Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

Robey D. P. P. Vergerio the Elder: Republicanism and Civic Values in the Work of an Early Humanist // Past and Present. Vol. 58 (1973). P. 3–37.

Rosenmeier J. New England’s Perfection: The Image of Adam and the Image of Christ in the Antinomian Crisis, 1634 to 1638 // William and Mary Quarterly. 3rd ser. 1970. Vol. 27. № 3. P. 435–459.

Rubini D. Politics and the Battle for the Banks, 1688–1697 // English Historical Review. Vol. 85 (1970). P. 693–714.

Schwoerer L. F. The Literature of the Standing Army Controversy // Huntington Library Quarterly. Vol. 28 (1964–1965). P. 187–212.

Seigel J. E. Civic Humanism or Ciceronian Rhetoric? // Past and Present. Vol. 34 (1966). P. 3–48.

Shackleton R. Montesquieu, Bolingbroke and the Separation of Powers // French Studies. 1949. Vol. 3. P. 25–38.

Sir Edward Stanhope’s Advice to Thomas Wentworth / Ed. by P. Zagorin // The Historical Journal. 1964. Vol. 7. № 2. P. 298–320.

Skinner Q. Hobbes’s Leviathan // The Historical Journal. 1964. Vol. 7. № 2. P. 321–332.

Skinner Q. History and Ideology in the English Revolution // The Historical Journal. 1965. Vol. 8. № 2. P. 151–178.

Skinner Q. The Ideological Context of Hobbes’s Political Thought // The Historical Journal. 1966. Vol. 9. № 3. P. 286–317.

Starr Ch. G. History and the Concept of Time // History and Theory, Beiheft. 1966. Vol. 6. P. 24–35.

Wallace J. M. The Engagement Controversy, 1649–1652: An Annotated List of Pamphlets // Bulletin of the New York Public Library. Vol. 68 (1964). P. 384–405.

Walzer M. Exodus 32 and the Theory of Holy War: The History of a Citation // Harvard Theological Review. 1968. Vol. 61. № 1. P. 1–14.

Weddell D. Charles Davenant (1656–1714) – a Biographical Sketch // Economic History Review. Ser. 2. 1958–1959. Vol. II. P. 279–288.

Weston C. C. Legal Sovereignty in the Brady Controversy // The Historical Journal. 1972. Vol. 15. № 3. P. 409–432.

Williamson A. H. Antichrist’s Career in Scotland: The Imagery of Evil and the Search for a National Past. Ph. D. dissertation. Washington: Washington University, 1973.

Первооткрыватель республиканской традиции
или Как заниматься политической философией с помощью истории политических языков?

Тимур Атнашев, Михаил Велижев 14141414
  Тимур Атнашев – доцент кафедры государственного управления и публичной политики ИОН РАНХиГС, ведущий научный сотрудник Центра современных политических исследований ИОН РАНХиГС; Михаил Велижев – профессор факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ, ведущий научный сотрудник Центра современных политических исследований ИОН РАНХиГС. Исследование осуществлено в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2020 году.


[Закрыть]

«Момент Макиавелли» Покока стоит в ряду наиболее авторитетных и цитируемых исследований в общественных и гуманитарных науках за последние пятьдесят лет. В 1975 году Покок предложил новую и оригинальную концепцию истории западной политической философии Нового времени, где место абстрактных «идей» занимают исторически локализованные языки или наборы ключевых понятий, устойчивых словосочетаний и аргументов, которые полемически и «диалектически» используются множеством авторов. Он проследил миграцию республиканского языка из Флоренции Медичи, где Макиавелли, Гвиччардини и Джаннотти по-новому прочитали классические тексты античных авторов, через революционную Англию XVII века к отцам-основателям США в веке XVIII. В созданной Пококом истории авторы американской конституции, в дебатах проектировавшие новую республику, активно читали тексты республиканской традиции и использовали оригинальный язык пламенного Макиавелли, в свою очередь осмыслявшего судьбу Флоренции с помощью вновь открытых понятий Аристотеля, Полибия и Цицерона. Язык итальянского республиканизма эпохи Возрождения послужил основанием новой политической риторики и историзма в англоязычном мире, более важным, чем язык и аргументы рассудительного Локка об универсальных естественных правах, труде и собственности.

Покок предложил самую влиятельную и комплексную реконструкцию ключевых идиом, оппозиций и аргументов секулярной республиканской традиции XV–XVIII веков по обе стороны Атлантического океана. Хорошо узнаваемая республиканская идиома14151415
  О понятии «идиома» у Покока см.: Атнашев Т., Велижев М. «Context is king»: Джон Покок – историк политических языков // Новое литературное обозрение. № 134 (2015). C. 22.


[Закрыть], возникшая в среде внимательных читателей античных текстов, веривших, что человек – существо политическое, позволял ответить на ключевые вызовы, с которыми сталкивались политические сообщества Англии и Америки на протяжении нескольких столетий. В числе основных понятий, дилемм и нормативных установок республиканизма, безусловно, следует отметить противостояние гражданской добродетели и непредсказуемой фортуны, оппозицию доблести и коррупции независимых граждан-воинов во Флоренции, идею о превосходстве институтов смешанного правления над остальными формами политии, динамизм, недолговечность и неустойчивость республиканской формы общежития, таинственную диалектику республики и империи, критическое осмысление в Англии и США коммерческой деятельности как источника коррупции и, наконец, активное неприятие постоянной армии, патронажа и государственного кредита, противопоставленных гражданским (и религиозным) добродетелям независимых земледельцев или фермеров.

Из предисловия, специально написанного британским специалистом по интеллектуальной истории Ричардом Уотмором для переиздания монографии Покока в 2016 году14161416
  См. настоящее издание, стр. 7–27.


[Закрыть], читатель сможет узнать увлекательные подробности того, как создавался «Момент Макиавелли». Мы оказываемся внутри своеобразной живой лаборатории, объединявшей учителей Покока и его коллег, на перекрестье множества идей и научных концепций, на фоне которых историк разворачивал свое исследование. Далее мы постараемся, во-первых, изложить краткую версию основных тезисов Покока, показать общую логику и методологию его работы, во-вторых, дать обзор целого ряда значимых моментов в рецепции книги, в-третьих, представить сквозную тему фундаментального проекта Покока и других историков Кембриджской школы – республиканскую политическую традицию. В частности, благодаря научной строгости Покока-историка и оригинальной позиции Покока-политического философа мы можем сегодня четко разделить две ипостаси республиканизма – как предмета исторических исследований и как самостоятельного направления в политической теории. В заключение мы попробуем ответить на вопрос о значении республиканизма в политических взглядах и идеологических намерениях самого Покока.

I. Сюжет, методология и основные аргументы «Момента Макиавелли»

«Трансляция добродетели» от Аристотеля до отцов-основателей: Arete, Virtus, Virtù, Virtue

В своей книге Покок описывает двухтысячелетнюю историю республиканского языка или республиканской парадигмы политического мышления. Перед завороженными читателями, апологетами и критиками Покока, разворачивается масштабная картина миграции республиканизма через Атлантический океан. Ключевая тема его исследовательского нарратива – фундаментальная важность и внутренние напряжения концепции zōon politicon, роли активного гражданства и его добродетелей в эволюции западноевропейской политической мысли Нового времени. «Долгая» история республиканизма берет свое начало в «Политике» Аристотеля, читавшего лекции на древнегреческом языке в Афинах IV века до н. э. Спустя несколько веков традицию развил Полибий в своих работах, написанных на койне. В речах и трактатах Цицерона, Тита Ливия, Сенеки, Саллюстия и других латинских авторов республиканизм сложился окончательно – в концептуальном и содержательном смысле. Virtus – гражданская добродетель активного участия в жизни Res Publica — сочетает воинскую добродетель и политическую деятельность. Наиболее авторитетную критику республиканской доктрины создал в сочинении «О Граде Божьем» Аврелий Августин, писавший на латыни в V веке. Он выступал за отказ от надежды на реализацию благой жизни в посюстороннем мире и от попыток предсказать Апокалипсис. История, политика и «град земной» казались Августину предметами, недостойными приложения интеллектуальных и моральных усилий христианина.

Через тысячу лет после распада Римской империи республиканская идиома возрождается в XV столетии на тосканском диалекте итальянского языка благодаря гражданам неустойчивой Флорентийской республики. В трактатах Макиавелли, Гвиччардини и Джаннотти, созданных во Флоренции XVI века, республиканский язык получает новое истолкование. Подробный и местами построчный анализ этих текстов Покок дополняет обзором речей и текстов Савонаролы и Контарини. Здесь архаическая мужская добродетель воина Virtus превращается в Virtù, репертуар которой теперь включает как традиционную готовность гражданина защищать свое отечество с оружием в руках, так и способность лидера удерживать политический порядок внутри и безопасность вовне – в контексте постоянных изменений, вызванных в том числе и действиями самого лидера, а также нравственным несовершенством граждан. У Макиавелли и гуманистов Virtù оказывается в неизбежной оппозиции к Fortuna, олицетворяющей случай и хаотический ход вещей, и Corruzione, разъедающей добродетель изнутри.

Анализируя взлет и падение родной для них Флорентийской республики, Макиавелли, Гвиччардини и Джаннотти обращаются к античному наследию и создают несколько историко-социологических моделей, объясняющих переживаемый Флоренцией кризис. Они изучают историю города, сравнивая ее с историей древнего Рима и современной им, но казавшейся вечной Венецианской республики. Согласно Пококу, каждый из них решал одну (и, кажется, неразрешимую) задачу – как спроектировать во Флоренции новую республику, способную устоять против натиска Медичи в ситуации, когда жители города утратили гражданскую добродетель и оказались в зависимости от одной семьи. Республиканская «социология свободы» в этом смысле подводила флорентийских гуманистов к мысли, что материальная и моральная основа добродетели утрачена, а без добродетели, как они хорошо знали, даже идеальные законы не обеспечат республике устойчивость. Это осознание хрупкости – один из главных мотивов книги и республиканской традиции, реконструируемой Пококом.

Различные версии неортодоксальной христианской апокалиптики, самая известная из которых воплотилась в действиях и речах Савонаролы, позволяли решить эту дилемму, привлекая на помощь божественную благодать и Провидение, компенсировавшие недостаток светской добродетели. Однако для итальянских гуманистов, менее склонных к религиозному мировоззрению, будущее республики выглядело более мрачно. Только новая техническая добродетель Макиавелли, отделившаяся от древней морали воина, позволяла республике или государю рассчитывать на (заведомо неустойчивый) успех в условиях порчи нравов и непостоянства внешних обстоятельств. В этом отношении политическую мысль и язык Макиавелли хорошо представляет образ кентавра, который сочетает в себе древние, классические республиканские ценности гражданского участия, патриотизма и войны с новыми, модерными свойствами – эффективностью, стремлением к инновации и активному, регулярному действию, которое само утверждает свою мораль в несовершенном и неустойчивом мире.

Покок рассказывает о последовательной трансформации республиканской парадигмы в Англии и Америке вплоть до основания нового демократического государства в США. Республиканский язык попадает из Италии в революционную Британию XVII века, где англоязычные авторы – Харрингтон и его последователи – предлагают его новые вариации, которые входят в контакт с другими политическими языками (эсхатологическими понятиями протестантов, характерным языком обычного права и «Древней конституции», а также политическим языком новых вигов14171417
  См. первую монографию Покока «Древняя конституция и феодальное право» («The Ancient Constitution and the Feudal Law», 1957).


[Закрыть]). Для Харрингтона гражданская Virtue землевладельца-джентри или йомена основана на его самостоятельности и ответственности за соразмерное человеческим потребностям хозяйство. Политическая свобода обеспечена самодостаточностью и личной трудовой добродетелью гражданина. Харрингтон разглядел в английском землевладельце идеального носителя гражданских добродетелей, будучи одним из влиятельных читателей и интерпретаторов Макиавелли в Англии XVII века. После Славной революции 1688 года республиканские идеалы, аргументы, понятия и практики (в частности, баллотировка) сохранили свою актуальность.

Республиканская прививка дала плоды в почти забытый специалистами политического дискурса период – Августинскую эпоху (с конца XVII до конца XVIII века). Согласно сложившемуся в историографии мнению, в этот промежуток времени («от Локка до Юма») шло укрепление либеральной доктрины естественного права. Покок, напротив, показывает, сколь важным республиканский язык оказался для сложившегося в этот период нового противостояния Court – Country (Двор — Страна), наложившегося на традиционное разделение на тори и вигов. Благодаря неохаррингтонианцам, к которым Покок, в частности, относит графа Шефтсбери, Г. Невилла и Э. Флетчера, республиканская идеология стала языком критики растущей власти премьер-министра, постоянной наемной армии, государственного кредита, банка Англии и увеличения числа королевских служащих.

На этом же языке представители Country защищали институциональные предложения, укреплявшие власть парламента и его подотчетность избирателям джентри, а также уходящий модус жизни аграрного общества как основу политической свободы и добродетели. Покок не устает напоминать, что оппозиция «буржуазия», «парламент» – «дворянство», «монархия» и другие метакатегории марксистской историографии так же неадекватны Августинскому периоду, как и анахронистическая гипотеза о нарастающей гегемонии либеральной доктрины от эпохи Локка ко времени Смита и Милля. Существенно упрощая сложные и нюансированные аргументы Покока, можно сказать, что республиканский язык добродетели и свободы сдерживал прогресс в бурной экономической жизни Англии и противостоял развитию новых торгово-финансовых или «буржуазных» отношений. Партия «Двора», альянс новых вигов с королевской властью, под руководством почти всесильного премьер-министра Уолпола осваивала и совершенствовала новые отношения, создавая модерное государство и глобальную торговую империю.

Сильная исполнительная власть на тридцать лет взяла под контроль большинство в парламенте, привлекая депутатов раздачей должностей в растущей администрации, что получило название патронажа. Государственный кредит, еще одна ключевая инновация этого периода, позволил финансировать постоянную армию и одновременно давал возможности для обогащения части аристократии и зажиточного городского населения. В течение всего XVIII столетия оппозиция «Страны» разработала острый полемический язык, на котором она критиковала патронаж, зависимость парламента от исполнительной власти, государственный кредит и постоянную армию – как коррупцию и прямую угрозу гражданской добродетели. Постоянная армия окончательно отменяла необходимость в вооруженном ополчении джентри и в неохарингтонианской логике лишала сословие материальной и политической основы гражданской добродетели. Новые экономические отношения, связанные с финансовыми инструментами, представлялись торжеством фикции и воображения. Бумажные деньги, возможность занимать и давать деньги в кредит, потребление роскоши, казначейские облигации и торговля ценными бумагами на бирже, постоянно меняющимися в цене, служили свидетельством победы вымышленного мира фантазии над реальностью. Традиционная земельная рента, недвижимость и торговля противопоставлялись фикции кредита и спекуляциям ценными бумагами.

Покок показывает, как республиканский язык и связанные с ним модели, интерпретировавшие историю и политику, не позволяли английской элите морально принять и одобрить новые отношения. И все это несмотря на очевидный практический успех как новой экономики, где торговля и финансы заменяли земледелие, так и схемы государственного управления, основанной на кредите, зависимом парламенте и растущих бюрократии и армии. Даже самые циничные защитники возникшей реальности, включая Дефо или Мандевиля, были вынуждены признать «иллюзорный» характер новых инструментов и использовать республиканский язык порчи нравов, общественного блага и добродетели для парадоксальной демонстрации общественной пользы от фиктивных и коррумпирующих отношений.

Наконец, в конце XVIII века республиканизм становится базовым языком политиков, участвовавших в обсуждении и основании институтов нового американского государства, включая Дж. Адамса, Дж. Мэдисона и Т. Джефферсона, считавших себя продолжателями дела и идеалов античных республиканских героев. Отцы-основатели (на разных полюсах идеологического спектра) обращались к образам гражданской добродетели Рима, Спарты и Афин, однако в то же время их живо интересовали язык и аргументы английской оппозиции (партии «Страны») против коммерциализации, сильной исполнительной власти, центрального банка, постоянной армии и патронажа.

Так, идеология «Страны» помогла обосновать отказ США от власти метрополии и обострила неприятие союза королевской власти и парламента, вместе создавших сильную исполнительную власть. После революции встал вопрос о создании новой формы правления, пригодной для США. Если Макиавелли и его сограждане осмысляли опыт падения Флоренции, то американские политики, читавшие флорентийца, получили уникальную occasione учредить особую и автономную республику. Покок показывает, как классические представления о добродетелях одного, немногих и многих, английская модель смешанной конституции и учение Монтескьё получают принципиально иное осмысление благодаря главной американской инновации – институту представительства, который фактически отстранял многих (народ) от участия в осуществлении власти в пользу немногих. Таким образом предшествующие модели радикально трансформировались, а значения ключевых понятий республиканского лексикона смещались.

Республика, в античной традиции мыслившаяся как форма сложного и взаимно сбалансированного участия различных групп в правлении политией, осталась не только без короля, но и почти без народа. Взамен участия и заботы об общем благе предлагалось неограниченное представительство частных групповых интересов, ни один из которых не должен получить перевес над остальными. Однако республиканский дискурс и критика коррупции и далее будут служить источником чувства вины за первородный грех – революционный отказ от ставки на добродетель в институциональном дизайне новой конституции.

В США усиливается и получает оригинальное прочтение другой важный термин внутренне противоречивого и динамичного республиканского репертуара – империя. Классическим решением, предложенным Макиавелли для сохранения республики в неустойчивом мире Фортуны и коррупции, выступало постоянное расширение политии за счет захвата новых территорий. В сложившихся в XVIII столетии условиях разлагающей нравы коммерции и бумажного кредита для сохранения добродетели вновь потребовалась экспансия, но на этот раз более мирная. В США было найдено как минимум два решения, хорошо сочетавшихся с различными формами христианского милленаризма и мессианства: постоянное увеличение числа независимых и добродетельных граждан-землевладельцев за счет освоения «природы», то есть новых девственных земель на Западе (фронтир), и создание мировой торговой империи, вовлекавшей в торговлю Индию и Китай. Первый проект окончился в конце XIX века, второй – оказался (почти) завершен в конце века ХХ. В обоих случаях республиканская логика добродетели предполагала, что постоянная динамика расширения позволит сдерживать разъедающее влияние коррупции, которое вновь станет фатальным после остановки экспансии. Внутренне добродетельная и сбалансированная республика могла существовать только в качестве расширяющейся вовне империи.

Различные «моменты Макиавелли» в США, Англии и Флоренции объединяет общий язык, набор сходных и почти неразрешимых противоречий и острое осознание опасности, угрожавшей существованию республики. Следуя двойственной природе кентавра, ответ на эту угрозу заключался как в требовании возрождения классической добродетели, которое часто оборачивалось критикой социальных и политических практик, морализаторством и «плачем Иеремии», так и в смелом поиске и реализации новых институциональных решений, призванных компенсировать недостаток добродетели во имя общего блага и устойчивости республики.

Методология Покока: политические языки

В качестве теоретической рамки при создании своей амбициозной, стимулирующей и тонкой работы Покок использовал два подхода: а) новую методологию анализа политического языка и б) оригинальную трактовку изменений в политической мысли как модуса исторического сознания.

Методология исследования связана с общими установками Кембриджской школы и реконструкцией политических языков или парадигм14181418
  О методологии Покока подробнее см.: Атнашев Т., Велижев М. «Context is king»: Джон Покок – историк политических языков. C. 21–44.


[Закрыть]. К 1975 году были опубликованы знаменитая статья-манифест К. Скиннера «Значение и понимание в истории идей» (1969), работа Дж. Данна «Идентичность истории идей» (1968) и влиятельный сборник трудов самого Покока «Политика, язык и время» (1971). Покок смотрел на историю политической мысли иначе, чем это принято в классической истории идей (А. Лавджоя14191419
  Критику истории идей с позиций Кембриджской школы см. в статье: Скиннер К. Значение и понимание в истории идей // Кембриджская школа: теория и практика интеллектуальной истории / Сост. Т. Атнашев и М. Велижев. М., 2018. С. 53–122. См. также: Grafton A. The History of Ideas: Precept and Practice, 1950–2000 and Beyond // Journal of the History of Ideas. Vol. 67. № 1 (2006). P. 1–32.


[Закрыть]) или в истории понятий (Р. Козеллека14201420
  О соотношении методологии Кембриджской школы с теоретическими установками немецкой Begriffsgeschichte см.: Рихтер М. Покок, Скиннер и Begriffsgeschichte // Кембриджская школа. С. 347–380.


[Закрыть]). Историки идей выделяли классические, канонические тексты, в которых идеи находили свое полное (или почти полное) воплощение, и описывали эволюцию значений отдельно взятой идеи – например, «справедливости» или «государства», условно, от Платона до Маркса. Они анализировали общие основания политического порядка и часто закрывали глаза на различия между языками и обществами, в которых формулировались взгляды на справедливое правление.

История понятий (особенно в немецкой традиции) куда более чувствительна к историческому контексту, в котором делается то или иное политическое высказывание. Она апеллирует к особым словам или понятиям, с помощью которых людям в разных странах было свойственно рассуждать о своем историческом и политическом опыте. История понятий разработала хорошо артикулированный метод, позволяющий связать воедино разные смысловые пласты – семантику концепта в конкретном высказывании здесь-и-сейчас и значения, заключенные в «памяти» понятия, относящиеся к предшествующей рефлексии о политическом, общественном или этическом. Здесь смена исторических эпох определяется радикальной трансформацией социальных практик и ключевых концептов, с помощью которых люди осмысляют собственный опыт. И все же история понятий смотрит на общественную мысль подчеркнуто селективно – ученые, работающие в этой области, прежде всего исследуют базовые лексемы политического языка. Они отделяют понятия от авторской интенции и текстуального контекста, а сами концепты обретают почти метафизическую способность к автономному существованию.

Метод Покока радикально иной. Он занимается историей политических языков или политического дискурса. Под политическим языком Покок понимает совокупность понятий, аргументов, риторических приемов, свойственных определенной традиции говорения о принципах управления человеческими сообществами. Политический язык аффилирован с «профессиональными» или «дисциплинарными» диалектами – языком права, экономики, религии, истории, философии, медицины, естественных наук и т. д., откуда он черпает материал и схемы, наделяющие политическую речь легитимностью и убедительностью14211421
  Подробнее см.: Покок Дж. Г. А. The state of the art // Новое литературное обозрение. № 134 (2015). С. 45–74 (пер. с англ. А. Бондаренко и У. Климовой под ред. Е. Островской).


[Закрыть].

Основным объектом изучения Пококу служат тексты (не идеи и не понятия), интерпретированные как высказывания, сделанные с определенной целью в конкретной политической ситуации. Внутри текста могут сопрягаться несколько языков, причем выбор новой идиомы понимается Пококом как авторская стратегия, ставящая целью изменить политический порядок или, вернее, способ рассуждения о нем. Историк показывает, как ведущие мыслители прошлого боролись и работали с ограничениями и дилеммами, задаваемыми господствующими парадигмами или политическими языками. Повышенное внимание к текстам и конкретным высказываниям не отменяет возможности создания «большой», «долгой» истории политической речи, однако заставляет нас иначе взглянуть на принципы ее составления (для каждой конкретной точки исторического континуума). Политические языки долговечны и могут преодолевать огромные пространства – именно это и произошло, по мнению Покока, с республиканской идиомой.

Методология Покока: время или момент Макиавелли

Второй подход, представленный в книге, носит более философский или даже спекулятивный характер и указывает на фундаментальную связь исторического воображения, осмысления исторических изменений, политической субъектности и политической философии в Новое время. Покок рассматривает работу интеллектуального историка этого периода как изучение парадигм, с помощью которых политические деятели стали осмыслять и обосновывать общественно значимые действия людей в потоке изменений – в рамках Истории с большой буквы. Вторая методологическая рамка стала результатом повышенной чувствительности Покока к проблемам философии истории как особого предмета исследования политической мысли Нового времени.

Внимание Покока к историческому сознанию и философии истории, которое некоторые комментаторы принимают за его собственный историзм14221422
  Mansfield H. C., Jr. [Review] Pocock J. G. A. Machiavellian Moment // The American Political Science Review. Vol. 71. № 3 (1977). P. 1152; Tarcov N. [Review] Pocock J. G. A. Machiavellian Moment // Political Science Quarterly. Vol. 91. № 2 (1976). P. 381.


[Закрыть], помогает увидеть, как в конкретных текстах политической теории разрешались противоречия между а) христианской хилиастической нацеленностью на выход за пределы истории благодаря провиденциальному действию благодати, б) античными понятиями о циклическом времени и Фортуне и в) средневековым представлением о главенствующем значении обычаев (custom, tradition, usage). Главным открытием Макиавелли Покок называет тезис о человеческой способности творить историю или быть ее субъектом (agency), стремящимся восстановить порядок из иррационального хаоса общественной жизни, лишенной добродетели и благодати14231423
  См. прочтение этого аргумента в терминах «воли к власти» в рецензии Марты Зебровски: Zebrowski M. K. [Review] Pocock J. G. A. Machiavellian Moment // The Journal of Politics. Vol. 38. № 2 (1976). P. 488.


[Закрыть].

В начале XVI века Макиавелли и другие флорентийские теоретики сделали сильный интеллектуальный ход, благодаря которому тексты и язык Аристотеля и Цицерона снова приобрели злободневность. Инновация Макиавелли предопределила переход от средневековой картины мира к нововременной. Теологи и философы Средних веков рефлексировали над проблемой вечности и неизменной божественной сущности. В рамках этой парадигмы статус единичного события был чрезвычайно низок, а истинный «Град Божий» обретался верующими лишь после конца света. Макиавелли предложил новое понимание секулярной истории как значимого и самоценного потока изменений в земных политиях. Отныне люди становятся действующими лицами светской истории, а устремление к республике (как, заметим, и склонность к коммерческой деятельности) занимает место средневекового христианского идеала. В случае Савонаролы и американских пуритан республиканские идеалы неотличимы от религиозных.

Преодолевая ограничения средневекового мировоззрения, флорентийцы находят у Аристотеля тезис о противостоянии добродетели и коррупции и в своих сочинениях усиливают его. Кроме того, они добавляют принципиально новое измерение – непредсказуемо развивающееся историческое время, в котором формируется хрупкая и уязвимая республика. Гражданская добродетель не статична (в противовес античному идеалу), а vita activa, участие в общем деле, вписывается в ход открытой инновациям истории. «Момент Макиавелли» (выражение, подсказанное автору монографии его другом Скиннером), по Пококу, и есть то самое время, когда граждане осознают неустойчивость политического сообщества, которое тем не менее они готовы мужественно защищать, создавать или реформировать.

Согласно Пококу, образованный греческий и римский гражданин считал, что человеческая общественная природа реализует себя в управлении полисом (городом, политией, республикой или даже империей). Упражнения в добродетели и смешанный политический режим способны остановить движение времени, понятого как постепенные порча и разложение. Идеальная форма республики – итог усилий благоразумных, рассудительных и потому добродетельных граждан – структурирует и удерживает хаос телесной материи, доминанты индивидуальных желаний, аппетитов и импульсов. Так, только добродетельные люди могли долго сосуществовать в обществе и приближаться к первоистоку, природе zōon politikon.

Августин утвердил решительный разрыв между секулярной историей и эсхатологией. Его последователи отводили свой взор от перипетий повседневной жизни, отдавая предпочтение вечному, видя в текущих политических делах проявления обычая или случая. Град земной не заслуживал надежд и преданности, а добродетель направляла человека от мирского к божественному. Средневековый ум внимательно следил за проявлениями благодати и знаками грядущего Апокалипсиса, явленными в настоящем, релевантном только как пролог к великому будущему по ту сторону времени. История служила собранием анекдотов и случайных событий, собрать которые в осмысленное целое могли только пророки или божественный разум. В эпоху Ренессанса возникает новая конфигурация, открывающая возможность осмысления политических перипетий как последовательной «истории». Сочувственное прочтение трактатов Аристотеля, Цицерона, Саллюстия или Полибия политической элитой в неустойчивых торговых республиках Северной Италии и затем в коммерческой империи Великобритании и экспериментальной американской республике, искавших лучшего политического устройства, возвращало актуальность античному секулярному идеалу vita activa.

Аристотелевский язык гражданских добродетелей ставил перед Макиавелли и его современниками проблему: как установить аристотелевскую конституцию в торговой республике, потерявшей устойчивость и тридцать лет находившейся в перманентном кризисе с постоянной сменой режимов. Ответом на вызов и четкое осознание хрупкости общественного порядка и свободы становятся несколько рецептов: выдвижение на первый план индивидуальной добродетели лидера, способного действовать без опоры на обычаи и добрые нравы, институционализация борьбы за власть между народом, элитой и государем, обеспечивающая свободу, и заведомо врéменная ставка на гражданскую добродетель, противостоящую Фортуне и коррупции. В более поздний период различные образы коррупции («государственный кредит», «патронаж» и «постоянная армия») окончательно вытесняют Фортуну в языке наследников республиканской традиции в Англии и США.

Идеал гражданского участия и связанный с ним новый конституционный язык были нацелены на сохранение общественного целого благодаря индивидуальной добродетели граждан. При этом новая парадигма, открытая Макиавелли, предусматривала рациональное понимание конкретных механизмов социальных изменений, знакомство с которыми может помочь законодателю частично компенсировать нехватку добродетели и хаос, порождаемый естественным ходом вещей. Обладая этим знанием, лидеры и граждане способны производить инновации – проектировать инструменты намеренного политического действия в динамично разворачивающейся и опасной истории. Республика оказывается идеалом будущего, которого невозможно достичь, но к которому можно и нужно стремиться наперекор отчуждающему потоку времени и неизбежной коррупции.