Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

В этом аргументе Гиччардини применяет критерий natura dello universale501501
  Зд.: природа сообщества (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], который незадолго до того отверг, и использует его весьма неожиданно. Мысль, что «вторая натура» флорентийцев сделала их беспокойными гражданами, поборниками равноправия и людьми, стремящимися к участию в отправлении публичной власти, высказывалась в его собственных произведениях и в творениях других мыслителей еще до работы над «Диалогом». Однако, как правило, эти качества приписывались многим и служили доводом в пользу vivere popolare502502
  Зд.: народное правление (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], ибо свойства, побуждавшие человека желать участвовать в управлении, были тождественны тем, что заставляли его не соглашаться на зависимость от других. Эта идея оставалась ключевой для понимания libertà Гвиччардини. «Природа флорентийцев» действительно относится ко многим (тем, кто вне «узкого круга»), и тем не менее здесь она в гораздо большей степени характеризует немногих. «Круг» честолюбивых людей состязается за главенство, и их «природная любовь к равенству» переходит в отказ проигравших признавать превосходство победителей. Можно подсчитать при помощи разума (ragione) или продемонстрировать на esperienzia, что шансы против того, что подобный режим окажется устойчивым, составляют двадцать к одному503503
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 24: «…se e’ si ha a arguire dalla ragione, si doverà credere a venti per uno el contrario; se dalla esperienzia, el medesimo»; «…если нужно сделать заключение с помощью разума, нужно предполагать вероятность двадцать к одному; если на основе опыта, то же самое».


[Закрыть]. Не только equalità и libertà изображены как источники саморазрушительных тенденций – столь же суровый приговор вынесен ambizione и стремлению к onore504504
  Честь, почет (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], которые в более ранних произведениях Гвиччардини называл свойством ottimati, побуждающим их служить свободе, исполняя в обществе роль тех, кто активно содействует общему благу. Все черты «флорентийской натуры», способствующие усилению политической индивидуальности, предстают как характерные не для многих, а для немногих. Здесь его риторика указывает на политическую разрушительность этих черт.

Тем не менее Гвиччардини относится к ottimati неоднозначно, и форма диалога позволяет ему показать разные точки зрения. Далее Каппони и Содерини высказываются против правления Медичи, каким оно было до свержения их власти в 1494 году, с позиции идеала свободы, постепенно приобретающего все более явный аристократический характер. Каппони осуждает по существу манипулятивную природу этого правления как тираническую. В данном случае действия, номинально производимые в рамках кодекса публичных законов и утвержденных ценностей, фактически совершались в соответствии с интересами неформальной правящей группы, члены которой могли одобрять или порицать одно и то же поведение в зависимости того, касается ли оно их друзей или врагов505505
  Ibid. P. 27–28: «E che sdegno, anzi disperazione crediamo noi che si generassi nelli animi degli altri, quando vedevano che quello che in loro era peccato mortale si trattava in una sorte di uomini come veniale; che l’uno era trattato come figliuolo della patria, l’altro come figliastro? E quanto era inumana e tirannica quella parola con la quale pareva loro scaricare, anzi per dire meglio ingannare la conscienza, a che già era venuta come in proverbio: che negli stati si avevano a giudicare gli inimici con rigore e li amici con favore; come se la giustizia ammetta queste distinzioni e come se la si dipinga con le bilancie di dua sorte, l’una da posare le cose delli inimici, l’altra quelle degli amici!»; «И какое негодование, скажу больше – какое отчаяние, как мы можем вообразить, рождалось в душах остальных, когда они видели, что то, что им вменялось как смертный грех, у других расценивалось как нечто простительное, что с одним обращались как с сыном отечества, а с другим как с пасынком? И насколько бесчеловечными и тираническими были те слова, с помощью которых [правители], как им казалось, облегчали, а точнее, обманывали свою совесть, что они даже вошли в пословицу: что в государстве врагов нужно судить строго, а друзей благосклонно; как будто правосудие допускает такие различия и как будто его можно изобразить с двумя разными видами весов, на одних из которых взвешивают деяния врагов, а на вторых – друзей!»


[Закрыть]. Магистратам приходилось, добавляет Содерини, догадываться, как на самом деле следует поступить, по негласным намекам, на которые Лоренцо был так щедр506506
  Ibid. P. 35: «E che misera… avere a interpretare la volunta di chi vuole essere inteso a’ cenni! In che, come ognuno sa, Lorenzo preme sopra tutti gli uomini»; «И какая жалкая участь… быть вынужденным толковать волю того, кто изъясняется молчаливыми намеками! А в этом, как все знают, Лоренцо превосходит кого бы то ни было».


[Закрыть]. Затем Содерини оспаривает проведенное Бернардо разграничение между формами правления, хорошими по своей природе, и формами правления, которые приводят к хорошим результатам вопреки плохой природе: он замечает, что отрицать природные и похвальные наклонности человека по определению означает провоцировать дурные результаты, и наоборот507507
  Ibid. P. 34: «Però non so come Bernardo potrà aguagliare el vivere di simili stati al governo populare, nel quale quando bene gli effetti non fussino migliori che quegli della tirannide, l’uno è secondo lo appetito naturale di tutti gli uomini che hanno per natura lo appetire la libertà, l’altro è direttamente contrario, avendo ognuno in orrore la servitù; donde eziandio con disavantaggio si debbe preporre quello che satisfa piú alla naturalità, che el contrario. E questa ragione è generale in tutti gli uomini, perché ordinariamente gli istinti naturali sono in ognuno»; «Но я не знаю, как Бернардо сможет приравнять жизнь подобных государств к народному правлению, при котором, даже если его последствия оказываются не лучше тех, что имеют место при тираническом строе, учитываются естественные желания всех людей, которые по природе своей стремятся к свободе, в то время как другой строй ровно противоположен этим желаниям, ведь всем ненавистно рабство; следовательно, даже при наличии недостатков следует предпочесть тот строй, который более соответствует природе граждан, а не противоположный. И эта причина является общей для всех людей, потому что природные наклонности присущи каждому».


[Закрыть]. Но когда Содерини говорит, что люди по природе своей стремятся к свободе и ненавидят рабство (servitù), он подразумевает нечто, что в полной мере характеризует лишь людей необычайной высоты духа и выдающегося таланта, а именно желание совершать поступки, которые являются и представляются прекрасными, поскольку служат общему благу. Свобода – это возможность совершать такие поступки; рабство – состояние, при котором некие люди оценивают, разрешают или не допускают их исходя из собственных интересов, состояние, когда человек знает, что его действия, «которые, если верить разуму, должны быть свободными и не зависеть ни от чего, кроме самого человека и блага его страны, регулируют другие люди, будь то справедливо или по прихоти»508508
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 34: «…le azioni loro, che arebbono ragionevolmente a essere libere nè avere dependenzia da altri che da sé medesimo e dal bene della patria, bisogna che si regolino secondo la arbitrio di altri, o sia giusto o sia a beneplacito…».


[Закрыть].

Затем Содерини определяет то, что побуждает человека к подобным поступкам, как virtù:

И если главной целью тех, чьи города управляются справедливо, главной заботой философов и тех, кто писал о гражданской жизни, всегда являлось заложить в них такие основы, которые способствовали бы укреплению добродетелей, совершенству характера и достойным поступкам, какое же негодование и отвращение должно вызывать в нас правление, при котором для полного искоренения великодушия и добродетели прикладываются величайшие усилия! Я говорю о тех добродетелях, которые учат человека совершать прекрасные поступки, приносящие пользу республике…

И потому я еще раз говорю, что, когда законность правления не основана на том, что оно поощряет добродетель, а выливается в тиранию, агрессивную или умеренную, надлежит не колеблясь принести в жертву имущество или успех, стремиться к другой форме правления, ибо нет более гнусной и пагубной формы правления, чем та, что старается уничтожить добродетель и закрывает подданным путь не скажу «к величию», но к какой-то доле славы, обретенной в силу благородства характера и великодушия ума509509
  Ibid. P. 35: «Adunche se el primo obietto di coloro che hanno retto legitimamente le città, se la principale fatica de’ filosofi e di tutti quegli che hanno scritto del vivere civile, è stata di mettervi quella instituzione che produca le virtù ed eccellenzia di ingegno e di opere generose, quanto sarà da biasimare e detestare uno governo, dove per contrario si fa estrema diligenzia di spegnere ogni generosità ed ogni virtù! Parlo di quelle virtù con le quali gli uomini si fanno atti alle azioni eccellenti, che sono quelle che fanno beneficio alla republica… Però io replico di nuovo che ogni volta che el governo non sia legitimo, perché allora la virtù è onorate, ma abbia del tirannico o fiero o mansueto, che con ogni disavantaggio ed incommodità di roba o di altra prosperità, si debbe cercare ogni altro vivere; perché nessuno governo può essere piú vituperoso e piú pernizioso che quello che cerca di spegnere la virtù ed impedisce a chi vi vive drento, venire, io non dico a grandezza, ma a grado alcuno di gloria, mediante la nobilita dello ingegno e la generosità dello animo».


[Закрыть].

Аргументы Содерини отличаются от доводов современных теоретиков «партиципаторной демократии» и «репрессивной толерантности»: последние носят популистский характер, первые отличаются явным аристократизмом. Те, кто ставит своей целью достижение идеала virtù, – которая предстает здесь не столько как форма, накладываемая на fortuna (идея, не являющаяся основной в «Диалоге»), сколько как стремление к жизни, свободе и совершенствованию в условиях моральной автономии, – почти по определению являются немногими. В более ранних работах Гвиччардини ясно давал понять, как невелико может быть их число. И все же тираны ненавидят и боятся их, потому что цель тирана – добиться, чтобы все зависело от него. По словам Содерини, ему нет необходимости объяснять слушателям, кого он имеет в виду510510
  Ibid. P. 34–35: «…gli bisogna andare nascondendo la sua virtù, perché al tiranno dispiaciono tutti gli spiriti eccelsi, ogni potenzia eminente, massime quando procede da virtù, perché la può manco battere; e questo fa qualche per invidia, perché vuole essere lui singulare, spesso per timore, del quale per l’ordinario è sempre pieno. Non voglio applicare queste parole a particulare alcuno, ma voi sapete tutti che io non le dico senza proposito»; «…ему придется скрывать свою добродетель, потому что тиранам претят все выдающиеся люди, любые недюжинные способности, особенно когда они проистекают из добродетели, поскольку с ней труднее сражаться; и некоторые делают это из зависти, потому что хотят быть единственными, часто из страха, который его обычно переполняет. Не хочу говорить ни о ком конкретно, но вы все знаете, что я это говорю не просто так».


[Закрыть]. В завершении этой части речи он отметил, что, как это обычно происходит в stati stretti, Медичи приложили все возможные усилия, чтобы разоружить своих граждан, лишив их таким образом virilità и vigore d’animo511511
  Мужественность, сила духа (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], свойственных их предкам. Следует только подумать о различии между теми, кто ведет войну силами собственного оружия, и теми, кто прибегает к наемным войскам. Швейцарцы, яростные и воинственные в Италии, живут свободно, под покровом закона и мирно у себя в отечестве512512
  Ibid. P. 35–36: «…la casa de’ Medici, come fanno tutti gli stati stretti, attese sempre a cavare l’arme di mano a’ cittadini e spegnere tutta la virilità che avevano; donde siamo diventati molto effeminati, né abbiamo quello vigore di animo che avevano gli avoli nostri; e questo quanto sia di danno a una republica lo può giudicare chi ha considerato che differenzia sia a fare le guerre con le arme proprie, a farle con le arme mercennarie… E che questo sia facile lo dimostrano le antiche republiche e se ne vede oggi qualche vestigio in questi svizzeri, che ora cominciano a farsi conoscere in Italia; e’ quali ancor che siano feroci ed armigeri quanto si vede, intendo che in casa loro vivono in libertà, sotto le leggi ed in somma pace»; «…дом Медичи, как и все государства с узким правительством, всегда стремился забрать оружие у граждан и погасить всю их мужественность; из‐за этого мы уподобились женщинам и у нас больше нет той силы духа, что отличала наших дедов; и насколько это губительно для республики, сможет понять любой, кто постигнет разницу между войнами, ведущимися с помощью собственного ополчения и с помощью наемного войска… Это очень просто показать на примере древних республик, а сегодня мы видим некоторые отголоски на примере этих швейцарцев, с которыми Италия знакома с недавнего времени: хоть они здесь яростны и воинственны, у себя дома они живут свободно, под покровом закона и в высшей степени мирно».


[Закрыть]. Здесь риторика традиции гражданской милиции звучит в контексте, предполагающем – и это радикально отличает ее от логики «Рассуждений» Макиавелли, – что свобода, гражданская добродетель и политическая индивидуальность – идеалы, присущие элите.

Бернардо отвечает на это выражение характерной для гражданского гуманизма позиции пространно и расплывчато. Разговор, в ходе которого он формулирует ответ, составляет оставшуюся часть первой книги «Диалога». Она не только объемна, но и сложна, и многие замечания в ней высказаны косвенно. Как мы уже наблюдали раньше, Бернардо пытается отождествить свободу в том смысле, в каком о ней говорит Содерини, с проявлением честолюбия, а желание совершать благородные поступки – с жаждой господства над другими. Кроме того, он высказывает интересное предположение, что исполнение общественных обязанностей может не требовать режима, основанного на libertà, ибо они служат при этом patria, «а она заключает в себе столько прекрасного, столько сладостного, что даже те, кем правят государи, любят свою страну и, как известно, неоднократно рисковали ради нее жизнью»513513
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 39: «Si può dire piú tosto che questi simili abbino fatto per amore della patria che della libertà; la patria abbraccia in se tanti beni, tanti effetti dolci, che eziandio quegli che vivono sotto e’ principi amano la patria, e se ne sono trovati molti che per lei si sono messi a pericolo»; «Можно сказать, что они это сделали скорее из любви к отечеству, нежели к свободе; отечество заключает в себе столько прекрасного, столько сладостного, что даже те, кем правят государи, любят свою страну и, как известно, неоднократно рисковали ради нее жизнью».


[Закрыть].

Содерини определяет свободу в категориях virtù и participazione. Бернардо обращается к одному из более ранних определений этого понятия у Гвиччардини: свобода – такое положение вещей, при котором имуществом мы обязаны закону, а не власти или личным качествам конкретных людей. Это утверждение, подразумевающее акцент на моральной и политической независимости человека, конечно, выражает идеал гражданского гуманизма, но по сравнению с «Рассуждением в Логроньо» мы видим здесь существенное отличие: идеал общей virtù теперь словно бы вычитается из определения свободы и противопоставляется ему. Свободе, понятой как власть закона, вполне могло угрожать слишком навязчивое и состязательное великодушие, которое так превозносил Содерини514514
  Ibid. P. 45–46: «…faccendo differenzia da uno che è savio e non animoso, a uno che è savio, animoso e non inquieto, e da questo a chi ha ingegno ed animo ed inquietudine»; «…делая различие между тем, кто мудр, но не предприимчив, и тем, кто мудр, предприимчив и не бунтарь, и между последним и тем, кто обладает умом, предприимчивостью и бунтарским духом».


[Закрыть]. Человек может в рамках закона пользоваться тем, что имеет, почти или даже вовсе не участвуя в принятии решений, касающихся его самого или кого-то еще. Можно сказать, что Гвиччардини здесь разрабатывает не позитивную, а негативную концепцию свободы – свободы от власти другого человека, а не свободы развивать положительные человеческие способности и качества. Новому определению сопутствует изменение ценностей, которые он открывает взору ottimati. Теперь возможны две ценностные модели, каждая из которых воплощает один из полюсов личности самого Гвиччардини: с одной стороны, идеал благородства, выраженного в значимых для общества поступках, с другой – те esperienzia и prudenzia515515
  Опытность и рассудительность (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], на приобретение которых время есть только у элиты. На протяжении всей жизни Гвиччардини беспокоил конфликт между честолюбием и осмотрительностью. Интересно наблюдать, как он, столкнувшись с выбором между отвагой и рассудительностью, движется в русле, противоположном идеям Макиавелли. Если автор «Рассуждений» высказывался в пользу вооруженного народного правления и изображал virtù как живой дух носящего оружие большинства, то Бернардо в «Диалоге», как мы увидим, отрицает постулируемое Содерини возрождение традиции гражданской милиции и, насколько возможно, отвергает его идеализацию virtù. Но virtù, о которой идет речь, – свойство некоторых, а не многих. Вместо нее – или скорее вместо честолюбия и жажды onore, которые он некогда восхвалял, – Гвиччардини заставляет Бернардо в заключительном фрагменте первой книги убеждать своих слушателей-оптиматов, что Флоренция – старый город, с трудом поддающийся изменениям, и что естественный ход событий, в силу которого государства неминуемо дряхлеют, обладает большей властью, чем человеческие ragione или prudenzia516516
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 81–82: «Quando le città sono vecchie, si riformano difficilmente, e riformate, perdono presto la sua buona instituzione e sempre sanno de’ suoi primi abiti cattivi; di che, oltre alle ragioni che si potrebbono assegnare, potete pigliare lo esemplo di molte republiche antiche, le quali se nel suo nascere, o almanco nella sua giovanezza, non hanno avuto sorte di pigliare buona forma di governo, ha durato fatica invano chi ve la ha voluta mettere tardi; anzi quelle che sono use a essere bene governate, se una volta smarriscono la strada e vengono in qualche calamità e confusione, non tornano mai perfettamente al suo antico buono essere. È cosí el naturale corso delle cose umane, e come solete dire voi altri, del fato, che ha bene spesso piú forza che la ragione o prudenzia degli uomini»; «Когда город стар, то его трудно реформировать, и после реформ он быстро теряет свой порядок, а дурные нравы выходят на первый план; помимо причин, которые можно было бы привести, вы можете обратиться к примеру множества древних республик, которым не посчастливилось установить правильную форму правления сразу после их создания, или хотя бы в первые, „юные“ годы их существования: старания тех, кто пытался установить ее на позднем этапе, были напрасны; скажу больше: если те, что привыкли к хорошему правлению, в какой-то момент сбиваются с пути и оказываются в беде и беспорядке, то в них никогда полностью не восстанавливается былое хорошее положение. Таков естественный ход событий в мире людей, такова судьба (как вы любите выражаться), что часто оказывается сильнее, чем человеческий разум или рассудительность».


[Закрыть].

Все, что говорит Гвиччардини, обращено к ottimati. Однако предпочтение, которое он отдает аристократии, выражается скорее в том, что он видит в ottimati единственных людей, с которыми или о которых стоит говорить, а не в том, что Гвиччардини опрометчиво приписывает им – чего он никогда не делал – всевозможные политические добродетели или законность притязаний на власть. Возражение, которым Бернардо отвечает Содерини, принимает форму защиты Медичи от более гневных обвинений Содерини, а она, в свою очередь, перетекает в критику Большого совета и участия многих в определенных процессах принятия решений517517
  См. в целом: Ibid. P. 42–47.


[Закрыть]. Но мишенью этой критики являются скорее не многие, а некоторые, считающиеся создателями народного правления 1494 года. Похоже, будто ottimati, разочарованные союзом с Медичи, вместо этого заключили союз с popolo, и Бернардо словно спрашивает их, много ли они выиграли от этой перемены. Впрочем, косвенным образом этот вопрос затрагивает проблему ценностей аристократии. Обоснование режима 1494 года, изложенное Содерини и самим Гвиччардини в ходе работы над «Рассуждением в Логроньо», строилось в терминах virtù, того выдающегося благородства, которое ottimati демонстрировали признательному popolo. Порицать этот режим означало выступать в пользу идеала осмотрительности вместо идеала virtù и при этом подвергать сомнению способность многих опознавать virtù, когда они с ней сталкивались. Однако порицать многих означало не превозносить некоторых, а критиковать их ценности. Как только мы увидим, что, по мнению Гвиччардини, идеал virtù оборачивался не столько стремлением к благородству, сколько нездоровой конкуренцией за первенство, нам станет понятно его стойкое убеждение, что governo stretto518518
  Узкое правительство (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], где вся власть оказалась бы сосредоточенной в руках ottimati, для Флоренции стало бы бедствием. Если представители элиты действительно намеревались состязаться в благородстве, им нужна была публика и судьи в лице popolo (или Медичи). Если же на самом деле они состязались за власть и господство, действия popolo (или Медичи) должны были погасить это соперничество, ограничив их власть. В то же время Гвиччардини советовал своему сословию усвоить не столь соревновательную систему ценностей. Он мог считать ottimati единственными людьми, достойными критики и разговора, но это не мешало ему настойчиво критиковать их.

Если придерживаться такой трактовки, защиту Бернардо режима Медичи и его критику неразумия народа следует понимать как изложение доводов в пользу Медичи и против popolo, то есть Большого совета, как союзников ottimati. Его критика направлена против точки зрения, которую сам Гвиччардини выражал в своих более ранних произведениях и согласно которой многие хорошо умеют судить о тех, кто выше их, способны распознать качества, которых лишены сами, а потому им можно доверить избрание немногих на должности. Как только отличительной чертой лидера становится уже не virtù, а esperienzia, это утверждение оказывается менее правдоподобным, потому что esperienzia – приобретенное свойство, оценить которое могут лишь те, кто сам хотя бы отчасти его приобрел. Республика – это сообщество, где не придерживаются обычая, а занимаются политикой, поэтому маловероятно, что многие смогут познать в действительности то, чем занимаются лишь участвующие в управлении, – получить опыт, выражающийся не в обычае, а в рассудительности. Здесь Бернардо утверждает, что они неспособны вынести такого рода суждение, ибо их горизонт ограничен «делами и лавками»519519
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 43: «…fondato… in sugli esercizi ed in sulle botteghe…»; «основаны… на делах и на лавках…».


[Закрыть]. Отсутствие досуга не мешает им распознавать virtù как свойство личности, и это почти так же очевидно, как то, что оно воспрепятствует им приобрести какие-либо знания в общественных вопросах или способность понимать, чем занимались те, кто обладал таким знанием. Впрочем, Бернардо готов согласиться с Содерини, что popolo во Флоренции сможет, как и в Венеции, вполне сносно выбирать своих должностных лиц, если по-прежнему будет придерживаться метода избрания большинством голосов, – вызывающий споры вопрос, которому Гвиччардини посвятил два трактата. Но, мрачно добавляет Бернардо, трудно сказать, сколь долго продержится эта разумная процедура. Содерини остается утверждать, что никакая форма правления не бывает совершенной с самого начала, но опыт может научить ее укреплять и совершенствовать свои лучшие черты520520
  Ibid. P. 47: «…non solo ne’ governi, ma nelle arti, nelle scienzie ed in ogni altra cosa, non furono mai perfetti ne’ principi, ma si va aggiungendo alla giornata secondo che insegna la esperienzia»; «…не только в правительствах, но и в ремеслах (или искусствах?), науках и всем остальном одних принципов никогда не было достаточно, к ним постоянно прибавляется то, чему учит опыт».


[Закрыть]. Коротко говоря, он надеется, что опыт научит popolo придерживаться метода избрания, который, как считалось, заставляет отдавать предпочтение политической элите. Вероятно, Гвиччардини отсылает к характерному для аристократии убеждению, что слишком часто выборы должностных лиц происходили по жребию.

Однако Бернардо стремится главным образом защитить Медичи, правивших до 1494 года, от обвинения Содерини, заявившего, что они подавили virtù, допуская на должности лишь тех, кого считали зависимыми от себя и потому неопасными. Он делает это, соглашаясь с большей частью обвинений и затем утверждая, что правление такого рода все же лучше народного правления, – полемическая тактика, за которой кроется смена ценностей и предпосылок. Разумеется, говорит он, Медичи выдвигали вперед тех, от кого не ждали опасности, и подавляли тех, кто, по их мнению, представлял для них угрозу. Однако это не означает, как предположил Содерини, что они считали потенциально опасным любое проявление virtù. Политической элите присущи мудрость и предприимчивость; можно быть мудрым (savio), не будучи предприимчивым (animoso), а можно обладать обоими качествами, никак не угрожая установленному порядку (inquieto)521521
  См. прим. 1 на с. 335.


[Закрыть]. Медичи тем лучше могли провести эти разграничения, что уже обладали верховной властью, давшей им опыт, на основании которого они могли судить о людях, и право безопасно выносить суждения522522
  Ibid. P. 44–46.


[Закрыть]. В заключениях такого рода можно ошибаться по двум причинам – в силу невежества и зависти (malignità). Невежество, составляющее недостаток прежде всего народных собраний, опаснее по своим последствиям, потому что по природе не имеет границ, тогда как зависть утихает, как только устранен человек, являющийся ее объектом523523
  Ibid. P. 46, 55.


[Закрыть].

Гвиччардини предоставляет Бернардо решить этот вопрос. Содерини определил правление Медичи как тиранию. Он четко изложил классическую точку зрения: зависть тирана не знает границ, ибо все, что не подчинено его власти, он рассматривает как угрозу для нее. Особенно же он страшится virtù – врожденного нравственного качества – любого другого человека. В защиту malignità Бернардо говорит, что люди по природе своей склонны к добру и что любой, кто предпочитает добру зло, был бы скорее зверем, чем человеком524524
  Ibid. P. 55: «Quanto alla malignità, io vi dico che per natura tutti gli uomini sono inclinati al bene, né è nessuno a chi risulti interesse pari dal male come dal bene, che per natura non gli piaccia piú el bene; e se pure si ne truova qualcuno, che sono rarissimi, meritano essere chiamati piú presto bestie che uomini, poi che mancono di quella inclinazione che è naturale quasi a tutti gli uomini»; «Что до зависти, то я вам скажу, что по природе своей все люди склонны к добру, и никто не заинтересован во зле так же, как в добре, нет никого, кого бы по природе своей добро не привлекало больше; и если даже такие редкие люди и найдутся, то они заслуживают называться скорее зверями, а не людьми, поскольку у них отсутствует склонность, присущая почти всем людям».


[Закрыть]. Разумеется, классическая теория предполагала, что тиран как раз и является таким зверем, но Бернардо исходит из предположения – с которым вынужденно соглашается Содерини, – что правление Медичи – тирания особого рода, не fiero, а mansueto525525
  Суровый; умеренный (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Она скорее стремится использовать хорошие человеческие качества в своих целях, а не изживать их. Однако «умеренная тирания» – почти оксюморон, и Бернардо в значительной мере лишает понятие тирании его смысла. Медичи подчинили доброе в людях своей воле и пользуются им; для этого они должны уметь распознавать и ценить добро; и дабы продолжать пользоваться добром в своих интересах – Медичи надлежит воздержаться от его уничтожения. Страх и жажда власти не могли пересилить в них разум, как происходит в случае с обыкновенным тираном. Слабость человеческой натуры, которая делает столь уязвимой природную склонность к добру, присуща им не более, чем любому другому типу правителей.

Это обстоятельство побуждает Бернардо, завершая свою аргументацию в первой книге, отрицать, что правление Медичи по природе своей обречено на вырождение и разложение. Они властвовали, эксплуатируя качества ottimati, а потому оставили эти качества нетронутыми. Необходимость делать это выполняла роль freno526526
  Узда (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], обуздывая и ограничивая любое стремление к излишествам. Кроме того, ottimati могли принести пользу Медичи, только если действовали как независимые субъекты, то есть свободно. Власть Медичи, хотя и была тиранической в том смысле, что все делалось в соответствии с их волей, никогда не проявляла себя так же, как uno stato di uno principe assoluto527527
  Владение абсолютного государя (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], где суверенность правящей воли институционализирована и явлена воочию. Внешние признаки и образ (le dimostrazioni e la immagine) всегда соответствовали свободному государству528528
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 77: «Lo stato de’ Medici, ancora che, come io ho detto, fussi una tirannide e che loro fussino interamente padroni, perché ogni cosa si faceva secondo la loro voluntà, nondimanco non era venuto su come uno stato di uno principe assoluto, ma accompagnato co’ modi della libertà e della civilità, perché ogni cosa si governava sotto nome di republica e col mezzo de’ magistrati, e’ quali se bene disponevano quanto gli era ordinato, pure le dimostrazioni e la immagine era che el governo fussi libero; e come si cercava di satisfare alla moltitudine de’ cittadini con la distribuzione degli uffici, cosí bisognava satisfacessino a’ principali dello stato non solo con le dignità principali, ma ancora col fare maneggiare a loro le cose importanti, e però di tutto si facevano consulte publiche e private»; «Государство Медичи, хоть и было, как я уже говорил, тиранией и они были полновластными властителями, поскольку все делалось согласно их воле, тем не менее не было создано как государство с абсолютной властью, но предусматривало элементы свободы и гражданской активности, потому что все правление осуществлялось от имени республики и посредством магистратов, которые хоть и выполняли полученные приказы, создавали внешние признаки и образ свободного государства; и как стремились достичь довольства большинства граждан путем распределения должностей, так же нужно было угодить высшим должностным лицам государства не только с помощью почетных должностей, но и разрешая им управлять важными делами, поэтому обо всем устраивались совещания в общественном и частном порядке».


[Закрыть]. Разрушить этот образ означало бы лишить город его жизни и души. Этого не случилось (только безумец решился бы так сделать), и власть Медичи в городе была тем сильнее, что сочетала в себе любовь и силу, а не являлась голым принуждением529529
  Ibid. P. 77–78: «E però nessuno de’ Medici, se non fussi publico pazzo, arebbe mai fatto questo, perché potevano conservare la autorità sua, sanza fare uno passo che gli avessi a inimicare ognuno, e bisognava che, facendolo, pensassino o uscire di Firenze a ogni piccola occasione che venissi, o aversi a ridurre tutti in su le arme ed in su la forza; cosa che e’ tiranni non debbono mai fare, se non per necessità, di volere fondarsi tutti in su la violenzia, quando hanno modo di mantenersi col mescolare lo amore e la forza. Aggiugnesi che chi togliessi alla nostra la sua civilità ed immagine di libertà, e riducessila a forma di principato, gli torebbe la anima sua, la vita sua e la indebolirebbe e conquasserebbe al possibile; e quanto è piú debole e manco vale la città, tanto viene a essere piú debole e manco valere che né è padrone; e cosí se e’ Medici avessino preso el principato assoluto, arebbono diminiuto e non cresciuto la sua potenzia e riputazione»; «Поэтому никто из Медичи не сделал бы этого, и на это был бы способен лишь откровенный безумец, потому что они могли сохранить свою власть, не делая того шага, который бы настроил всех против них, а если б они его совершили, им было бы нужно покинуть Флоренцию при малейшем поводе или держать всех в подчинении с помощью силы и оружия; это ровно то, чего тиранам не следует делать никогда, за исключением случаев крайней необходимости, а именно пытаться основывать свою власть исключительно на насилии, поскольку у них есть возможность держаться у власти, сочетая любовь и силу. Нужно добавить, что если кто-то отберет у нашего города его гражданскую жизнь и образ свободы и установит над ним единоличную власть, то он отберет у него душу и жизнь, ослабит и разрушит его, насколько это возможно; а ослабленный город мало чего стоит, и точно так же это ослабит и обесценит его правителя; таким образом, если бы Медичи установили абсолютное правление, то они бы уменьшили, а не приумножили его мощь и славу».


[Закрыть]. Любовь, в конце концов, – это самопорождающая деятельность. Весомость употребляемых Гвиччардини слов опровергает предположение, что он хотел показать, будто флорентийцами правит иллюзия. В свободе должно быть нечто реальное, что требовало к себе уважения и на самом деле ограничивало власть Медичи. Но, защищая Медичи от обвинения в тирании, Гвиччардини представил их правление как нечто, что следует отличать от principato assoluto530530
  Правление абсолютного государя (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], – то есть, хотя он и не использует этого слова, как смешанную монархию. Так мы приближаемся к доктрине, на которой основана французская и английская монархия. Мы узнаём, что правление Медичи было ограничено обязательством советоваться с главными людьми и должностными лицами в городе; важно было уважать их, хотя и не делить с ними власть официально. Это обязательство весьма схоже с уважением к формам республиканского правления, благодаря которому власть Медичи вынужденно оставалась замаскированной монархией.

Однако аргументы Бернардо направлены на то, чтобы рекомендовать систему Медичи ottimati, и потому носят столь же аристократический, сколь и монархический характер. Дальше всего они отходят от учения Аристотеля или Полибия о координации различных видов власти ввиду его стремления утвердить мнение, что человеку или группе людей, наделенных верховной властью, это верховенство дает право и умение исполнять все функции власти без необходимости опираться на чей-либо коллективный разум. Но этот подход не соответствует теории суверенитета, поскольку предполагает отказ от строгой локализации верховной власти будь то в одном человеке или среди некоторых людей. Примечательно, что рассуждения Бернардо о роли ottimati при Медичи прекрасно сочетаются с предположением, что их главной ценностью является virtù. При этом у его аргументов есть еще один аспект, в основе которого лежит именно идея рассудительности и в котором различие между монархией и аристократией выражено не так явно. Здесь он резко критикует участие Большого совета в принятии решений, связанных с внешней политикой (cose di fuora)531531
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 60–65.


[Закрыть].

Такой ход мысли прямо возвращает нас к понятиям конкретного события, интеллекта, числа и времени, которые, как мы уже неоднократно наблюдали, являлись ключевыми для этого направления ренессансной мысли. Во внешнеполитических делах, как мы узнаём, нет регулярности или определенного направления. Они ежедневно меняются в зависимости от того, что происходит в мире, поэтому наши представления о них главным образом состоят из догадок. Малейшая причина может вызывать величайшие следствия, а одинаковые причины могут приводить к необычайно разнообразным результатам. «Поэтому необходимо, чтобы государством управляли люди рассудительные, с неусыпным вниманием отслеживающие мельчайшие происшествия и взвешивающие все вероятные последствия, чтобы с самого начала избежать власти случая и фортуны и по возможности избавиться от нее»532532
  Ibid. P. 60–61: «Perché le cose di questa sorte non hanno regola certa ne corso determinato, anzi hanno ogni dì variazione secondo gli andamenti del mondo, e le deliberazioni che se ne hanno a fare, si hanno quasi sempre a fondare in su le conietture, e da uno piccolo moto dependono el piú delle volte importanze di grandissime cose, e da’ principi che a pena paiano considerabili nascono spesso effetti ponderosissimi. Però è necessario che chi governa gli stati sia bene prudente, vigili attentissimamente ogni minimo accidente, e pesato bene tutto quello che ne possi succedere, si ingegni sopra tutto di ovviare a’ principi ed escludere quanto si può la potestà del caso e della fortuna»; «Потому что такого рода вещи не подчиняются точным правилам и не протекают точно определенным образом, а каждый день меняются в зависимости от событий в мире, и решения, принимаемые по этому поводу, почти всегда приходится основывать на догадках, и от небольшого изменения чаще всего зависят события огромной важности, а с причинами, что кажутся совсем незначительными, часто связаны последствия, имеющие огромный вес. Поэтому необходимо, чтобы государством управляли люди рассудительные, с неусыпным вниманием отслеживающие мельчайшие происшествия и взвешивающие все вероятные последствия, чтобы с самого начала избежать власти случая и фортуны и по возможности избавиться от нее».


[Закрыть].

Не может быть более ясного указания на то, что Гвиччардини отказывается вступить в мир virtù, который так завораживал Макиавелли. Virtù как отвага, динамическая и, возможно, творческая сила государя или вооруженного народа стремилась одержать верх над фортуной, а не уклониться от нее. Макиавелли обнаружил это качество в гениальном новаторе, а также в тождестве гражданина и воина. Но Гвиччардини приравнивает virtù к рассудительности (если не заменяет первую последней), к умению кормчего или врача наблюдать за событиями и приспосабливаться к ним, а не пытаться формировать или определять их. Его политика – скорее политика маневра, чем действия. Она требует максимальной осведомленности и взвешенности, согласной с неумолимым и непредсказуемым ходом событий. Аргументом против народного контроля над внешней политикой является то, что многие не способны осуществлять его. У одного или нескольких человек, говорит Бернардо, достаточно времени и практики, чтобы приобрести это чутье в решении вопросов и преобразовать его в действие. У собрания людей их нет533533
  Ibid. P. 61: «Questo è proprio di uno governo dove la autorità è in uno solo o in pochi, perché hanno el tempo, hanno la diligenzia, hanno la mente volta tutta a questi pensiere, e quando cognoscono el bisogno, hanno faculta di provedere secondo la natura delle cose; che tutto è alieno da uno governo di moltitudine, perché e’ molti non pensono, non attendono, non veggono e non cognoscono se non quando le cose sono ridotte in luogo che sono manifeste a ognuno, ed allora quello che da principio si sarebbe proveduto sicuramente e con poco fatica e spesa, non si può poi ricorreggere se non con grandissime difficultà e pericoli, e con spese intollerabili»; «Это свойственно правлению одного или немногих, потому что они обладают временем и усердием, и весь их ум направлен на эти мысли, и когда они хорошо знают потребность, они могут действовать в соответствии с природой вещей; всего этого лишено правление большинства, потому что большое количество людей не думает, не внимает, не видит и не познает, кроме как в тех случаях, когда события происходят таким образом, что их суть ясна каждому, и из‐за этого то, что можно было бы сразу же решить наверняка и с помощью малых усилий и трат, потом приходится исправлять с огромным трудом и опасностями, и с чудовищными тратами».


[Закрыть], но неясно, объясняется это количественными или качественными причинами. С одной стороны, отмечается, что конкретная ситуация во внешней политике, знание которой необходимо распространить среди многих, вряд ли будет изучена и внутренне усвоена. Решения, которые требуют согласия многих умов, принимаются, обсуждаются и корректируются слишком медленно. С другой стороны, некоторые выражения наводят на мысль, что собрание многих будет собранием отдельных людей, каждый из которых поглощен своими частными делами, а потому лишен досуга, за счет которого только и можно приобрести опыт, рассудительность и понимание властной политики. Бернардо даже полагает, что многие особенно склонны к коррупции и порче: будучи частными лицами, они не воспринимают общее благо как собственное, тогда как единовластный правитель относится к общему благу как к своему достоянию534534
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 65: «Dove hanno a deliberare molti è el pericolo della corruttela, perché essendo uomini private e che non hanno el caso commune per suo proprio, possono essere corrotti dalle promesse e doni de’ principi… questi non si ha a temere da uno, perché essendo padrone di quello stato, non si lascerà mai comperare per dare via o per disordinare quello che reputa suo»; «Там, где решения принимает собрание, существует риск испорченности, потому что как частные лица они не воспринимают общее дело как свое собственное и могут быть подкуплены обещаниями и дарами государей… этого не следует опасаться в случае правления одного, потому что, будучи властителем этого государства, он не даст себя подкупить, чтобы отдать или привести в беспорядок то, что он воспринимает как свое».


[Закрыть]. Так или иначе, собрание не может выработать основанного на совместном размышлении интуитивного знания, которого требует понимание властных отношений, и потому никогда не сможет проводить последовательную политику. Однако возглавлять власти, с которыми оно поддерживает связи, чаще всего будут государи, обладающие устойчивыми представлениями о собственных интересах и потому способные понять друг друга и работать совместно. По этой же причине они не склонны вступать в отношения с демократиями, которые сами не могут в себе разобраться535535
  Ibid. P. 63–64: «…Queste coniunzione continuate si fanno difficilmente con uno popolo, perché non essendo sempre e’ medesimi uomini che governono, e però potendosi variare e’ pareri ed e’ fini secondo la diversità delle persone, uno principe che non vede potere fare fondamento fermo con questi modi di governo, né sa con chi si avere a intendere o stabilire, non vi pone speranza né si ristrigne teco, disegnando che ne’ bisogni o nelle occasioni tue tu ti vaglia sì poco di lui come lui spera potersi valere di te»; «Такие союзы трудно заключить с народом на долгий срок, потому что в управлении всегда участвуют разные люди и, следовательно, мнения и поставленные цели могут меняться в зависимости от человека, из‐за чего государь, не видя возможности твердо положиться на подобное правительство и не зная, с кем ему придется находить понимание и договариваться, не связывает с ним надежд и не вступит с тобой в отношения, предполагая, что в момент необходимости ты настолько же мало будешь рассчитывать на его услуги, как он рассчитывает на твои».


[Закрыть].

Идентичным образом государи, как правило, могут прибегать к услугам наемных военачальников и солдат, которые являются врагами народных правлений в силу их природы. Для единовластного правителя война составляет норму, и с наемниками он поддерживает длительные отношения. Демократия же ведет войну только по необходимости, пользуется наемными войсками только в чрезвычайной ситуации и старается избавиться от них, по возможности ничего им не платя, как только ситуация разрешается536536
  Ibid. P. 65: «Sanza che, molto manco si possono confidare de’ capitani e de’ soldati, che possa fare uno solo, perché tra’ soldati mercennari ed e’ populi è una inimicizia quasi naturale: questi se ne servono nella guerra, perché non possono fare altro; fatta la pace non gli remuneranno, anzi gli scacciano e gli perseguitano, pure che possino farlo; quegli altri, cognoscendo non servire a nessuno, o pensano tenere la guerra lunga per cavare piú lungamente profitto dalla sua necessità, o voltono lo animo a gratificarsi col principe suo inimico; o almeno gli servono freddamente…»; «Кроме того, еще меньше они могут полагаться на единение с предводителями войска и солдатами, потому что между наемными солдатами и народом всегда будет вражда, заключенная в самой природе народного правления: они прибегают к помощи наемников для ведения войны, только когда не могут иначе; после заключения мира наемникам перестанут платить, напротив, их изгонят и будут преследовать при малейшей возможности; наемники же, зная, что станут никому не нужны, или будут стараться затягивать войну, чтобы извлечь побольше выгоды из необходимости ее вести, или перейдут на сторону враждебного государя; в лучшем случае будут относиться к этой службе прохладно…».


[Закрыть]. Нет смысла, добавляет Бернардо, ссылаться на успех римлян в ведении войны и внешнеполитических делах при народном правлении, поскольку неочевидно, что их военные успехи были связаны со структурой их правления. Учитывая, что последнее было полно раздоров и беспорядка, оно не могло способствовать их воинской virtù, которая при власти царей была не меньшей, чем при libertà. Военная система римлян не являлась следствием народного правления, но двояким образом содействовала его успеху. Во-первых, она дала римлянам возможность полагаться только на собственные силы и потому обходиться без vigilanzia e diligenzia sottile537537
  Бдительность и кропотливое усердие (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], необходимых тем, кто перед лицом чужой власти должен полагаться на дипломатию. Во-вторых, благодаря ей война и политика оказывались под контролем консулов, опытных в военном деле людей, видевших в войне источник своего гражданского авторитета и даже профессию (bottega). Мы не можем подражать римлянам, если не воспроизведем условия их гражданской жизни538538
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 68: «Né mi allegate in contrario lo esemplo de’ romani, che benché avessino el governo libero e largo, acquistano tanto imperio; perché… a me non pare che el modo del governo di Roma fussi di qualità da fondare tanta grandezza; perché era composto in modo da partorire molte discordi e tumulti, tanto che se non avessi supplito la virtù delle arme, che fu tra loro vivissima ed ordinarissima, credo certo che non arebbono fatto progresso grande. <…> …e dove si fa el fondamento in sulle arme proprie, massime eccellenti ed efficaci come erano le loro, si può intermettere quella vigilanzia e diligenzia sottile che è necessaria a chi si regge in su le pratiche ed aggiramenti. Né avevano allora e’ capi della città a durare fatica a persuadere al popolo… perché erano uomini militari, e che non sapevano vivere sanza guerra, che era la bottega donde cavavano ricchezze, onori e riputazione. Però non si può regolare secondo questi esempli chi non ha le cose con le condizione e qualità che avevano loro»; «Не приводите мне в качестве противоположного примера римлян, которые завоевали столько земель, хоть у них и было свободное и широкое правление; потому что… мне кажется, что эти успехи не были обусловлены формой правления в Риме, ведь она постоянно рождала раздоры и беспорядки, и если бы не военная доблесть, которая там процветала и была обычным делом, я думаю, что они бы не достигли больших результатов. <…> А если полагаться на собственное войско, особенно такое незаурядное и искусное, как римское, можно оставить в стороне ту бдительность и то кропотливое усердие, необходимые тем, кто правит, опираясь на опыт и избегая препятствий. И правителям города тогда было несложно убедить народ… потому что римляне были воинами и не умели жить без войны, это было ремесло, приносившее им богатство, почести и славу. Но такими примерами нельзя руководствоваться тем, чье положение и чьи качества отличаются от тех, что были присущи римлянам».


[Закрыть].

Вне зависимости от того, был ли Гвиччардини знаком с содержанием «Рассуждений» Макиавелли или споров в Садах Оричеллари, его аргументацию можно интерпретировать лишь как антитезу точке зрения Макиавелли. Следует отметить, что он заранее уверен в невозможности вернуться к жизни римлян, то есть сделать военную подготовку и дисциплину частью гражданской личности каждого флорентийца. Во второй книге Бернардо сокрушается об упадке гражданской милиции, но утверждает, что возвращать его уже поздно539539
  Ibid. P. 90–93.


[Закрыть]. Однако он не утверждает, что возрождать его не следует, опасаясь уступить народу слишком большую власть. Гвиччардини лишь полагает, что Флоренция не может использовать военную мощь, но должна существовать в мире государей и condottieri, опираясь на дипломатическое искусство. Позже он отмечает, что если бы римляне прибегали к помощи наемников и им пришлось бы жить, «как живут невооруженные города», средствами ума, а не оружия, то избранная ими форма правления в считанные годы привела бы их к краху540540
  Ibid. P. 155: «Se avessino guerreggiato con le arme mercennarie ed in consequenzia avuto a valersi come fanno le città disarmate, della sollecitudine, della diligenzia, del vegghiare minutamente le cose, della industria e delle girandole, non dubbitate che vivendo drento come facevano, pochi anni la arebbono rovinata»; «Если бы они прибегали к помощи наемников и, как следствие, им приходилось бы достигать успеха, как это делают невооруженные города, посредством старания, усердия, внимания к мельчайшим деталям, изворотливости и интриг, не сомневайтесь, что, живя так, как жили, они бы в считанные годы пришли бы к краху».


[Закрыть]. Такого рода способности могут проявлять только один человек или несколько, и форма правления в città disarmata должна этому обстоятельству соответствовать. Но и здесь Гвиччардини не произносит похвалу ottimati, а указывает им на необходимость пересмотреть свои ценности. Учредив форму правления, при которой власть получал Большой совет, они опирались на virtù в том смысле, в каком ее понимал Содерини. Тот факт, что военные и дипломатические условия города не дозволяют им полагаться на virtù в значении римской доблести в интерпретации Макиавелли, лишний раз объясняет, почему от ottimati требуется именно рассудительность. Бернардо замечает: теми, кто создал в 1494 году такую форму правления, двигали благие намерения, но они не могли знать, чем обернутся их эксперименты:

…Этому не стоит и удивляться, ведь никто из них не видел город свободным и не управлял нравами свободных людей; те же, кто изучал свободу по книгам, не наблюдали и не усваивали ее особенности, как могли это сделать познавшие ее на опыте, который учит нас многому такому, что мы никогда не постигнем с помощью учености или природного ума541541
  Ibid. P. 81: «Chi ha ordinato queste cose ha avuto buoni fini, ma non ha avertito particularmente a tutto quello che bisognava; né me ne maraviglio, perché non vive nessuno che abbi mai veduto la città libera, né che abbi maneggiato gli umori della libertà, e chi gli ha imparati in su’ libri non ha osservato tutti e’ particulari e gustatigli, come che gli cognosce per esperienzia, la quale in fatto aggiugne a molte cose dove la scienzia ed el giudicio naturale solo non arriva»; «Те, кто это создал, преследовал благие цели, но не принял во внимание все необходимое; этому не стоит и удивляться, ведь никто из них не видел город свободным и не управлял нравами свободных людей; те же, кто изучал свободу по книгам, не наблюдали и не усваивали ее особенности, как могли это сделать познавшие ее на опыте, который учит нас многому такому, что мы никогда не постигнем с помощью учености или природного ума».


[Закрыть].

Следует иметь в виду и то, что Флоренция – город уже старый, а такие города с трудом поддаются реформам. Больших усилий стоит удержать людей от возвращения к прежним дурным порядкам542542
  См. выше, глава V, прим. 2 на с. 184.


[Закрыть]. Гвиччардини не упоминает законодателя-реформатора, нечеловечески трудную задачу которого в подобных обстоятельствах изобразил Макиавелли. В этом едва ли был смысл, учитывая, что главной целью Гвиччардини было предписать ottimati рассудительность и осмотрительность. Здесь Бернардо заклинает своих слушателей отбросить честолюбие и довольствоваться возможным. Вероятно, они поступили бы лучше, если бы не стали свергать Медичи, но, коль скоро они это сделали, то должны научиться справляться с последствиями случившегося.

Однако если мы истолкуем первую книгу просто как совет отказаться от virtù в пользу рассудительности или от гражданского идеала в пользу квазимонархической власти правящей группы, мы вряд ли окажемся готовы к тому, что ожидает нас во второй книге. Здесь собеседники предлагают Бернардо изложить свой взгляд на лучшую форму правления, какая возможна во Флоренции после 1494 года. Он говорит о сложной системе распределения власти между гонфалоньером, сенатом и Большим советом, сознательно беря за основу пример Венеции как образец конституции, объединяющий в себе три формы правления и наилучший среди когда-либо существовавших политических режимов. Вся его речь построена в духе классической и гуманистической риторики. Бернардо обнаруживает эрудицию в античной и современной истории, которая плохо сочетается с тем, как ранее он отрицал свою ученость. Он с уважением отзывается об идеале гражданской милиции, хотя, что немаловажно, не считает возможным согласиться с ним. Однако больше всего ставит в тупик его готовность согласиться с утверждением, что один из критериев оценки любой формы правления – успешное поощрение ею virtù в смысле, совершенно неотличимом от того, который вкладывал в нее Содерини. Создается впечатление, что произошла радикальная смена взглядов.

Витторио Де Капрариис, один из наиболее проницательных современных исследователей Гвиччардини, считал неизбежным вывод, что вторая книга представляет собой бессмысленное и неблагодарное погружение в мир идеала и (как и «Заметки») не заключает в себе никакой пользы или ценности для тех, кто изучает развитие его мысли543543
  De Caprariis V. Francesco Guicciardini: dalla politica alla storia. P. 78–82.


[Закрыть]. Де Капрариис был блестящим комментатором и принадлежал к традиции крочеанского историзма. Его интересовал исключительно переход Гвиччардини dalla politica alla storia, от разработки конституционных моделей, которые обеспечили бы Флоренции устойчивость, к точке зрения, нашедшей отражение в написанном им позже масштабном историческом труде, что гражданская жизнь флорентийцев и всех остальных жителей Италии пребывает в потоке глубоких исторических изменений, которые теперь они уже едва ли могут контролировать. Де Капрариис был достаточно серьезным крочеанцем, чтобы понимать, что человеческое само-сознание – это в сущности историческое знание, ожидавшее лишь появления достаточно сильного интеллекта, способного осознать, что жизнь человека протекает в истории и нигде больше. Он выказывал явное нетерпение, когда ему казалось, что Гвиччардини, так быстро движущийся к этому открытию, уклоняется в сторону. Кроме того, он утверждал – и справедливо, – что Гвиччардини в своем понимании исключительно исторического существования ottimati основывался на тезисе, что их судьбы неразрывно связаны с Медичи. Де Капрариис сделал акцент на тех фрагментах первой книги, где Медичи и ottimati изображены как одновременно наделенные верховной и взаимно ограничивающей властью, усматривая здесь окончательный разрыв с традицией Аристотеля и Полибия. Поэтому он не мог принять возвращения Гвиччардини к этой линии мысли и к размышлениям о месте в ней ottimati, составляющих тему второй книги. Это побудило исследователя обвинить вторую часть «Диалога об управлении Флоренцией» в смертном грехе неисторической «отвлеченности» (astrattezza) и отрицать, что она имеет какое-либо значение.