Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

IV

Таким образом, рождается социология свободы, во многом основанная на представлении о роли оружия в обществе и vivere civile. На отрицательном полюсе концепция коррупции постепенно заменяет концепцию хаотической случайности, относящейся к fortuna – это следствие политизации добродетели, которая сделала упадок последней объяснимым с политической точки зрения. С одной стороны, разложение по-прежнему необратимый, однонаправленный процесс, отражающий переменчивость и хаос подлунного мира. Равновесие между личностью и политикой либо держится, либо разрушается, третьего не дано. С другой стороны, понятия самостоятельности и зависимости, сопряженные с представлением об армии, теперь предполагают объективное и почти материалистическое – в противовес субъективно-этическому – объяснение того, как может происходить этот процесс порчи. Люди утрачивают virtù, потому что утратили независимость, которая не заключается всецело в их virtù. Римскую республику уничтожила не таинственная сила volubil creatura450450
  «Коварнейшее существо» (итал.). Строка из стихотворения Макиавелли о фортуне в переводе Е. М. Солоновича. – Прим. ред.


[Закрыть], а поддающиеся описанию факторы, действие которых не было своевременно остановлено.

Впрочем, хотя второстепенные причины стремятся занять место fortuna, на более глубинном уровне оппозиция virtù и fortuna все еще остается в силе, и это неотъемлемый элемент изложенной в «Рассуждениях» теории демократии. Утверждая, что фундаментом народной республики является virtù вооруженных граждан, Макиавелли интерпретирует проблему участия народа в политической жизни уже не как вопрос достаточных знаний, а как вопрос воли. Если следовать общепринятой логике аристотелевской теории, многие обладали знанием, основанным на опыте, благодаря чему были способны выбирать предводителей и судить о политических стратегиях, что мало отличалось от того, что предполагали привычка, обычай и традиция. Как бы он ни хвалил это знание451451
  «E non sanza cagione si assomiglia la voce d’un popolo a quella di Dio: perché si vede una opinione universale fare effetti maravigliosi ne’ pronostichi suoi, talché pare che per occulta virtù ei prevegga il suo male ed il suo bene» (Machiavelli N. Opere. P. 212; Discorsi I, 58); «Не зря голос народа уподобляют гласу Божию, ведь всеобщее мнение является удивительно прозорливым. Кажется, будто некая тайная способность помогает ему предвидеть хорошее и дурное» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 256).


[Закрыть], Макиавелли оно казалось слишком неповоротливым и зависимым от аристократии, чтобы годиться для мира внезапных опасностей и трудностей, угрожающих самому существованию городов-государств. Поэтому Макиавелли предлагает взамен вооруженное народное правление, senatus populusque452452
  Сенат и народ [римский] (лат.) – официальная формула верховной власти в Римской республике. – Прим. ред.


[Закрыть], которое могло противостоять врагам и в то же время дисциплинированно и динамично менять и улучшать внутренние отношения. Сила Рима заключалась в том, что он мог мобилизовать максимум virtù для военных и гражданских целей и поступал так веками. Но в конечном счете все зависело от virtù как качества отдельной личности, преданности respublica, основанной на политической, моральной и экономической самостоятельности. Если бы у любого носящего оружие гражданина были все эти условия и, кроме того, buona educazione, он проявил бы свойственную римлянам virtù, хотя и не смог бы подняться выше нее. Республики способны мобилизовать больше virtù, чем монархии. А за счет того, что ими управляло сразу множество людей, они отличались большей гибкостью и легче приспосабливались к превратностям fortuna, чем этого можно было бы ожидать от отдельной личности единовластного правителя453453
  «E se Fabio fusse stato re di Roma poteva facilmente perdere quella guerra; perché non arebbe saputo variare col procedere suo secondo che variavono i tempi [cf. Il Principe, ch. XXV; above, ch. VI, n. 39]. Ma essendo nato in una republica dove erano diversi cittadini e diversi umori, come la ebbe Fabio, che fu ottimo ne’ tempi debiti a sostenere la guerra, cosí ebbe poi Scipione ne’ tempi atti a vincerla. Quinci nasce che una republica ha maggiore vita ed ha piú lungamente buona fortuna che uno principato, perché la può meglio accomodarsi alla diversità de’ temporali, per la diversità de’ cittadini che sono in quella, che non può uno principe. Perché un uomo che sia consueto a procedere in uno modo, non si muta mai, come è detto e conviene di necessità che quando e’ si mutano i tempi disformi a quel suo modo che rovini» (Ibid. P. 344–345; Discorsi III, 9); «…Фабий не замечал, что времена изменились и нужно по-другому вести войну. И если бы он был римским царем, он легко мог бы проиграть эту войну, не умея подчинять свои поступки изменившимся обстоятельствам [ср.: «Государь», глава XXV; см. выше, глава VI, прим. 1 на с. 262]. Но поскольку он был рожден в республике, обладавшей разными гражданами и разными мнениями, то, использовав качества Фабия, замечательно подходившие в свое время для того, чтобы продержаться, в дальнейшем она использовала качества Сципиона, чтобы выиграть войну. Вот отчего республики бывают более жизнеспособными и им дольше сопутствует удача, чем государям. Республики лучше приспосабливаются к разнообразию обстоятельств благодаря различию качеств своих граждан, чего государю не дано. Человек, который привык поступать согласно своему нраву, как мы говорили, никогда не меняется, поэтому он неизбежно терпит поражение, когда наступают времена, для него неблагоприятные» (Там же. С. 391).


[Закрыть]. Когда же изменившиеся обстоятельства (возможно, коррупция) требовали изменений в их структуре, для которых нужно было бы прийти через дискуссию к общему согласию, то они становились медлительны454454
  «…in uno uomo la fortuna varia, perché ella varia i tempi ed egli non varia i modi. Nascene ancora le rovine delle cittadi, per non si variare gli ordini delle republiche co’ tempi, come lungamente di sopra discorremo. Ma sono piú tarde, perche le penono piú a variare; perché bisogna che venghino tempi che commuovino tutta la republica, a che uno solo col variare il modo del procedere non basta» (Machiavelli N. Opere. P. 344–345); «…Вот почему удача отворачивается от людей: фортуна зависит от обстоятельств, а люди упорствуют в своем поведении. Точно так же гибнет государство, ибо республики со временем не изменяют своих порядков, о чем мы подробно говорили выше; они слишком медлительны и запаздывают с нововведениями, для чего требуются основательные потрясения, ибо отдельные невзгоды не столкнут республику с проторенной дороги» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 392).


[Закрыть]. Тем не менее успех зависел от virtù, а virtù – от самостоятельности людей, призванных действовать во имя общего блага. Поступать таким образом они могли лишь в республиках, и каждая республика была ограниченной в своем размере – лишь определенное число людей можно было приучить проявлять virtù и собирать вместе. Как бы она ни понималась, virtù каждого человека зависела от virtù остальных, и когда начинался упадок добродетели, остановить этот процесс было уже невозможно. И она проявлялась равно и в армии, и в гражданском обществе, и во внешнем мире войны с другими государствами, и в гражданском мире справедливости. Как только было установлено, что governo largo, перед которым стояла цель распространения participazione, требовало вооружения многих и стремления республики к расширению и войне, гражданская добродетель оказалась зависимой от способности республики завоевывать другие территории – virtù, проявляемой в мире, где правила fortuna, а не giustizia. Флоренция не была республикой, если не могла завоевать Пизу, но и пизанцев нельзя назвать добродетельными, если им не под силу было ее остановить.

Идея милитаризации гражданского общества делает «Рассуждения» в некотором важном смысле сочинением еще более опасным для морали, чем «Государь». Государь вел насколько неупорядоченную vivere, что только если он стремился достичь таких же высот, как Моисей и Ликург, он брал на себя обязательство поддерживать гражданскую добродетель в других. Республика могла быть добродетельной с моральной и гражданской точки зрения, только если в отношениях с другими народами сочетала в себе льва и лисицу, человека и зверя. Можно вернуться к встречающемуся в «Государе» образу кентавра455455
  Ibid. P. 56; «mezzo bestia e mezzo uomo» (Макьявелли Н. Государь. С. 107: «природа и человека, и зверя», глава XVIII).


[Закрыть] на более высоком уровне сложности. Осознание этой двойственности, относительно несложное для Полибия, представления которого о Боге, руководящем универсумом в соответствии с принципами справедливости, являлись не столь развитыми, у Макиавелли было непосредственно связано с подспудным отказом рассматривать республику как результат действия благодати. Ее справедливость ограничена пространством и временем; по отношению к другим республикам она могла проявлять лишь virtù militare, а ее способность к этому определялась способностью поддерживать гражданскую доблесть в своих пределах. Доблестные республики воевали друг с другом. Поэтому христианские и гражданские добродетели были несовместимы: смирению и прощению обид не место в отношениях между республиками, где на первом месте стояла защита своего города и стремление поразить его врагов. Макиавелли настаивает, что «если бы… благочестие сохранилось в государях христианского общества в соответствии с замыслом его основателя, то христианские государства и республики были бы более сплоченными и счастливыми, чем теперь»456456
  Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 173 («La quale religione se ne’ principi della republica cristiana si fusse mantenuta secondo che dal datore d’essa ne fu ordinato, sarebbero gli stati e le republiche cristiane piú unite, piú felici assai che le non sono», Ibid. P. 127; Discorsi I, 12).


[Закрыть] и что христианство не запрещает нам любить и защищать свою страну457457
  «Perché se considerassono come la ci permette la esaltazione e la difesa della patria, vedrebbono come la vuole che noi l’amiamo ed onoriamo, e prepariamoci a essere tali che noi la possiamo difendere» (Ibid. P. 227–228; Discorsi II, 2); «Ведь если бы они [люди] задумались, насколько эта религия располагает к любви и защите родины, то увидели бы, что она призывает любить ее, почитать и быть готовым к ее защите» (Там же. С. 273).


[Закрыть]. В то же время он дает понять, что стремление к блаженству в ином мире заставляет нас переносить оскорбления, нанесенные не только нам, но и нашей республике458458
  «La religione antica <…> non beatificava se non uomini pieni di mondana gloria, come erano capitani di eserciti e principi di republiche. La nostra religione ha glorificato piú gli uomini umili e contemplativi che gli attivi. Ha dipoi posto il sommo bene nella umiltà, abiezione, e nel dispregio delle cose umane: quell’altra lo poneva nella grandezza dello animo, nella fortezza del corpo ed in tutte le altre cose atte a fare gli uomini fortissimi. E se la religione nostra richiede che tu abbi in te fortezza, vuole che tu sia atto a patire piú che a fare una cosa forte. Questo modo di vivere adunque pare che abbi renduto il mondo debole, e datolo in preda agli uomini scelerati, i quali sicuramente lo possono maneggiare, veggendo come l’università degli uomini per andare in Paradiso pensa piú a sopportare le sue battiture che a vendicarle» (Ibid. P. 227); «…Религия древних почитала блаженными людей, преисполненных мирской славы, полководцев и государей, наша же религия прославила людей смиренной и созерцательной, а не активной жизни. Высшее благо она видит в смирении, униженности, презрении к людским заботам; древние же полагали, что оно – в величии духа, крепости тела и во всем, что придает человеку силы. А когда наша религия требует от тебя крепости, это значит, что ты должен проявить ее в терпении, а не в великом деле. Мне кажется, этот образ действий ослабил мир и отдал его негодяям на растерзание. Когда большинство людей, чтобы попасть в рай, предпочитает переносить побои, а не мстить, негодяям открывается обширное и безопасное поприще» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 272). Ср.: Guicciardini F. Ricordi (редакция B, глава 27).


[Закрыть], и что гражданские добродетели ближе к процветанию, когда не существует милосердия к врагам и когда поражение города означает для его жителей смерть или рабство459459
  Discorsi II, 2, et passim.


[Закрыть]. Последствия vivere civile становятся все более языческими, секулярными и привязанными ко времени. Наиболее полного развития это учение достигает там, где нет другой религии кроме прорицаний и предзнаменований, а также нет ценностей, выходящих за пределы нашей жизни.

Хотя республика не существует в измерении благодати, религия может быть рассмотрена в том же измерении, что и республика. В начале третьей книги мы читаем: всему в сем мире отведен определенный срок, но лишь те вещи следуют предназначению, определенному небесами, которым удается сохранить свой первоначальный порядок или менять его так, чтобы возвращаться к своим основам. Это в особенности справедливо в отношении смешанных тел, таких как республики или религии (sette)460460
  См. прим. 3 на с. 295.


[Закрыть]. В каком смысле религию можно считать corpo misto461461
  Смешанное тело (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], Макиавелли не поясняет. Традиционный ответ, который однажды дал Савонарола в отношении церкви, заключался в том, что она представляла собой соединение небесных и земных вещей462462
  См. выше, глава IV, прим. 4 на с. 165.


[Закрыть]. Дабы не оставалось сомнений, что la nostra religione463463
  Наша религия (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] можно рассматривать в одном ряду с cose del mondo, Макиавелли анализирует деятельность Франциска и Доминика, подражавших бедности Христа и таким образом восстанавливавших религию verso il suo principio464464
  В своем истоке (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Монашеские ордены, основанные святыми, проповедовали, что не дóлжно выказывать неповиновения дурным правителям, предоставив Богу наказать их; в результате дурные правители поступают так, как им заблагорассудится, не боясь наказания, в которое не верят. Под дурными правителями в данном случае подразумеваются развращенные церковные иерархи, а не светские тираны, но это, утверждает Макиавелли, показывает, как религия поддерживалась rinnovazione465465
  Обновление (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], проводниками которой являлись святые466466
  «Ma quanto alle sette, si vede ancora queste rinnovazioni essere necessarie per lo esemplo della nostra religione, la quale se non fossi stata ritirata verso il suo principio da Santo Francesco e da Santo Domenico sarebbe al tutto spenta: perché questi con la povertà e con lo esemplo della vita di Cristo, la ridussono nella mente degli uomini, che già vi era spenta; e furono si potenti gli ordini loro nuovi che ei sono cagione che la disonestà de’ prelati e de’ capi della religione non la rovinino, vivendo ancora poveramente, ed avendo tanto credito nelle confessioni con i popoli e nelle predicazioni, che ei danno loro a intendere come egli è male dir male del male, e che sia bene vivere sotto la obedienza loro, e se fanno errori lasciargli gastigare a Dio. E cosí quegli fanno il peggio che possono, perché non temono quella punizione che non veggono e non credono. Ha adunque questa rinnovazione mantenuto, e mantiene, questa religione» (Machiavelli N. Opere. P. 312–313; Discorsi III, 1); «Что же касается духовных школ, то здесь необходимость обновления видна на примере нашей религии, которая могла бы вовсе угаснуть, не возврати ее в исходное состояние св. Франциск и св. Доминик. С помощью обета бедности и подражания жизни Христовой они возродили в людях угасшее религиозное благочестие, и их новые порядки обладали такой силой, что сумели помешать крушению религии, несмотря на нечестие ее глав и прелатов. До сих пор живущие бедно монахи пользуются таким доверием у исповедующихся и слушающих их проповеди людей, что с успехом разъясняют им, как дурно говорить дурно о дурном и что следует подчиняться прелатам, а если те ошибаются, то пусть их наказывает Бог, так что попы предаются худшим из доступных для них занятий, ибо не боятся наказания, которое для них неведомо и сомнительно. Итак, упомянутое обновление позволило сохранить и доныне поддерживает эту религию» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 360).


[Закрыть]. Невозможно более откровенно иронизировать по поводу реформы монашеских орденов и их попытки восстановить бедность клира. Маловероятно, чтобы приверженцев учений Франциска и Доминика интересовала свобода или гражданская доблесть их республик.

Таким образом, утратив связь с благодатью, республика и ее добродетель потеряли универсальность и сразу стали конечными с пространственной, временной и – для усиления контраста можно также сказать – «исторической» точки зрения. Во времени и пространстве существовало множество республик, и добродетель каждой из них поддерживалась добродетелью остальных. Признавать это означало задаваться вопросом: каким образом республика (в большей степени, чем отдельный государь) способна реформировать Италию, уже отчасти состоящую из республик? Савонарола мог представлять, как Флоренция преобразовывает мир лишь в апокалиптическом контексте и только в категориях, суливших ей, по-видимому, земные богатства и власть. Для Макиавелли этот путь был закрыт, и отношения республики с другими республиками представляли собой по-настоящему сложную проблему. Возможны были конфедерация, гегемония или открытое господство. Если последнее отвергалось как крайне неустойчивое образование, то первая была уязвима для той же критики, что и аристократическая республика: добровольно ограничивать экспансию было слишком опасно. Рим, расширяющаяся демократия, встал на средний путь, и Макиавелли уделяет много места467467
  Discorsi II, 2, 3, 4, 19, 23.


[Закрыть] анализу и советам, касающимся различных способов, к которым прибегали римляне, подчиняя себе союзников и бывших врагов, но ощутимо не лишая их при этом свободы. Отчасти именно в этом контексте следует рассматривать известное, хотя и не вполне ясное высказывание, что находиться под властью свободного народа хуже, чем находиться под властью государя. Видимо, причина в том, что государь хочет от подданных любви и преданности и потому может взамен с уважением относиться к их обычаям, тогда как свободный народ, будучи морально самодостаточным, стремится лишь полностью подчинить их себе468468
  «E di tutte le servitù dure quella è durissima che ti sottomette a una republica: l’una perché la è piú durabile e manco si può sperare d’uscirne, l’altra perché il fine della republica è enervare ed indebolire, per accrescere il corpo suo, tutti gli altri corpi: il che non fa uno principe che ti sottometta… s’ egli ha in sé ordini umani ed ordinari, il piú delle volte ama le città sue suggette equalmente, ed a loro lascia… quasi tutti gli ordini antichi» (Machiavelli N. Opere. P. 229; II, 2); «…Из всех видов жестокого рабства жесточайшее то, которое на тебя налагают республики. Во-первых, потому, что оно более продолжительно и не оставляет надежды на спасение; во-вторых, потому, что цель республики – истощить и вытянуть все соки из других тел, чтобы напитать свое собственное. Покоривший тебя государь не станет так поступать, если… ему не чужды человечность и общепринятые правила… он будет любить подчиненные себе города как свои собственные и сохранит в них… почти все прежние порядки» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 274). Ср.: Guiccardini F. Ricordi. С 107.


[Закрыть]. Римляне хотели избежать подобной тирании, но Макиавелли не питает иллюзий относительно того, как долго они преуспевали в этом. Они могли поддерживать отношения с некогда свободными республиками Италии. Впрочем, когда под римской властью оказались народы, которые никогда не были вполне свободными и которыми они правили таким же образом, италийцы обнаружили, что их приравняли к жителям варварских провинций469469
  «…avendosi lei fatti di molti compagni per tutta Italia, i quali in di molti cose con equali leggi vivevano seco, e dall’altro canto, come di sopra è detto, sendosi riserbata sempre la sedia dello imperio ed il titolo del comandare, questi suoi compagni venivano, che non se ne avvedevano, con le fatiche e con il sangue loro a soggiogar se stessi. Perché come ei cominciorono a uscire con gli eserciti di Italia, e ridurre i regni in provincie, e farsi suggetti coloro che per essere consueti a vivere sotto i re non si curavano di essere suggetti, ed avendo governatori romani ed essendo stati vinti da eserciti con il titolo romano, non riconoscevano per superiore altro che Roma. Di modo che quegli compagni di Roma che erano in Italia, si trovarono in un tratto cinti da’ sudditi romani ed oppressi da una grossissima città come era Roma; e quando ei s’avviddono dello inganno sotto il quale erano vissuti, non furono a tempo a rimediarvi…» (Ibid. P. 232–233; Discorsi II, 4); «…Набрав себе по всей Италии союзников, которые во многом подчинялись его законам, и в то же время, как было сказано выше, оставляя за собой столицу государства и звание правителя, римляне добились того, что их сотоварищи, сами того не замечая, помогали собственному угнетению, затрачивая свои усилия и проливая свою кровь. Ведь когда римляне стали совершать походы за пределами Италии, основывать провинции на месте прежних царств и принимать в подданство тех, кто привык подчиняться царям и не чувствовать бремени угнетения, новые подданные не признавали другой высшей власти, кроме римской, ибо они покорились римским армиям и ими управляли римские наместники. Тогда римские союзники в Италии неожиданно, с одной стороны, оказались под пятой такого громадного города, как Рим, а с другой стороны – в окружении римских подданных; они заметили ловушку, но уже было поздно, чтобы что-либо сделать…» (Там же. С. 278).


[Закрыть]. Таким образом «все республики и гражданские сообщества были подавлены могуществом и военной силой Римской империи», так что к ним уже никогда не вернулась прежняя доблесть. Именно этим, наряду с распространением далеких от мира ценностей, объясняется ослабление любви к свободе, наблюдаемое у современных людей по сравнению с древними. Завоевание римлянами Тосканы окончательно лишило Флоренцию способности развиваться как свободная и стабильная республика470470
  «Fanno adunque queste educazioni e si false interpretazioni, che nel mondo non si vede tante republiche quante si vedeva anticamente, né per conséquente si vede ne’ popoli tanto amore alla libertà quanto allora. Ancora che io creda piú tosto essere cagione di questo, che lo imperio romano con le sue arme e sua grandezza spense tutte le republiche e tutti e viveri civili. E benché poi tale imperio si sia risoluto, non si sono potute le città ancora rimettere insieme né riordinare alla vita civile, se non in pochissimi luoghi di quello imperio» (Ibid. P. 228; Discorsi II, 2); «…Только вследствие неверных наставлений и ложного истолкования нашей религии мир, по сравнению с древностью, обеднел республиками, и вместе с тем народы не питают уже такой любви к свободе, как тогда. Впрочем, я нахожу причину этого в том, что все республики и гражданские сообщества были подавлены могуществом и военной силой Римской империи. И хотя впоследствии империя распалась, лишь на малой части ее земли города смогли возродиться и восстановить устои гражданской жизни» (Там же. С. 273). О торжестве римлян над тосканской доблестью см.: Ibid. P. 228, 235, 237; Там же. С. 276–277, 282.


[Закрыть].

Воинская (а значит, и гражданская) доблесть подразумевает одновременно подражание и состязательность. Таким образом, утрата доблести другими народами способствовала угасанию ее в самих римлянах. Отчасти471471
  Речь идет в том числе и о контексте, связанном с вопросом, как вновь и вновь стирается память о прежних временах. Почему нам не дано узнать, существует ли нечто испокон веков? По словам Макиавелли, это обстоятельство обусловлено изменениями в религии и языке – идея, в каком-то смысле предвосхищающая «торжество варварства и религии» Э. Гиббона.


[Закрыть] в этом контексте Макиавелли высказывает мысль, что количество virtù в мире ограничено472472
  «…giudico il mondo sempre essere stato ad uno medesimo modo, ed in quello essere stato tanto di buono quanto di cattivo; ma variare questo cattivo e questo buono di provincia in provincia, come si vede per quello si ha notizia di quegli regni antichi, che variavano dall’uno all’altro per la variazione de’ costumi, ma il mondo restava quel medesimo: solo vi era questa differenza, che dove quello aveva prima allogata la sua virtù in Assiria, la colloco in Media, dipoi in Persia, tanto che la ne venne in Italia e a Roma. E se dopo lo Imperio romano non è seguito Imperio che sia durato nè dove il mondo abbia ritenuta la sua virtù insieme, si vede nondimeno essere sparsa in di molte nazioni dove si viveva virtuosamente…» (Machiavelli N. Opere. P. 218–219; Discorsi II, proemio (вступление); «…Мир всегда был устроен одинаково и всегда в нем было столько же хорошего, сколько и плохого; однако от страны к стране картина менялась; об этом можно судить по древним монархиям, которые сменяли друг друга вследствие изменения нравов, но мир при этом оставался все тот же. Разница была только в том, что сначала вся его доблесть была сосредоточена в Ассирии, затем перенесена в Мидию, потом в Персию и в конце концов достигла Италии и Рима. И если Римской империи не наследовала другая, столь же долговечная, в которой могла быть собрана доблесть всего света, последняя оказалась рассеяна по разным народам, проявившим подобные качества…» (Макьявелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. С. 263).


[Закрыть] и когда она окончательно придет в упадок под влиянием коррупции, случится катастрофа, после которой несколько выживших и неиспорченных варваров спустятся с гор и начнут все сначала473473
  «Quanto alle cause che vengono dal cielo, sono quelle che spengono la umana generazione e riducano a pochi gli abitatori del mondo. E questo viene o per peste o per fame, o per una inondazione d’acque, e la piú importante è questa ultima: si perché la è piú universale, si perché quegli che si salvono sono uomini tutti montanari e rozzi, i quali non avendo notizia di alcuna antichità, non la possono lasciare a’ posteri. <…> …la natura, come ne’ corpi semplici quando e’ vi è ragunato assai materia superflua, muove per sè medesima molte volte e fa una purgazione la quale è salute di quel corpo, cosí interviene in questo corpo misto della umana generazione, che quando… la astuzia e la malignità umana e venuta dove la può venire, conviene di necessità che il mondo si purchi…» (Ibid. P. 236; Discorsi II, 5); «Что до причин, исходящих от неба, то они истребляют человеческий род и сильно сокращают население отдельных частей мира. Случается это вследствие мора, неурожая или наводнения, из которых важнее всего последнее, ибо от него не спасается никто, за исключением диких жителей гор, которые не сохраняют памяти о древности и не могут передать ее потомкам. <…> …Как природа заставляет многократно сокращаться простые тела и ради собственного здоровья извергать излишек накопившейся материи, то же происходит и в смешанном теле человечества, когда… человеческие лукавство и злоба доходят до крайности, а потому возникает необходимость очищения мира…» (Там же. С. 282).


[Закрыть]. Теория Макиавелли циклична и предполагает замкнутую в человеческом и моральном мире систему (поскольку она не преступает определенных границ), а неостоические интонации заставляют вспомнить об aeternitas mundi474474
  Вечность мира (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть] неортодоксальных последователей Аристотеля. Макиавелли приходит к такому заключению, во-первых, отказавшись принимать в расчет действие благодати, а во-вторых, решив рассматривать доблесть как качество, существующее исключительно в республиках – то есть в ограниченном количестве, пространстве и времени. Нам не следует забывать, что единственной альтернативой aeternitas mundi служила христианская эсхатология. Получается, что сама добродетель, а не только virtù, относящаяся лишь к новым государям, стала теперь людоедом – шекспировской «волчьей звериной алчностью»475475
  Строка из трагедии У. Шекспира «Троил и Крессида» в переводе Т. Гнедич (акт 1, сцена 3).


[Закрыть], что «пожирает самое себя». Если республика не в ладах с благодатью, это отражается на всем мире. Революционно мыслящий Макиавелли был не советчиком тиранов, а хорошим гражданином и патриотом.

Таким образом, республиканская модель истории по-прежнему подразумевала власть fortuna и оставалась цикличной. Речь шла о небольших сгустках энергии, изредка мобилизуемых, склонных к саморазрушению и стремящихся к полной энтропии, пока некая непредсказуемая сила снова не придаст им направление. Макиавелли внес чрезвычайно оригинальный вклад в республиканскую теорию, обеспеченный и ограниченный его решением о том, что поиску устойчивости следует предпочесть динамику военной экспансии. Именно этот тезис подтолкнул Макиавелли к рассмотрению военных и социальных оснований политического действия и типов личности. Тем временем другие мыслители склонялись к более традиционному предпочтению стабильности и, не оставляя в стороне вопросов, связанных с армией и войной, вновь обращались к примеру вечной Венеции, используя его как образец для изучения распределения власти внутри государства. Их идеи в сочетании с идеями Макиавелли способствовали формированию классической республиканской традиции в Англии и Америке начала Нового времени.

Глава VIII
Рим и Венеция
Б) «Диалог» Гвиччардини и проблема аристократической рассудительности

В отличие от трудов Макиавелли, тексты Гвиччардини всегда прямо связаны с контекстом флорентийской политики и им недостает теоретической и спекулятивной свободы работ его старшего современника. Это свидетельствует не только о большей заинтересованности Гвиччардини в действительном и практически осуществимом, но и о его аристократическом консерватизме. Единичный и конкретный мир почти по определению поддавался познанию и контролю только с существенной примесью опыта, поэтому в центре размышлений Гвиччардини всегда стоит представление об ottimati как политически искушенном узком кружке, способном править. Его члены не понаслышке знают город, с которым им приходится иметь дело, и потому им доподлинно известно, как мало они могут его изменить. Однако было бы величайшим заблуждением воспринимать Гвиччардини просто как выразителя интересов своего класса. Он считал ottimati краеугольным камнем правящей структуры, однако у него не было иллюзий относительно того, как они поведут себя, если получат власть и должности. Минимальная роль, которую он отводит другим политическим классам – если даже этим минимумом их роль, с его точки зрения, и ограничивается, – заключается в создании среды, в которой достоинства аристократии, а именно практическая опытность и честолюбие, могут оставаться действенными и не затронутыми порчей.

Стремление Гвиччардини заземлять свои размышления в контексте исторической Флоренции служит причиной того, что отвлеченные универсальные понятия, которые легко распознать в «Государе» и «Рассуждениях», в «Диалоге об управлении Флоренцией» не бросаются в глаза476476
  Здесь использован текст издания: Guicciardini F. Dialogo e discorsi del Reggimento di Firenze / A cura di R. Palmarocchi. P. 3–174; см. выше, глава V, прим. 1 на с. 185.


[Закрыть]. Здесь нет постоянных упоминаний фортуны и новшеств, материи и формы. Различить их косвенное присутствие непросто. Мы наблюдаем меньшую степень абстракции, чем у Макиавелли, решившего рассуждать о республиках и княжествах, переменах и упадке в общих чертах. Гвиччардини не требуется такая же степень систематизации. На самом деле ему нравилось выказывать определенное презрение к отвлеченным размышлениям. Основной персонаж «Диалога» изучал политику на опыте, не занимаясь ни философией, ни историей. Впрочем, он не отрицает значения истории, открывающей уроки умерших тем, кто нуждается в них среди живых, и не считает, что на основе опыта нельзя построить последовательную теорию. Мы должны всячески избегать ложного предположения, что идея, сосредоточенная на понятии опыта, лишена концептуальной структуры, от интерпретации которой зависит понимание мысли. Сам опыт является идеей, равно как и неотъемлемой частью действительности. В этой книге немало внимания уделяется понятийной системе, в которой идеи опыта и рассудительности играют значимую роль и на многое проливают свет. Подход Гвиччардини к подобным идеям достаточно говорит нам о его взгляде на политическое знание и действие, а значит, и о его версии того, что обычно называют политической теорией. Мы анализируем его аргументы и их теоретическую структуру сначала в «Диалоге», когда еще можно представить себе, что у Флоренции есть институт, способный извлечь пользу из опыта, а затем в «Заметках о делах политических и гражданских», когда исторические институты Флоренции обрушилась и опыту пришлось действовать в обстановке, весьма схожей с той, какую рисует Макиавелли в «Государе».

«Диалог» – последний из discorsi Гвиччардини об управлении Флоренцией, завершающий ряд произведений, начатый в 1512 году «Рассуждением в Логроньо», в котором он счел возможным сформулировать нормативные рекомендации для установления во Флоренции стабильного политического режима477477
  Ibid. P. 6: «Come se la volontà ed el desiderio degli uomini non potessi essere diverso dalla considerazione o discorso delle cose, o come se da questo ragionamento apparissi quale di dua governi male ordinati e corrotti mi dispiacessi manco; se già la necessità non mi costrignessi a biasimare manco quello di che s’ha piú speranza potersi riordinare»; «Как если бы человеческие воля и желание не отличались от понимания порядка вещей, и как из этого рассуждения становится ясно, какое из двух правлений устроено плохо и развращено до такой степени, что мне его даже и не жаль; [я бы и не стал о нем говорить], если бы необходимость меня не вынуждала порицать и то из них, где есть надежда восстановить порядок».


[Закрыть]. Феликс Гилберт и Витторио Де Капрариис исследовали эволюцию его мысли dalla politica alla storia478478
  «От политики к истории» (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], если воспользоваться формулировкой последнего479479
  См. выше, глава V, прим. 2 на с. 184.


[Закрыть]: от попытки установить условия, необходимые для стабильной политической жизни, до убежденности, что человеческое существование можно представить лишь в потоке управляемых fortuna изменений. Важно, что действие «Диалога» помещено в историческое прошлое флорентийской политической жизни. Более того, к этому прошлому, как утверждал Гвиччардини, возврата уже не было. Речь идет о 1494 годе, времени после свержения Медичи. Здесь присутствует значимое упоминание Савонаролы, но акцент сделан на проблеме ottimati как участников революции. В разговоре участвуют трое младших ottimati: Пьеро Каппони, Паоло Антонио Содерини и Пьеро, отец Гвиччардини, которые в той или иной степени все поддерживали изгнание Медичи как необходимое условие libertà, – и их старший современник Бернардо дель Неро, выражающий мысли самого Гвиччардини и склонный сожалеть о свержении правящей семьи, но готовый поразмышлять, что можно сделать из режима, основанного на Большом совете. Как известно, Гвиччардини полагал, что учреждение Совета вызвало такие изменения в политике Флоренции, что к правлению Медичи вернуться оказалось нельзя, как это было возможно до 1494 года. Кроме того, он считал, что роль, которую в 1512 году сыграли ottimati в восстановлении власти Медичи и упразднении Совета, означала необратимую зависимость первых от этой семьи и невозможность их участия в установлении республики, в которой они занимали бы исключительное положение. Поэтому весь диалог разворачивается в момент навсегда упущенной возможности. Словно бы стараясь еще больше подчеркнуть это обстоятельство, Гвиччардини избрал в качестве главного собеседника Бернардо дель Неро, незаконно приговоренного к смерти при Савонароле, фигуру, деяния которой он беспристрастно анализировал в своих более ранних исторических работах480480
  Guicciardini F. The History of Florence / Transl. by M. Domandi. P. 134–135.


[Закрыть]. Время и меняющийся к худшему мир отделяют Гвиччардини от обстановки его диалога, одновременно подчеркивая и сглаживая его идеальный характер. Он не дает советов, ожидая, что им последуют.

В варианте, написанном Гвиччардини в 1494 году, трое друзей зовут Бернардо дель Неро и начинают обсуждать, сулит ли последнее mutazione dello stato481481
  Перемены состояния/перемены в государстве (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] что-то хорошее или нет. Бернардо угрюмо отвечает, что, как его научил опыт, все mutazioni – к худшему. Содерини спрашивает: возможно ли, чтобы плохое правительство сменилось хорошим или хорошее – еще лучшим482482
  Idem. Dialogo e discorsi. P. 8: «[Bernardo:] …in tanto tempo che io ho, ho veduto per esperienzia che le mutazioni fanno piú danno alla città che utile, di che vi potrei molti esempli allegare…». [Soderini:] Si forse, quando le sono di quella sorte che sono state l’altre de’ tempi vostri, le quali si debbono mutazioni da uomo a uomo, o come meglio avete detto voi, alterazione che mutazioni di stati… questo ultimo, nel quale solo a’ dì vostro si è fatta mutazione di una specie di governo a un’ altro. E quando questo accade, e si muti di una specie cattiva in una buona, o d’una buona in una migliore, io non so perché la mutazione non sia utile…»; «[Бернардо:] …за имевшееся у меня в распоряжении время я увидел на собственном опыте, что перемены несут больше вреда городу, нежели пользы, и я мог бы это подтвердить множественными примерами… [Содерини:] Да, возможно, когда речь идет о переменах такого характера, как те, что произошли в ваше время, о переменах, обусловленных сменой людей [у власти]; как вы правильно сказали, это скорее нарушения, чем государственные перемены… этот последний случай, когда при вашей жизни произошел переход от одной формы правления к другой. И когда такое происходит и перемена заключается в переходе от плохого к хорошему или от хорошего к еще лучшему, я не знаю, почему такую перемену нельзя назвать полезной…».


[Закрыть]? В ответ Бернардо, отчасти иронически, возвращается к проблеме, с которой некогда столкнулся Савонарола: не учат ли нас философы, в особенности Марсилио Фичино, что среди трех видов правления то, где всем управляет один, лучше, чем правление немногих и многих? У Гвиччардини отвечает его отец Пьеро, на том основании, что он некогда был учеником Фичино, а Каппони не учился ничему, кроме астрологии. Здесь очевидна некая шутка в адрес политических философов, но нам следует проявлять осторожность и не истолковать ее слишком грубо483483
  Ibid. P. 11–12. Внимания заслуживает также реплика Бернардо (Ibid. P. 11): «…esperienzia della quale nessuno di voi manca, avendo già piú e piú anni sono, atteso alle cose dello stato; ed oltre a questo ed el naturale buono, avete davantaggio le lettere con le quali avete potuto imparare da’ morti gli accidenti di molte età; dove io non ho potuto conversare se non co’vivi, né vedere altre cose che de’ miei tempi»; «…опыт, недостатка в котором никто из вас не испытывает, ведь вы много лет принимали участие в государственных делах; и помимо этого естественного преимущества, вам также помогает ваша ученость, благодаря которой вы узнали от тех, кого уже нет в живых, о событиях разных эпох; я же имел возможность беседовать лишь с живыми и видеть лишь события своего времени». Об отношениях Фичино и старшего Гвиччардини см.: Dionisotti C. Machiavelli letterato // Studies on Machiavelli / Ed. by M. P. Gilmore. P. 110.


[Закрыть]. Пьеро, как бы оправдываясь, говорит, что, как всем известно, в политической теории существует азбучная истина – для каждого из трех видов есть хорошая и плохая форма, а правление одного лучше, только когда все три формы хороши. Вопрос в том, установилось ли оно «по выбору или свободной воле подданных», «в соответствии с их естественными склонностями (naturale)» или принудительно, силами одной из группировок или за счет узурпации, «в соответствии с желаниями находящихся у власти (secondo lo appetito di che prevale)». По-видимому, Пьеро оставляет место для избирательного и наследного правления и рассматривает несправедливое присвоение власти в одном ряду с ее несправедливым применением. Он замечает, что правление одного является наилучшим, когда оно хорошо, но наихудшим, когда оно дурно, – выражение Савонаролы. Кроме того, поскольку одному человеку легче навязать свою волю обществу, больше вероятности, что он станет дурным. Если кто-либо создает новое правление и думает, не установить ли в нем монархию, ему следует подумать, перевешивают ли надежды на хороший результат риск плохого484484
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 12–13: «[Piero:] È vera cosa che di questi tre reggimenti, quando sono buoni, el migliore è quello di uno, ma difficilmente può essere buono se è fatta piú per la forza o per fazione o per qualche usurpazione, che per elezione o volontà libera de’ sudditi; e di questa sorte non si può negare che non fussi quello de’ Medici, come quasi sono tutti oggidi e’ domini di uno, che el piú delle volte non sono secondo la volontà o el naturale de’ sudditi, ma secondo lo appetito di chi prevale; e però siamo fuora del caso de’ filosofi, che mai approvorono reggimento di specie simigliante. Potrei ancora dire, secondo e’ medesimi filosofi, che el governo di uno, quando è buono, è el migliore de’ tutti, ma quando è cattivo è el peggio. <…> …e quale fussi migliore sorte di una città che nascessi ora e che si avessi a ordinare el governo suo, o che fussi ordinate in uno governo di uno, o in governo di molti [?]»; «Это правда, что из этих трех форм правления, когда они хороши, лучшей является власть одного, но вряд ли она будет хорошей, если власть была захвачена силой или в результате борьбы враждующих группировок, или же была незаконно отнята, а не установлена в результате выборов или проявления свободной воли подданных; и в этой связи нельзя отрицать, что правление Медичи не было таким, каким сейчас являются почти все случаи власти одного, ведь чаще всего эти люди приходят к власти не по воле и естественным наклонностям подданных, а согласно желаниям того, кто находится у власти; но все это не относится к философам, которые никогда не оправдывали подобную форму правления. Я мог бы также сказать, опираясь на слова самих философов, что правление одного, когда оно хорошо, является наилучшим, но когда оно дурно, становится наихудшим. <…> И какая участь была бы лучше для новорожденного города, для которого нужно было бы выбрать форму правления – быть управляемым одним или многими?».


[Закрыть].

Все это и в самом деле общеизвестно, но Гвиччардини начинает играть с двойным смыслом слова naturale. Применительно к формам правления оно может означать «выборное», «наследственное» или просто «соответствующее характеру и наклонностям подданных». Гвиччардини стремится так обойти его двусмысленность, чтобы, с одной стороны, не одобрять представления, что какая-либо из форм сама по себе лучше любой иной, а с другой, не принимать утверждения Савонаролы, что исторически обусловленная «природа» флорентийцев требует режима, предполагающего широкое народное участие. Он заставляет Бернардо, отвечающего Пьеро, согласиться с тем, что правителю, чье положение является naturale или основано на elezione e volunta485485
  «Выборы и свободная воля» (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть], нет нужды творить зло, если только к этому не побуждает его невежество или собственная mala natura486486
  Злая природа (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Тогда как тому, чья власть изначально принудительна или основана на узурпации, часто приходится для удержания ее совершать поступки, противные его собственной нравственной природе, как это неоднократно можно наблюдать на примере Козимо и Лоренцо де Медичи487487
  Ibid. P. 14: «E quella distinzione che ha fatta Piero, tra el governo di uno quando è naturale e per elezione e voluntà de’ sudditi, ed uno governo usurpato e che ha del violento, ha anche in sé ragione capace agli idioti, perché che domina amorevolmente e con contentezza de’ sudditi, se non lo muove la ignoranzia o la mala natura sua, non ha causa alcuna che lo sforzi a fare altro che bene. E questo non interviene a chi tiene lo stato con violenzia, perché per conservarlo e per assicurarsi da’ sospetti, gli bisogna molte volte fare delle cose che egli medesimo non vorrebbe e che gli dispiacciono, come io so che spesso fece Cosimo, e… Lorenzo qualche volta lagrimando e a dispetto suo fece deliberazione… contrarie alla natura sua…»; «Истинность этого различия, которое сделал Пьеро между правлением одного, когда оно является естественным, выборным и соответствующим свободной воле подданных, и правлением, основанным на незаконном захвате и насилии, понятна даже идиотам, потому что если кто-то правит по-доброму и заботясь о довольстве подданных, если он не движим невежеством или собственной дурной натурой, то нет ему никаких причин творить ничего, кроме добра. Но так не бывает с тем, кто удерживает власть с помощью насилия, потому что для ее сохранения и защиты себя от всех, кто вызывает подозрение, ему приходится часто совершать поступки, которые он сам не хотел бы совершать и которые ему не нравятся, как, насколько мне известно, часто делал Козимо, и… Лоренцо, порой в слезах и против собственного желания принимал решения… противные его собственной природе…».


[Закрыть]. Но теперь мы разграничили место сосредоточения власти, правомерность ее обретения, нравственный облик правителя и – косвенно – свойства подданных, доставшиеся им по наследству. Поскольку все это определяется различными употреблениями таких слов, как natura и naturale, очевидно, что ни одна из форм правления не является доброй или дурной по природе и что нам следует искать другие критерии. Если представить себе наследного государя, который правит несправедливо, и узурпатора, который правит справедливо, или, – поскольку Каппони возражает, что последнее невозможно себе представить, – допустить, что оба они правят несправедливо, то станет ясно: мы оцениваем конкретное правление по его последствиям (effetti), а не по истокам или определяющим признакам (по тому, что мы, скажем так, видим на выходе, а не на входе)488488
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 14–15: «Questa diversità adunche tra l’uno governo e l’altro non procede perché la spezie del governo in sè faccia buono o cattivo quello che fussi d’altra condizione, ma perché secondo la diversità de’ governi, bisogna tenerli con mezzi diversi. <…> …dico che a volere fare giudicio tra governo e governo, non debbiamo considerare tanto di che spezie siano, quanto gli effetti loro, e dire quello essere migliore governo o manco cattivo, che fa migliori e manco cattivi effetti. Verbigrazia, se uno che ha lo stato violento governassi meglio e con piú utilità de’ sudditi, che non facessi un altro che lo avessi naturale e voluntario, non diremo noi che quella città stessi meglio e fussi meglio governata?»; «Следовательно, это различие между одним и вторым правлением обусловлено не тем, что одна разновидность правления хороша, а другая дурна, а необходимостью пускать в ход разные средства в зависимости от типа правления. <…> …я считаю, что при сравнении правлений нужно учитывать не столько к какой разновидности они относятся, сколько их последствия, и лучшим или менее худшим следует считать то правление, которое достигает лучших или менее худших последствий. Например, если государство, где власть была захвачена силой, управляется лучше и с большей пользой для подданных, чем то, где власть основана на наследовании и свободной воле [граждан], разве мы не станем утверждать, что дела в нем идут лучше и оно управляется лучше?»


[Закрыть].

Бернардо продолжает обосновывать свою позицию. Он говорит: если рассматривать различные формы правления теоретически, то, безусловно, следует сказать, что добровольное установление власти предпочтительнее принудительного, ибо в этом случае ее natura не заключает в себе necessità дальнейшего насилия. Однако когда речь заходит о конкретных случаях и действительном правлении, мы должны опираться на опыт: необходимо наблюдать, как они функционируют, и оценивать последствия установленной в них формы правления в соответствии с очевидными нормами морали и полезности, прежде чем мы решим поставить одну из них выше остальных489489
  Ibid. P. 15–16: «Però ogni volta che sanza venire a particulari, si ragiona quale governo è migliore, o uno violento o uno volontario, risponderei subito essere migliore el volontario, perché cosí ci promette la sua natura e cosí abbiamo in dubio a presummere, avendo l’uno quasi sempre seco necessità di fare qualche volta male, l’altro non avendo mai cagione di fare altro che bene. Ma quando si viene a’ particulari ed a’ governi che sono in essere… io non guarderei tanto di che spezie siano questi governi, quanto io arei rispetto a porre mente dove si fa migliori effetti e dove meglio siano governati gli uomini, dove piú si osservino le leggi, dove si faccia migliore giustizia e dove si abbia piú rispetto al bene di tutti, distinguendo a ciascheduno secondo el grado suo»; «Но если не вдаваться в детали при рассуждении о том, что лучше – правление, основанное на насилии или же на свободной воле граждан, я бы немедленно ответил, что лучше второе, потому что это связано с его природой, и на этом основании мы можем делать предположения; первое почти всегда заключает в себе необходимость иногда причинять зло, а второе всегда сопряжено исключительно с причинами творить добро. Но когда речь заходит о деталях и о конкретных правлениях… я бы обращал внимание не столько на то, какой они разновидности, сколько на то, где наблюдаются более благоприятные последствия, где людьми управляют лучше, где лучше соблюдаются законы, где лучше вершится правосудие и где больше уважают всеобщее благо, делая различия для каждого в зависимости от его положения».


[Закрыть]. Здесь возникает явное затруднение, если мы говорим о mutazione, замене старой формы правления новой. Последствия первой мы можем наблюдать, последствия второй – лишь предугадывать490490
  Ibid: «…considerata la natura sua e la natura della città e di questo popolo, possiamo immaginarci che effetti producerà…» («…принимая во внимание его природу, а также природу города и этого народа, мы можем вообразить, к каким последствиям это приведет…»); см. там же возражение Пьеро Гвиччардини.


[Закрыть]. Оспаривая доводы Гвиччардини, мы можем сказать, что истоки первой мы можем не принимать в расчет, тогда в случае последней их надо учитывать уже в самом прогнозе. Перед Бернардо теперь стоит задача объяснить природу и методы прогнозов в политике. Он сообщает собеседникам, что, прожив долгое время во Флоренции, он глубоко вникал в жизнь города как участник и наблюдатель, часто говорил с людьми, обладающими обширным опытом. Он полагает, что достаточно изучил природу (natura, это слово повторяется несколько раз) людей, граждан этого города, и сам город в целом (universalmente), чтобы хорошо предсказать последствия установления любого устройства (modo di vivere). Он может ошибаться в частностях (particulari), но в общих принципах (universali) и в том, что касается сути, он надеется почти не допустить ошибок491491
  Ibid. P. 16–17: «…la lunga età che io ho, e lo avere molte volte veduto travagliare questa città nelle cose di drento, e quello che spesso ho udito ragionare de’ tempi passati da uomini antichi e savi, massime da Cosimo, da Neri di Gino e dalli altri vecchi dello stato, mi hanno dato oramai tanta notizia della natura di questo popolo e de’ cittadini ed universalmente di tutto la città, che io credo potermi immaginare assai di presso che effetti potrà portare seco ciascuno modo di vivere. Né voglio mi sia imputato a arroganzia, se essendo io vecchissimo, ed avendo sempre atteso alle cose di drento e quasi non mai a quelle di fuora, fo qualche professione d’intenderle; la quale è di questa sorte, che io credo che facilmente molti particulari potrebbono variare dalla opinione mia, ma negli universali ed in tutte le cose di sustanzia spero ingannarmi poco»; «…мой преклонный возраст, и большой опыт наблюдения за жизнью города изнутри, и возможность часто слушать рассуждения о былых временах от умудренных опытом мужей, особенно от Козимо, Нери ди Джино и других старейшин города, позволили мне накопить так много знаний о природе этого народа, граждан и всего города в целом, что я считаю, что могу довольно точно представить себе, какие последствия может повлечь за собой каждый вид общественного устройства. Не хочу быть обвиненным в высокомерии, если я, будучи очень старым и имея обширный опыт участия во внутренних делах и почти никакого во внешних, заявляю, что я их [= внутренние дела] понимаю; предсказание мое носит такой характер: я думаю, что многие детали могут отличаться от моего мнения, но надеюсь, что в общих принципах и во всех существенных вещах я заблуждаюсь очень мало».


[Закрыть]. Если он в чем-то заблуждается, его могут поправить люди помоложе, которым, возможно, недостает его лет и опыта, но которые, в отличие от него, прилежно читали историю разных народов и могли собеседовать с мертвыми, тогда как он разговаривал лишь с живыми. Уроки истории подкрепятся уроками опыта, потому что все, что есть, уже было некогда, и все, что было, повторится снова. Единственная трудность заключается в том, чтобы распознать это и не впасть в заблуждение, посчитав его чем-то новым. В решении этой задачи Бернардо и его собеседники должны действовать совместно. Он не уточняет, приобретаются ли качества ума, необходимые для распознавания повторяющихся явлений и предугадывания их последствий, благодаря образованию или только с помощью опыта492492
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 17: «E dove mi ingannassi io, potrete facilmente supplire voi, perche avendo voi letto moltissimo istorie di varie nazioni antiche e moderne, sono certo le avete anche considerate e fattovene uno abito, che con esso non vi sarà difficile el fare giudizio del futuro; perché el mondo è condizionato in modo che tutto quello che è al presente è stato sotto diversi nomi in diversi tempi e diversi luoghi altre volte. E cosí tutto quello che è stato per el passato, parte è al presente, parte sarà in altri tempi ed ogni dì ritorna in essere, ma sotto varie coperte e vari colori, in modo che chi non ha l’occhio molto buono, lo piglia per nuovo e non lo ricognosce; ma chi ha la vista acuta e che sa applicare e distinguere caso de caso, e considerare quali siano le diversità sustanziali e quali quelle che importano manco, facilmente lo ricognoscer[à], e co’ calculi e misura delle cose passate sa calculare e misurare assai del futuro. In modo che senza dubio procedendo noi tutti insieme cosí, erreremo poco in questi discorsi e potremo pronosticare molto di quello che abbia a succedere in questo nuovo modo di vivere»; «И там, где я ошибусь, легко сможете поправить дело вы, ведь, поскольку вы прочли множество историй о разных древних и современных народах, я уверен, что вы отнеслись к ним со вниманием и усвоили их урок, благодаря чему вам будет нетрудно составить мнение о будущем; поскольку мир устроен так, что все, что имеет место в настоящем, под тем или иным именем уже существовало в разное время и в разных местах. И, таким образом, все, что было в прошлом, частично повторяется в настоящем, частично повторится в другие моменты в будущем, и каждый день возвращается к жизни, но в разных обличьях и разных тонах, так что те, кто не обладает хорошим зрением, принимает его за новое и не узнает его; но кто обладает острым зрением и умеет сближать разные случаи и отличать один случай от другого, и понимать, какие различия существенны, а какие менее важны, тот легко его распознает, и с помощью подсчетов и определения значения событий прошлого сумеет высчитать и определить многое из того, что предстоит. Таким образом, если мы будем действовать все вместе, то, без сомнения, в наших рассуждениях будет мало ошибок, и мы сможем предсказать многое из того, что произойдет при этом новом общественном порядке».


[Закрыть].

Это аргумент явно прагматический и идеологически заряженный консерватизмом. Изучать и оценивать формы правления можно только в действии и в реальной обстановке. Возникает вопрос: как можно это осуществить? Не будет ли предпочтение в результате отдано существующему или даже предшествующему строю? Признавая равенство исторического знания и знания, основанного на опыте, Гвиччардини избегал придавать существующему непременное превосходство над несуществующим. Однако здесь он уже явно приближается к своей более поздней точке зрения, согласно которой уроки истории, хотя их и нельзя назвать неприменимыми, использовать чрезвычайно сложно. Но из этого практического аргумента можно сделать и другие консервативные выводы. Если мы оцениваем конституции только по их результатам, то в каждом случае мы предположительно будем апеллировать к одному и тому же набору критериев. Впрочем, прекрасно известно, что разные формы правления основаны на разных ценностях, поэтому мы не можем применять прагматический подход, если сначала не приведем эти ценности к общему знаменателю. В этом фрагменте «Диалога» Содерини высказывает тезис, который, как мы видели, был ключевым для флорентийской мысли после 1494–1512 годов: vivere libero естественна для Флоренции, ибо жажда свободы в этом городе является appetito universale493493
  Всеобщее желание (итал.). – Прим. ред.


[Закрыть] и начертана в сердцах людей так же, как на их стенах и знаменах. Поскольку философы согласятся, что из трех форм правления лучше всего та, которая наиболее естественна для народа, которому она предназначена, во Флоренции заранее дело решено в пользу народного правления494494
  Ibid. P. 18: «…uno vivere libero, quale se negli altri luoghi è buono, è ottimo nella nostra città dove è naturale e secondo lo appetito universale; perché in Firenze non è manco scolpita ne’ cuori degli uomini la libertà, che sia scritta nelle nostre mure e bandiere. E però credo che e’ politici, ancora che ordinariamente ponghino tre gradi di governi, di uno, di pochi e di molti, non neghino però che el migliore che possi avere una città sia quello che è el suo naturale. Però io non so come in termini tanto sproporzionati si potrà procedere colla regola vostra, e come potremo mai dire che el governo della libertà, che a Firenze come ognuno sa è naturalissimo, non sia migliore che qualunche altro che ci si possa introdurre»; «…если в других местах свободный общественный строй хорош, то он идеален для нашего города, где свобода естественна и соответствует всеобщему желанию; потому что во Флоренции свобода в не меньшей мере высечена в сердцах людей, чем начертана на наших стенах и знаменах. И тем не менее я полагаю, что политики, даже если они обычно признают три разновидности правления – одного, нескольких и многих, не станут отрицать, что лучше всего для города та форма правления, что для него естественна. Но я не знаю, как в таких несоразмерных терминах мы сможем действовать по вашим правилам, и как мы сможем утверждать, что свободная форма правления, которая, как любому известно, является в высшей степени естественной для Флоренции, может не быть лучше любой другой, что может быть установлена».


[Закрыть].

Это утверждение, учитывая лежащую в его основе предпосылку, представляется настолько привязанным к конкретному и particulare, насколько Гвиччардини только мог рассчитывать. Однако он заставляет Бернардо высказать два возражения: во-первых, даже укорененная в природе людей форма правления, хотя в теории она, конечно, предпочтительна, может в отдельных случаях приводить к вредоносным последствиям и, во-вторых, цель libertà – обеспечить не участие каждого на всех уровнях управления, а сохранить строй, фундаментом которого являются закон и общее благо (глагол conservare употребляется в одном предложении дважды), а этой цели легче достичь, когда у власти находится один человек, нежели как-то иначе495495
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 18: «…parlando in genere, tu mi confesserai che uno governo di libertà non è di necessità migliore che gli altri. E’ vostri filosofi, o come tu dicesti ora politici, ne sono abondante testimoni, che ordinariamente appruovano piú la autorità di uno quando è buono, che la libertà di una città; e ragionevolmente, perché chi introdusse la libertà non ebbe per suo fine che ognuno si intromettersi nel governore, ma lo intento suo fu perché si conservassino le leggi ed el bene commune, el quale, quando uno governa bene, si conserva meglio sotto lui che in altro governo»; «…если рассуждать в общем, ты признаешь, что свободная форма правления не обязательно лучше других. Ваши философы, или политики, как ты их сейчас назвал, многократно были тому свидетелями, ведь они обычно выше ценят власть одного, когда он хороший правитель, нежели свободу города; и это разумно, ведь тот, кто установил свободный строй, не преследовал целью, чтобы каждый вмешивался в управление; нет, его намерение заключалось в сохранении законов и всеобщего благосостояния, которое при таком хорошем правителе, как он, лучше сохраняется, чем при другой форме правления».


[Закрыть]. Последний довод вторичен по отношению к первому, в связи с чем встает вопрос: как предугадать вредоносные последствия формы правления, на первый взгляд укорененной в природе людей? Вводя его, Гвиччардини переосмысляет libertà в соответствии с собственными ценностями. Содерини имеет в виду (как утверждал еще недавно, в 1516 году, и сам Гвиччардини496496
  См. выше, глава V, прим. 2 на с. 225.


[Закрыть]), что опыт существования Большого совета привил (или прививает) представителям флорентийского popolo вкус к непосредственному участию в управлении, который изменил их, так что жизнь в городе уже никогда не станет прежней. Теперь этот аргумент отвергается497497
  Ibid. P. 18–19: «E quella ragione in che tu hai fatto fondamento grande, di essere la libertà naturale in Firenze, non contradice alle cose dette prima, perché el filosofo ed ognuno che abbia giudicio, dimandato in genere, risponderà che el migliore governo che si possa mettere in una città sia el suo naturale. <…> Ma se venendo agli individui, si vedessi che uno vivere libero, ancora che naturale di una città, per qualche cagione particulare non facessi buoni effetti, allora né e’ filosofi vostri né alcuno che fussi savio, lo proporrebbono a un altro vivere, anzi loderebbono piú ogni altro governo che portassi seco maggiori beni»; «И та причина, на которой ты все основываешь, а именно природная свобода Флоренции, не противоречит сказанному ранее, потому что философ и любой разумный человек, если его об этом спросить, ответит, что лучшая форма правления, которую можно установить в городе, – та, которая для него естественна. <…> Но если рассматривать индивидуальные случаи, то если станет ясно, что свободная форма правления, пусть она и естественна для этого города, по каким-то частным причинам не приводит к благим последствиям, тогда ни ваши философы, ни любой другой мудрый человек не стали бы его советовать для других городов, а стали бы сильнее восхвалять любую другую форму правления, которая несет в себе больше блага».


[Закрыть], и разговор переходит к оценке подлинного смысла понятия libertà. Предполагается, что у него два значения: он описывает такое положение дел, при котором каждый гражданин максимально полно участвует в принятии решений, а также такое, при котором правят законы, а не люди, и отдельный человек получает социальные преимущества от безличной общенародной власти, а не из рук конкретных людей. Макиавелли использовал в похожем смысле понятие equalità. Эти два определения не являются логически тождественными. Гвиччардини неявно отрицает, что они имеют какое-либо отношение друг к другу. Однако принято было считать, что первое положение дел составляло наилучшую (а радикальные сторонники этой позиции полагали, что единственную) гарантию второго. И коль скоро Бернардо придерживался мнения, что многие могут обладать libertà в смысле легальности и безличности, при этом будучи лишенными libertà в значении participazione, то он должен (вне зависимости от того, можно ли их лишить права на participazione, после того как они однажды его вкусили) показать, как можно сделать такое положение вещей устойчивым. Очевидно, что это подводит нас к известной проблеме: как предотвратить распространение коррупции среди небольшой группы людей, наделенной властью и лишавшей ее других?

Затем собеседники объясняют, что, когда Пьеро де Медичи изгнали из города, у них не было намерения учреждать правление, имеющее столь широкую базу, как правление Большого совета. К этому их вынудил Савонарола. В ответ Бернардо говорит, что в таком случае они должны быть очень благодарны монаху. Опыт показал (ha insegnato la esperienzia de’ tempi passati) и всегда будет показывать (cosí sempre mostrerrà la esperienzia), что во Флоренции не может быть ничего менее устойчивого, чем правление, при котором власть сосредоточена в руках немногих. Через некоторое время оно неизбежно терпит крах и власть переходит либо к одному, либо ко многим498498
  Guicciardini F. Dialogo e discorsi. P. 20: «…voi abbiate uno obligo grande a questo frate… Ma io sono di ferma opinione, e cosí sempre mostrerrà la esperienzia, che a Firenze sia necessario o che el governo sia in mano di uno solo, o che venga totalmente in mano del popolo; ed ogni modo di mezzo sarà pieno di confusione ed ogni dì tumultuerà. Questo me lo ha insegnato la esperienzia de’ tempi passati, ne’ quail tutti, quando lo stato è venuto in mano di pochi cittadini… finalmente in breve spazio di tempo lo stato uscito di mano di quelli pochi, o si è ristretto in uno solo o è ritornato alla larghezza…»; «…вы многим обязаны этому монаху. Но я твердо придерживаюсь мнения, и опыт всегда будет тому доказательством, что во Флоренции нужно или чтобы правление было сосредоточено в руках одного человека, или чтобы оно было полностью в руках народа; и любая промежуточная форма вызовет беспорядки и каждый день будут волнения. Этому меня научил опыт былых времен, когда всегда случалось, что если власть переходила в руки небольшой группы граждан… то все быстро заканчивалось тем, что эта группа теряла власть, которая либо оказывалась в руках одного, либо возвращалась к широкому кругу граждан…».


[Закрыть]. Последнее более вероятно, так как одному человеку, чтобы взять управление в свои руки, требуются рассудительность, богатство, авторитет, много времени и бесчисленное количество благоприятных обстоятельств – сочетание, которое настолько трудно себе представить в одном человеке, что за всю историю Флоренции этими качествами обладал лишь Козимо де Медичи (слова, о которых их автор вполне мог позднее пожалеть)499499
  Ibid. P. 21–22: «Bisogna che a fare questo effetto concorrino in uno medesimo, il che è cosa rarissima, prudenzia, tesoro e riputazione; e quando bene tante qualità concorressino tutte in uno, è necessario siano aiutate da lunghezza di tempo e da infinite occasioni, in modo che è quasi impossibile che tante cose a tante opportunità si accumulino tutte in uno medesimo; e però poi in fine non è mai stato in Firenze piú che uno Cosimo»; «Чтобы достичь такого результата, нужно, чтобы в одном человеке соединились рассудительность, богатство и добрая слава, а так бывает очень редко; а если такие качества и соединяются в одном человеке, необходимо, чтобы им были в помощь длительное время и огромное количество благоприятных случаев, из‐за чего оказывается почти невозможным объединение таких свойств и таких возможностей в одном и том же человеке; и в конечном счете во Флоренции таким оказался один лишь Козимо».


[Закрыть]. Власть немногих неустойчива в силу природы флорентийцев, которые любят равенство и отвергают господство других над собой. Поэтому немногие всегда разобщены своими амбициями, и поскольку те, кто не принадлежит к узкому кругу (ognuno che non è nel cerchio), ненавидят других за то, что те обладают властью, отказ поддерживать друг друга способствует их краху500500
  Ibid. P. 21: «A Firenze li uomini amano naturalmente la equalità e però si accordano mal volentieri a avere e ricognoscere altri per superiore; ed inoltre e’ cervelli nostri hanno per sua proprietà lo essere appetitosi ed inquieti, e questa secondo ragione fa che quelli pochi che hanno lo stato in mano sono discordi e disuniti. <…> Ed el non amare gli altri la superiorità di alcuno, fa che a ogni occasione che venga, vanno in terra; perché dispiacendo naturalmente a Firenze a ognuno che non è nel cerchio la grandezza d’altri, è impossible che la durí se la non ha uno fondamento ed una spalla che la sostenga. E come vi può essere questa spalla e questo fondamento, se coloro che reggono non sono d’accordo?»; «Во Флоренции люди по природе своей любят равенство и поэтому неохотно соглашаются признать кого-то над собой; кроме того, наши умы по природе своей неспокойны и привыкли желать многого, и эта вторая причина приводит к тому, что те немногие, что стоят у власти, не могут объединиться и договориться. <…> И нелюбовь к нахождению у кого-то в подчинении приводит к тому, что при каждом случае эти люди теряют власть; поскольку по своей природе каждый флорентиец, не вхожий в этот круг, недоволен могуществом других, невозможно, чтобы такая власть длилась долго, если у нее нет основания и плеча, на которое опереться. А откуда взяться этому плечу и этому основанию, если те, кто правит, не могут прийти к согласию между собой?» Ср.: Guicciardini F. Ricordi. P. 212.


[Закрыть].