Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

Теперь он открыто объявляет, что signore города – это Большой совет, а значит, в его ведении должны находиться «функции, являющиеся в республике главнейшими и заключающие в себе всю власть государства»753753
  Giannotti D. Opere. Vol. II. P. 122: «…azioni le quali sono principali nella repubblica ed abbracciano tutta la forza dello stato».


[Закрыть]. Как же подобную монополию можно совместить с простым уменьшением подчинения в рамках основанного на взаимозависимости порядка? Как мы помним, функции, о которых идет речь, включают в себя избрание должностных лиц, решение вопросов мира и войны, рассмотрение апелляций, а также одобрение и издание новых законов. Джаннотти находит обоснование для измененного варианта венецианской модели, в соответствии с которым Совет избирает всех должностных лиц, от сената и Коллегии до гонфалоньера. Последнего избирают пожизненно, а членов сената, решает он после некоторых раздумий и в противовес мнению, выраженному им в «Письме к Каппони», надлежит ежегодно переизбирать, не препятствуя при этом переизбранию на повторные сроки. Это обеспечит стабильность элиты, принадлежности к которой, однако, можно лишиться754754
  Ibid. P. 129–130.


[Закрыть]. Но

принятие решений, касающихся мира и войны, должно оставаться за сенатом… и, хотя его нельзя передать Совету, оно тем не менее будет зависеть от последнего, потому что именно там избирается решающий подобные вопросы сенат. Было бы, пожалуй, хорошо, если бы при объявлении войны это решение обсуждалось бы с Большим советом, как поступали римляне, которые обычно спрашивали народ, есть ли его воля и согласие на то, чтобы пойти войной на того или иного государя или республику, но все последующие решения (accidenti) должны оставаться за сенатом755755
  Ibid. P. 123: «Le deliberazioni della pace e guerra abbiano a terminare nel senato… e quantunque elle non passino nel consiglio, avranno pure da lui la dependenza, essendo da quello il senato, dove l’hanno a terminare, eletto… Saria forse bene, quando si ha a muovere una guerra di nuovo, vincere questa prima deliberazione nel consiglio grande (siccome facevano i Romani, i quali domandavano il popolo, se volevano e comandavano che si movesse guerra a questo ed a quello altro principe o repubblica); dipoi tutti gli accidenti di essa avessero a terminare nel senato».


[Закрыть].

Подобным же образом рассмотрением апелляций должен заниматься особый вид магистратур, заимствованный у венецианцев и носящий название Кварантии (Совета сорока). В этой связи Джаннотти отмечает, что signore государства или города, чьей proprietà по закону является эта функция, зачастую обнаруживает, что собственноличное ее отправление отнимает у него слишком много времени (можно предположить, что та же проблема времени заставила Джаннотти освободить Совет от accidenti, связанных с войной). По этой причине Большой совет, как signore Венеции, учредил Кварантию, а король Франции передал свою судебную власть четырем parlements756756
  Ibid. P. 157: «…è da notare che questo atto dell’ascoltare le provocazioni pare che sia proprietà di quello che è signore dello stato e della città: ma perché chi è signore, o egli non vuole, o egli non può se non con difficoltà tal cosa eseguire, perciò vediamo tale uffizio essere attribuito ad un altro giudizio dagli altri separato. Laonde perché in Francia il re non vuole, ed anco con difficoltà potrià occuparsi in tal faccenda, sono ordinati quattro parlamenti, i quali odono e giudicano le provocazioni di tutto il regno. In Venezia, perché il consiglio grande, che è signore di tutta la repubblica, non può fare tale effetto, perché bisogneria che stesse tutto l’anno occupato in tal materia (il che saria impossibile rispetto alle faccende private) sono ordinate tre quarantie…»; «…нужно отметить, что выслушивание прошений представляется полномочием правителя государства и города: но поскольку правитель или не хочет, или испытывает затруднения при исполнении этой задачи, мы видим, что это поручается отдельному суду. По этой причине король Франции, не желая или не имея возможности заниматься этими делами, учредил четыре парламента, которые рассматривают прошения всего королевства. В Венеции, поскольку Большой совет, который является правителем всей республики, не может этим заниматься, потому что он бы тогда весь год занимался только этим (что невозможно в случае частных дел), были учреждены три Кварантии…».


[Закрыть]. В таком случае можно утверждать, что избирательные полномочия Совета гарантируют dependenza757757
  Зависимость (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть] от него судебных полномочий, равно как и военных. Проблема заключается в страсти, с которой Джаннотти ранее доказывал, что город может быть свободным – то есть верховная власть может принадлежать Совету – в плане избрания должностных лиц, но несвободным в том, что касается исполнения этими лицами своих обязанностей. Именно по этой причине, если говорить о военных и судебных вопросах, республики 1494 и 1527 годов оказались жестокими и несвободными правлениями. Недостаточно было сохранить за Советом – как по-прежнему предполагал план Джаннотти – окончательное одобрение законов, поскольку не предполагалось, что ими можно регулировать военные и судебные функции.

Можно сгладить впечатление от постигшей Джаннотти теоретической неудачи, напомнив, что с его точки зрения, прежний произвол чиновников состоял не только в их неподотчетности Большому совету, но и в том, что одни и те же люди предлагали решения, принимали их и приводили в исполнение758758
  См. его критику установлений 1502, 1512 и 1527 годов: Ibid. P 140–141.


[Закрыть]. Уже одного этого достаточно, чтобы среди них возникли закрытые клики, ищущие собственной выгоды. Теперь он возвращается к высказанному им прежде предложению разделить consultazione и deliberazione и таким образом обеспечить ответственность людей за выполнение своих функций друг перед другом. Он подробно описал отношения сената с различными группами, составляющими Коллегию. Как в «Письме к Каппони», он употребляет слова «немногие» для обозначения органа, например Совета десяти, занимающегося consultazione, и «многие» – для обозначения сената, принимающего решения на основе предложений первого759759
  См.: Giannotti D. Opere. Vol. II. P. 139–147 (в целом), 144–145 (в частности).


[Закрыть]. Впрочем, военные и судебные вопросы не достигают Совета, поэтому невозможно использовать термин «многие» в его обычном значении. Избрание должностных лиц считается одним из четырех видов власти, а не стоит особняком как высшая функция, определяющая остальные три. Отсюда Совет нельзя рассматривать как signore, который выполняет все четыре функции, а другого определения signore у нас нет. Разумеется, можно утверждать – и это звучит намного убедительнее, – что если Совет избирает сенат, Коллегию и гонфалоньера, он косвенно контролирует две из четырех функций, которые не подведомственны ему непосредственно, а потому намного меньше зависит от одного и немногих, чем они от него. Но проблема до сих пор заключалась в соотнесении представлений о меньшей dependenza с представлениями о signore, и нельзя сказать, что между ними был найден какой-то компромисс, и тем более что им было дано какое-то определение. Если мы увидим в предлагаемой Джаннотти теории signore и его четырех функций примитивную попытку сформулировать теорию суверенитета, мы можем добавить, что языковым недоразумениям, возникавшим при упоминании суверенитета в контексте смешанного правления и наоборот, суждено было преследовать политические теории вплоть до Американской революции и позже.

Джаннотти обладал независимым, живым и находчивым умом, но ему недоставало той творческой непредсказуемости гения, какую мы находим у Макиавелли. Можно сказать, что он в какой-то мере олицетворяет характерный склад ума и ограничения политической мысли гуманистов. Его оригинальность заключается главным образом в идее, что virtù при смешанном правлении являлась своего рода властью, и в сопряженной с этой идеей попытке охарактеризовать четыре функции правления, сосредоточение которых в тех или иных руках определяло signore. Однако ему не удалось сконцентрировать эти функции, и он вынужден был распределить их. В конечном счете политическая мысль гуманистов была всецело поглощена идеалом гражданской добродетели как свойством личности и в итоге всегда переходила от установления институциональной власти к установлению условий, обозначаемых как libertà, в которых добродетель могла чувствовать себя свободно и избежать порчи нравов. Наш анализ «Флорентийской республики», как и «Рассуждений», следует завершить разговором о ее очевидном вкладе в теорию коррупции. Порицание Джаннотти вызывает то обстоятельство, что при режиме 1529–1530 годов, выдержанном в духе Савонаролы, братство святого Марка стало вмешиваться в политику. Честолюбивые политические деятели стремились во всеуслышание заключить с ним союз, чтобы пользоваться большим авторитетом в глазах граждан. В этом, говорит он, не меньше развращенности, чем в открытом подкупе избирателей в Риме, – речь, так сказать, идет о попытке купить власть не предназначенной для того монетой. В данном случае дело обстояло еще хуже, так как подкуп по крайней мере признавали злом, а если вы ополчались против лицемерия, вас объявляли врагом Иисуса Христа760760
  Ibid. P. 194–199 (особенно P. 196): «Questo modo di vivere che tengono questi che fanno professione di religione, conversando coi frati di San Marco e continuando simulatamente l’orazione e la comunione, senza dubbio è pessimo nella nostra città; perché egli fa il medesimo effetto che facevano in Roma le largizioni. Ma questi è ancora molto peggiore, perché dove le largizioni si potevano in qualche modo correggere, a questa cosí fatta vita con difficoltà si trova rimedio; perché chi ragionasse di proibire questi modi di vivere, parrebbe che volesse vietare agli uomini il bene operare, e sarebbe ributtato non altrimenti che un pessimo nemico nella fede di Cristo»; «Образ жизни тех, кто ударяется в напускную религиозность, беседует с монахами братства святого Марка, лживо молится и причащается, несомненно, пагубен для нашего города, потому что он приводит к тем же последствиям, что и открытый подкуп избирателей в Риме. Но эти еще гораздо хуже, потому что если подкупу можно было как-то противодействовать, этим действиям трудно противостоять, ведь если попытаться запретить вести такую жизнь, это будет выглядеть как запрет вершить благие дела, за который вас сочтут злейшим врагом христианской веры».


[Закрыть]. Гуманистическую политическую мысль отличали рассуждения такого рода, и именно под таким углом она рассматривала власть. Свобода, добродетель и коррупция, а не распределение власти были ее главной заботой.

Нельзя даже однозначно утверждать, что Макиавелли служил исключением. Когда мы завершаем последний этап флорентийской политической теории, наиболее ярким нашим впечатлением должна остаться непрерывность, по существу, аристотелевской республиканской традиции, от которой Макиавелли, по мнению его друзей (бывших друг другу врагами), не слишком далеко ушел. Конечно, мы можем указать места в его рассуждениях, где он радикально отходит от средневекового понятия телеологически определенной человеческой природы. Зачастую он, по-видимому, исходит из идеи – хотя и не опирается на нее явно и непосредственно, – что люди созданы, дабы быть гражданами, и что преобразование их природы в этом направлении может подвергнуться порче, но не может обратиться вспять. Государь не способен сделать людей другими. Весьма примечательно, что наиболее революционные аспекты его мысли – те, в которых человек предстает как наиболее динамичный и не зависящий от своей природы субъект, – не привлекли к себе внимания его друзей. Предложенная Гвиччардини концепция гражданской жизни остается концепцией virtù, полной, несмотря на свой реализм, аристотелевских терминов и посылок. У Джаннотти мысль, что природа человека есть природа гражданина, высказана напрямую, с прямой ссылкой на Аристотеля, но он останавливается перед следующим шагом, сделанным Савонаролой. Республиканской традиции предстояло развиваться именно в русле Аристотеля и гражданского гуманизма. Макиавелли как историческая фигура, к которой обращались такие теоретики, как Харрингтон и Адамс, вполне успешно вписался в это русло. Упрямство флорентийцев, сохранявших моралистический в своей основе интерес к проблемам свободы и коррупции, скорее укрепило традицию, к которой они принадлежали, чем воспрепятствовало ее развитию. Политика по-прежнему представала как создание условий, в которых люди могут свободно проявлять добродетель в своих действиях.

Кроме того, пример Джаннотти демонстрирует, насколько аристотелевская политическая теория как инструмент анализа и объяснения оказалась восприимчива к теориям, сформулированным на основе ее ключевых идей. Теория круговорота Полибия, доктрина Макиавелли о народном ополчении, венецианская модель (а не миф) – все это Джаннотти упоминает, рассматривает, но в конечном счете скорее использует, чем делает своим ориентиром. Он обращается к упомянутым аргументам в поддержку аристотелевского по сути своей метода категоризации элементов, составляющих город, и для демонстрации того, как их взаимодействие приводит к стабильности, неустойчивости или изменению в политии. Классический республиканизм, представителем которого еще оставался Джон Адамс, был в первую очередь ренессансной интерпретацией политической науки, изложенной в «Политике» Аристотеля, хорошо подходившей для рассмотрения общественных феноменов XVII и XVIII веков. Однако для Джаннотти она, вероятно, была прежде всего важна своей способностью объяснять конкретные события и характеристики городов. В итоге «Флорентийская республика» представляет собой отчасти успешную попытку показать, как венецианские механизмы и стоящие за ними принципы могут использоваться в разработке другого типа правления в совершенно иных условиях, присущих Флоренции. Мы наблюдали, как, применяя аристотелевские категории причинности и политической композиции, Джаннотти смог предложить историческую интерпретацию флорентийской обстановки и сделать прогноз на будущее. Даже будучи ошибочными, его доводы в значительной мере развеяли облако тайны, окутывавшее конкретные исторические явления. Он меньше, чем Савонарола или Макиавелли, зависит от понятий обычая, Провидения или fortuna, когда пытается объяснить, как Флоренция стала такой, какая она есть, и что ее может ождать дальше. В отличие от Савонаролы или его эпигонов 1529–1530 годов, Джаннотти не ожидает чуда. Он видел, на что способна, а на что не способна их вера. В отличие от Макиавелли, он не чувствует, насколько отчаянно трудно действовать творчески перед лицом fortuna и какие почти чудесные качества требуются, дабы преуспеть в этом. Несомненно, с этим во многом связан его выбор в качестве источника принципов организации рациональной Венеции, а не динамичного Рима761761
  Впрочем, см.: Giannotti D. Opere. Vol. II. P. 255–256: «Conchiudendo adunque dico che tal forma di repubblica della nostra città non potrebbe patire alcuna intrinseca alterazione: e per virtù della milizia nel sopradetto modo ordinata, si difenderebbe dagli assalti esterni, e se la fortuna concedesse a questa repubblica colle sue armi armata una sola vittoria, acquisterebbe la nostra città sola tanta gloria e reputazione che toccherebbe il cielo; e non saria maraviglia alcuna se Firenze diventasse un’altra Roma, essendo il subbietto per la frequenza e natura degli abitatori, e fortezza del sito, d’un imperio grandissimo capace»; «В заключение я скажу, что такое устройство республики в нашем городе не могло бы никак нарушиться изнутри, а благодаря вышеупомянутому способу устройства войска мы бы защищались от внешних нападений, и если фортуна позволит этой республике одержать хоть одну победу с помощью своего оружия, наш город приобрел бы такую славу, которая приблизила бы его к небесам, и будет не удивительно, если Флоренция станет новым Римом, ведь она в силу природы своих жителей и благоприятного местоположения способна достичь власти над огромной территорией». Здесь Джаннотти приближается к ходу мысли как Савонаролы, так и Макиавелли.


[Закрыть]. Его теория хорошо сформулирована, и он относительно уверен в ее практической применимости.

Если бы Гвиччардини когда-нибудь прочел «Флорентийскую республику», он заметил бы язвительно, что ее автору так и не довелось воплотить свои теории в жизнь. Конечно, разбирая приводимые Джаннотти доказательства, что режим начала 1530‐х годов не имеет шансов устоять, грустно думать, что этот умный человек на протяжении еще сорока лет своей жизни наблюдал, насколько он заблуждался (Гвиччардини по-своему не меньше ошибался на счет того же режима). В данном исследовании нас интересует не столько способность авторов давать точные прогнозы, сколько способность идей расширять парадигматический словарь определенной цивилизации. С этой точки зрения неудачное предсказание можно использовать повторно. Джаннотти нашел аристотелевский политический анализ сложным и достаточно убедительным. Он решил, что в какой-то мере понимает, как события происходят во времени, и поэтому его мысль сосредоточена не на эсхатологических ожиданиях, как у Савонаролы, и не на innovazione и occasione, как у Макиавелли. Время не на первом плане. Текст завершается – так же, как «Государь» и «Диалог об управлении Флоренцией», – разделом о проблемах практической реализации, который нам сейчас кажется почти обязательным элементом политической речи762762
  Книга III, глава 8 (последняя): Ibid. P. 258–269.


[Закрыть]. Подобно Макиавелли и Гвиччардини, Джаннотти анализирует случаи, в которых республика может быть построена на надежных основаниях, и типы людей, которые способны это сделать. Однако его мысль обращена к флорентийской действительности, и в силу того обстоятельства, что он пишет в изгнании и в период тирании, сказать ему, как он и сам сознает, почти нечего. Лишь освободитель (как Андреа Дориа в Генуе) может стать законодателем Флоренции, а об освободителе мы можем сказать только, что он либо придет, либо нет. Другие – по-видимому, включая Макиавелли – хорошо написали о комплотах и сговорах, и он научился всему, что можно узнать об occasione для свержения правлений. Наше дело – изучать теорию их установления, поскольку лучше мы будем недовольны Судьбой, которая так и не послала нам освободителя, чем она нами, если бы мы не знали, что делать, когда он пришел763763
  Ibid. P. 269: «Saria ben necessario esser accorto nel prender l’occasione; perché questa è quella che ha le bilance delle faccende umane e tutte quelli che in tal cosa non usano prudenza grandissima sono costretti a rovinare. Ma di questa materia non è da parlare, perché appartiene delle congiure, la quale è stata da altri prudentissimamente trattata. Conchiudendo adunque dico che questi sono i modi per i quali alcun cittadino potrià recare si gran benefizio alla nostra città; e benché la malignità della fortuna abbia oppressati quelli che hanno questi modi seguitati, non è però da disperare… acciocché la città nostra s’abbia piú tosto a lamentare della fortuna per non avere mostrato mai alcuna intera occasione, che ella della città, per non v’essere stato chi l’abbia saputa conoscere e pigliare»; «Очень важно вовремя поймать случай, потому что именно он управляет весами человеческих дел и все те, кто в этих вещах не руководствуется величайшим благоразумием, обречены на гибель. Но об этом мы не будем говорить, потому что это область заговоров, которую другие авторы очень разумно описали. Итак, в заключение я скажу, что это те способы, которыми гражданин может принести огромную пользу нашему городу, и хоть дурное расположение фортуны привело к падению тех, кто эти способы использовал, это не повод отчаиваться… пусть лучше город наш жалуется на фортуну за то, что та не предоставила ему ни одного хорошего случая, чем фортуна на город за то, что тот не сумел распознать случай и воспользоваться им».


[Закрыть]. В заключительных словах своего трактата Джаннотти принимает роль теоретика в изгнании и еще раз подтверждает реалистичность своего отношения ко времени и к fortuna. Он не заблуждается относительно трудностей практического действия, как он не считает, что сложности разрешимы только неким чудесным образом (Макиавелли, которого часто упрекали в излишнем реализме, на деле ближе ко второму тезису). Когда он признает господство fortuna, он хочет сказать лишь, что всегда есть вещи, которые нам неподвластны.

Если во многом по этой причине Джаннотти предпочитает Венецию Риму и не принимает концепцию динамичной virtù Макиавелли, по той же причине он не изображает Венецию как чудо или миф. Проблема времени не представлялась ему так, чтобы решить ее могло только венецианское чудо. По его мнению, цель законодательства – и его собственного проекта для Флоренции – заключается в том, чтобы заложить основание конституции, которое будет устойчивым. Джаннотти был глубоко восхищен успехом Венеции, достигшей почти нерушимой стабильности. Однако mito di Venezia предполагал убежденность, что такую стабильность может обеспечить лишь удивительная мудрость и что Венеция добилась чуда благодаря искусности и изобретательности многих. Первую мысль Джаннотти не разделял и не воспроизводил аргументы о Полибиевом равновесии или о секретах венецианской избирательной системы как чудесном решении проблемы устойчивой длительности. Уже хотя бы то обстоятельство, что он применял венецианскую модель к проблеме достижения подобного же успеха в совершенно иных условиях Флоренции, вынуждало его рассматривать успех Венеции как феномен, обусловленный комплексом причин. Благодаря своему по преимуществу аристотелевскому понятийному аппарату он располагал столь многочисленными способами определения различных условий, что не смог воспринять эту проблему как апокалиптическую, а ее решение – как чудесное или простое. Проблема обеспечивающего устойчивость законодательства требовала сложных решений, и со временем их можно было сформулировать. В обоих главных произведениях Джаннотти изложение венецианской истории хотя и выступает в качестве своего рода антитезы истории Рима у Макиавелли, в то же время является изложением сложного исторического процесса.

Однако мы видели, что республиканская теория – это, по сути, аристотелевская политическая наука, избирательно упрощенная за счет резкого акцента на проблеме осмысления времени. От этого акцента можно было постепенно отойти и попасть в новый мир понятий с таким богатым языком, что на первый план выходил потенциал действия, а проблема времени отступала в тень. Но в равной мере можно двигаться в противоположном направлении, к той точке, где решением проблемы представляются божественная благодать, появление нового Ликурга или достижение чудесного равновесия. В силу того, что эпоха Возрождения была одержима идеями времени и фортуны, а Венеция олицетворяла последнее из перечисленных решений, mito di Venezia не терял своей актуальности. Немифическое описание Джаннотти стало одним из классических образцов литературы, создавшей mito. Теперь следует рассмотреть современный ему и не менее знаменитый трактат Гаспаро Контарини, где мифический элемент выражен намного сильнее.

III

В точности не известно, когда венецианский аристократ и церковный деятель Контарини написал трактат «О магистратах и устройстве Венецианской республики»764764
  Вероятно, около 1522–1525 годов. См.: Gilbert F. The Date of the Composition of Contarini’s and Giannotti’s Books on Venice.


[Закрыть], вероятно, между двадцатыми и тридцатыми годами XVI века. Он был напечатан только в 1543 году, после чего книга стала известна всей Европе и много раз переиздавалась. Она пользовалась большей популярностью, чем «Венецианская республика» Джаннотти. В то же время, это произведение менее насыщенно в содержательном смысле, менее технически структурированно в том, что касается анализа венецианских магистратур и их истории. В отличие от незавершенного трактата Джаннотти, работа Контарини окончена, и ее автор нашел возможность изложить свою философию правления в контексте венецианской темы. Книга Контарини оставила заметный след во многих странах, поэтому имеет смысл цитировать ее на английском языке в переводе Елизаветинской эпохи, выполненном Льюисом Льюкенором и опубликованном в 1599 году.

Язык Контарини с самого начала панегирический: по его словам, Венеция как с физической, так и с политической точки зрения «кажется избранной бессмертными богами, а не людьми»765765
  Контарини Г. О магистратах и устройстве Венецианской республики / Пер. М. А. Юсима. СПб., 2013. С. 50; The Commonwealth and Government of Venice. Written by the Cardinall Gasper Contareno and translated out of Italian into English by Lewes Lewkenor. London, 1599. P. 2: «rather framed by the hands of the immortal Gods, than any way by the arte, industry or inuention of men». Латинский текст дан по изданию: Contarini G. De Magistratibus et Republica Venetorum. Paris, 1543. P. 1: «…deorum immortalium potius quam hominum opus atque inuentū fuisse».


[Закрыть]. Однако для него важно именно то, что Венеция – произведение человеческого искусства, и прежде всего людской добродетели. Следуя направлению мысли, открытому флорентийцами, но получившему широкое распространение среди венецианских авторов, он утверждает, что добродетель может проявляться либо в гражданской, либо в военной жизни, и хотя последняя достойна славы и необходима, добродетель должна существовать лишь ради первой. Оставаясь в русле традиционной аристотелевской и христианской мысли, он настаивает, что войне надлежит кончаться миром. Кроме того, как итальянец, пишущий в духе гражданского гуманизма, он объясняет, почему венецианская virtù подразумевает использование наемников, в то время как граждане остаются не вооружены. Для Льюкенора, снабдившего книгу собственным комментарием в форме предисловия, этот парадокс – а он казался ему не менее поразительным, чем венецианцу, – составлял часть того чудесного способа, благодаря которому политические механизмы Венеции осуществляли контроль над всеми сферами гражданской жизни – как с точки зрения разума, так и с позиции морали.

Более того, здесь есть нечто, что, как может показаться, идет совершенно вразрез с привычными установлениями, а именно что невооруженные, одетые не по-военному люди столь благополучно отдают распоряжения и указания сильным и воинственным армиям… и что гражданам в длинных одеяниях угождают и приглашают на приемы величайшие правители и вельможи Италии; среди них в изобилии процветает бесконечная слава и неизмеримая мощь власти, суверенно соучаствуют в коих около трех тысяч дворян, но не найти ни одного из них, кто стремился бы к более высокой чести…766766
  «Besides, what is there that can carrie a greater disproportion with common rules of experience, the that unweaponed men in gownes should with such happinesse of successe give direction & law to many mightie and warlike armies… and long robed citizens to bee serued, yea and sued unto for entertainment by the greatest princes and peers of Italy; amidst which infinit affluence of glorie, and unmeasurable mightinesse of power, of which there are in soueraignty partakers aboue 3000 gentlemen, yet is there not one among them to bee found that doth aspire to any greater appellation of honour…» (The Commonwealth and Government of Venice. Sig. A3).


[Закрыть].

Контарини не заходит так далеко, как его переводчик. Впрочем, он объясняет позднее: гражданское общество Венеции сложилось в условиях удаленности от terra firma767767
  «Твердая земля» (лат.). Материковые владения Венеции. – Прим. ред.


[Закрыть], а потому и от военной жизни (как большинство тех, кто писал об этом, он не считает, что власть на море представляет какие-либо затруднения для гражданской жизни), затем город наконец превратился в сухопутную силу, и было решено, что гражданам лучше не заниматься военным делом. Они опасались, что

такое обыкновение жить на материке и отсутствие в городе, естественно, привели бы к отчуждению этой группы от прочих граждан, и венецианское общество вскоре неизбежно оказалось бы разделенным и втянутым в гражданские войны. <…> Чтобы этот недуг не укоренился в Венеции, наши предки сочли достаточным поручить защиту материковых владений чужеземным наемным солдатам, а не венецианцам. Жалованье им полагалось выплачивать из налогов отдельных провинций, ибо воины, приглашенные для их защиты, по справедливости должны и жить за их счет768768
  Контарини Г. О магистратах и устройстве Венецианской республики. С. 146; The Commonwealth and Government of Venice. P. 130: «this their continual fréquentation of the continent, and diuorcement as it were from the ciuile life, would without doubt haue brought forth a kinde of faction different and disioyned from the other peaceable Citizens, which parcialitie and dominion would in time have bred ciuile warres and dissentions within the City. <…> To exclude therefore out of our estate the danger or occasion of any such ambitious enterprises, our auncestors held it a better course to defend their dominions vppon the continent, with forreign mercenarie souldiers, than with their homeborn citizens, & to assigne them their pay & stipende out of the tributes and receipts of the Prouince, wherein they remained…» ; Contarini G. De Magistratibus et Republica Venetorum. P. 100–101: «Haec vero frequens consuetudo cotinentis, ac intermissio urbanae, factione quandam ciuium paritura facile fuerat ab aliis ciuibus disiuncta: quapropter proculdubio res Veneta breui ad factiones et ad bella ciuilia deducta fuisset. <…> Ne ergo huiusmodi quispiam morbus in Venetam ciuitatem obreperet, satius esse maiores statuerunt, ut continentis imperium externo ac conducto milite quam Veneto defenderetur. Stipendiu uero illi statuit ex uectigalibus totius prouinciae. Aequu enim erat eius regionis impensis militem uiuere, qui ad earn tuendam accersitus fuerat…».


[Закрыть].

Однако он не имеет в виду, что военная и гражданская доблесть по определению несовместимы или что первая остается в автоматическом подчинении у второй, в силу давнего венецианского установления. Это проявление добродетели, которую Контарини считает присущей венецианской аристократии в целом. В отрывке, который многое говорит тому, кто знаком с флорентийской мыслью, он подкрепляет это утверждение уже знакомыми аргументами: у Венеции никогда не было законодателя; перед законодателем, имеющим дело с теми, кто менее добродетелен, чем он сам, стоит трудная задача; о ранней истории города сохранилось мало свидетельств. Джаннотти недоумевал, как некогда венецианцы без чьей-либо помощи смогли изобрести устойчивый порядок. Контарини же предпочитает не искать объяснение этой загадке, а с гордостью констатировать ее.

В Афинах, Лакедемоне и Риме некоторые граждане отличались добронравием и любовью к общему благу, но вследствие своей малочисленности в окружении толпы они не могли как следует послужить отечеству. Наши же предки, оставившие нам в наследство столь славное государство, все как один ревностно пеклись о его укреплении, о расширении его границ, почти не думая о собственных интересах и почестях. Каждому будет понятно, что венецианцами двигало не честолюбие, а лишь забота о пользе отечества, судя по тому, что в Венеции нет или очень мало древних монументов, хотя граждане и в городе, и за его пределами совершали великие подвиги и благодаря заслугам снискали уважение в республике. Но здесь нет надгробий, конных и пеших статуй, корабельных ростров или знамен, отнятых у врагов в жестоких битвах769769
  Контарини Г. О магистратах и устройстве Венецианской республики. С. 54; The Commonwealth and Government of Venice. P. 6: «There were in Athens, Lacedaemon and Rome, in sundry seasons sundry rare and vertuous men of excellent desert and singular pietie towards their country, but so fewe, that being ouerruled by the multitude they were not able much to profit the same. But our auncestors, from whome wee have receyued so flourishing a commonwealth, all in one did vnite themselues in a consenting desire to establish, honour and amplifie their country, without hauing in a manner any the least regarde of their owne priuate glorie or commodity. And this any man may easily coniecture… in regarde that there are in Venice to bee found none, or very few monuments of our auncestors, though both at home and abroad many things were by them gloriously atchieued, and they of passing and singular desert towards their countrie. There are no stately tombes erected, no military statues remaining, no stemmes of ships, no ensignes, no standards taken from their enemies, after the victory of many and mighty battailes…»; Contarini G. De Magistratibus et Republica Venetorum. P. 5–6: «Fuere Athenis, Lacedaemone, ac Romae nonulli ciues uitae probitate, atq: in Rempub. pietate insignes uiri, sed adeo pauci, ut multitudine obruti, non multurn patriae rei profuerint. At maiores nostri, a quibus tam praeclaram Rempub. accepimus, omnes ad unum consensere in studio patriae rei firmandae et amplificandae, nulla prope priuati commodi et honoris habita ratione. Huiusce rei coniecturam facere quiuis facile poterit… q: nulla, aut admodu pauca antiquoru monumeta Venetiis extent: alioquin domi forisq: praeclarissimorum hominu, et qui de Rep. bene meriti fuerint, non sepulchra, no équestres aut pedestres statua, no rostra nauiu, aut uexilla ab hostibus direpta, ingentibus praeliis superatis».


[Закрыть].

Такова была необыкновенная доблесть духа, которая позволила им создать нашу республику; подобного никогда не было, если даже сравнить ее с самыми знаменитыми государствами древности. Дерзну утверждать, что и в сочинениях выдающихся философов, которые, согласно своим душевным склонностям, обрисовали устройство государств, не было столь правильно организованной и представленной республики770770
  Контарини Г. О магистратах и устройстве Венецианской республики. С. 55; The Commonwealth and Government of Venice. P. 7: «With this then exceeding vertue of mind did our auncestors plant and settle this such a commonwealth, that since the memory of man, whosoeuer shal go about to make compare between the same & the noblest of the ancients, shal scarcely find any such: but rather I dare affirme, that in the discourses of those great Philosophers, which fashioned and forged commonwealths according to the desires of the mind, there is not any to be founde so well fayned and framed…»; Contarini G. De Magistratibus et Republica Venetorum. P. 6: «Hac ergo incredibili uirtute animi maiores nostri hanc Remp. instituere, quale post hominu memoriam nullam extitisse, si quis hac nostram cum celeberrimis antiquorum coferar, meridiana luce clarius intuebitur. Quin adfirmare ausim, neq: monumentis insignium philosophorum, qui pro animi uoto Reip. formas effinxere, tam recte formatam atq: effictam ullam contineri».


[Закрыть].

Флорентийским мыслителям было очевидно, что честолюбие и стремление к onore и chiarezza служили стимулом для любой гражданской аристократии и что задача правления – уберечь эту жажду почестей от перверсии. Джаннотти полагал, что можно сделать вид, будто это стремление удовлетворено, при этом поставив его в зависимость от согласия других граждан, чтó служило необходимым условием, позволявших считать governo misto наименьшим из зол, под стать этому несовершенному миру. Но если Контарини готов признать за венецианцами добродетель в полном смысле безразличия ко всему, кроме общего блага, значит, governo misto в Венеции свидетельствует не столько об эффективных механизмах, позволявших справляться с пороком, сколько выражает его отсутствие. Когда затем он переходит к изложению своей политической философии, он высказывает традиционное возражение против правления только одного, только немногих или только многих, руководствуясь, однако, доводами, близкими не столько Полибию, сколько христианской аристотелевской теории. Как люди властвуют над зверями, так и над людьми должен властвовать кто-то, кто выше человека. Бог не управляет государствами непосредственно, но в человеке есть элемент божественного, а именно «ясный ум», «не подверженный треволнениям» – нечто весьма далекое от представления Джаннотти о virtù. Так как существуют и люди, которых часто смущают «животные силы… души», власть ума нельзя обеспечить, вверив правление одному человеку, группе людей или сочетанию таких групп, но «не иначе, как по божьему произволению, род человеческий, изобретя законы, достиг того, что долг управления человеческим сообществом вручается тем, чей ум и рассудок не подвержены треволнениям»771771
  Контарини Г. О магистратах и устройстве Венецианской республики. С. 57–58; The Commonwealth and Government of Venice. P. 11: «by a certaine diuine counsell when by other meanes it might not, mankinde through the inuention of lawes seemeth to have attained this point, that the office of gouerning assemblings of men should be giuen to the mind and reason onely…»; Contarini G. De Magistratibus et Republica Venetorum. P. 8–9: «…menti purae, ac motionum animi immuni id munus conferendum est. Quamobrem diuino quodam consilio, cum alia ratione id fieri non posset, inuentibus legibus hoc assecutum humanum genus uidetur, ut menti tantum ac rationi nullis perturbantibus obnoxiae, hoc regendi hominum coetus officium demandatum sit…».


[Закрыть].

Если закон может достичь статуса чистого разума, а мысль, что «Бог для всего мира вещей есть почти то же, что старинный закон – для гражданского общества»772772
  Контарини Г. О магистратах и устройстве Венецианской республики. С. 58–59: «Аристотель, достойный звания величайшего из философов, в книге „О мире“, написанной им для царя Александра Македонского, назвал в качестве вещи, которую он мог бы уподобить всеблагому Богу, не что иное, как старинный закон, правильно установленный в городе, ибо, по мнению этого великого философа, Бог для всего мира вещей есть почти то же, что старинный закон – для гражданского общества»; The Commonwealth and Government of Venice. P. 12: «that God was the same in the vniuersity of things, as an ancient lawe in a civili company»; Contarini G. De Magistratibus et Republica Venetorum. P. 9–10: «Aristoteles philosophorum facile princeps, in eo libello que de mundo ad Alexandrum regem Macedonum scripsit, nihil aliud reperit cui similem deum optimum faceret, praeter antiquam legem in ciuitate recte instituta: ut id propemodum tam magni philosophi sententia sit deus in hac rerum universitate, quod antiqua lex in ciuili societate».


[Закрыть], подкрепляется неканонической ссылкой на Аристотеля, то править должны законы, а не люди; участие в правлении отдельных лиц и групп должно быть подчинено этому обстоятельству. Впрочем, возникает риск, что этот довод приведет к замкнутому кругу: законы служат залогом, что правит разум, а не единичные страсти, но их изобретают и поддерживают люди, и господствовать они могут, лишь когда людьми руководит направляющий их к общему благу разум, а не страсти, склоняющие к преследованию личных интересов. Значит, законы должны поддерживать себя сами, контролируя поведение поддерживающих их людей. В «собраниях людей», то есть в городах, где они регулярно встречаются лицом к лицу, дабы приводить в исполнение и создавать законы или вести дела, понятие «законы» должно в первую очередь означать набор установлений и правил, касающихся проведения собраний и принятия решений. Результатом таких законов должно стать направление сил человека исключительно к общему благу, то есть в русло чистого разума. Mito di Venezia заключается в утверждении, что Венеция располагает набором правил для принятия решений, обеспечивающих совершенную рациональность каждого решения и совершенную добродетель всякого, кто эти решения принимает. Венецианцы по натуре не более добродетельны, чем другие люди, но у них есть институты, благодаря которым они становятся такими.

Тот, кем всегда руководит чистый разум без необходимости стороннего контроля или помощи, похож, как мы понимаем, скорее на ангела, чем на человека. Как Левиафан Гоббса был «искусственным человеком» и «смертным богом», так и Венецию Контарини можно назвать искусственным ангелом: не будучи полностью разумными существами, люди функционировали как участники совершенно рациональной системы. Льюкенор, по всей видимости, почувствовал это:

Посмотрите на их обширный Совет, насчитывающий не менее трех тысяч дворян, всецело заключающий в себе величайшую силу и мощь этого сословия, притом что все происходящее регулируется с таким божественным спокойствием и настолько безо всяких треволнений и замешательства, что это собрание кажется собранием ангелов, а не людей.

…В наказаниях законы их не знают пощады; добродетель поддерживается всемерно; в особенности проявляется она в распределении должностей и почестей, которое происходит в такой тайне и устроено столь необычайно и сложно, что совершенно исключает какие бы то ни было честолюбивые умыслы, никогда не следуя им, но лишь тем, кои все собрание находит потребными для величайшей мудрости, добродетели и безупречной жизни.

…Есть здесь и множество других столь же необыкновенных и чудесных явлений, и уже яркая самобытность их, лишенная сходства или возможности сравнения с какой-нибудь другой такой же невыразимо удивительной республикой, подчеркивая чудесную редкостность этого явления, заставляет самое поразительное и невозможное казаться не таким уж невероятным…773773
  The Commonwealth and Government of Venice. Sig. A 2V.–3: «beholde their great Councell, consisting at the least of 3000 Gentlemen, whereupon the highest strength and mightinesse of the estate absolutely relyeth, notwithstanding which number all thinges are ordered with so diuine a peaceableness, and so without all tumult and confusion, that it rather seemeth to bee an assembly of Angels, then of men. <…> …their penali Lawes most unpardonably executed; their encouragements to vertue infinite; especially by their distribution of offices and dignities, which is ordered in such a secrete, straunge, and intricate sort, that it utterly ouerreacheth the subtiltie of all ambitious practises, neuer falling upon any but upon such as are by the whole assembly allowed for greatest wisedome, vertue and integritie of life. <…> …there are sundry other so maruellous and miraculous considerations, and in their owne exceeding singularitie, beyond all resemblance or comparison with any other Commonwealth so unspeakeablie straunge, that their wonderfull rarenesse being verified, maketh the straungest impossibilities not seeme altogether incredible…».


[Закрыть].

Уму Елизаветинской эпохи Венеция могла представляться явлением из разряда политической научной фантастики: она располагала набором чудесных способов поддерживать в людях добродетель, тогда как в других государствах этим занимался разум отдельного человека или божественная благодать. В конце концов Контарини был клириком. Он не делает акцент на тайне и чуде, но наделяет венецианцев исключительной добродетелью, благодаря которой они усовершенствовали поддерживающие ее политические установления. Язык используемой им теории неизбежно обязывает его изображать добродетель как сохранение равновесия между одним, некоторыми и многими. Это категории, на которые делятся люди и которые, соответственно, надо превзойти, дабы правление стало безличным. Но в условиях его идеальной конституции правят законы, и распределение власти между одним, немногими и многими является средством, поддерживающим власть закона и разума в каждом из трех элементов:

Но и множество людей само по себе непригодно для правления, если они не соединены чем-то воедино, ведь их нельзя и назвать множеством, если у них нет некоторого единства. Поэтому и гражданское общество, представляющее собой некое единство, развалится, если по какой-либо причине множество не станет единым774774
  Контарини Г. О магистратах и устройстве Венецианской республики. С. 60; The Commonwealth and Government of Venice. P. 13: «yet is the multitude of itselfe unapt to governe, unlesse the same be in some sort combined together; for there cannot bee a multitude without the same bee in some vnitie contayned; so that the ciuill society (which consisteth in a certain vnity) will bee dissolued, if the multitude become not one by some meane of reason…»; Contarini G. De Magistratibus et Republica Venetorum. P. 11: «Ac equidem multitudo omnis est per se inepta gubernationi, nisi in unum quodammodo coalescat: quandoquidem neque esse ulla multitudo queat, nisi unitate aliqua contineatur. Qua de re ciuilis quoque societas dissipabitur, quae unitate quadam costat, nisi quapiam ratione multitudo unum efficiatur».


[Закрыть].

Язык указывает, что прежние философские традиции направляют и сковывают более простую доктрину смешанного правления. И действительно, вскоре после этого мы читаем, что в Венеции монархическая, аристократическая и народная формы власти сочетались таким образом, «что все формы соседствуют на равных»775775
  Контарини Г. О магистратах и устройстве Венецианской республики. С. 62; The Commonwealth and Government of Venice. P. 15: «so that the formes of them all seeme to be equally balanced, as it were with a paire of weights…»; Contarini G. De Magistratibus et Republica Venetorum. P. 13: «…adeo ut omnium formas pari quadam librameto commiscuisse uideatur…».


[Закрыть]. Однако речь не идет о разграничении политических функций как отдельных видов власти и вверении их одному, немногим и многим для поддержания равновесия. Такой подход, как мы видели, обусловил необходимость объяснить, как вообще один вид власти может «уравновешивать» другой. Джаннотти пришел к выводу, что, пользуясь привычными категориями, на этот вопрос ответить нельзя и его следует сформулировать иначе (задача, решение которой ему не вполне удалось). Контарини же, который писал, по всей видимости, не зная о произведении флорентийца776776
  Gilbert F. The Date of the Composition of Contarini’s and Giannotti’s Books on Venice. P. 172–174, 182.


[Закрыть], в какой-то момент как будто отвергает сам язык, использованный Джаннотти для новой постановки проблемы:

…Нет более опасной заразы для государства, чем преобладание одной его части над другой. Ведь там, где нет равных прав, не бывает единодушия между гражданами. А это и случается, если кто-то один соединяет множество должностей. Так разрушаются смешанные тела, если какое-то из начал, из которых они составлены, превосходит другие; так нарушается и созвучие, если одна струна или голос звучит громче положенного. Если хочешь сохранить город или республику, не следует соблюдать в ней неравенство, дабы ни одна из частей не возвышалась над другой, но все, насколько возможно, принимали участие в отправлении государственной власти777777
  Контарини Г. О магистратах и устройстве Венецианской республики. С. 100–101; The Commonwealth and Government of Venice. P. 67: «there cannot happen to a commonwealth a more daungerous or pestilent contagion, then the ouerweighing of one parte or faction aboue the other: for where the ballance of iustice standeth not euen, it is vnpossible that there should bee a friendly societie and firme agreement among the citizens: which alwaies happeneth where many offices of the commonwealth meete together in one. For as every mixture dissolueth, if any one of the elementes (of which the mixed body consisteth) ouercome the other: and as in musicke the tune is marred where one string keepeth a greater noyse than hee should doe: so by the like reason, if you will haue your commonwealth perfect and enduring, let not one part bee mightier than the other, but let them all (in as much as may bee) have equall share in the publique authoritie»; Contarini G. De Magistratibus et Republica Venetorum. P. 53: «Nam nulla perniciosior pestis in Rempublicam obrepserit, q[uam] si quaepia eius pars caeteris praeualuerit. Sic nanque (?) quoniam ius non seruatur, impossibile est societatem inter ciues consistere. Quod usu euenire solet ubicunque plura in unum conueniunt. Sic soluitur mixturn, si quodpia elernentoru ex quibus constat, alia superauerit. Sic omnis consonantia dissonans sit, si fidem seu uocem una plus intenderis quam par sit. Non dispari ratione si ciuitatem aut Rempublicam constare uolueris, necesse est id in primis seruari, ne qua pars aliis efficiatur potentior, sed omnes, quoad fieri possit, participes fiat publicae potestatis».


[Закрыть].

Если сопоставить процитированный отрывок с текстом Джаннотти, он может показаться простым возвращением к теории описанного Полибием равновесия, однако к этому он отнюдь не сводится. Контекст фрагмента – правило, запрещавшее единовременное участие в сенате более чем трех членов одной семьи. «Части», которые не должны преобладать друг над другом, – не просто традиционные три элемента по Полибию: они могут включать в себя любые группы, на которые делятся граждане. Теория Полибия, вспомним еще раз, представляла собой классическое упрощение политической доктрины Аристотеля. Аристотель же прекрасно знал, что один, немногие и многие – это всего лишь категории, использовать которые удобно и необходимо. Прочная конституция должна удовлетворять все социальные группы. Анализ в категориях «одного», «немногих» и «многих» служил удобным инструментом, чтобы проверить, так ли это на самом деле.