Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

Впрочем, Гвиччардини расходится с Макиавелли в том, что касается осмысления воинской virtù и самих войск как источника virtù. Эта проблема более тесно связана с важнейшими вопросами западной политической мысли, чем всегда принято было считать. Гвиччардини, как и Макиавелли, хорошо сознавал присутствие в политике внеморального элемента, но он употреблял слово virtù лишь для совокупного обозначения ценностей гражданского гуманизма. Макиавелли не менее, чем Гвиччардини, понимал, каковы эти ценности. Однако он полагал, что они соотносятся со способностью народа контролировать окружающие его территории силой оружия, которую называл его virtù. Гвиччардини – возможно, больший реалист в оценке военной силы Флоренции – сумел, избрав Венецию как типичный пример città disarmata, построить модель общества, в чистом виде воплощавшую эти ценности. Вторая книга «Диалога» представляет собой изложение гражданского идеала, каким его никогда не пытался изобразить Макиавелли. Для гражданского гуманизма Венеция олицетворяла особую парадигму. В дополнение к той перспективе, в которой образ Венеции воплощал миф Полибия о стабильности, она позволяла переводить классические политические ценности в реальные или почти реальные политические построения и институты. В работах Донато Джаннотти, как и в трудах самого Гвиччардини, эти парадигмы представлены как теоретические инструменты. В произведениях Гаспаро Контарини мы видим символическое развитие мифа.

Глава IX
Джаннотти и Контарини
Венеция как понятие и как миф

I

Тем, кто читает по-английски, Донато Джаннотти (1492–1573), если они вообще слышали это имя, известен как «самый превосходный описатель Венецианской республики» (слова Харрингтона, 1656 год629629
  В начале предисловия к «Океании», см.: The Oceana and Other Works of James Harrington / Ed. by J. Toland. P. 35.


[Закрыть]) и в общих чертах – как интеллектуальный наследник идей Макиавелли и последний крупный мыслитель флорентийской республиканской традиции. На английском языке пока не появилось подробного анализа его идей630630
  О его жизненном пути см.: Ridolfi R. Opuscoli di storia letteraria e di erudizione. Firenze, 1942; Starns R. Donato Giannotti and his Epistolae. Geneva, 1968, а также работу Феликса Гилберта, указанную в следующем примечании. Анализ идей Джаннотти см.: Albertini R. von. Das florentinische Staatsbeiwusstsein im Übergang von der Republik zum Parinzipat. S. 14–66; см. также: Starns R. Ante Machiavel: Machiavelli and Giannotti // Studies on Machiavelli / Ed. by M. P. Gilmore. P. 285–293. См. краткое упоминание о Джаннотти (указание на связь между его идеями и английской мыслью эпохи Шекспира): Huffman C. C. Coriolanus in Context. Lewisburg, 1972. P. 17–20.


[Закрыть]. В настоящей работе мы провели достаточно тщательное исследование, стремясь выявить неувязку в сложившихся представлениях о нем: на первый взгляд, странно, как человек может одновременно восхищаться Венецией и Макиавелли. И если мы заглянем глубже, эта странность усугубляется, ибо Джаннотти, как выясняется, использовал свое доскональное знание венецианских порядков для построения модели флорентийского правления, которая одновременно была отчетливо народной и основанной на гражданской милиции. Обе эти идеи очень далеки от аристократического città disarmata, о котором писали Макиавелли и Гвиччардини. Дело в том, что его картина Венеции, как уже отмечалось, является скорее инструментом, чем идеалом; Джаннотти не говорит о serenissima republica как образце для подражания, но воспринимает ее как источник концептуальных и конституционных механизмов, которые можно приспособить для использования в трудных условиях флорентийской политики popolare. В этом ему помогает то обстоятельство, что смешанной модели правления по Аристотелю и Полибию, олицетворяемой Венецией, можно придать аристократический или демократический уклон, не теряя ее сущности. Джаннотти особо оговаривает, сколь многим он обязан Аристотелю и Полибию, равно как и Макиавелли. На наш взгляд, его можно назвать оригинальным теоретиком смешанной системы правления, даже если он не оказал прямого влияния на эту концепцию. Джаннотти первый, у кого мы обнаружим некоторые общие утверждения, к которым эта ветвь республиканской мысли впоследствии многократно обращалась. В то же время мы можем видеть в нем продолжателя тенденции, в русле которой идеи Макиавелли вновь вернулись в систему аристотелевской республиканской теории, а их резкая, поражающая новизна сгладилась и смягчилась. Ни об innovazione, ни о virtù, ни даже о milizia Джаннотти не высказывает таких спорных или таких ярких идей, как его старший современник. Но чем меньше мы доверяем известному мифу о «коварном Макиавелли», тем труднее становится понять, как подлинные намерения Макиавелли повлияли на европейскую традицию. Так или иначе, в ходе дальнейшего развития европейской республиканской теории его образ приобретал все более традиционный и моральный оттенок.

Как показывает привычка Джаннотти ссылаться на своих учителей, его стиль мышления отличается большим формальным академизмом по сравнению с Макиавелли или Гвиччардини. Его политические убеждения подлинны, но его идеи не рождены, как у них, мучительным опытом гражданской жизни. В молодости Джаннотти часто посещал собрания в Садах Оричеллари и дружески общался с Макиавелли, когда последний писал свою историю Флоренции. В 1520–1525 годах он преподавал в Пизанском университете (интонация его более поздних работ наводит на мысль, что на протяжении какого-то времени он читал политическую теорию). В 1525–1527 годах Джаннотти долго прожил в Падуе и Венеции, где написал большую часть своей «Книги о Венецианской республике» (Libro della Repubblica de’ Vineziani), работы, благодаря которой он в первую очередь и остался в памяти последующих поколений631631
  Gilbert F. The Date of the Composition of Contarini’s and Giannotti’s Books on Venice // Studies in the Renaissance. Vol. XIV. New York, 1967. P. 172–184.


[Закрыть]. После свержения Медичи Джаннотти вернулся во Флоренцию – отъезд из которой он до тех пор, по-видимому, расценивал как изгнание – и в период осады 1528–1530 годов находился на посту секретаря Совета десяти, который когда-то занимал Макиавелли, и, подобно ему, участвовал в организации гражданской милиции. В 1530 году он был выслан из города и долгое время прожил на чужбине. Вторая его крупная работа, «О Флорентийской республике» (Delia Repubblica Fiorentina), представляет собой рассказ изгнанника о народной флорентийской республике, которой так и не суждено было появиться. Это произведение увидело свет лишь в 1721 году, и хотя его труд о Венеции был издан в 1540 году и пользовался широкой известностью, мы не изучаем плоды влияния Джаннотти на умы его современников. В отличие от Макиавелли и Гвиччардини, он не был гением, но его тексты – тексты очень умного человека. Они показывают, что можно сделать с теориями Аристотеля, гуманизма, венецианской системы и Макиавелли в значимых и характерных обстоятельствах. Кроме того, в них можно найти некоторые новые мысли относительно политики и времени.

Феликс Гилберт собрал свидетельства, указывающие на связь между созданием работы Джаннотти о Венеции и падением Медичи в мае 1527 года, – которого он и его друзья с нетерпением ждали, когда он еще работал над черновым вариантом текста632632
  Gilbert F. The Date of the Composition. P. 178–179.


[Закрыть]. Несмотря на это, вероятно, будет уместно рассматривать его «Венецианскую республику» как исследование, которое автор намеревался представить своим современникам. С 1494 года о венецианской модели беспрестанно велись разговоры, о механизмах ее работы существовало множество разрозненных сведений. Однако единственный труд, посвященный структуре венецианского правления и написанный Марком Антонием Сабелликом, был, по мнению Джаннотти, столь же бессистемным, сколь и некритичным. Режиму Медичи суждено пасть, оптиматы, симпатизирующие народу, среди которых находился и сам Джаннотти, должны возобновить борьбу и установить правление, где их власть сочеталась бы со свободой, и здесь ориентиром служила Венеция. Джаннотти решил изложить факты. Он задумал трехчастное сочинение633633
  Giannotti D. Opere / A cura di G. Rosini. 3 vols. Vol. I. Pisa, 1819. P. 9: «E perché nel primo ragionamento fu disputato dell’amministrazione universale della repubblica; nel secondo particolarmente di tutti i magistrati; nel terzo della forma e composizione di essa repubblica, noi dal primo penderemo il principio nostro, non solamente perché naturalmente le cose universali sono di piú facile intelligenza, ma perché ancora del primo ragionamento il secondo, il terzo dall’uno e dall’altro depende»; «И поскольку первый разговор был обсуждением общей структуры правления республики, во втором в деталях шла речь о разных магистратурах, в третьем – о форме и составе этой республики, то мы начнем с первой из этих тем, не только потому, что обычно общие вещи проще для понимания, но и потому, что второй разговор вытекает из первого, а третий – из первых двух».


[Закрыть], в первой книге которого была бы обрисована общая структура правления (l’amministrazione universale), во второй рассказывалось бы в деталях (particolarmente) о различных магистратурах, а в третьей – о la forma e composizione di essa Repubblica634634
  Форма и состав этой республики (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть]: фраза, предполагающая теоретический анализ. Джаннотти успел завершить лишь первую часть, когда во Флоренции разразилась революция и он вернулся в город, где ему предстояло служить при умеренном режиме Никколо Каппони и при намного более радикальном правительстве периода осады. Так он почувствовал (возможно) большую приверженность народному правлению, чем предполагал в 1526–1527 годах. Затем он отправился в изгнание. Гораздо позднее, в 1538 году, Джаннотти начал готовить (но не редактировать) свою неоконченную книгу для печати635635
  Gilbert F. Date and Composition. P. 180–182.


[Закрыть]. Возможно, к тому времени он завершил работу над рукописью очерка о народном правлении во Флоренции. Если это так, было бы любопытно узнать, почему он не опубликовал последнюю, но мы должны были бы понимать, отчего он не закончил первую. Его теоретическое сочинение было уже написано, но посвящено другой теме.

Учитывая сказанное, нам не следует ожидать от, по сути, неоконченной «Венецианской республики» пространных теоретических построений. Все, чем мы располагаем, – это первая часть, и она страдает почти теми же недостатками, какие приписывались Сабеллику. Работе последнего не хватало анализа la forma, la composizione, il temperamento di questa Repubblica636636
  Формы, состава и характера этой республики (итал.). – Прим. ред.] См.: Giannotti D. Opere. P. 20.


[Закрыть] – именно тех тем, которые сам Джаннотти приберегал для так и не написанной им третьей части. Даже когда он говорит, что в первой части рассмотрит универсальные проблемы, а к частностям вернется позже, потому что универсальное понять легче, это не означает, что в первую очередь он изложит сущностные принципы устройства республики, а затем конкретные примеры их применения. Обоснован такой порядок тем, что художники начинают с эскизов, а скульпторы – с обтесывания куска мрамора, так что можно понять, из какой части будет высечена голова, прежде чем обозначится сама форма. Cose universali – общие характеристики натурального объекта, благодаря которым он соответствует тому облику или форме, которые впоследствии обретет. Прежде чем описывать структуру венецианского правления, следует описать ее географическое положение – само по себе, разумеется, необычное637637
  Giannotti D. Opere. P. 34–35: «I dipintori, e scultori, se drittamente riguardiamo, seguitano nello loro arti i precetti dei filosofi; perciocché ancora essi le loro opere dalle cose universali cominciano. I dipintori, prima che particolarmente alcuna imagine dipingano, tirano certe linee, per le quali essa figura universalmente si dimostra; dopo questo le danno la sua particolare perfezione. Gli scultori ancora osservano nelle loro statue il medesimo; tanto che chi vedesse alcuno dei loro marmi dirozzato, direbbe piú tosto questa parte debbe servire per la testa, questa per lo braccio, questa la gamba: tanto la natura ci costringe, non solamente nel conoscere ed intendere, ma eziandio nell’operare, a pigliar il principio dalle cose universali! Per questa cagione io incominciai dalla descrizione del sito di Venezia, come cosa piú che l’altre universale»; «Если мы внимательно понаблюдаем за живописцами и скульпторами, то увидим, что они следуют в своем искусстве заветам философов, поскольку тоже начинают свою работу с общего. Живописцы, перед тем как написать какое-то изображение в деталях, чертят несколько линий, намечающих общие очертания фигуры, а после этого в совершенстве прорисовывают все ее детали. Скульпторы придерживаются того же принципа при создании статуй; увидев одну из их глыб мрамора после первичной обработки, мы можем сказать, что эта часть станет головой, эта – рукой, а та – ногой: сама природа вынуждает нас не только в процессе познания, но и при созидании начинать с общих вещей! По этой причине я начал с описания местоположения Венеции, как с самой общей вещи».


[Закрыть]. Таким образом, двигаясь от universale к particolare, мы не столько следуем от принципа к его применению, сколько изучаем материю, прежде чем перейти к форме. Даже здесь перед нами не столько схоластическое, сколько художественное описание:

Потому что каждая республика подобна природному телу, или же вернее сказать, что это тело, первоначально созданное природой, а затем отшлифованное искусством. Потому что когда природа создает человека, она стремится создать универсальную целостность, единство. Коль скоро каждая республика схожа с сотворенным природой телом, у нее должны быть члены, а коль скоро члены любого тела соразмерны и связаны друг с другом, тот, кто не понимает их пропорций и отношений, не знает, как устроено тело. Вот в чем заключалась ошибка Сабеллика638638
  Ibid. P. 21: «Perciocché ciascuna repubblica è simile ad un corpo naturale, anzi per meglio dire, è un corpo dalla natura principalmente prodotto, dopo questo dall’arte limato. Perciocché quando la natura fece l’uomo, ella intese fare una università, una comunione. Essendo adunque ciascuna repubblica come un’altro corpo naturale, deve ancora i suoi membri avere. E perché tra loro è sempre certa proporzione e convenienza, siccome tra i membri di ciascuno altro corpo, chi non conosce questa proporzione e convenienza, che è tra l’un membro e l’altro, non può come fatto sia quel corpo comprendere. Ora questo è quello dove manca il Sabellico».


[Закрыть].

Если – упростим немного эту мысль – природа дает республике материю, а искусство – форму, получается, что принципы политической гармонии не созданы природой и не подлежат интуитивному познанию. Их можно обнаружить, только если мы видим, какую форму политический художник придал своему материалу. Сабеллик лишь описал различные магистратуры в Венеции и не рассматривал отношения между ними, составляющие форму государства. Однако только на это у Джаннотти и хватило времени; оплошности Сабеллика предполагалось исправить лишь в третьей части. У нас нет выполненного им теоретического анализа венецианской системы, и нам остается делать выводы на основании языка текста, которым мы располагаем, и содержащихся в нем указаний на то, каким этот анализ мог бы быть. Например, безусловно важны, учитывая различные теории, которые Джаннотти предстояло изложить в книге о флорентийском правлении, его упреки Сабеллику в неумении показать, как каждая магистратура связана с другими и зависит от них, благодаря чему можно увидеть composizione республики во всем ее совершенстве639639
  Ibid: «…non dichiara come l’uno sia collegato con l’altro, che dependenza abbia questo da quello, tal che perfettamente la composizione della repubblica raccoglier se ne possa»; «…он не говорит, как одно связано с другим, как это зависит от того, что необходимо для того, чтобы в совершенстве увидеть устройство республики».


[Закрыть].

«Венецианская республика» не была бы гуманистическим сочинением, если бы не содержала размышлений о месте отдельного человека в политическом времени. Книга написана в форме диалога, главный участник которого – венецианский ученый Трифоне Габриелло (Габриэле), уединенно живущий на покое в Падуе, – сравнивается с римлянином Помпонием Аттиком. Он принимает этот комплимент, но затем объясняет различие. Помпоний Аттик жил во времена, когда республика давно уже пришла в упадок, и удалился в философское уединение, ибо не мог спасти ее и не хотел погибнуть вместе с ней. Венеция же не подвержена порче, а скорее стала еще более совершенной, чем когда-либо, а его уход на покой – итог свободного выбора человека между действием и созерцанием640640
  Ibid. P. 16–17: «…Pomponio considerando che la repubblica sua era corrottissima, e non conoscendo in sé facoltà di poterle la sanità restituire, si ritrasse da lei per non essere costretto con essa a rovinare. Perciocché la repubblica, quando è corrotta, è simile al mare agitato dalla tempesta, nel quale chi allora si mette, non si può a sua porta ritrarre. Io già non mi son ritratto dalle cure civili per questa cagione, perciocché la mia repubblica non è corrotta, anzi (se io non m’inganno) è piú perfetta ch’ella mai in alcun tempo fosse…»; «…Помпоний, принимая во внимание глубокий упадок своей республики и не видя в себе способностей вернуть ей процветание, удалился от нее, чтобы ему не пришлось погибнуть вместе с ней. Потому что когда республика подвержена порче, она подобна морю в бурю, и кто пускается в такое плавание, тот не может укрыться в гавани. Я же не по этой причине удалился от гражданских забот, потому что моя республика не находится в упадке, напротив, если я не заблуждаюсь, она более совершенна, чем когда бы то ни было…».


[Закрыть]. Спокойствие Венеции, говорящее в ее пользу при сравнении с воинской славой Рима641641
  Giannotti D. Opere. P. 17: «E quantunque i Romani possedessero tanto maggiore imperio quanto è noto a ciascuno, non però giudico la repubblica nostra meno beata e felice. Perciocché la felicità d’una repubblica non consiste nella grandezza dell’imperio, ma si ben nel vivere con tranquillità e pace universale. Nella qual cosa se io dicessi che la nostra repubblica fosse alla romana superiore, credo certo che niuno mi potrebbe giustamente riprendere»; «И хотя римляне владели такой великой империей, которая известна каждому, я не считаю нашу республику менее благодатной и счастливой. Потому что счастье республики не заключается в величии ее владений, а в спокойной жизни и всеобщем мире. И если я скажу, что в этом наша республика превосходит римскую, то я уверен, что никто меня не сможет упрекнуть».


[Закрыть], противопоставляется затем плачевному состоянию Италии. По словам Трифоне, он не знает, сравнивать ли нынешние времена с эпохой, когда римские императоры искореняли в Риме свободу, или с периодом, когда Италию опустошали варвары. Впрочем, это и не играет особой роли, потому что именно императорская власть послужила причиной варварских набегов, а те, в свою очередь, привели к теперешним бедствиям642642
  Ibid. P. 15: «…due tempi mi pare che tra gli altri siano da ricordare: Uno, nel quale fu il principio della ruina sua [то есть Италии] e dello imperio Romano, e questo fu quando Roma dalle armi Cesariane fu oppressa: l’altro, nel quale fu il colmo del male italiano; e questo fu quando l’Italia dagli Unni, Goti, Vandali, Longobardi fu discorsa e saccheggiata. E se bene si considerano gli accidenti che da poco tempo in qua, cosi in Oriente come in Occidente, sono avvenuti, agevolmente si può vedere che a quelli che oggi vivono in Italia soprasta uno di quelli due tempi. Ma qual di loro piú si debba avere in orrore non so io già discernere: perciocché dal primo si può dire nascesse il secondo, e dal secondo tutta quella variazione, che ha fatto pigliare al mondo quella faccia, che ancora gli veggiamo a’ tempi nostri, e lasciar del tutto quella che al tempo de’ Romani aveva…»; «…я считаю, что нужно прежде всего вспомнить две эпохи: первая – начало ее [то есть Италии] разрушения и упадка Римской империи, и это было, когда Рим жестоко угнетался Цезарем; вторая – это время, когда беды Италии достигли предела, а это было, когда гунны, готы, вандалы и лангобарды совершали набеги на Италию и грабительски опустошали ее. И если принять во внимание события, которые недавно имели место как на востоке, так и на западе, легко можно увидеть, что на нынешних жителей Италии наложила отпечаток одна из тех двух эпох. Но я не могу сказать, какая из них ужаснее, потому что можно сказать, что первая стала причиной второй, а вторая повлекла за собой все те разнообразные события, определившие тот облик мира, что он сохраняет и в наши дни, и приведшие к потере того облика, что мир имел во времена римлян…».


[Закрыть]. Для Джаннотти история явно линейна и складывается из причинно-следственных связей. Однако счастье Венеции в том, что она ушла от истории, а удалось ей это, несомненно, благодаря успешному поддержанию внутренней устойчивости и гражданской virtù. Это заставляет нас искать объяснения тому, как можно на протяжении веков сохранять устойчивость посредством гармонии или смешения элементов, составляющих политическое общество, в духе Аристотеля или Полибия. Риторика текста во многом отсылает к подобной концепции, и все же, как отметил Гилберт, термин «смешанное правление» и теоретический инструментарий Полибия в «Венецианской республике» не встречаются. Они возникают во «Флорентийской республике», и тем не менее мы не можем сказать наверняка, какие принципы composizione и proporzione Джаннотти извлек бы из функционирования венецианских ведомств, если бы написал третью часть.

Сколько мы можем судить, нет прямых указаний на то, что Джаннотти представил бы Венецию как воплощение Полибиевой теории о равновесии между монархией, аристократией и демократией. Конечно, нам говорят, что республика включает в себя Большой совет, Consiglio de’ Pregati (Совет приглашенных), Коллегию и дожа. Первый, второй и четвертый из них, очевидно, соотносятся с классическими представлениями о многих, немногих и одном, тогда как Коллегия является исполнительным президиумом действующих магистратов и усиливает аристократический элемент pregati. Впрочем, здесь намного менее очевидно, чем это было у Гвиччардини, что эти четыре части уравновешивают или контролируют друг друга. Мы можем предположить, что в конечном счете Джаннотти сформулировал бы подобную теорию, но остается фактом, что его исследование венецианской конституционной структуры развивается в двойном контексте: в историческом описании того, как Венеция стала замкнутой аристократией, и в подробном исследовании процедур голосования в Венеции, ни одно из которых не имеет явной связи с принципами равновесия по Полибию.

Когда Джаннотти писал о флорентийской политике, он, как мы увидим, выступал за vivere popolare. Он хотел, чтобы членами Большого совета могли стать все, кто платит налоги, а не только те, чье происхождение позволяло им занимать магистратуры. Насколько он придерживался этих взглядов, когда в 1525–1527 годах писал о Венеции, не вполне ясно643643
  Впрочем, см.: Giannotti D. Opere. P. 42: «…non è dubbio alcuno che gli uomini, dove eglino non si trovano a trattar cose pubbliche, non solamente non accrescono la nobiltà loro, ma perdono ancora quella che hanno e divengono peggio che animali, essendo costretti viver senza alcun pensiero avere che in alto sia levato»; «…нет никакого сомнения, что люди, когда начинают заниматься общественными делами, не только не становятся более благородными, но теряют то благородство, что имели, и становятся хуже животных, будучи вынуждены жить безо всякой высокой мысли».


[Закрыть], но есть свидетельства, что он сознавал проблему, возникшую вследствие закона 1297 года, допускавшего участие в венецианском Большом совете лишь потомков тех, кто входил в него в то время. Во Флоренции созданная в 1494 году система, намеренно построенная по образцу венецианской, была изначально архетипически народной, потому что в основе ее был Большой совет, открытый для всех граждан. Поскольку поправки, подобные венецианскому закону 1297 года, отсутствовали, в сравнении двух моделей оставалось потенциальное напряжение. Джаннотти не разделяет мнения Гвиччардини, что Флоренция – республика настолько же аристократическая, как и Венеция, а Венеция – настолько же демократическая, как и Флоренция. В обоих случаях имеется ограниченное число граждан, а понятия «аристократический» и «демократический» имеют смысл лишь по отношению к распределению власти среди граждан. Он утверждает, как впоследствии скажет и о Флоренции, что в Венеции люди делятся на бедных, горожан средней руки и элиту, popolari, cittadini и gentiluomini. Первые – это те, чей род занятий слишком низок, а бедность слишком велика, чтобы полагать, что они в той или иной форме могут участвовать в гражданской жизни; вторые – те, чьи происхождение и род деятельности дают им положение и состояние, достаточные, чтобы считаться сынами своей patria; последние же – подлинные граждане своего города и республики644644
  Ibid. P. 35–36: «…per popolari io intendo quelli che altramente possiamo chiamare plebei. E son quelli, i quali esercitano arti vilissime per sostentare la vita loro, e nella città non hanno grado alcuno. Per cittadini, tutti quelli i quali per essere nati eglino, i padri e gli avoli loro nella città nostra, e per avere esercitate arti piú onorate, hanno acquistato qualche splendore, e sono saliti in grado tal che ancora essi si possono in un certo modo figluoli di questa patria chiamare. I gentiluomini sono quelli che sono della città, e di tutto lo stato, di mare o di terra, padroni e signori»; «…под народом я понимаю тех, кого мы можем назвать плебеями. Это те, кто занимается самыми низкими ремеслами, чтобы заработать себе на жизнь, и в городе они не имеют никакого положения. Под гражданами – всех, кто родился в нашем городе, как и их отцы и деды, и кто занимается более почетными ремеслами и снискал некоторую славу; эти люди достигли такого положения, что могут в определенном смысле называться сынами этого отечества. Знать – это те, кто владеет и властвует городом и всем государством, на море и на земле».


[Закрыть]. Когда Джаннотти пишет как флорентиец, выступающий за народное правление, он хочет, чтобы вторая категория получила если не доступ к самим магистратурам, то право участвовать в Совете645645
  См. прим. 1 на с. 449 и прим. 1, 2 на с. 449; ср. Гвиччардини в 1512 году: Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 224–225.


[Закрыть]; но у Венеции своя особенность: здесь есть Большой совет, однако закон 1297 года навсегда ограничивает его состав представителями последнего, высшего класса. Опять же, если бы мы располагали заключительными рассуждениями Джаннотти о венецианском правлении, то, возможно, знали бы, какое значение, на его взгляд, эта закрытость Совета имела для стабильности Венеции. Примечательно, впрочем, что в имеющемся у нас тексте, первом наброске, в котором намечены (dirozzato) очертания республики646646
  Например: Giannotti D. Opere. P. 50.


[Закрыть], диалог идет в русле размышления об истории венецианского Совета, о причине (cagione) и случае (occasione)647647
  Например: Ibid. P. 77.


[Закрыть] в связи с принятием им каждой из его форм. Также примечательно, что, хотя для пишущего историю гуманиста причиной политических нововведений является, как правило, осознание законодателями-реформаторами некоего принципа, на котором следует строить систему правления, Джаннотти не слишком стремится приписывать такое осознание коренным венецианцам – осторожность, наводящая на мысль о некоторых проблемах, которые Венеция представляла для политического разума.

В истории венецианской конституции Джаннотти видит два ключевых момента: один относится приблизительно к 1170 году, когда был учрежден Большой совет, второй – к 1297‐му, когда участие в нем стало строго ограниченным648648
  Ibid. P. 42–43.


[Закрыть]. Оба они, кроме того, олицетворяют определенные этапы институционализации гражданского общества на основаниях равномерного распределения прав между все более ограниченным числом его членов. Венецианцы составляли гражданскую аристократию, а для нее характерно – мы уже знаем, что трудно сформулировать гражданскую этику иначе, чем с аристократических позиций, – что ее представители стремятся к славе (Джаннотти использует слово chiarezza649649
  Яркость (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть]) на службе обществу. Так отдельные люди добились известности, и их семейства хранят память об их делах. Вот почему, поясняет Трифоне, мы относительно мало знаем о венецианской истории до 1170 года. Поскольку тогда не было Совета, не было и официально утвержденного способа достигать chiarezza; не существовало семей, в основе которых лежала бы chiarezza их предков, побуждающая их сохранять свидетельства о событиях прошлого в линейной последовательности. Положение Венеции было схоже с положением Рима при власти царей. В обоих случаях только становление гражданской аристократии привело к формированию исторической памяти. Говоря о Венеции, можно добавить, что значение слова gentiluomo до 1170 года, вероятно, было таким же, что и в других городах: оно характеризовало лишь человека, выделяющегося своим происхождением или в силу каких-то еще причин, и было лишено того гражданского и политического смысла, который приобрело с развитием Совета650650
  Giannotti D. Opere. P. 61–62, 63–64: «Ma poscia che il consiglio fu ordinato, e che l’autorità de’ dogi fu co’ magistrati e coi consigli temperata, allora i cittadini, adoperandosi nelle faccende, acquistarono gloria e riputazione. Ed è accaduto alla nostra città quel medesimo che avenne a Roma. <…> E da questo, credo, che nasca che noi non abbiamo molta notizia dell’antichità delle famiglie de’ gentiluomini innanzi a Sebastiano Ziani… e… che in tutte le nostre memorie non trovo menzione alcuna di questo nome gentiluomo, eccetto che nella vita di Pietro Ziani doge XLII, figliuolo del sopradetto Sebastiano. <…> …e non credo che questo nome gentiluomo significasse quello che oggi significa… ma che… s’intendesse quello che oggi nell’altre città significa, cioè chiunque o per antichità, o per ricchezze o per autorità piú che gli altri risplende»; «C тех пор как был учрежден совет и власть дожей была ограничена магистратурами и советами, граждане, принимая активное участие в делах, начали завоевывать славу и доброе имя. И в нашем городе случилось то же самое, что когда-то в Риме. <…> Думаю, именно этим объясняется то, что мы мало знаем об истории знатных родов до Себастьяно Дзиани… и… нигде в наших исторических сочинениях я не нахожу упоминания слова gentiluomo, кроме как в жизнеописании Пьетро Дзиани, 42‐го дожа, сына вышеупомянутого Себастьяно. <…> …и я не думаю, что слово gentiluomo тогда имело такое значение, как сейчас… но что… оно означало то же, что сейчас означает в других городах, то есть любого человека, прославившегося среди остальных благодаря возрасту и жизненному опыту, или богатству, или влиятельности».


[Закрыть].

В своем исследовании Венеции Джаннотти сталкивается с несколькими проблемами. Одна из них – скудость исторических сведений и то обстоятельство, что частные архивы сохранили больше, чем публичные хроники. Другая проблема играет существенную роль в теории конституции и уже знакома нам по «Рассуждениям» Макиавелли: так как в Венеции не было никакого выдающегося законодателя и она не знала серьезных политических кризисов, трудно объяснить, как мог совершенствоваться ее гражданский коллектив. При этом Джаннотти не останавливается подробно на возможности, что совершенное устройство было свойственно ей с самого начала. Когда собеседники обсуждают происшедшую в 1170 году перемену, они задаются вопросом, как могли венецианцы прийти к мысли сформировать Большой совет, если нигде в мире в то время не существовало подобного органа. Очень немногие, соглашаются они, способны к новаторству в политике, а члены гражданского коллектива никогда не одобряют предложений, не подкрепленных опытом, либо их собственным, либо чьим-то еще. Нововведение – почти всегда подражание. Как считается, даже Ромул многое позаимствовал у греков, а Флоренция, перенявшая в 1494 году венецианский Совет, а в 1502 году – несменяемую должность дожа, могла бы избежать бедствий, переняв и то, что с указанными институтами сопряжено. Поэтому было бы чудом (cosa miracolosa), если бы венецианцы в 1170 году смогли изобрести форму Большого совета, не позаимствовав ее у кого-то еще, ибо именно она не только сохранила им свободу, но и вознесла их на вершину беспримерного величия. Однако не следует думать, что случилось некое чудо. Исключив отдельные намеки в немногочисленных исторических свидетельствах, логично предположить, что в каком-то виде дожи поддерживали Совет и до 1170 года. Правы те, кто считает его очень древним, поскольку они не имеют в виду Большой совет в той форме, в какой он был учрежден в тот год651651
  Ibid. P. 66–68: «Ma quello che piú mi stringe è che gran cosa saria stata, che i nostri maggiori senza esempio alcuno avessero trovato si bell’ordine, si bel modo di distribuire i carichi e le onoranze della città, cioè il gran consiglio. Perciocché egli non è dubbio alcuno che quando questo consiglio fu trovato, non era simile forma di vivere in luogo alcuno di mondo, di che s’abbia notizia. E le cose, le quali senza esempio alcuno s’hanno ad introdurre, hanno sempre tante difficoltà, che come impossibile sono le piú volte abbandonate. Il che nasce perché gli uomini nel azioni umane non approvano quegli ordini, l’utilità de’ quali non hanno né per la propria, né per l’altrui esperienza, conosciuta; e pochissimi sono sempre stati e sono quelli che sappiamo cose nuove trovare e persuaderle. E perciò nelle innovazioni degli ordini si vanno imitando i vecchi cosí proprii come gli altrui. <…> Saria stata adunque cosa miracolosa, che i nostri maggiori senza averne esempio alcuno, avessero, nel riordinare la nostra repubblica, saputo trovare ed introdurre sì bella, sì civile, sì utile ordinazione come è questa del gran consiglio, la quale senza dubbio è quella che non ha solamente mantenuto libera la nostra patria, ma eziandio, procedendo di bene in meglio, l’ha fatta salire in quella grandezza d’imperio e riputazione, alla quale voi essere pervenuta la vedete. È adunque credibile per le due dette ragioni, oltre a quelle poche memorie che ce ne sono, che innanzi a Sebastiano Ziani fosse qualche forma di consiglio. <…> Quegli adunque i quali dicono che il consiglio è antichissimo, se non intendo quel consiglio che s’ordino per distribuire i magistrati, forse non s’ingannano; ma se intendono questo altro, senza dubbio sono in errore»; «Но вот что мне кажется особенно важным: как было бы замечательно, если бы наши правители без всякого внешнего примера смогли найти такое хорошее устройство, такой хороший способ распределять городские должности и почетные звания, каким является Большой совет. Потому что нет никакого сомнения, что когда такой совет был создан, подобной формы общественного устройства, насколько было известно, не было нигде в мире. А то, что приходится устанавливать без оглядки на пример других, всегда сопряжено с большими трудностями, и часто затею бросают, сочтя ее невозможной. Это происходит потому, что люди не склонны одобрять в действиях других то, в пользе чего они не убедились или на собственном, или на чужом опыте, и лишь немногим удавалось и удается найти новые решения и убедить других в их правильности. И поэтому в обновлении порядков обычно подражают прошлому опыту, собственному или чужому. <…> Стало быть, было бы чудом, если бы наши правители без всякого внешнего примера смогли, меняя устройство нашей республики, найти и установить такую прекрасную, такую гражданскую, такую полезную форму, как Большой совет, который не только помог нашему отечеству остаться свободным, но даже, что еще прекраснее, помог ему достичь тех вершин власти и доброй славы, на которых, как вы видите, оно сейчас находится. Итак, это стало возможным по двум вышеупомянутым причинам, если не считать тех немногочисленных упоминаний в исторических сочинениях о том, что до Себастьяно Дзиани совет уже существовал в какой-то форме. <…> Стало быть, те, кто говорит, что совет очень древний, если они не имеют в виду тот совет, который был создан для распределения магистратур, то они, возможно, и правы, но если они имеют в виду именно его, то они, несомненно, заблуждаются».


[Закрыть]. Во фрагменте, отдаленно напоминающем обзор ранней римской истории у Макиавелли, Джаннотти высказывает предположение, что те, кто проводил реформу 1170 года, стремясь лишить дожа некоторых полномочий, решили передать их Совету. Однако понимая, какие опасности и конфликты могут возникнуть, если возложить полномочия на немногих, они приняли решение вверить их гражданам в целом (сохранив за собой особую меру власти) и придумали ежегодно избираемый Большой совет, который действительно представлял целое общество652652
  Giannotti D. Opere. P. 72–74.


[Закрыть]. Поэтому никакого необыкновенного законодателя и не требуется. Ход венецианской истории хорошо объясняется практическим осмыслением опыта прошлого, а реформа 1170 года, далекая от какого-то чудесного переустройства, едва ли указывает на политическую прозорливость, превосходящую дальновидность, проявленную римскими патрициями после изгнания царей.

С точки зрения гражданского гуманизма Большой совет – венецианский или флорентийский – служил основанием libertà в vivere civile, потому что объединял собой всех граждан, на равных началах состязающихся за должности и в проявлениях virtù. Вот почему его возникновение в Венеции нельзя было, как мы видели, оставить без объяснения. Однако превращение венецианского Совета в 1297 году в закрытое сообщество, членство в котором передавалось по наследству, из‐за чего новые gentiluomini почти никогда не появлялись, было феноменом другого порядка. Как пишет Джаннотти, об этом событии ничего нельзя узнать из открытых исторических источников, поэтому человек, незнакомый с частными архивами дворянских родов, останется практически в полном неведении. Даже эти свидетельства ничего не сообщают о cagione или occasione этого закона. Из опыта и истории известно, что изменения такого масштаба не происходят без крайней необходимости. Впрочем, Джаннотти не удалось установить, о какого рода необходимости шла речь, и он особо оговаривает, что не видит в учрежденном в 1170 году Совете изъянов, которые могли бы обусловить variazione653653
  Изменение (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] 1297 года. Возможно, как он предположил раньше, все коренные жители города из хороших семей на тот момент уже вошли в состав Совета и ограничение членства было вызвано стремлением не допустить в него заезжих купцов и сохранить чистоту преемственности. Но все это лишь догадки, и наверное ничего не известно654654
  Ibid. P. 77: «…dico che io nell’antiche nostre memorie non ho trovato mai che si fossa cagione di far serrare il consiglio; come voi dite, non par da credere che un ordine tanto nuovo potesse nascere senza qualche grande occasione. Di che noi potremmo addurre infiniti esempii, non solamente di quelle repubbliche che hanno variato in meglio, tra le quali è la nostra, siccome io stimo, ma di quelle che sono in peggio trascorse. Ma le variazioni della nostra repubblica medesima, se bene le considerate, vi possono dare di quello che diciamo certissima testimonianza. Nondimeno io non ho letto mai, né inteso, che cagione e che occasione facesse il consiglio serrare. Né da me stesso posso pensare che da quella forma del consiglio potesse nascere disordine alcuno, che avesse ad essere cagione della sua variazione; tanto che io credo che coloro che furono autori di tal mutazione… vedendo nella città nostra concorrere quantità grandissima di forestieri per conto di faccende mercantili. <…> Ma questa è tutta congettura; perciocché, come ho detto, non ne ho certezza alcuna»; «…Скажу, что в наших старинных исторических сочинениях я не нашел упоминания никаких причин ограничить членство в совете, и, как вы говорите, маловероятно, что такое нововведение возникло без серьезного повода. Тому можно привести многочисленные примеры, не только из истории тех республик, где произошли изменения к лучшему, – к таким республикам, как я считаю, относится и наша, но и из жизни тех, где произошли изменения к худшему. Но изменения в самой нашей республике, если поразмыслить, могут служить надежным свидетельством того, о чем мы сейчас говорим. Тем не менее мне не случалось читать или слышать о той причине и том случае, которые привели к ограничению членства в совете. И я не думаю, что предыдущая форма совета могла стать причиной беспорядков, которые бы побудили к переменам, поэтому я думаю, что те, кто ввел этот новый порядок… сделали это, видя, что в городе появилось много заезжих купцов, которые вели здесь дела. <…> Но это лишь мое предположение, потому что, как я уже говорил, у меня нет на этот счет никаких точных сведений».


[Закрыть]. Очевидно, Джаннотти столкнулся с двойной трудностью. Ему действительно не удалось ничего узнать об ограничении состава Совета ни из традиции, ни из исторических свидетельств. Что не менее важно, он не мог предположить, что опыт гражданской жизни привел к открытию некоего политического принципа, ибо не представлял, какой принцип здесь был реализован. Отношение Джаннотти к этому событию не вполне однозначно. Когда он впервые заговаривает о нем, он утверждает, что chiarezza венецианцев после 1297 года достигла невиданных высот и что мало кто из членов видных семей, уже входивших в Совет, лишился полномочий из‐за этой перемены. Вновь возвращаясь к этой теме, он, хотя и настаивает, что перемена произошла к лучшему, но признает, что некоторые граждане оказались отстранены от власти и озлоблены. Джаннотти высказывает предположение, что, будучи исключены из Совета, они уже не считались столь знатными и исчезли со страниц исторических хроник. Возможно, решающее суждение можно найти в том, что он говорит по другому поводу – правда, касательно particolarità655655
  Особенность (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] гораздо меньшего значения, чем решающая мера 1297 года:

Вы должны понять, что в каждой республике много учреждений (costituzioni), существованию которых трудно найти правдоподобное, а тем более правильное объяснение. И это относится не только к тем городам, форма правления которых изменилась, но и к тем, которые давно управляются и устроены по одним и тем же законам. Ибо, хотя обычаи и сохранились, причины их тем не менее теряются в древности времен656656
  Giannotti D. Opere. P. 116: «Ed avete ad intendere che in ogni repubblica sono assai costituzioni, delle quali non sì può assegnare alcuna probabile non che vera ragione. E questo non solamente avviene in quelle città che hanno il loro governo variato, ma in quelle ancora le quali con le medesime leggi si sono lungo tempo rette e governate. Perciocché quantunque l’usanze si siano mantenute, nondimeno le cagioni di quelle sono dall’antichità oscurate».


[Закрыть].

Существуют политические феномены, необходимость которых может подтверждаться обычаем, но не объясняться им. Если мы не знаем ни повода, ни причины, ни принципа, с которыми связано ограничение состава Совета в 1297 году, велик риск, что эта мера из числа именно таких феноменов.

Таким образом, Венеция у Джаннотти, по всей видимости, сумела уйти от движения истории не благодаря провидческому разуму законодателя либо сочетанию каких-то принципов Полибия или даже Аристотеля. На вопрос, каковы отличительные особенности венецианского правления, как он очерчивает их в этом предварительном наброске, можно ответить двояко. Прежде всего, перед нами то, к чему подготовили нас вступительные замечания Джаннотти: описание составляющих венецианскую пирамиду различных советов и должностных лиц, которое должно по крайней мере послужить почвой для так никогда и не написанного описания их связей друг с другом и образования la forma di essa Repubblica657657
  Форму этой республики (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Можно без натяжки предположить, что это объяснение отражало бы как распределение функций между должностными лицами, так и установившиеся процедуры избрания дожа, членов Коллегии и Совета приглашенных. Ведь в аристотелевской политической традиции функции, выполняемые официальными должностными лицами, не отличались от функции избрания этих лиц, а вхождение в состав ekklesia658658
  Зд.: общественное собрание (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] или consiglio, где проходило избрание магистратов, само по себе уже рассматривалось как часть магистратуры. Этот тезис подтверждается, когда Джаннотти, как за несколько лет до него Гвиччардини, в более или менее классических выражениях перечисляет основные полномочия правления. «Говорят, что четыре вещи составляют направляющую силу (il nervo) любой республики: создание новых магистратур, определение мира и войны, принятие законов и рассмотрение апелляций»659659
  Ibid. P. 51: «Dicono adunque che quattro sono le cose nelle quali consiste il nervo d’ogni repubblica. La creazione de’ magistrati; le deliberazioni della pace e della guerra; le introduzione delle leggi; e le provocazioni». Ср.: Ibid. P. 86.


[Закрыть].

Магистратуры, или формы полномочий, становятся взаимозависимыми в той мере, в какой они разделяют эти четыре модуса власти. В таком случае избрание магистратов должно само быть своеобразной магистратурой и входить в сложную систему распределения власти. И Джаннотти, и Гвиччардини считали Флоренцию и Венецию правлениями popolo и libertà, потому что в обоих городах (по крайней мере в те периоды, когда Флоренция была республикой) существовал Большой совет, распределявший все должности. Следующая проблема, во всяком случае для тех, кто привык мыслить в аристотелевских и гуманистических категориях, заключалась в том, должен ли был Совет как собрание всех граждан обладать какими-то еще функциями, кроме избирательной. С одной стороны, можно, хотя, как мы знаем, не так уж просто, приписать массе граждан интеллектуальные способности, позволявшие им принимать решения другого типа. С другой – можно отрицать у них наличие самостоятельных способностей, считать, что для принятия любого конкретного решения нужна соответствующая группа, составленная из представителей элиты или «немногих», и свести роль Большого совета к наблюдению за тем, чтобы при избрании таких групп, которые можно теперь назвать «магистратурами», соблюдались условия равенства и безличности. Как мы видели, последнее утверждение составляло суть позиции Гвиччардини. Джаннотти, несколько лет спустя писавшему о флорентийском правлении как верховенстве народа, надлежало решить, является ли контроль над выборами достаточной гарантией, или Большой совет также до некоторой степени должен был вмешиваться в осуществление трех других полномочий, составляющих nervo della repubblica.

Впрочем, когда Джаннотти писал о Венеции, ему не требовалось размышлять над подобными вопросами. Ограниченная численность венецианского гражданского коллектива препятствовала делению его на ottimati и popolo. Он мог закрыть глаза на последствия того обстоятельства, что Совет не обладал никакими полномочиями, помимо избирательных, по крайней мере такими, на которых стоило бы задерживать внимание читателей. Наоборот, в контексте Флоренции это навело бы на мысль о явном элитизме. Отмечая, что проекты новых законов выносятся на обсуждение в Совет приглашенных, он вскользь упоминает, что в утверждении некоторых законов участвует и Большой совет, если в ведомстве, от которого исходит предложение, полагают, что необходима гарантируемая таким образом maggior riputazione660660
  Большее почтение (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть],661661
  Giannotti D. Opere. P. 125–126: «Usano ancora i nostri fare confermare alcune leggi non solamente nel consiglio dei pregati, ma ancora nel grande; la qual cosa, credo che sia in potestà di quel magistrato che principalmente le introduce. E credo che questo s’usi fare, accioché a questo modo s’acquisti a quella legge maggior riputazione…»; «У нас некоторые законы утверждаются не только Советом приглашенных, но и Большим советом; думаю, необходимость этого определяется тем ведомством, что выносит закон на обсуждение. И думаю, что это делается для того, чтобы этот закон пользовался бóльшим почетом…».


[Закрыть]. Сосредоточившись исключительно на избирательной системе венецианского Совета, он подробно останавливается662662
  Ibid. P. 91–117.


[Закрыть] на основной составляющей «мифа о Венеции», о которой мы пока успели сказать немного: сложном и завораживающем процессе выдвижения кандидатов, голосования и жеребьевки, который так любили наблюдать и описывать те, кто приезжал в республику. Считалось, что посредством различных материальных приспособлений – скамей, на которых люди рассаживались в произвольном порядке, но с которых вставали в определенной последовательности, дабы проголосовать; ящиков, из которых наугад вынимались имена и числа, но в которые можно было тайно опустить бюллетень «за» или «против», – венецианцы, скажем так, механизировали virtù. Точнее, они соединили элементы случайности и выбора так, чтобы каждый избиратель ясно сознавал возможные альтернативы и был свободен от какого бы то ни было давления и соблазна, которые могли бы побудить его проголосовать кому-либо в угоду, а не осуществить разумный выбор наиболее достойного кандидата. Если считать – а это вполне возможно, – что virtù заключается в принятии решений, направленных к общему благу, и если считать sala del consiglio grande663663
  Зал Большого совета (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] физическим приспособлением огромных масштабов для устранения сторонних влияний и обеспечения – почти в принудительном порядке – рациональности выбора ради общего блага, такое выражение, как «механизация virtù», даже будучи анахронизмом, представляется применимым к венецианскому правлению. Убежденность, что венецианцы смогли этого добиться, была не менее существенным компонентом mito di Venezia, чем образ совершенного равновесия в духе Полибия.