Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

Однако такое мышление не исторично само по себе. Люди, подобные Гвиччардини, не столь наивны, чтобы кропотливо сочинять конвенциональные тексты, если только сама эта конвенция не имеет для них какого-то серьезного значения. Проблема в том, чтобы выяснить, каким было значение. Примерно в то же время, когда Гвиччардини работал над «Диалогом», Макиавелли написал «Рассуждение о способах упорядочения дел во Флоренции после смерти герцога Лоренцо». В тексте он выразил, по-видимому, искреннюю убежденность, что духовные лица, возглавляющие теперь семью Медичи, – папа Лев Х и будущий папа Климент VII, – сами не могут стать родоначальниками правящих династий, но несмотря на это, они удовлетворились бы установлением во Флоренции такого режима, при котором их род обладал бы своего рода наследственным правом на роль Одного в системе, организованной преимущественно по венецианскому образцу. Макиавелли традиционно приписывают склонность к идеализму, которой не было у Гвиччардини. Можно согласиться с Де Капрариисом544544
  De Caprariis V. Francesco Guicciardini: dalla politica alla storia. P. 71.


[Закрыть], что, хотя Гвиччардини был бы счастлив, увидев, что Медичи обладают властью в его воображаемой конституции, он не ожидал, что они установят ее. После 1512 года он полагал, что Медичи нуждались в ottimati, чтобы узаконить и упрочить свое правление, но объективно они не зависели от поддержки ottimati, а скорее наоборот. Существовала моральная необходимость, но она не подкреплялась необходимостью политической. Поэтому мы можем наблюдать, как Гвиччардини, который писал свой «Диалог» в 1520–1521 годах, столкнулся с дилеммой, обозначенной Джозефом Левенсоном как дилемма «ценности» и «истории»545545
  Levenson J. R. Introduction // Liang Ch’i-ch’ao and the Mind of Modern China. Berkeley; Los Angeles, 1953 (второе издание – 1959 год).


[Закрыть]. То, что должно быть, не есть то, чему предстоит произойти, но тем не менее важно утверждать должное. В таких обстоятельствах заявить о своих ценностях – не нереалистичная абстракция, а в точном смысле моральная необходимость. Если ottimati и городу не суждено было обрести то, чего требовала их природа, единственный способ оценить то, что им предстояло получить, – это тщательно изучить, чем они должны были обладать. Эта дихотомия оставляет место двойственности ценностей, которую всегда чувствовал Гвиччардини, размышляя о собственном сословии. В той обстановке, что сложилась после 1512 года – или после 1494-го, – проявление ambizione со стороны ottimati, их стремление к onore и virtù, могло оказаться опасным и неуместным поведением. Но с точки зрения ценностей и внутренней природы ottimati, надлежит дать virtù свободный ход. Поэтому допустимо описывать vivere, во многих отношениях основанную на virtù аристократии, понятой как способ оценить – а значит, понять – мир, в котором стратегией аристократии должна стать рассудительность. Мы увидим, что последняя концепция остается в поле зрения на протяжении всей второй книги и что завершается она возвращением в сферу истории.

Таким образом, дабы проанализировать оставшуюся часть текста Гвиччардини, мы должны посмотреть, как диалог между virtù и рассудительностью порождает идеи, ставшие ключевыми для традиции республиканского конституционализма. Подобная интерпретация будет поддерживать тезис о том, что данная традиция во многом уходит корнями в политическую теорию Аристотеля, понятую как «наука о добродетели». Как и в случае с «Рассуждениями» Макиавелли, мы оказываемся в концептуальном мире, связанном с такими формализованными теориями, как циклическая модель Полибия, но не зависящем от них. Одно из главных отличий обоих флорентийцев от их античных учителей заключается в том, что первые уделяют особое внимание родственным темам армии и гражданской добродетели. В начале второй книги Гвиччардини переосмысляет понятие virtù. Собеседники заговаривают о возможности возродить во Флоренции традицию гражданской милиции. Каппони утверждает, что народному правлению лучше, чем полагает Бернардо, удается сохранить власть города над окружающими территориями, потому что оно воодушевит и привлечет к активному участию больше граждан, чем governo stretto, особенно если они вновь получат в руки оружие546546
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 89–90.


[Закрыть]. Бернардо – что вызывает некоторое удивление, если в его речи мы должны слышать интонации самого Франческо Гвиччардини, – соглашается, не выражая особенного скепсиса, хотя характерным для него образом не прибегает к аргументу, что несение каждым военной службы способствует развитию virtù отдельного человека. Он считает гражданскую армию выгодной для народного правления по двум причинам: во-первых, она обеспечивает городу победу над врагами, несмотря на внутренние конфликты, к которым он предрасположен, а во-вторых, обретенные potenzia e virtù во многом нейтрализуют слабости народного правления, потому что вооруженное государство испытывает меньшую нужду в vigilanzia и industria547547
  Бдительность и изворотливость (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], которые могут сообщить ему лишь немногие548548
  Ibid. P. 90: «Che lo essere armati di arme vostre fussi non solo utile ed el modo di conservarvi, ma ancora el cammino di pervenire a grandezza eccessiva, è cosa tanto manifesta che non accade provarla, e ve lo mostrano gli esempli delle antiche republiche e della vostra ancora, che mentre che fu armata, benché piena di parte e di mille disordini, dette sempre delle busse a’ nostri vicini e gettò e’ fondamenti del dominio che noi abbiamo, mantenendosi secondo e’ tempi e condizione di allora, in sicurtà e riputazione grandissima. E la potenzia e virtù che vi darebbono le arme vostre quando fussino bene ordinate, non solo sarebbe contrapeso pari a’ disordini che io temo che abbi a recare questa larghezza, ma di gran lunga gli avanzerebbe, perché chi ha le arme in mano non è necessitato reggersi tanto in su la vigilanzia ed in su la industria delle pratiche»; «Создание народного ополчения не только было бы полезно и служило бы для сохранения государства, но и стало бы путем к чрезмерному величию; это настолько ясно, что не нуждается в доказательствах, и это вам показывает пример древних республик, а также вашей, которая, когда у нее было собственное войско, хоть и при наличии множества внутренних раздоров и беспорядков, всегда досаждала нашим соседям и заложила основу тех владений, которые у нас есть, сохраняя, согласно особенностям тех времен и тогдашнему положению, собственную безопасность и великую славу. И мощь и доблесть, которые дало бы вам наличие собственного войска, если держать его в порядке, не только способствовали бы уменьшению беспорядков, которые, боюсь, сопряжены со свободой, но и дали бы много дополнительных преимуществ, потому что при наличии вооруженного ополчения нет такой необходимости опираться в правлении на бдительность и на изворотливость в делах».


[Закрыть]. Совершенно игнорировать связь между вооруженным народом и virtù нельзя. Бернардо думает, что отказ от гражданской милиции, если причиной его не послужило преследование народом знати – класса военачальников, – явилось делом рук предводителей различных группировок. Они полагали, что их власть будет в большей безопасности, если народ не станет носить оружия и окажется слишком поглощен делами, чтобы думать о возможности подвергнуть себя риску549549
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 90–91: «La cagione di questa mutazione bisogna che nascessi o dalla oppressione che fece el popolo a’ nobili, e’ quali avevano grado e riputazione assai nella milizia, o pure ordinariamente dagli altri che tennono per e’ tempi lo stato, parendo loro poterlo meglio tenere se la città era disarmata, o da comminciare el popolo a darsi troppo alle mercatantie ed alle arte e piacere piú e’ guadagni per e’ quali non si metteva in pericolo la persona»; «Причину этой перемены следует искать или в притеснениях народом знатных людей, которые занимали важные должности и пользовались славой в войске, или в обычном поведении тех, кто временно главенствует в городе, поскольку им кажется, что его легче держать в руках, если горожане безоружны, или же в том, что народ слишком увлекся торговлей и ремеслами и стал предпочитать такие способы заработать, которые не подвергают людей опасности».


[Закрыть]. Сколько бы вреда это ни причинило, Бернардо не питает особых надежд на восстановление ополчения. Дабы изменить привычки и ценности народа, потребуется много лет хорошего правления, на протяжении которых (взгляд на 1512 год) риск полагаться на воссозданное несовершенное ополчение был бы слишком велик550550
  Ibid. P. 92.


[Закрыть].

В реальных условиях город разоружен, и требуется, чтобы им управляли благоразумные люди; в мире же, которым управляют нормативные ценности, гражданская милиция могла бы стать основой гражданской virtù. Хотя Гвиччардини допускает, что гражданская армия способна сделать народное правление сильным и успешным, он не согласен с утверждением, что наиболее сильная и успешная форма правления – народная, поскольку она способствует созданию гражданской армии. Бернардо повторяет ранее высказанную мысль, что римская военная дисциплина ничем не обязана народной форме правления. В те дни жители всех городов в Италии носили оружие: дисциплину учредили цари, а республика лишь поддержала ее551551
  Ibid.


[Закрыть]. Думая об аргументе, который отвергает Бернардо, трудно выразить его иначе, чем он представлен в «Рассуждениях» Макиавелли. Это впечатление усиливается, когда в конце второй книги разговор снова возвращается к Риму. В пространной дискуссии552552
  Ibid. P. 148–158.


[Закрыть], по-видимому происходящей уже после того, как основная тема диалога исчерпана, Пьеро Гвиччардини заводит речь о связях между беспорядками в молодой республике и вооружением народа. У римлян имелась buona milizia, говорит он, посему у них должны были быть buoni ordini. Им была присуща grandissima virtù, следовательно – buona educazione, а значит, и buone leggi. Межсословные распри не так страшны, какими они выглядят. Они не повлекли за собой серьезных беспорядков553553
  Ibid. P. 148: «…ponendo quello fondamento che nessuno nega né può negare, che la milizia sua fussi buona, bisogna confessare che la città avessi buoni ordini, altrimenti non sarebbe stato possibile che avessi buona disciplina militare. Dimostrasi ancora perché non solo nella milizia ma in tutte le altre cose laudabili ebbe quella città infiniti esempli di grandissima virtù, e’ quali non sarebbono stati se la educazione non vi fussi stata buona, né la educazione può essere buona dove le leggi non sono buone e bene osservate, e dove sia questo, non si può dire che l’ordine del governo sia cattivo. Dunche ne seguita che quegli tumulti tra e’ padri e la plebe, tra e’ consuli ed e’ tribuni, erano piú spaventosi in dimostrazione che in effetti, e quella confusione che nasceva non disordinava le cose sustanziali della republica»; «…на том основании – которое никто не отрицает и не может отрицать, – что у них было хорошее войско, нужно признать, что в городе были добрые порядки, иначе было бы невозможно достичь хорошей военной дисциплины. Это доказывает не только военная организация, но и все остальные похвальные черты этого города, которые привели к многочисленным проявлениям величайшей доблести; все это не было бы возможно, если б у них не было правильного воспитания, а воспитание не может быть хорошим там, где нет хороших законов и где они не соблюдаются, и при наличии всего этого невозможно не утверждать, что у них плохо устроено правление. Таким образом, из этого следует, что распри между сенаторами и плебсом, между консулами и трибунами выглядели более значительными, чем были на самом деле, и все эти волнения не влекли за собой беспорядка в важных делах республики». Ср.: «Né si può chiamare in alcun modo con ragione una republica inordinata, dove sieno tanti esempli di virtù, perché li buoni esempli nascano dalla buona educazione, la buona educazione dalle buone leggi, e le buone leggi da quelli tumulti che molti inconsideramente dannano; perche chi esaminerà bene il fine d’essi, non troverrà ch’egli abbiano partorito alcuno esilio o violenza in disfavore del commune bene, ma leggi e ordini in beneficio della publica libertà» (Machiavelli N. Opere. P. 102; Discorsi I, 4); «Нет также никаких оснований хулить устройство республики, явившей столько образцов доблести; ведь добрые примеры проистекают из хорошего воспитания, правильное воспитание – из хороших законов, а последние – из тех самых беспорядков, что подвергаются столь необдуманному осуждению. Ведь если рассмотреть, к чему они приводили, то мы не можем сказать, что кто-либо подвергался изгнанию или насилию, ущемляющим общее благо; напротив, принимались законы и установления на пользу гражданской свободе» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 150).


[Закрыть]. Сенат, по численности значительно уступавший народу, мог либо оставить его невооруженным ценой ослабления армии, либо пойти на уступки их umori554554
  Нравы, желания, намерения (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], дабы заручиться их военной и политической поддержкой555555
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 148–149: «Di poi essendo el numero del senato piccolo, quello del popolo grandissimo, bisogna che e’ romani si disponessino o a non servire del popolo nelle guerre, il che arebbe tolto loro la occasione di fare quello grande imperio, o volendo potere maneggiarlo, gli comportassino qualche cosa e lasciassingli sfogare gli umori suoi, che non tendevono a altro che a difendersi dalla oppressione de’ piú potenti ed a guardare la libertà commune»; «И потом, поскольку сенаторов было немного, а народ был многочисленным, то римлянам или нужно было отказаться от участия народа в войнах, что лишило бы их возможности создать ту великую империю, или же, чтобы иметь возможность использовать народ в своих целях, пойти на некоторые уступки и исполнить его желания, которые заключались не в чем ином, как в защите от притеснения самых могущественных людей и сохранении всеобщей свободы». Ср.: «…le quali cose tutte spaventano non che altro chi legge; dico come ogni città debbe avere i suoi modi con i quali il popolo possa sfogare l’ambizione sua, e massime quelle città che nelle cose importanti si vogliono valere del popolo… <…> E i desiderii d’ popoli liberi rade volte sono perniziosi alla libertà, perché e’ nascono o da essere oppressi, o da suspizione di avere ad essere oppressi» (Machiavelli N. Opere. P. 102; Discorsi I, 4); «Если же возразят, что все это достигалось вовсе не мирными и законопослушными действиями и что читающему о них представляется довольно устрашающее зрелище… я скажу, что народу должно быть позволено каким-то образом утолить свои амбиции во всяком городе, тем более в таком, где от него многое зависит… <…> Но требования свободных народов редко покушаются на вольность; их вызывает к жизни угнетение или угроза установления гнета» (Там же. С. 150–151).


[Закрыть]. Несомненно, лучше оставить народ при оружии и ждать от него спокойствия. Однако в социальном мире даже самое совершенное дело сопровождается нежелательными побочными эффектами556556
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 148–149: «Né negano che se si fussi potuto trovare uno mezzo che sanza avere el popolo tumultuoso si fussino potuti valere di lui alla guerra, sarebbe stato meglio; ma perché nelle cose umane è impossibile che una cosa sia el tutto buona sanza portare seco qualche mali, è da chiamare buono tutto quello che sanza comparazione ha in se piú bene che male»; «И они не отрицают, что если б было возможно найти средство использовать народ для войн, не побуждая к народным волнениям, то было бы лучше; но поскольку в человеческих делах невозможно, чтобы что-то было настолько совершенным, что не несло бы с собой какого-то вреда, хорошим следует называть все то, что заключает в себе несравнимо больше добра, чем зла». Ср.: «Ed in tutte le cose umane si vede questo, chi le esaminerà bene, che non si può mai cancellare uno inconveniente, che non ne surga un altro. Pertanto se tu vuoi fare uno popolo numeroso ed armato, per poter fare un grande imperio, la fai di qualità che tu non lo puoi maneggiare a tuo modo; se tu lo mantieni o piccolo o disarmato per poter maneggiarlo, se tu acquisti dominio, non lo puoi tenere, o ei diventa si vile che tu sei preda di qualunque ti assalta, e però in ogni nostra deliberazione si debbe considerare dove sono meno inconvenienti, e pigliare quello per migliore partito, perché tutto netto, tutto sanza sospetto non si truova mai» (Machiavelli N. Opere. P. 107–108; Discorsi I, 6); «Как и во всех людских предприятиях, невозможно избавиться от одного неудобства, чтобы тут же не возникло другое. Если ты хочешь видеть народ вооруженным и многочисленным, готовым завоевать обширные владения, то потом не сможешь с ним управиться; если же сдерживать его численность или разоружить его, чтоб удобней было управлять, то, приобретая новые владения, ты не сможешь их удержать, и никчемность народа сделает тебя жертвой первого нападения. Но из всех возможных решений нам следует выбирать то, которое сулит меньше неудобств, потому что никогда нельзя рассчитывать, что все пойдет без сучка без задоринки» (Там же. С. 155).


[Закрыть]. Поэтому беспорядки в Риме происходили более от природы вещей, чем от какого-либо изъяна в конституции. Трибуны, принимавшие меры для защиты народа от сената, успешно сдерживали эти беспорядки, и Бернардо вполне мог включить подобный механизм в свою модель идеальной конституции557557
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 148–149.


[Закрыть].

Очень трудно поверить, что Гвиччардини, заканчивая работу над «Диалогом», не был знаком с текстом «Рассуждений» Макиавелли. В любом случае, доводы, которые он вкладывает в уста своего отца и которые Бернардо опровергает, по сути, как раз являются доводами Макиавелли, знал он об этом или нет. Важно отчетливо понимать, что именно он старался опровергнуть: во-первых, тезис, по которому борьба между сословиями служила неизбежным следствием вооружения народа; во-вторых, мысль о том, что трибунат был средством сдерживания этой борьбы; в-третьих, утверждение, согласно которому воинская отвага римлян есть аргумент в пользу народного правления. Первое возражение Бернардо заключается в том, что неистовство плебеев не объяснялось простой самоуверенностью вооруженных людей, а было вызвано определенными изъянами общественного строя. Патриции составляли обособленный класс наследной знати, которая забрала в свои руки все почести и должности и официально лишила этих возможностей плебеев. Кроме того, они обращались с последними высокомерно и деспотически, в особенности в долговых вопросах. При власти царей все эти условия сохранялись и из народа сформировали армию. Впрочем, открытых столкновений тогда не происходило: цари использовали высшие полномочия, чтобы защитить плебс от аристократии, и позволили большому числу плебеев войти в состав сената. Когда их власть пала, ведущие представители плебса обнаружили, что их классовые враги преградили им дорогу ко всем должностям, а выходцы из plebe bassa558558
  Низшие слои (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] поняли, что лишились единственного заступника. Разгорелся конфликт, потому что последние поддерживали первых в их борьбе за должности. Однако город был еще молод, и фортуна благоприятствовала ему. Бедствия, проистекающие из такого положения дел, вовремя обратили на себя внимание, а средство для избавления от них было очевидным. Патриции, пусть неохотно, постепенно уступали – опять же, по милости судьбы, они были очень немногочисленны – и открывали предводителям плебеев доступ ко все большему числу магистратур. По мере того, как это происходило, представители plebe bassa удовлетворялись тем, что должности займут другие, коль скоро их жизнь и имущество были в безопасности. Постепенно утратил свою значимость и трибунат. Остается сделать вывод, что всей этой борьбы, включая и потребность в трибунах, можно было избежать с самого начала, если бы патриции и плебеи сразу получили равные полномочия. Причинно-следственная связь между вооружением народа и существующей межсословной враждой отсутствовала559559
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 150–153. Следующий отрывок показывает, что Гвиччардини, критикуя «Рассуждения», действует в очень схожем понятийном поле: «E certo se voi leggete le antiche istorie, io non credo che voi troviate mai o rarissime volte che una città in una ordinazione medesima sia stata ordinata perfettamente; ma ha avuto qualche principio non perfetto, e nel processo del tempo si è scoperto quando uno disordine quando un altro, che si è avuto a correggere. Però si può dire con verità che a ordinare una bella republica non basta mai la prudenzia degli uomini, ma bisogna sia accompagnata dalla buona fortuna di quella città, la quale consiste che e’ disordini che scuopre la giornata ed esperienzia si scuoprino in tempo ed in modo e con tale occasione che si corregghino» (Ibid. P. 153); «И, конечно, если вы будете читать древнюю историю, я не думаю, что вы найдете, разве что в редчайших случаях, упоминаний о том, что город с неизменным общественным устройством всегда управлялся образцовым образом; чаще всего в строе заключалось какое-то несовершенство, и со временем выходила наружу то одна, то другая неполадка, и приходилось ее исправлять. Но можно сказать, что поистине для установления порядка, необходимого для хорошей республики, одного благоразумия людей всегда недостаточно, оно должно всегда сопровождаться удачей, благоприятствующей городу, а она заключается в том, чтобы неполадки, обнаруживаемые в силу происшествий и опыта, обнаруживались вовремя, правильно и при таких обстоятельствах, чтобы их можно было устранить».


[Закрыть].

Что касается воинской virtù римлян, то она не подразумевала, что ordini и leggi, при которых она процветала и которые якобы послужили ее причиной, были хороши. Военные успехи римлян, по словам Бернардо, обусловлены costumi – любовью к славе, любовью к patria, а их он объясняет причинами скорее исторического, чем институционального характера. Город был беден и окружен врагами. Когда они были повержены и вошли в состав империи, которой сопутствовали богатство и роскошь, началось разложение, и необузданные пороки расцвели при лучшем законодательстве, какое только можно себе представить560560
  Ibid. P. 157: «Né io ho biasimato el governo romano in tutti gli ordini suoi anzi oltre al laudare la disciplina militare, laudo e’ costumi loro che furono ammirabili e santi, lo appetito che ebbono della vera gloria, e lo amore ardentissimo della patria, e molte virtù che furono in quella città piú che mai in alcuna altra. Le quali cose non si disordinorono per la mala disposizione del governo nelle parti dette di sopra, perché le sedizioni non vennono a quegli estremi che disordinano tutti e’ beni delle città, ed el vivere di quella età non era corrotto come sono stati e’ tempi sequenti massime sendo la città povera e circundata di inimici che non gli lasciava scorrere alle delizie ed a’ piaceri; in modo che io credo che non tanto le legge buone, quanto la natura degli uomini e la severità di quegli antichi tempi… producessino quelle virtù e quelli costumi tanto notabili e la conservassino lungamente sincera da ogni corruzione di vizi. Vedete che ne’ tempi sequenti la città fu sempre meglio ordinata di legge ed era unita e concorde, e pure gli uomini andorono imbastardendo, e quelle virtù eccellente si convertirono in vizi enormi, e’ quali non nascono dalle discordie della città, ma dalle ricchezze, dalle grandezze degli imperi e dalle sicurtà»; «Я не порицал все порядки римского строя, более того, я восхваляю не только их военную дисциплину, но и их нравы, праведные и достойные восхищения, их стремление к истинной славе, и пылкую любовь к родине, и множество добродетелей, которыми этот город был наделен более, чем любой другой. Но все это пришло в упадок не из‐за ошибочных решений в управлении, о которых было сказано выше, поскольку восстания никогда не приводят к таким крайним последствиям, что способны разрушить все хорошее, что есть в городе, и общество в то время не было так развращено, как в последующие периоды, особенно когда город был беден и окружен недругами, что не давало ему предаваться наслаждениям и удовольствиям; таким образом, я считаю, что не столько хорошие законы, сколько людская природа и суровые условия тех древних времен… привели к торжеству тех добродетелей и столь замечательных нравов и долгое время сохраняли город неподвластным разложению и порокам. Вы можете видеть, что в последующие эпохи в законах города становилось все больше порядка, царило единение и согласие, и тем не менее началась порча людских нравов, и те выдающиеся добродетели превратились в ужасные пороки, причиной чему стали не внутренние раздоры, а богатство, величие империи и устойчивое положение».


[Закрыть].

Очевидно, Гвиччардини полагал, что воинская virtù и гражданская милиция могут существовать без народного правления и скорее сами приводили к последнему, чем были на нем основаны. Впрочем, он не доходит до утверждения, что следовало бы избегать создания гражданской милиции, ибо оно неминуемо ведет к безумствам народного правления; на самом деле его доводы формально несовместимы с такой позицией. Он против народной власти во Флоренции, потому что город нельзя вооружать. Он не говорит, что его не следует вооружать исходя из нормативных оснований; его нельзя вооружать по причинам историческим. Это рано или поздно вернет нас к теме рассудительности. Однако спор о virtù еще далеко не закончен. Критика Гвиччардини учрежденного патрициями порядка свидетельствует, что его симпатии к аристократии сочетались с категорическим отказом признавать монополию на должности за каким-либо классом, строго определенным с правовой или институциональной точки зрения. Он (по крайней мере в своих работах) не поддерживал олигархию и его совершенно не интересовало закрепление статуса благородного сословия. Построенная им элитарная модель правления в каждом пункте анализа является соревновательной меритократией, в которой те, кто наделен virtù – какую бы роль социальное положение ни играло в ее развитии, – получают и сохраняют за собой политические права, публично демонстрируя это качество, приобрести и проявить которое можно лишь в гражданской и политической деятельности561561
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 93: «[Soderini:] E quegli ingegni piú elevati che sentono più che gli altri el gusto della vera gloria ed onore, aranno occasione e libertà di dimostrare ed esercitare piú le sue virtù. Di che io tengo conto non per satisfare o fomentare la ambizione loro, ma per beneficio della città, la quale… si troverrà che sempre si regge in su la virtù di pochi, perché pochi sono capaci di impresa si alta, che sono quegli che la natura ha dotati di piú ingegno e giudicio che gli altri. <…> …la gloria ed onore vero… consiste totalmente in fare opere generose e laudabili in beneficio ed esaltazione della sua patria ed utilità degli altri cittadini, non perdonando né a fatica né a pericolo»; «А те величайшие умы, что сильнее всех испытывают любовь к истинной славе и почестям, получат возможность и свободу показать и проявить свои добрые качества. Я учитываю это не для того, чтобы удовлетворить или разжечь их честолюбие, но для блага города, который… будет всегда опираться на добродетели немногих, поскольку лишь немногие способны на такие высокие деяния, а именно те, кто от природы наделен бóльшим умом и рассудительностью, чем другие люди. <…> …слава и истинные почести… заключаются исключительно в щедрых поступках, похвальных в силу того, что они служат благу и славе родины и приносят пользу остальным гражданам, при этом они совершаются невзирая на трудности и опасности».


[Закрыть]. Кроме этой роли, флорентийским ottimati оставалось лишь сотрудничество с Медичи. Впрочем, даже при таком положении дел Медичи сменили popolo в качестве судей, оценивающих проявления virtù, хотя сама природа virtù при этом коренным образом не менялась. Если virtù не приписывается562562
  По рождению или статусу. – Прим. ред.


[Закрыть], но должна быть приобретена, продемонстрирована и признана, в политической системе, основанной на ней, необходима определенная открытость.

Более того, в ходе анализа virtù становится ясно, что одной из основных ценностей подобной политической системы должно стать величие. Вслед за дискуссией о народном ополчении в начале второй книги Содерини вновь берет слово, дабы высказаться в пользу virtù, как он ее понимает. В ответ на ранее изложенные Бернардо аргументы он настаивает, что недостаточно определить libertà как положение дел, при котором каждый человек может под защитой закона пользоваться тем, что имеет, не будучи обязанным могущественному покровителю или не боясь влиятельного угнетателя. Это, полагает он, в сущности, частный идеал, не вполне благоприятствующий духу res publica. Содерини выступает за правление libertà и virtù, то есть такое правление, где необычайно талантливым немногим дозволено удовлетворять жажду onore, стяжать которую можно, только совершая на глазах общества выдающиеся поступки, полезные для patria и общего блага. Свобода в его понимании – это свобода элиты в полной мере развивать свою virtù. Именно этот аргумент дает понять, насколько virtù стала неотличима от onore. Необходимо, продолжает Содерини, думать о чести, величии и достоинстве и ставить generosità и amplitudine563563
  Щедрость и величие (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] выше одной лишь utilità564564
  Полезность (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Может быть, города и основываются, дабы оберегать безопасность и удобство (commodità) отдельных людей. Однако именно потому, что это цели – частные, города не могут устоять, если их граждане и правители не стремятся возвеличить и прославить их, а сами приобрести среди других народов репутацию generosi, ingegnosi, virtuosi e prudenti565565
  Щедрые, изобретательные, добродетельные и рассудительные (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] (внимание читателя особенно привлекают последние два эпитета). В отдельном индивиде нас восхищают смирение, умеренность и скромность, но в делах общественных нужны такие качества, как щедрость, величие и слава566566
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 94–95: «…al bene essere di una città si abbi a considerare non solo che la sia governata giustamente e sanza oppressione di persona ed in modo che gli uomini godino el suo con sicurtà, ma ancora che la abbia uno governo tale che gli dia dignità e splendore: perché el pensare solo allo utile ed a godersi sicuramente el suo, è piú presto cosa privata che conveniente a uno publico, nel quale si debbe… considerare piú quella generosità ed amplitudine che la utilità. Perché se bene le città furono instituite principalmente per sicurtà… la commodità che ricerca la vita umana, nondimeno si appartiene pensare… in modo che gli abitatori acquistino… riputazione e fama di essere generosi, ingegnosi, virtuosi e prudenti; perché el fine solo della sicurtà e delle commodità è conveniente a’ privati considerandogli a uno per uno, ma piú basso e piú abietto assai di quello che debbe essere alla nobilita di una congregazione. <…> Però dicono gli scrittori che ne’ privati si lauda la umilità, la parsimonia, la modestia, ma nella cose publiche si considera la generosità, la magnificenzia e lo splendore»; «…для благосостояния города нужно принимать во внимание не только необходимость управлять им справедливо, и без притеснений, и так, чтобы люди могли в безопасности пользоваться тем, что им принадлежит, но и необходимость такой формы правления, которая бы обеспечила ему достоинство и славу: потому что заботы лишь о собственной выгоде и о безопасном пользовании тем, что человеку принадлежит, относятся более к частной сфере, нежели к общественной, которая требует… принимать во внимание щедрость и величие больше, чем полезность. Потому что, хоть города были основаны прежде всего для обеспечения безопасности… для достижения удобства, к которому люди стремятся в жизни, тем не менее надлежит думать… о том, чтобы жители приобрели… славу и доброе имя, будучи щедрыми, изобретательными, добродетельными и благоразумными; потому что безопасность и удобство как единственные цели подходят частным лицам, каждому по отдельности, но это слишком мелкие и низменные цели по сравнением с благородством, необходимым для объединения людей. <…> Но в книгах написано, что в частном человеке ценят смирение, бережливость и скромность, но в общественных делах имеют значение щедрость, величие и слава».


[Закрыть]. Onore не просто является целью libertà. Утрата последней прежде всего страшна позором и бесчестием, особенно для города, общественное устройство которого предполагает свободу и который ha fatta questa professione567567
  Сделал это своим жизненным правилом (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть].

Разумеется, это крайнее проявление основанной на чести системы ценностей, которую многие сочли бы типичной для «человека эпохи Возрождения». Однако не следует забывать, что даже здесь onore представляет собой форму гражданской virtù. Она приобретается в служении общему благу. Стремясь к ней и сопутствующим ей ценностям больше любых других, мы провозглашаем первостепенное значение общего блага. Примечательно, что республиканские и патриотические ценности выражаются посредством отвечающих личным интересам идеалов, таких как честь, репутация, благородство, а не посредством разделяемого с другими социального и гораздо более традиционного идеала справедливости. Кроме того, можно заметить, что для Содерини высшая значимость libertà, onore и virtù исторически обусловлена и определена выбором человека, а не присуща ему изначально и по природе как политическому существу. Он возвращается к мысли Бернардо, что при оценке любой формы правления следует учитывать последствия, к которым она ведет, а не то, является ли libertà одним из ее формальных компонентов. Содерини отмечает, что, может быть, это и справедливо для недавно созданного города, но когда город настолько привержен свободе, что она стала частью его естества (здесь используется понятие naturale, а не natura), насильственно лишиться свободы для него совершенно невыносимо568568
  Ibid: «Dunche quando voi dite che chi ha trattato de’ buoni governi non ha avuto questo obietto che le città siano libere, ma pensato a quello che fa migliori effetti… io crederrei che questo fussi vero, quando da principio si edifica o instituisce una città. <…> Ma quando una città e già stato in libertà ed ha fatta questa professione, in modo che si può dire che el naturale suo sia di essere libera, allora ogni volta che la si riduce sotto el governo di uno, non per sua volunta o elezione, ma violentata… questo non può accadere sanza scurare assai el nome suo ed infamarla appresso agli altri»; «Следовательно, когда вы говорите, что те, кто рассуждал о хороших правлениях, не принимал в расчет свободу городов, а думал лишь о том, какое правление дает лучшие последствия… я бы согласился, что это так, когда речь идет о только что построенных или основанных городах. <…> Но когда город уже был свободным и сделал это своим жизненным правилом, и таким образом можно утверждать, что свобода для него естественна, то каждый раз, когда он оказывается под властью одного, не по собственной воле или выбору, но насильственным путем… это не может произойти, не омрачая его имени и не позоря его в лицах других».


[Закрыть]. Как выразился сам Бернардо по другому поводу, это лишило бы город его души. Здесь мы возвращаемся к ключевой концепции флорентийской теории свободы: какая бы форма правления ни была лучшей с теоретической точки зрения, активное участие в правлении по природе присуще Флоренции, но подразумевается при этом, как всегда, «вторичная», «приобретенная» природа.

Содерини признает, что свобода вытекает из самой истории Флоренции, и это роднит его позицию со взглядами Бернардо. Когда он предлагает последнему изложить свои представления о лучшей для Флоренции форме правления, Бернардо не только соглашается исполнить эту просьбу – которую отклонил бы в первой книге, – но и явно стремится к тому, чтобы включить в свою модель идеал свободы Содерини. Он подчеркивает, что речь идет не об абстрактной лучшей форме правления – вероятно, монархии, – о которой можно говорить лишь в связи с недавно основанным городом, а об устройстве, наиболее подходящем для Флоренции как она есть. Здесь имеется в виду город, который настолько «сделал свободу своим призванием», что систему, где исключительную роль играет один или немногие, можно навязать ему только силой. Дабы избежать бед, худшие из которых сулит олигархия, следует возложить надежды на народное правление. Будучи в теории наихудшим из приемлемых форм правления, оно proprio и naturale для Флоренции и в наименьшей степени требует насильственного принуждения. Кроме того, если бы мы думали учредить народное правление в новом городе, то могли бы обратиться к философским доктринам и урокам исторических хроник. Тем не менее, поскольку мы размышляем о городе уже существующем, нам надлежит принимать в расчет «природу, качества, обстоятельства (considerazione), наклонности и, если мы хотим выразить все эти понятия одним словом, нравы (umori – Монтескьё, вероятно, сказал бы esprit) города и его граждан». Знание этих umori нельзя приобрести, изучая историю по книгам. Здесь Гвиччардини проводит свою излюбленную аналогию с врачом, который, хотя и обладает большей свободой, нежели государственный деятель, поскольку может выбрать для пациента любые лекарства, тем не менее прописывает лишь те из них, которые способствуют излечению недуга и которые способен перенести организм пациента «с учетом его состояния и других свойств»569569
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 97–99 (особенно P. 99): «…non abbiamo a cercare di uno governo immaginato… ma considerato la natura, la qualità, le considerazioni, la inclinazione, e per strignere tutte queste cose in una parola, gli umori, della città e de’ cittadini, cercare di uno governo che non siamo sanza speranza che pure si potessi persuadere ed introducere, e che introdotto, si potessi secondo el gusto nostro comportare e conservare, seguitando in questo lo esemplo de’ medici che, se bene sono piú liberi che non siamo noi, perché agli infermi possono dare tutte le medicine che pare loro, non gli danno però tutte quelle che in se sono buone e lodate, ma quelle che lo infermo secondo la complessione sua ed altri accidenti è atto a sopportare»; «…нам не нужно искать воображаемое правление… но, учитывая природу, качества, обстоятельства, наклонности и, если мы хотим выразить все это одним словом, настроения города и его граждан, искать такое правление, которое есть надежда, убедив в его целесообразности, установить, а установив, выдерживать и сохранять согласно нашему вкусу, следуя в этом примеру врачей, которые хоть и свободнее нас, поскольку могут дать больным любые лекарства, какие хотят, но не дают им все те, которые сами по себе хороши и заслуживают хвалы, но лишь те, который больной в силу своего состояния и других свойств способен хорошо перенести».


[Закрыть]. Не поясняется, как врач приобретает знания о complessione и accidenti, но логично предположить, что из практического опыта.

Предметом разговора становится доктрина случайностей, которая позволяет Бернардо принять предлагаемую Содерини систему ценностей как часть мира, с которым ему приходится иметь дело. Для реальной Флоренции характерна приобретенная вторичная природа, переплетение свойств, сложившихся благодаря опыту, привычке и традиции, которые можно познать лишь эмпирически. Эта ткань вторичных свойств воплощает ценности, на которые ссылается Содерини: equalità, libertà, onore и virtù. Бернардо, в первой книге склонный отвергать их ради скрупулезного анализа предсказуемых последствий конкретных правительственных решений, теперь готов принять их как факты, то есть как ценности, которые флорентийцы (будучи такими, какие они есть) не могут не признавать. Более того, он готов признать их ценностями с той оговоркой, что к этому его побуждает лишь необходимость изучать флорентийскую действительность. Он относится к ценностям эмпирически; он согласен построить модель правления, основанную на гражданской virtù, поскольку благоразумно учитывать особенности натуры флорентийцев, одним из элементов которой является приверженность virtù.

Гвиччардини здесь помещает ottimati и их ценности не в предельно конкретный исторический контекст, обусловленный событиями 1494 и 1512 годов, а в ситуацию, обусловленную привычками и традициями, в которой приобретаются случайные свойства и вторичная природа. Можно согласиться с Де Капрариисом, что здесь он отклонился от строгого историзма. Впрочем, можно возразить, что использованный им контекст подходил, чтобы представить ценности аристократии на историческом фоне и, когда это было сделано, конституция, обрисованная во второй книге «Диалога», оказалась менее отвлеченной и далекой от реальности, чем, по-видимому, полагал Де Капрариис. Хотя, как мы увидим, Гвиччардини и в самом деле не предполагал, что она получит историческое воплощение. В первой книге ottimati предлагался выбор между onore как разновидностью гражданской virtù и рассудительностью, которая, возможно, требовала признать, что в реальности правление Медичи разрушило основы гражданского коллектива и его ценности. Во второй книге существующим свойствам аристократии придается первостепенное значение. Признается, что ее ценностями являются libertà, onore и virtù и предпринимается попытка определить, какого типа конституционной структуры они требуют. Но Бернардо начал с утверждения, что они представляют собой не столько сущностные, сколько обусловленные обстоятельствами качества, часть реального мира, которую благоразумно признать. Он напоминал об этом ottimati, равно как и самому себе. Ottimati должны согласиться, что ambizione и жажда onore составляют часть их временной природы. Их следует удовлетворять, но в то же время относиться к ним с осторожностью. Проявление рассудительности может оказаться высшей формой virtù, и оно приведет к необходимости принять схему правления, в которой стремление к onore будет ограничено властью других. Из этого следует, впрочем, что проявление рассудительности тождественно тому свободному стремлению к совершенству, которое является сущностью libertà и virtù.

Между тем та часть спора, в которой Флоренция как città disarmata570570
  Невооруженный город (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] противопоставляется Риму Макиавелли, призвана доказать, что поддержание внешних связей в мире, где главенство не принадлежит Флоренции, является важнейшей, исключительной сферой деятельности правительства и что оно требует постоянных vigilanzia e diligenzia sottile. Только опытные немногие могут развивать и проявлять это качество, и проблема учреждения определенной формы устройства во многом заключается в том, чтобы совместить их контроль за происходящим с сохранением свободы.

Трудно найти подходящее лекарство, ибо оно должно быть таким, дабы, исцеляя желудок, оно не вредило бы голове. Надлежит проявлять осторожность, чтобы не изменить сущности народного правления, каковой является свобода, или, не допуская до принятия решений тех, кто недостаточно сведущ для этого, не дать отдельным людям столько власти, чтобы возникла опасность установления какой-либо тирании571571
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 101: «…è difficile trovare el medicina appropriata, perché bisogna sia in modo che medicando lo stomaco non si offenda el capo, cioè provedervi di sorte che non si alteri la sustanzialità del governo populare che è la libertà, e che per levare le deliberazioni di momento di mano di chi non le intende, non si dia tanta autorità a alcuno particulare, che si caggia o si avii in una spezie di tirannide».


[Закрыть].

Поскольку внешний мир не является моральным, можно сказать, что проблема заключается в примирении фактов и ценностей, грубых потребностей выживания и необходимости моральных отношений в городе. Гвиччардини известен как скептик и реалист, и такая трактовка вполне правдоподобна. Однако, по сути, вторая книга «Диалога» строится вокруг ценностей, а совмещение лидерства и свободы – ценностная проблема, с какой бы стороны мы на нее ни смотрели. Обеспечивая лидерство и контроль, элита проявляет добродетель, то есть рассудительность, но, кроме того, она стремится к характерным для нее ценностям, то есть onore и virtù. На этом уровне рассудительность и virtù совпали, и различие между ними исчезло. Но мы уже неоднократно видели, что onore и virtù – гражданские качества и для их развития требуется участие в общественной жизни. Суть предложенной Содерини состязательной концепции virtù, которую Бернардо теперь считает возможным принять, в том, что она ведет к отождествлению аристократического правления с народным. Поскольку virtù заключается в onore, нужны общество и народ, чтобы признать ее и наделить смыслом. Немногие существуют, лишь если на них смотрят многие. Это правильно, ибо их особое благородство, как и любая другая светская и гражданская добродетель, подвержено коррупции, если его предоставить самому себе. Если предоставить судить о virtù тем немногим, кто обладает ею и стремится ее проявить, это может привести лишь к пагубному соперничеству (ambizione) или к порочному попустительству и махинациям (intelligenza). Чтобы Virtù была признана и оценена за то, чем она на самом деле является, ее не следует искажать посторонними или личными соображениями, а элита действительно должна иметь свободу ее развивать. Все это требует, чтобы признание стало публичным актом, осуществляемым публичной властью. Если оставить в стороне возможность – которая во второй книге больше не рассматривается, – что эта власть может принадлежать квазимонархическому правлению Медичи, остается альтернатива Большого совета. Меритократия непременно подразумевает определенную долю демократии. Libertà немногих заключается в том, чтобы res publica признала их virtù; libertà многих – в том, чтобы гарантировать этому признанию публичный характер и обеспечить подлинную власть virtù и onore.

Сама природа libertà и необходимость поддерживать равновесие между libertà и рассудительностью (желудком и головой) требуют сложной политии или «смешанного правления». Сущность обеих формулировок в том, что представителям народного собрания не позволено самим проявлять те добродетели и выполнять те функции, проявление и выполнение которых они контролируют и обеспечивают со стороны немногих. Не менее важно, чтобы у немногих не было возможности установить олигархию, то есть взять эти добродетели и функции полностью в свои руки и изолировать их в системе governo stretto. Таким образом, Бернардо, строя теоретическую конституцию, ставит две конкурирующие между собой и сопутствующие друг другу цели: ограничить полномочия Большого совета функциями, неразрывно связанными с поддержанием свободы, и проследить, чтобы деятельность правящей элиты, которая берет на себя все остальные функции, определялась исключительно публичным проявлением virtù. Эти цели требуют тщательной дифференциации и распределения власти. Поразительно наблюдать, как Гвиччардини почти согласился, что достичь этого удалось в Венеции.

У Большого совета есть три основные функции572572
  Об этом и о том, что изложено в следующем абзаце, см.: Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 102–103.


[Закрыть]. Одним своим существованием он обеспечивает каждого человека, способного занимать какую-либо должность, то есть всякого члена городского сообщества (Гвиччардини не возвращается к предложению расширить Совет, приняв в него тех, кто не способен занимать должности, сделанному им в «Рассуждении в Логроньо»), возможностью принимать решения и занимать какой-либо пост. Таким образом поддерживается равенство, составляющее основу свободы. В теории правящая элита должна отбираться по принципу открытой меритократии. Никакие особенности состояния или происхождения не имеют веса, и любое назначение должно зависеть исключительно от мнения сограждан о достоинствах кандидата. Отсюда вытекает, что Совет должен распределять все или почти все должности и полномочия в городе. Цель заключается в том, чтобы ни один чиновник не был обязан своей должностью отдельному человеку (privato) или какой-либо клике (setta). Это объясняется не столько тем, что люди или многие как самостоятельная группа обязаны располагать властью и выбирать такое правительство, какое они хотят, сколько тем, что процесс оценивания кандидатов должен быть максимально открытым и безличным. Люди не пользуются суверенитетом настолько, чтобы гарантировать, что res publica (в данном случае отдаленная предтеча общей воли) является субъектом выбора. Мы не вступаем в дискуссию о качествах ума, позволяющих им распознавать добродетель в других, однако эти качества никуда не исчезают, ибо Гвиччардини по-прежнему предпочитает избрание путем голосования (le più fave573573
  «Наибольшее количество бобов» (процедура выборов во Флоренции предполагала использование белых и черных бобов). – Прим. ред.


[Закрыть]) совершенно безличному методу жеребьевки. Люди наделены достоинствами в разной мере, и лишь рассудительный ум способен выбрать того, кто его превосходит.

Третья функция, которую следует сохранить за Советом и тем самым обеспечить защиту свободы, состоит в том, чтобы «создавать новые законы и менять старые». Возникает искушение назвать ее «законодательной властью» и рассматривать ее появление как рудиментарную попытку дать определение суверенитету. Но мы должны понять, в чем именно заключается эта законодательная функция. Leggi или provisioni574574
  Законы или распоряжения (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], о которых говорит Гвиччардини, по сути, то же самое, что Макиавелли называет ordini, – основополагающие предписания, которые формируют структуру политии, обеспечивая распределение нескольких политических функций или видов власти. Они должны оставаться в руках Совета, во-первых, чтобы обезопасить городской порядок от вмешательства частных интересов или влияний; во-вторых, потому что изменить свободное правление можно лишь силой закона или оружия. И если мы застрахованы от каких-либо mutazione средствами права, то другие институты воспрепятствуют mutazione с помощью военной силы. Иными словами, функция Совета состоит не столько в том, чтобы создавать законы, сколько в том, чтобы мешать их созданию. Этот тезис по-прежнему служит определяющим элементом политической формы – задачей, которую следует однажды выполнить, а затем сохранять в неизменном виде. Тем не менее здесь все же проступает представление о некоей непрерывной деятельности, направленной на «создание новых законов и изменение старых». Вероятно, если она устроена неправильно, то может вызвать mutazione. Наоборот, предполагается, что если ее организовать правильно, это позволит избежать перемены. Гвиччардини не сообщает нам, в чем суть дозволенной законодательной деятельности. Поскольку он не считал, что можно раз и навсегда установить в городе совершенный порядок575575
  См. прим. 1, 2 на с. 187, прим. 1 на с. 206, прим. 3 на с. 209.


[Закрыть], вероятнее всего, он имел здесь в виду исправление прежних недостатков и совершенствование первоначальных принципов в свете позднейшего опыта. Но он не говорит нам, как это должно происходить. Считается, что Совет не способен к законодательным инициативам, – лишь consigli più stretti576576
  Более узкие советы (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] обладают достаточным благоразумием, чтобы обнаружить конкретные изъяны и найти способ от них избавиться. Совет никак не участвует и в deliberazione, подготовке и обсуждении предложенных законов. За ним сохраняется только право approvazione, принятия или отклонения предложений, вынесенных на его суд менее крупными совещательными органами. Существенно, что здесь, в отличие от «Рассуждения в Логроньо», Гвиччардини не анализирует природу познавательных способностей, позволяющих многим адекватно оценить то, что они не в состоянии сами инициировать или даже сформулировать. Если бы он это сделал, он, несомненно, воспроизвел бы теорию Аристотеля о совокупном суждении многих. Однако большего внимания заслуживает тот факт, что он не стал этого делать. Вместо того чтобы предоставить многим самим решать, что для них лучше, он еще раз подчеркнул стоящую перед ними задачу принимать универсальное решение, обезопасить его от губительного влияния частных интересов. Роль многих заключалась не столько в том, чтобы декларировать волю тех, кто не принадлежит к элите, сколько в том, чтобы сделать правление максимально безличным; учитывая множество других радикальных примеров mito di Venezia577577
  Миф о Венеции (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], возникает вопрос, нельзя ли изобрести для этого более эффективный механизм?