Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

Хорошо известно, что бережливость составляла часть так называемой протестантской этики. С ее помощью торговец уходил от двойного упрека – в алчности и в мотовстве, которые, по мнению Данте, происходили от недостатка веры в благость судьбы. Отказываясь иметь больше необходимого, он вновь вкладывал оставшийся у него излишек в оборот общего капитала, чтобы он сам и другие могли получить новые товары. Политическая экономия Августинской эпохи предполагала, что коммерсант – а тем более финансист – должен доказать свою способность проявлять гражданскую добродетель в том же смысле, в каком мог землевладелец. Последнего, обеспокоенного лишь улучшением надела, который ему предстоит оставить наследникам, легко представить в роли участника гражданской жизни, связывающей его личное благо с благом общества. Гораздо труднее приписать эту роль тому, кто постоянно занят обогащением в процессе обмена суммами придуманных знаков. Гражданской добродетелью торговца могла стать бережливость. Усматривая в обращении товаров благо для общества, он своей бережливостью и повторными вложениями демонстрировал стремление подчинить личные желания общественному благу общества, доля собственности в котором служила ему наградой. Вполне возможно, что именно участники этих дебатов, происходивших в первой половине XVIII века, открыли «протестантскую этику», если не изобрели ее. Вне зависимости от того, утвердилась ли она к тому времени в сознании людей, полемисты могли оказаться первыми, кому она понадобилась в публичной дискуссии. Однако в интерпретации Давенанта эта мораль была лишена какой-либо присущей ей материальной основы. От торговца требовалась бережливость, свойственная первобытному землепашцу (о которой тому не надо было напоминать); его призывали подражать естественному человеку, отказавшись от своей искусственной личности; наконец, следовало сделать это так, чтобы ограничить негативные последствия его собственной деятельности. Предписанная ему добродетель не была выработана им самим и принадлежала ему лишь условно.

III

Анализ макиавеллиевской экономической теории, изложенной Давенантом, подводит нас к моменту, когда мы можем построить модель морального отношения к земле, торговле и кредиту со стороны «придворной» партии и партии «страны», вигов и тори эпохи Вильгельма III, Анны и Георга I. Эти авторы, как уже понятно, выступали преемниками представителей гражданского гуманизма: во-первых, их интересовала тема добродетели как морального и материального основания социальной и частной жизни, а во-вторых, они обращались к Макиавелли и Харрингтону, дабы сформулировать категории, в которых можно было бы говорить о ней. Наконец, они способствовали быстрому развитию неоклассицизма в британской политической теории. Подобно гуманистам Кватроченто, они не были постоянны в своих политических убеждениях. Свифт, Давенант, Дефо – не станем перечислять дальше – в разные периоды своей жизни примыкали к разным лагерям. Опять же, как в случае с их предшественниками, стремясь найти объяснение частым сменам публичной позиции, лучше не пытаться анализировать проблемы идейной преданности и последовательности, выгоды и честолюбия, а признать, что их риторика была весьма неоднозначной и изобиловала альтернативами, конфликтами и противоречиями, которые они прекрасно сознавали, но в ловушки которых иногда сами попадали. Разбор громкой полемики о «земельном» и «денежном» имуществе между журналистами и публицистами эпохи королевы Анны показывает, что не существовало чистых догм и простых оппозиций и что почти не было утверждений и предположений, которые бы не использовались в различных целях, авторами, занимавшими разные позиции.

Во-первых, хотя члены партии «страны» и тори от Флетчера до Болингброка превозносили землю как основу независимой добродетели, подобающей тому, кто носит оружие, а другие тори во главе с Харли и Сент-Джоном могли претендовать на звание партии землевладельцев, ни один участник «придворной» партии и ни один виг, ни Дефо, ни Аддисон никогда не подумал бы отрицать, что по сути своей земля действительно была тем, чем ее считали ее апологеты. Они могли утверждать, что земля не имела ценности – даже обеспечивая независимости своему владельцу – без денег и торговли; были и те, кто придерживался мнения, что общество, не располагавшее другим богатством кроме земли – Англия во времена варваров, современная Польша или Шотландский Хайленд, – не знало ни свободы (вассалы подчинялись своим сеньорам), ни культуры. С точки зрения общества того времени под такую критику подпадал сквайр-домосед, приверженец Высокой церкви10971097
  Течение в протестантизме, выступающее за сохранение обрядовой стороны церковного богослужения. – Прим. ред.


[Закрыть], несмотря на то, что среди недовольных представителей партии «страны» могли быть и виги, и тори: Аддисон показывает, что сэр Роджер де Каверли из «Зрителя» способен опуститься до уровня «охотника на лис» из «Фригольдера»10981098
  Bloom E. A., Bloom L. D. Joseph Addison’s Sociable Animal: in the Market Place, on the Hustings, in the Pulpit. Providence, 1971 (см. в разных местах текста).


[Закрыть], который, в свою очередь, является прямым предком сквайра Вестерна у Филдинга. Впрочем, в «Томе Джонсе» тщательно выдержан баланс между Вестерном, глупцом, занятым охотой на лис, и Олворти, почтенным индепендентом. Облик сельского джентльмена остается двойственным, и лишь Маколей признал в Вестерне портрет представителя всего класса [землевладельцев]10991099
  См. третью главу «Истории Англии» Т. Б. Маколея.


[Закрыть]. Ни один из современников Филдинга не видел в этом необходимости, хотя в жизни они, несомненно, нередко сталкивались с Вестернами.

Хотя в общественном сознании того времени землевладельческие ценности независимости и добродетели оставались неизменными, мы уже хорошо знаем, что аргумент, согласно которому земля зависела от торговли – не говоря уже о кредите, – поддерживали Флетчер и Давенант, притом что его отстаивал и Дефо. То же самое справедливо, когда мы противопоставляем Свифта Дефо и Аддисону. Сторонники неохаррингтоновского подхода признавали, что торговля и золото, утвердившись в мире, необратимо изменили социальное значение земли, – они расходились между собой лишь в оценке того, в какой мере эта перемена повлекла за собой коррупцию и насколько ей можно воспрепятствовать. Однако коррупция приняла форму кредита, рядом с которым вырисовывалась дьявольская троица – игра на бирже, раскол парламента на фракции и постоянная армия. Когда Свифт, а позже Болингброк выставляли важную антитезу «земельного» и «денежного» интереса или ренты, они неизменно включали в число обвинений, предъявляемых вигам за то, как они ведут войны и управляют финансами, упрек, согласно которому то и другое привело к пренебрежению торговлей и ее упадку: при этом они почти неизменно рассматривали «денежный» интерес так, что включали в него процент на капитал финансистов, но исключали процент на капитал торговцев11001100
  Наиболее полные размышления о «денежном имуществе» у Свифта: Swift J. The History of the Four Last Years of the Queen / Ed. by H. Davis, with an introduction by H. Williams. Oxford, 1964. P. 68–78. Обратим внимание на такие выражения, как: «those whose money by the dangers and difficulties of trade lay dead upon their hands», «те, чьи деньги ввиду опасностей и трудностей торговли стали для них мертвым грузом» (Ibid. P. 68); «a monarchy whose wealth ariseth from the rents and improvements of lands, as well as trade and manufactures», «монархия, приобретающая богатство за счет ренты и возделывания земель, а также торговли и фабрик» (Ibid. P. 69); «a new estate and property sprung up in the hands of mortgagees», «в руках у кредиторов, выдающих деньги под залог имущества, оказываются новые владения и собственность» (Ibid. P. 70); «extremely injurious to trade and to the true interest of the nation», «наносящий значительный ущерб торговле и подлинным интересам нации» (Ibid. P. 71). См. также: Swift J. The Examiner, 1710–1711 / Ed. by H. Davis. Oxford, 1957. P. 5–7, 62–63, 124–125, 134–135, 162–167; Idem. The Conduct of the Allies // Idem. Political Tracts, 1711–1714 / Ed. by H. Davis, 1964. P. 9–10, 16, 18–19, 41, 53–59.


[Закрыть]. Торговля, как и земля, служила неизменной ценностью, пока не приходилось признать или отрицать, что коммерция требовала денег, а деньги – кредита11011101
  Эта тема как нельзя более отчетливо обозначена у Давенанта (The Political and Commercial Works of… Charles D’Avenant… Vol. I. P. 160): «Now, if the product of the land should sink in its value, it must naturally ensue, that the rents of England, and price of land, will fall in the same proportion. For the great stock that was subsisting in credit, and the great sum of money that circulated about the kingdom, did chiefly fix so high a price upon land and all its produce; and if peace should diminish this price (as perhaps it will), land and its rents will hardly recover their former value, till money can be made to circulate, and till credit is revived»; «Итак, если то, что земля производит, неизбежно уступает по ценности ей самой, отсюда естественным образом вытекает, что ренты в Англии и цены на землю будут снижаться по тем же принципам. Ведь значительный капитал, поддерживаемый кредитом, и крупные суммы, перемещавшиеся в пределах королевства, главным образом способствовали таким высоким ценам на землю и все, что она производит, а если в мирные времена цены снизятся (а возможно, так и будет), стоимость земли и аренды едва ли станет прежней, пока не начнется обращение денег и не возобновится кредит».


[Закрыть]. Виги по понятным стратегическим соображениям пытались заклеймить тори как врагов торговли, представляя добродетельных и великодушных коммерсантов – подобных сэру Эндрю Фрипорту из «Зрителя» – как иллюстрацию своей точки зрения; они стремились показать, что торговля была необходима и в отличие от чисто финансовых операций требовала «доброкачественного» кредита. Однако торговля, открытая для чисто теоретической критики, какую мы, например, находим у Давенанта, не подвергалась чьим-либо полемическим нападкам. Августинские дебаты не противопоставляли землевладельческие интересы предпринимательским, а хозяйское имение – рынку, и нельзя сказать, что они возникли из простого осознания неразрешимых конфликтов между ними.

Что касается кредита, то в отношении этого ключевого понятия можно наблюдать ту же двойственную позицию, отчасти присущую обеим сторонам. Ни один автор, к какой бы партии он ни принадлежал, не выказывал намерения выступать в защиту игры на бирже, спекулятивного манипулирования рыночной стоимостью частей государственного долга. Все были согласны во мнении, что это зло. Единственное различие между публицистами из разных партий в эпоху королевы Анны заключалось в следующем. Свифт, как прежде Давенант, выступал против профессиональных кредиторов как таковых – именно в связи с этим родом занятий он говорил о «денежном интересе», – полагая, что за счет войны они стремятся постоянно увеличивать объем государственного долга и его стоимость для себя11021102
  См. работы, указанные в прим. 1 на с. 627.


[Закрыть]. В ответ Дефо обвинял представителей Высокой церкви и тайных якобитов в том, что те намеренно снижают котировки публичного кредита, стимулируя тревожные слухи и нервозность толпы, в своих собственных интересах, отчасти из суеверия, отчасти ради спекуляции11031103
  Defoe D. Review. New York, 1928 (опубликовано Обществом факсимильных изданий (Facsimile Text Society) в 23 книгах). Vol. VII. № 26. P. 97–99; № 45. P. 175; № 47. P. 181–184; № 48. P. 186–187; № 49. P. 189–191; № 50. P. 195–196; № 51. P. 197–199; вся книга 17 факсимильного издания; et passim. См. нападки Свифта на вигов-«медведей»: Swift J. The Examiner, 1710–1711. P. 125 (№ 35).


[Закрыть]. Иными словами, тори критиковали «быков», а виги – «медведей». Главный вопрос касался не игры на бирже. Он состоял в том, являлся ли вексельный кредит чем-то большим, чем необходимое зло, и здесь также было трудно найти два прямо противоположных мнения. Дефо неоднократно утверждал, что как земля не могла процветать без торговли, так и торговля не могла процветать без денег, деньги – без кредита, а золото – без векселей11041104
  См.: Defoe D. Review (книги 17–22 факсимильного издания, в разных местах).


[Закрыть]. Аргументация Дефо, несомненно, отличалась большей последовательностью, но, когда его оппоненты отвечали пространными обличительными речами в адрес игры на бирже, он не мог отрицать порочность биржевых сделок11051105
  Ibid. Vol. VIII. № 55. P. 222 (нападки на «быков»); № 56. P. 225–227; № 59. P. 237–240; № 60. P. 241–244 («медведи»); № 68. P. 273 (страница пронумерована неверно) – 275 (книга 19 факсимильного издания).


[Закрыть]. Те, в свою очередь, заявляли, что налоги собирались из дохода с земли11061106
  Swift J. Conduct of the Allies // Idem. Political Tracts, 1711–1714. P. 56.


[Закрыть], а слишком высокий публичный долг разрушительно влиял на торговлю, очевидно признавая взаимозависимость между землей, торговлей и кредитом. В целом можно отметить, что представители партии «страны» и тори, как правило, критиковали государственный долг, а не напрямую Банк Англии. Джон Толанд, в 1699–1700 годах работавший над редактурой и переизданием произведений Харрингтона, – действие само по себе неоднозначное, если учитывать, какая пропасть разделяла взгляды на историю самого Харрингтона и приверженцев неохаррингтоновского подхода, – позже заявил, что занимался этим по поручению Роберта Харли, лидера партии «страны»11071107
  См.: Des Maizeaux P. A Collection of Several Pieces of Mr John Toland. London, 1726. Vol. II. P. 227; но эта мысль выражена в письме к Харли, написанном в 1710 году.


[Закрыть]. Впрочем, издание посвящено лорд-мэру, шерифам, членам городского совета лондонского Сити, и в нем прямо говорится, что Банк Англии – прекрасный образец системы правления, описанной Харрингтоном11081108
  The Oceana and Other Works of James Harrington / Ed. by J. Toland. P. II–III (см. также посвящение в целом).


[Закрыть]. Несомненно, куда более вероятно, что Толанд хотел перестраховаться в своих политических ставках и защититься с двух сторон11091109
  Некоторые авторы, участвовавшие в «памфлетной войне», ставили в тупик даже своих противников, пытавшихся понять, на чьей они стороне; см.: Swift J. A Discourse of the Contests and Dissensions between the Nobles and the Commons in Athens and Rome. P. 38 (предисловие Ф. Г. Эллиса, прим. 1). Толанд выведен в «Правдивом портрете современного вига» Давенанта под именем «мистера Госпелскорна» [‘Gospel’ – «Евангелие», ‘scorn’ – «насмешка»], сообщник безнравственного Тома Дабла [‘Double’ – «двойной»], прототипом для которого, в свою очередь, отчасти послужил Дефо; The Political and Commercial Works of… Charles D’Avenant… Vol. IV. P. 240–242.


[Закрыть]. Однако, чтобы он вообще взялся за это предприятие, отношения между Банком Англии и партией «страны» даже в 1700 году не сводились к прямой вражде. Каждая деталь этого анализа показывает, что даже в годы, когда разногласия между партиями особенно обострялись, не существовало простого противопоставления земли и торговли или даже земли и кредита. Следует говорить не о политических позициях четко отграниченных друг от друга партий, а о политиках, публицистах и их последователях, нащупывавших свой путь в мире общих для них понятий и символов и пытавшихся истолковать их с выгодой для себя, но посредством общей системы ценностей. Кроме того, они, безусловно, осмысляли разделяемый ими опыт новой политики и экономики, остро осознавая, что перемены в обществе происходят как на материальном, так и на моральном уровне. Они отдавали отчет и в том, что их способы оценки таких изменений привели к осознанию глубокой моральной неопределенности.

Неомакиавеллизм Августинской эпохи можно охарактеризовать следующим образом. Размышляя в категориях аристотелевской теории и гражданского гуманизма, англичанин начал воспринимать себя как гражданскую личность, и ему, в частности, требовалась материальная основа, эквивалент ойкоса (oikos) у Аристотеля, для обретения независимости, досуга и добродетели. Природу этого эквивалента сначала описал Макиавелли в терминах ношения оружия, а затем Харрингтон – в категориях земельной собственности. В реалиях общественного устройства XVII столетия ключевым стало представление о независимом собственнике-фригольдере, построенное на недвижимом или земельном имуществе, которое скорее передавали по наследству, чем продавали. Имущество находилось под защитой древних установлений общего права и предполагало участие в связанных между собой социальных структурах народного ополчения и парламентских выборщиков, благодаря которым обеспечивалась гражданская добродетель. Когда примерно в 1675 году в парламенте возникла система патронажа, профессиональная армия и класс рантье, поддерживавший первые два элемента в собственных интересах, то и вся модель управления оказалась под угрозой коррупции, включая и равновесие между сословиями или властями, которые, как теперь считалось, составляли «Древнюю конституцию». Общество наводнили новые социальные типы, чей экономический статус, если не все имущество – пенсии, должности, кредиты, денежные средства, – зависел от исполнительной власти, поэтому они были неспособны к добродетели. Однако в период Девятилетней войны и других последовавших затем столкновений во всем этом видели неизбежное следствие того обстоятельства, что Англия отныне являлась великой военной державой, которой нужны солдаты на долгосрочную службу и долги, не требовавшие немедленного погашения. Предполагалось, что участие в войне с другими странами так или иначе было взаимосвязано с активной внешней торговлей.

Проблему торговли – которой Харрингтон приписывал не более чем второстепенную роль в политике добродетели – в одном из самых важных течений августинской мысли лишь в последнюю очередь рассматривали как возможную причину новой коррупции. У этой дилеммы существовал аспект, с точки зрения которого опасность грозила самим эпистемологическим основаниям сферы недвижимого имущества. Можно вспомнить, что Локк, указывая на ключевое значение денег в переходе от естественной экономики к политической, отмечал, что изначально золото и серебро как средства обмена приобрели ценность в силу «прихоти и соглашения». Публицисты этого периода признавали, – и здесь в своем видении английской истории сходились приверженцы неохаррингтоновского подхода, стоявшие по разные стороны политических баррикад, – что земля, прежде ценная в силу оказываемых вассалами услуг, теперь стала цениться за ренту, которую платили ее временные арендаторы. Из этого следовало, что недвижимость, через которую гражданин определял себя, сама по себе определялась сочетанием фиктивных факторов, а именно фантазией и условностью. Как следствие, индивид был обречен жить в мире, более неустойчивом в своих эпистемологических основаниях, чем пещера Платона. Однако Локк, связавший хрупкость согласия с твердым основанием полученной в наследство земли, опроверг эфемерность драгоценных металлов. Он указал на их долговечность; их можно было закопать в землю, и они оставались не тронутыми коррозией. Наиболее родовитые из его читателей могли по-прежнему считать лучшим основанием гражданской личности землю. Она передавалась по наследству от поколения к поколению, а вместе с ней и оружие, висевшее на стене до того момента, как оно могло потребоваться. Товары, обладающие в глазах людей подлинной ценностью, переходили из рук в руки посредством обмена, а движимое имущество как основание гражданской личности вызывало критику: оно слишком легко уходило из рук владельца так же, как приходило, но различие между недвижимым и движимым имуществом еще не воспринималось так, словно последнее было чем-то нереальным. Деньги, символический эквивалент ценности, действительно казались не вполне действительными, но, будучи более долговечными, чем предметы, которые они символически замещали, они оставались ценным посредником в жизни людей. Локк, способствовавший выпуску новых английских денег в 1696 году и ставший одним из первых акционеров Банка Англии, мог в 1691 году утверждать, что деньги, которые человек ссудил государству в расчете на прибыль, являлись его имуществом, и это не противоречило принципу, согласно которому имущество было основой цивилизованных отношений между людьми11101110
  Kramnick I. F. Bolingbroke and His Circle. P. 42, 61–63.


[Закрыть].

Неизвестно, пытался ли Локк возражать представителям неохаррингтоновской критики общества, равно как и то, считали ли они нужным с ним спорить. Однако в послереволюционное десятилетие движимое имущество настолько возобладало над недвижимым, что стало казаться, будто реальности грозила опасность со стороны фикции и фантазии. Мы уже рассматривали фрагмент, где Давенант признает: теперь главным фактором национального благосостояния стал кредит, живущий «лишь в воображении людей», в сравнении с которым нет ничего «более причудливого и приятного». Он «зависит от наших страстей – чаяний и страхов» и «подворачивается, когда его не ищут, и иссякает без причины»11111111
  См. выше, прим. 1 на с. 622.


[Закрыть]. Кредит отсылает к той казавшейся тогда очевидной истине, что в экономике, зависящей от государственного бюджета, всё – в том числе и стоимость самой земли – зависит от процента, под который можно получить капитал. Давенант говорит, что процент или денежный интерес, в свою очередь, зависит от того, насколько люди доверяют друг другу. Доверие же, хотя в долгосрочной перспективе зависит от оценки людьми объективной моральной и материальной реальности, в краткосрочной перспективе определяется мнениями и страстями, надеждами и страхами, из‐за чего вся экономика становится особенно уязвима для махинаций коррумпированных спекулянтов с ценными бумагами, к которым оказался сведен капитал. Хотя ценная бумага производится теми же силами и служит тем же целям, что и золото, физически она менее долговечна, а потому риск в этом случае бесконечно больше. Существует опасность, что все люди и все подлунные вещи теперь станут бумажными, и это даже хуже, чем если бы они превратились в золото.

В глазах тех, кто наблюдал за новой экономикой, кредит олицетворял и вызывал к жизни власть единичных мнений, страстей и фантазий в человеческих делах. В то же время представления о владении землей (пока спекуляция окончательно не искоренила их) по-прежнему оставались представлениями о надежном владении и человеческих отношениях в их истинном и естественном виде. Поразительно, но аллегорическое изображение Кредита как непостоянной женщины мы находим не у тори, а у вигов, в частности у Дефо и Аддисона. Они подверглись нападкам со стороны Свифта, который в своем «Наблюдателе» (Examiner) высказывался против всех форм собственности, кроме земельной, считая их «лишь мимолетными или иллюзорными»11121112
  Swift J. The Examiner, 1710–1711. P. 119 (№ 34). Этот фрагмент написан в защиту Акта об ограничении (Qualification Act), целью которого было исключить из палаты общин всех, кто не владел землей.


[Закрыть]. Аллегорическая фигура Кредита появляется на страницах «Обозрения» (Review) Дефо, и выглядит она отнюдь не степенно:

У Денег есть младшая Сестра, очень полезная и услужливая Помощница в Торговле, которая в отсутствие своей старшей Родственницы, но с ее Согласия и по установленной между ними Договоренности старается оказывать ей всяческое Содействие, часто на некоторое Время замещает ее, прекрасно отвечая всем Задачам Торговли, а также всем прочим Намерениям и Целям, как и сами Деньги, с той лишь Оговоркой, что Сестра ее постоянно приходит ей на помощь, проводит с ней Время и поддерживает в ней доброе Расположение Духа, но, даже не испытывая ни малейшего разочарования, она становится угрюмой, заболевает, настроение у нее портится, после чего она и вовсе надолго исчезает: на нашем Языке она зовется Кредитом, в некоторых Странах – Честью, а в других как-то иначе.

Она недоступна и на редкость привередлива, однако это крайне необходимое, полезное, трудолюбивое Существо: она так причудлива в своих Суждениях, а Манеры ее так милы, что многие хорошие Люди теряют ее Расположение, так и не узнав ее Имени; другие же всю жизнь безуспешно ухаживают за ней, но она так и не вносит их в свои учетные Книги.

Тому, кто раз ослушался ее, труднее всего на Свете снова заручиться ее Дружбой, однако сама она интересуется более всего теми, кому до нее нет никакого дела, и она будет стоять у их Дверей, подобно Нищему, терпя пренебрежение, дурное обращение и насмешки, и никогда не покинет их, но предоставим им самим решать за себя, коль скоро они так уверены, что она никогда не понадобится им, ведь, если они все же захотят прибегнуть к ее помощи, они могут оказаться в зависимости от нее, и она отплатит им сполна и примирится с ними, лишь выслушав их непрестанные Мольбы и запросив у них Высокую Цену за несколько лет Благополучия.

Удивительно, как своенравна эта Дама, какой деспотизм проявляется в каждом ее Поступке: если вы обхаживаете ее, то или вовсе ее теряете, или же она обходится вам немыслимо дорого, а если вы соглашаетесь на такие условия, она будет постоянно ревновать и подозревать вас; если же вы не расплатитесь с ней по Договоренности, она уйдет и может так и не вернуться до конца ваших дней, а если все же вернется, то только после долгих Просьб и множества Трудностей11131113
  «Money has a younger Sister, a very useful and officious Servant in Trade, which in the absence of her senior Relation, but with her Consent, and on the Supposition of her Confederacy, is very assistant to her; frequently supplies her place for a Time, answers all the Ends of Trade perfectly, and to all Intents and Purposes, as well as Money herself; only with one Proviso, That her Sister constantly and punctually relieves her, keeps Time with her, and preserves her good Humour: but if she be never so little disappointed, she grows sullen, sick, and ill-natur’d, and will be gone for a great while together: Her Name in our Language is call’d CREDIT, in some Countries Honour, and in others, I know not what. This is a coy Lass, and wonderful chary of her self; yet a most necessary, useful, industrious Creature: she has some Qualification so peculiar, and is so very nice in her Conduct, that a World of good People lose her Favour, before they well know her Name; others are courting her all their days to no purpose, and can never come into her Books. If once she be disoblig’d, she’s the most difficult to be Friends again with us, of anything in the World; and yet she will court those most, that have no occasion for her; and will stand at their Doors neglected and ill-us’d, scorn’d, and rejected, like a Beggar, and never leave them: But let such have a Care of themselves, and be sure they never come to want her; for, if they do, they may depend upon it, she will pay them home, and never be reconcil’d to them, but upon a World of Entreaties, and the severe Penance of some years Prosperity. ‘Tis a strange thing to think, how absolute this Lady is; how despotickly she governs all her Actions: If you court her, you lose her, or must buy her at unreasonable Rates; and if you do, she is always jealous of you, and Suspicious; and if you don’t discharge her to a Title of your Agreement, she is gone, and perhaps may never come again as long as you live; and if she does, ‘tis with long Entreaty and abundance of Difficulty» (Defoe D. Review. Vol. III. № 5. P. 17–18; см. также: P. 19–20; № 6. P. 21–24; № 7. P. 25–27; книга 6 факсимильного издания).


[Закрыть].

Исследователю гуманизма эпохи Возрождения риторика этого фрагмента покажется хорошо знакомой. Дефо пишет о Кредите в точности таким же языком, каким Макиавелли писал о fortuna и occasione; уместно вспомнить и ту fantasia, в могуществе которой Джованни Кавальканти убедил триумф манипулятивной политики во Флоренции еще столетием раньше11141114
  См. выше, глава IV, прим. 2 на с. 151.


[Закрыть]. Подобно этим богиням, Кредит олицетворяет неустойчивость секулярных отношений, складывающихся в результате взаимодействия желаний, стремлений и страстей отдельных людей. Нет ничего удивительного в том, что можно обнаружить и другие фрагменты (относящиеся к 1706 году), где эта фигура изображена злонамеренной и иррациональной.

Некоторые не дают Людям Покоя, пока те не залезут в Долги, а потом не дают Покоя, пока они не расплатятся; некоторые никому не станут выдавать Кредита, иные же готовы выписать Кредит всем и каждому; одни получают Кредит до тех пор, пока способны платить, другие нарушают обязательство, хотя могли бы уплатить всем. Ни одна Нация в Мире не может похвастаться такими Безумствами в Торговле, как наша.

Должники оскорбляют Кредиторов, а Кредиторы морят голодом и терзают Должников; когда повсюду господствует Торговля, из человеческой Природы изглаживается Сострадание, и Англичане, в других Случаях проявляющие Великодушие, Чуткость и самое живое Участие, по отношению к своим Должникам ведут себя как настоящие Помешанные, Безумцы и Тираны11151115
  «Some give Men no Rest till they are in their Debt, and then give them no Rest till they are out again; some will credit no body, and some again are for crediting every body; some get Credit till they can pay nothing, and some break tho’ they could pay all. No Nation in the World can show such mad Doings in Trade, as we do. Debtors abuse Creditors, and Creditors starve and murther their Debtors; Compassion flies from human Nature in the Course of universal Commerce; and Englishmen, who in all other Cases are Men of Generosity, Tenderness, and more than common Compassion, are to their Debtors meer Lunaticks, Madmen and Tyrants» (Ibid. № 92. P. 365; книга 7 факсимильного издания).


[Закрыть].

Есть ли что-то непостижимое в том, что Война обогащает нации? что Англия может потерять столько Кораблей, занимаясь пиратством, и все равно остаться в выигрыше? Почему Война более непостижима, чем Торговля, и почему Торговля должна быть таинственнее [sic] войны? Почему Акции Ост-Индской Компании растут, когда ее Корабли захвачены? Рудники повышают цены на свои Облигации, когда снижается объем Капитала; Залежи Руды иссякают на Приисках, но обнаруживаются в Акциях; и к чему кто-то стал бы удивляться этим Парадоксам, если подобные Странности происходят у нас ежедневно?

Если кто-то хочет получить Ответ на такого рода Вопросы, им может стать следующее Изречение: велика сила Воображения!

Торговля есть Тайна, которая никогда не будет полностью раскрыта или разгадана; у нее есть свои Критические Моменты и Сезоны, которые нельзя объяснить никакими видимыми Причинами, она страдает от конвульсивных Припадков, истерических Расстройств и самых необъяснимых Чувств – иногда ею движет злой Дух общей Моды, и, словно одержимая, она спешит нарушить все принятые Установления; сегодня она повинуется Порядку Вещей, подчиняется Причинам и Следствиям, завтра погружается в Неистовство, вызванное Волнениями и Слабостями Человеческой Фантазии, пускается в экзотические Проекты, а затем делает все наоборот – ее Движения причудливы, неестественны и непонятны; в любых Обстоятельствах Торговлю сопровождает некое Безумие, которому ни один Человек не способен дать рационального Объяснения11161116
  «Is it a Mystery, that Nations should grow rich by War? That England can lose so many Ships by pyrating, and yet encrease? Why is War a greater Mystery than Trade, and why should Trade itself be more mysterious than in [sic] War? Why do East India Company’s Stock rise, when Ships are taken? Mine Adventures raise Annuities, when Funds fall; lose their Vein of Oar in the Mine, and yet find it in the Shares; let no Man wonder at these Paradoxes, since such strange things are practised every Day among us? If any Man requires an Answer to such things as these, they may find it in this Ejaculation – Great is the Power of Imagination! Trade is a Mystery, which will never be compleatly discover’d or understood; it has its Critical Junctures and Seasons, when acted by no visible Causes, it suffers Convulsion Fitts, hysterical Disorders, and most unaccountable Emotions – Sometimes it is acted by the evil Spirit of general Vogue, and like a meer Possession ‘tis hurry’d out of all common Measures; today it obeys the Course of things, and submits to Causes and Consequences; tomorrow it suffers Violence from the Storms and Vapours of Human Fancy, operated by exotick Projects, and then all runs counter, the Motions are excentrick, unnatural and unaccountable – A Sort of Lunacy in Trade attends all its Circumstances, and no Man can give a rational Account of it» (Defoe D. Review. Vol. III. № 126. P. 502–503; книга 8 факсимильного издания).


[Закрыть].

Дефо, виг и сторонник торговли, по-видимому, представляет здесь необузданную силу фантазии как главный вклад раннего капитализма в человеческое существование. Впрочем, она не является просто колесом фортуны, хаотично вращающимся на своей неподвижной оси. Как прекрасно известно Дефо, это часть значимого нового фактора в делах людей, порождающего новые формы войны и благоденствия, новую расстановку сил в Европе, новые способы завоевания планеты. В этом отношении Кредит был схож не столько с fortuna, сколько с virtù, преобразующей покоряющей силой, которая, как полагал Макиавелли, в наиболее напряженные моменты приводила к беспорядку, понимаемому как fortuna. Затем она старалась преодолеть хаос столь иррациональными и аморальными средствами, что их можно было счесть частью той анархии, которую они якобы упорядочивали. Можно сказать, что со времен самого Макиавелли никто еще не пользовался языком, в такой мере воспроизводящим ряд глубинных особенностей его мышления, как Давенант или Дефо.

Дефо мог почерпнуть у Макиавелли язык, показавшийся ему подходящим для описания резких и иррациональных перемен и инноваций в обществе, и в то же время он заимствовал у Харрингтона – в узнаваемой для современников форме – язык и критерии, благодаря которым то, что делал Кредит, можно было бы осудить в качестве коррупции. В 1710 году Дефо, которому в следующем году предстояло отражать атаку свифтовского «Наблюдателя», надо было найти способ изобразить Кредит как способствующую стабильности, добродетельную и разумную сущность. И здесь он(а) предстает как дочь Честности и Рассудительности, такая же ветреная и темпераментная, как обычно, но способная распознать «капитал достоинства», о котором говорил Давенант. Одна из ее черт – крайняя боязливость. От одного лишь вида толпы, внимающей Сачевереллу, с ней начинался припадок, а паника среди вигов едва не стоила ей жизни11171117
  Ibid. Vol. VII. № 55. P. 213–215; № 57. P. 221–223; № 58. P. 225–228; № 59. P. 229–231 (книга 17 факсимильного издания).


[Закрыть]. Лишь когда в обществе восстанавливается спокойствие и люди вновь обретают равновесие, дочь Честности и Рассудительности начинает оживать. Дефо старается показать, что кредит – общественное существо, которое может действовать лишь тогда, когда люди уверены друг в друге и в королевстве. Эту уверенность – суть которой отражает Кредит в своем переменчивом облике – можно выразить исключительно публично.

Недуги, присущие Кредиту, так же характерны для Парламента, как Недуг, называемый Злом, характерен для Монарха; излечить их не может никто, кроме них самих, – Прикосновение Монарха не исцеляет от этого Заболевания; Королеве и Парламенту вместе это, возможно, удастся, но в одиночку ни один из них не способен этого сделать.

Кредит был не настолько недальновидным Политиком, чтобы не понимать этого: это очевидно, Парламент – основа нашего бюджета; Честь и Справедливость Парламента в его способности оберегать общество, с одной Стороны, и неизменная приверженность великому Принципу выполнения прежде данных Обязательств, а также возмещение недостаточной Надежности Парламента, с другой, вот главные Средства Кредита. <…> Кредит зависит не от Суверена, не от Министерства либо того или иного Руководства, но от Чести Государственного Управления в Целом и Справедливости Парламента в Частности, проявляющихся в том, чтобы сохранить в целости Прибыль тех, кто доверил свое Имущество Государству, – и здесь мы не должны наблюдать никакого Вмешательства Партий, потому что, если одна Партия, оказавшись у власти, откажется возместить Ущерб от прежнего Правительства, потому что тогда у власти была другая Партия, Парламентский Кредит не будет стоить и Фартинга. <…>

Кредит – слишком осмотрительная, слишком неприступная Дама, чтобы оставаться с Людьми на таких жалких Условиях; если вы принимаете у себя эту Деву, вы должны руководствоваться благородными Принципами Чести и Справедливости; вы должны соблюдать Святость всех Основ и возводить на них постоянные Установления; вы должны удовлетворять все Требования в соответствии с Серьезностью и Значимостью Обязательства, руководствуясь Справедливостью и Честью и невзирая ни на какие Партии; если не соблюдать этого, Кредита не будет, пусть даже велит Королева, или Парламент, или весь Народ11181118
  «The Diseases of Credit are as peculiar to Parliaments, as the Disease call’d the Evil, is to the Sovereign; none can cure them but themselves – The Royal Touch has no Healing Virtue in it for this Distemper; Queen and Parliament United may do it, but neither by themselves can. Credit was not so short-sighted a Politician, as not to know this – The Thing is certain, Parliaments are the Foundation of our Funds; the Honour and Justice of Parliaments in preserving the Publick on one Hand, and a firm adherence to the great Principle of making good former Engagements, and supplying the Deficiency of Parliamentary Security, on the other, these are the great Channels of Credit. <…> Credit is not dependant on the Person of the Sovereign, upon a Ministry, or upon this or that Management; but upon the Honour of the Publick Administration in General, and the Justice of Parliaments in Particular, in keeping whole the Interest of those that have ventured their Estates upon the Publick Faith – Nor must any Intervention of Parties be of Notice in this Case – For if one Party being uppermost shall refuse to make good the Deficiencies of the Ministry that went before them, because another Party then had the Management, Parliamentary Credit would not be worth a Farthing. <…> Credit is too wary, too Coy a Lady to stay with any People upon such mean Conditions; if you will entertain this Virgin, you must act upon the nice Principles of Honour, and Justice; you must preserve Sacred all the Foundations, and build regular Structures upon them; you must answer all Demands, with a respect to the Solemnity, and Value of the Engagement; with respect to Justice, and Honour; and without any respect to Parties – If this is not observ’d, Credit will not come; No, tho’ the Queen should call; tho’ the Parliament shou’d call, or tho’ the whole Nation should call» (Defoe D. Review. Vol. VII. № 116. P. 463; книга 18 факсимильного издания).


[Закрыть].

В третьем номере «Зрителя» Аддисон подхватил эту тему. Кредит изображается восседающим в Банке под символами «Древней конституции» и Революционных соглашений11191119
  Ряд законов, принятых английским парламентом в 1689–1701 годах, ограничивших власть короля и закрепивших суверенитет парламента. – Прим. ред.


[Закрыть], в окружении гор золота и мешков с деньгами.

Держалась она необыкновенно пугливо, и была ли тому причиной ее Хрупкость или то, что она находилась в Расстройстве, как позже сообщил мне некто, кто, как я узнал, отнюдь не принадлежал к числу ее Доброжелателей, но она менялась в Лице и вздрагивала, когда слышала какие-то слова. Она была к тому же (как я узнал после) более Мнительна, чем кто-либо, кого мне доводилось встречать даже среди особ ее Пола, и подвержена такому Молниеносному Истощению, что в мгновение Ока она утрачивала свой цветущий Вид и пышущую Здоровьем Наружность и превращалась в Скелет. Выздоровление ее часто оказывалось столь же нежданным, как и Упадок Сил: она могла мгновенно воспрять и от разрушающего ее Недуга вернуться к Полноте Здоровья и Сил11201120
  «She appeared indeed infinitely timorous in all her Behaviour; And, whether it was from the Delicacy of her Constitution, or that she was troubled with Vapours, as I was afterwards told by one who I found was none of her Well-wishers, she changed Colour, and startled at everything she heard. She was likewise (as I afterwards found) a greater Valetudinarian than any I had ever met with, even in her own Sex, and subject to such Momentary Consumptions, that in the twinkling of an Eye, she would fall away from the most florid Complexion, and the most healthful State of Body, and wither into a Skeleton. Her Recoveries were often as sudden as her Decays, insomuch that she would revive in a Moment out of a wasting Distemper, into a Habit of the highest Health and Vigour» (The Spectator / Ed. by G. Smith. London, 1961. P. 11).


[Закрыть].

Когда Кредит сталкивается с духом папства, тирании и республиканства, он истощается, мешки наполняются ветром, а золото превращается в груду бумаги и палочек с долговыми отметками. Впрочем, когда веет духом свободы, умеренности и протестантского престолонаследия, все возвращается обратно.

Кредит трансформируется в добродетель во всецело моральном и общественном смысле слова. Необходимое условие его здоровья – здоровье всего общества и практики морального поведения, которые подразумевает существование социума; и он сам наделен способностью распознавать, соблюдаются ли эти условия. Покажите ему подлинные ценности и подлинные блага, и блага, которые он вернет вам, тоже будут подлинными. Богатство, возникающее благодаря Кредиту, описано как чистое золото, и примечательно, что Аддисон изобразил Королевскую биржу не как место, где заключаются сделки, связанные с акциями и ценными бумагами, а как собрание солидных коммерсантов, совершающих обмен подлинными товарами при посредстве денег11211121
  The Spectator / Ed. by G. Smith. P. 212–215 (№ 69). Следует отметить также финал текста в духе неохаррингтоновской традиции.


[Закрыть]. В идеологическом плане наблюдалась устойчивая тенденция превращать биржевого брокера в коммерсанта: рантье, вызывавшего опасения публицистов, в предпринимателя, которого они уже не боялись. Добродетель представала теперь как форма познания общественной, моральной и коммерческой реальности: было сделано все возможное, чтобы избавиться от элементов фантазии и искусственности, в которых видели серьезную угрозу имуществу и личности.

Впрочем, восстановление добродетели предусматривало одно строгое ограничение, особенно значимое в свете эпистемологической структуры этой книги. Воображение – революционная, созидательная и разрушительная сила, часто становившаяся предметом изображения в бурный 1706 год, – в сочинениях вигов в 1710–1711 годах уступает место всего лишь общественному мнению. Если воспользоваться выражением Локка о роли денег в экономике, акцент переносится с «прихоти» на «соглашение». Если первая произвольна и эгоцентрична, то второе, разумеется, общественно и потому более рационально и добродетельно. Но эта рациональность доступна лишь мнению и опыту. Вся риторика преобразования Кредита в уверенность благодаря тому, что его суждения теперь подкрепляются подлинными и конкретными данными, не лишает образ Кредита непостоянства, с которым он балансирует между крайностями надежды и страха. Как принято было утверждать, мнение оказывалось рабом двух этих страстей. В случае Кредита воображаемыми, по крайней мере, отчасти оказывались не только данные, на основе которых мнение формировалось. Даже те воззрения, что опирались на конкретные факты, представали воображению – в котором складывалось мнение – как элементы подвижного, в какой-то мере отсылающего к Гоббсу мироздания, где каждая вещь могла привести к прибыли или потере, пробудить надежду или страх.