тем самым избежать коррупции; несмотря на презрение, с которым Макиавелли описывает венецианскую политическую жизнь, он ни разу не утверждает определенно, что Венецию развратило использование наемников. Однако город, сначала выбравший народную форму правления, агрессивную virtù и вооружение народа, а затем позволивший своим гражданам-солдатам стать подданными и слугами немногих влиятельных людей, будет действительно безнадежно испорчен. Макиавелли приводит две основные причины гибели Римской республики447447
  В пятой главе первой книги «Рассуждений» он говорит, что народ приобрел склонность превозносить всех политических деятелей, наносивших ущерб знати: «donde nacque la Potenza di Mario e la rovina di Roma» («здесь истоки могущества Мария и падения Рима»). В XXVII главе первой книги это обстоятельство объясняется аграрным законом.


[Закрыть]. Первая448448
  Discorsi I, 37.


[Закрыть] – возрождение Гракхами закона, ограничивающего право владеть землей, и распределение завоеванных земель среди народа, что послужило причиной такой ненависти между знатью и народом, что каждая фракция обращалась к своим военачальникам и их армиям. Вторая449449
  Discorsi III, 24. Тему поощряемой императорами профессионализации войск Макиавелли затем развивает в первой книге трактата «О военном искусстве».


[Закрыть] – продление срока нахождения военачальников на своих командных постах, из‐за чего у солдат возникал соблазн забыть о государственных интересах и стать сторонниками политического деятеля, под командованием которого они состояли. Примечательно, что ни одна из этих причин не дает удовлетворительного объяснения испорченности римского гражданина-солдата. Любопытно (как отметил Джеймс Харрингтон), что Макиавелли так окончательно и не объединил эти два объяснения. Он писал, что распределение земель оказалось в руках военных политиков, из‐за чего войска стали служить своим генералам и выступать в их поддержку, ибо только генералы могли вознаградить их. Это продолжалось до тех пор, пока наиболее успешному из императоров не удалось установить власть над Римом с помощью своей теперь уже наемной армии. Впрочем, это утверждение стало тривиальным для гражданских гуманистов XVII и XVIII столетий, идеи которых в этом и других отношениях строились на предпосылках, изложенных у Макиавелли: для Харрингтона, Монтескьё, Джефферсона и Гиббона.