Текст книги "Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция"

Я вовсе не утверждал, что американцами – как они стали себя сознавать – двигала лишь «классическая республиканская теория» или идеология «страны». Однако они действительно существовали и представляли собой тщательно проработанные, иногда замкнутые системы взглядов, пригодные для детального изложения событий и смыслов. Стремясь отдать им должное, я порой был вынужден настолько подробно их описывать, словно они являлись самоценными. Но концепция «момента Макиавелли» сама по себе предполагает, что подобный ход мысли наталкивался на свою противоположность – в том числе в виде «современной свободы» – и вступал с ними в диалектику, в которой обе стороны заимствовали нечто друг у друга и осознавали свою историчность. Американцев, как я пытался показать, волновал вопрос сохранения ценностей в меняющихся исторических условиях; при этом я не считаю себя в ответе за тех, кто предположил, будто я говорил, что ими двигали исключительно те ценности, о сохранении которых они заботились. Отцы-основатели были поколением с достаточно сложным и даже изощренным видением истории, что бы мы ни думали о той культуре, рождению которой они способствовали.

Если я не ошибся, полагая, что мой подход неправомерно упростили, то следует задаться вопросом: что послужило причиной такого упрощения? Отчасти ответ кроется в том особом благоговении, которое американские историки привыкли испытывать по отношению к фигуре Джона Локка, философа, почитание которого, несомненно, должно проявляться в четкости мышления. Когда я работал над «Моментом Макиавелли», меня интересовало – как не заинтересовало бы сейчас – утверждение Луиса Харца, что все американцы мыслили как Локк, так как при отсутствии феодального прошлого они не могли усвоить никакой другой модели мышления. В ходе своего более раннего исследования, посвященного тому, как англичане рассматривали свое феодальное прошлое, я отметил существование значимых дискуссий, происходивших без участия Локка, но тесно связанных с дебатами, в которых он участвовал14041404
  В «Древней конституции и феодальном праве» («The Ancient Constitution and the Feudal Law») я развивал тезис о том, что переиздание трудов сэра Роберта Филмера повлекло за собой как историческую, так и философскую полемику и что Локк вел себя нетипично, не принимая участия в первой. См.: Pocock J. G. A. Virtue, Commerce and History. P. 220–230.


[Закрыть]. Проанализировав спор о добродетели и коммерции в XVIII веке, я увидел, что Локк не был в числе главных его участников. Поэтому я предположил, что в качестве исследовательской стратегии нам следует перестать думать о Локке и его «важности» и подождать, пока он снова вернется – в чем я не сомневался – в тех амплуа, в которых он в самом деле оказался влиятельным. Что касается его места в дискуссии о революции в Америке, меня стала интересовать та существенная роль, какую Локк сыграл в продвижении либерального квазихристианства, популярность которого наблюдалась среди американцев того времени14051405
  Idem. Barbarism and Religion. Vol. I. P. 68–70. См.: Young B. W. Religion and Enlightenment in Eighteenth-Century England: Theological Debate from Locke to Burke. Oxford, 1998.


[Закрыть]; как описанный у Локка роспуск народом своего правительства использовался применительно к совершенно иной цели – разрыву связей с другим народом14061406
  Pocock J. G. A. Varieties of British Political Thought. P. 281–282.


[Закрыть]; и существовавшее в то время незаурядное эксцентрическое суждение о революции, сторонники которого отвергали ее как следствие одной лишь пагубной философии Локка14071407
  Idem. Josiah Tucker on Burke, Locke and Price: A Study in the Varieties of Eighteenth-Century Conservatism // Idem. Virtue, Commerce and History (chap. 9).


[Закрыть]. Не думаю, что во время работы над «Моментом Макиавелли» я преуменьшил его значение или стремился это сделать. Впрочем, некоторые критики до сих пор рассуждают так, словно Локк нуждается в защите от моей книги14081408
  Из работ последнего времени см.: Breen T. H. The Lockean Moment: An Inaugural Lecture Delivered before the University of Oxford. Oxford, 2001. На защиту роли Локка в полемике, происходившей в Британии XVIII столетия, встали почти исключительно американские историки, см., например: Kramnick I. Republicanism and Bourgeois Radicalism: Political Ideology in Late Eighteenth-Century England and America. Ithaca, 1991; Hamowy R. Cato’s Letters, John Locke and the Republican Paradigm // History of Political Thought. 1990. Vol. XI. P. 273–294.


[Закрыть]. Я пытался определить его роль; определить – значит очертить, но не преуменьшить.

Пожалуй, отчасти речь идет о методологической трудности. Историкам часто не удается на практике применять диалектическое мышление, которое они должны изучать; каждый тезис они воспринимают так, будто он должен полностью разъяснить определенную область знаний, противопоставляют его другому положению, относительно которого утверждается то же самое, и соединяют их отрицательной связью, построенной по принципу «или – или», «больше… чем» или «от… до…». Возможно, это объясняет любопытную привычку в ответ на любое утверждение, что Локк чего-то не сделал, заявлять: зато он сделал нечто иное, а наша цель должна заключаться в том, чтобы соотнести роль, которую играли его работы или его система взглядов, с ролью других работ и других взглядов. А значит, необходимо рассматривать Основание Америки как разговор с самим собой о противопоставленных друг другу ценностях, – каковым, по общему мнению, он и являлся. Вполне возможно, что Локк играл в указанном диалоге важную роль, но совершенно ни к чему превращать его в дискуссию, участники которой высказывались бы исключительно за или против Локка, выражая взгляды, схожие или несхожие с теми, что можно найти в его текстах. Здесь возможно еще одно объяснение, скорее идеологическое, чем методологическое, связанное со стремлением оградить и защитить Локка, свойственном некоторым американским историкам. Сформировалась привычка относиться к полемике, частью которой стал «Момент Макиавелли», как к дискуссии между «республиканским» и «либеральным» толкованиями Конституции США и основанной на ней культуры14091409
  Не буду пытаться приводить библиографию этой полемики, поскольку не стремился принимать в ней участие.


[Закрыть], в которой Локк выступает святым покровителем и отцом-основателем американской гражданской религии под названием «либерализм». Считается необходимым подчеркивать, что «либеральному» гражданину достаточно знать свои права и активно их отстаивать, тогда как «республиканская» теория требует проявлений «добродетели», сочетания автономии и преданности, с которым не вполне соотносится концепция некоего носителя прав. Здесь мы снова приближаемся к напряжению между «позитивным» и «негативным» понятием свободы, о котором уже говорилось ближе к началу этой статьи. Я представлял революционное мышление как явление, основанное на страхе перед «коррупцией», способной привести к потере «добродетели» (а значит, и свободы), и это воспринималось так, будто я отрицаю ту меру, в какой оно также строилось на перечне прав, в чем, по-видимому, и заключается вся суть «момента Локка». Я сделал акцент на «республиканской» составляющей, так как считал, что за ней стоит история, на которую следует пролить свет. Впрочем, из самой концепции «момента Макиавелли» необходимо вытекает, что в одном действии должны соединяться разнородные принципы, которые, вероятно, нельзя окончательно примирить.

Однако отсылки к «либерализму» в «Моменте Макиавелли» очень немногочисленны – как видно при беглом взгляде на указатель, – и меня совершенно не беспокоило бы, не будь их вовсе. Этот термин не использовался в XVIII веке, а прилагательное «либеральный» не употреблялось в своем теперешнем значении, и хотя уже присутствовали элементы, которые в свое время стали определяться этим понятием, не существовало системы учения, которая соответствовала бы его более позднему употреблению. Книга связана скорее с другим предметом – напряжением между древней и новой свободой: между той свободой, которой обладал член сложно устроенного коммерческого общества, и критикой в адрес этой концепции свободы, а также истории, которая ее сформировала. Я ставлю вопрос, нашло ли это напряжение отражение в Американской революции и основании США, и отвечаю на него утвердительно. Частично локковский сценарий, приведший к независимости (колонии провозглашены государствами, а империя – конфедерацией, которая затем распущена по причине плохого управления), сам по себе необязательно подразумевал создание республик. Не существовало проекта республики по Локку, и Локк – интересовавшийся зарождением и закатом правления, а не его устройством и поддержанием – осмотрительно воздерживался от советов народу о том, как переучредить государство после его роспуска. Локковская полития была бы сообществом носителей прав, но это ничего не говорило ни о ее форме, ни – помимо исходной посылки о ее конституционности – о конституции. Поэтому мы не должны ограничиваться Локком, если хотим понять, почему считалось само собой разумеющимся, что недавно получившие независимость государства станут республиками, или какое значение вкладывалось тогда в это слово. В связи с этим Дуглас Адэйр напоминает нам, что отцы-основатели видели себя в роли античных законодателей, основателей классических республик, для которых риторика гражданской жизни и добродетели оставалась весьма актуальной. Бернард Бейлин напоминает нам, что риторика революции строилась на глубоко укоренившемся страхе перед коррупцией среди министров, единственным, хотя и непрочным ответом которой могли служить независимость, свобода и добродетель граждан. А Дж. Р. Пол уже уведомил нас, что распространение представительских собраний сопровождалось все более часто встречающимся осознанием того, как легко патронаж, в том числе со стороны государства, может развратить и представителей, и избирателей14101410
  Pole J. R. Political Representation.


[Закрыть]. Риторика коррупции получила столь широкое распространение, что это помогает объяснить создание республик как средство противостоять порче; но сущность «момента Макиавелли» заключалась в том, что республика и сама находилась в опасности коррупции.

Как следствие, размышления о добродетели и коррупции составили часть языка революции и Конституции; вопрос в том, что означало присутствие этих размышлений. Здесь снова приходится выразить сожаление, что дискуссия вокруг «Момента Макиавелли» вылилась в спор о том, основана ли республика на «республиканских» или иных принципах – локковских, «либеральных» или «новых». Я хотел бы не отвечать на этот вопрос в форме «или – или», а сказать, что ее учреждение повлекло за собой спор и напряжение между тем, что я называю «древней» и «новой» свободой; вероятно, этот спор так и остался не разрешен до конца. В данном случае я, разумеется, ступал на территорию американского фундаментализма: республика основана, основание подразумевало законодательную регламентацию неких принципов, и представлять ее как нерешенный «момент Макиавелли» было вызывающим поступком. Гордон Вуд в своем «Создании Американской республики» (Creation of the American Republic) на самом деле ответил на интересующую меня проблему еще раньше, чем я успел ее сформулировать. Он изобразил «классический» республиканизм как безусловно «древний», а американский республиканизм как быструю победу «нового». Для подтверждения этого тезиса он пошел дальше меня в том, что касается аристократического характера «древнего» республиканизма, поместив его в арьергарде идеологических представлений американских джентри. Однако его аргументы убедительны в той мере, в какой классическая республика как идеал предполагала равенство между аристократией и народом, и в той степени, в какой возникающая американская социальная структура вскоре продемонстрировала, что «демократия» и «равенство» несовместимы с представлением, что природная аристократия в принципе может существовать; и, учитывая потребность в новой идеологии, заманчиво назвать ее «либерализмом».

На этом этапе «республика» уступила место «демократии». Из теоретиков больше всех не повезло Джону Адамсу; в своей «Защите Конституции Соединенных Штатов» – книге, спровоцировавшей наибольшее количество неверных толкований после Библии14111411
  Pocock J. G. A. «The Book Most Misunderstood since the Bible»: John Adams and the Confusion about Aristocracy // Fra Toscana a Stati Uni: Il Discorso Politico nell’età della Constituzione Americana / A cura di A. M. Martellone e E. Vezzosi. Firenze, 1989. P. 181–201. Не могу не заметить, что, хотя я не претендую на принадлежность к столь благородному обществу, я представляю себе, каково было Адамсу.


[Закрыть], – он заявил: аристократия влиятельных семей будет существовать всегда и против нее надо принимать меры, и все хором осудили его уже за то, что он предположил такую возможность. Любопытно, что сказал бы Адамс о Кеннеди, Бушах, Горах и Рокфеллерах, но если он полагал, что влияние таких семей держится на принадлежащих к их кланам родственниках, клиентах и зависимых от них людях, его мышление оказалось бы недостаточно современным. Однако при его жизни, когда Александр Гамильтон, как считалось, обосновывал сильную исполнительную власть, базировавшуюся на национальном долге, постоянной армии и развитой системе политического патронажа, угроза аристократии представлялась вполне современной. Речь шла о власти, основанной на «проценте на капитал», за которую в Англии партия «страны» на протяжении столетия критиковала «придворную», и Гамильтона порицали за то, что он пытается ввести «британскую» форму правления14121412
  Banning L. The Jeffersonian Persuasion. Ithaca, 1978.


[Закрыть]. Это был давний спор, в котором Локк не играл заметной роли, но где, разумеется, фигурировали понятия «кредита» и «собственности», «добродетели» и «коррупции». Авторы многочисленных работ, сообщавшие мне – как будто я думал иначе, – что республика земледельцев, о которых писал Джефферсон, занималась бы как внутренней, так и внешней торговлей, на мой взгляд, не улавливали сути дела. Предметом спора всегда в первую очередь являлся кредит, а не торговля, рантье и биржевые трейдеры, размещавшие деньги в государственные ценные бумаги, а не предприниматели, вкладывавшие их в производство и обмен, и можно предположить: пусть сам Гамильтон и потерпел поражение, но отстаиваемая им система правления пережила его, а вместе с ней и напряжение внутри американской демократии, история которого уходила далеко в прошлое. Я начинал рассматривать республику как способ решения стоявших перед XVIII столетием проблем, сама успешность которого способствовала их увековечиванию.

Полемическое утверждение – вероятно, не слишком упрощающее позицию Вуда, – что основание Америки предполагало движение от «республики» к «демократии», противостоит и переплетается с наиболее выразительной словесной формулировкой, которую оно произвело, а именно с высказыванием Джеймса Мэдисона: общество, в котором граждане непосредственно управляют своим государством, является демократией, а то, в котором они управляют при посредстве избранных представителей, – республикой. Перед нами намеренное переворачивание общепринятого значения обоих слов и того смысла, в каком одно из них считалось «древним», а второе – «новым». Заявление, что союз штатов не демократия, а республика, – это характерная позиция ультраконсервативно настроенных американцев. Мэдисон писал, думая о федералистском проекте, превращении конфедерации в федеративную республику, способную расширяться до масштабов империи, не подвергаясь при этом коррупции, – замысел, в котором, как ни в чем другом, проявилась уникальность мысли отцов-основателей. Его невозможно было осуществить, не продумав сложно организованного процесса выбора гражданами своих представителей во власти, а утверждение, что представительство, неизвестное древним (но не римским правоведам), есть великое политическое открытие Нового времени, стало общим местом. Однако само использование этого языка продолжило спор между древним и новым и не позволило Мэдисону уйти от него. Знал он об этом или нет, но Руссо уже задавался вопросом, может ли в каком бы то ни было смысле одно моральное существо представлять другое и не соглашался ли человек на собственную нравственную порчу, предоставляя другому право действовать от своего имени. На деле представительство является фикцией, а создание полностью вымышленной, лишенной реальных оснований системы правления оказывалось несовместимо с представлением, что человек действует как гражданин или как существо по природе своей политическое. Сущность новой эпохи видели в том, что человек жил в мире фикций, где и он сам, и другие были продуктами случайных взаимодействий между людьми в процессе обмена. Вполне возможно, что мы сами достигли состояния, когда сознание нереальности или фиктивности настолько не удовлетворяет нас, что уже кажется нестерпимым; сомневаясь, что олигархия политиков, вынуждающих нас выбирать между ними, представляет нас в каком-либо смысле, вообще достойном упоминания, мы сомневаемся, сохранилась ли еще в нас самих личность, которая требовала бы представительства. Союзником глобальной экономики оказывается постмодернизм, уверяющий нас, что и личность, и общество одинаково фиктивны и что наш выбор сводится к тому, какому вымыслу теперь отдать предпочтение.

С тех пор как в 1690‐е годы в Англии зародилось коммерческое общество, диалог между древней и новой свободой проделал долгий путь14131413
  Наиболее полную картину его развития и теперешнего состояния можно, как мне кажется, почерпнуть из следующих работ: Machiavelli and Republicanism / Ed. by G. Bock, Q. Skinner and M. Viroli. Cambridge, 1990; Skinner Q. Liberty before Liberalism (Скиннер К. Свобода до либерализма); Pettit Ph. Republicanism: A Theory of Freedom and Government. Oxford, 1997 (Петтит Ф. Республиканизм. Теория свободы и государственного правления / Пер. А. Яковлева. М., 2016); Viroli M. Republicanism. New York, 1999. Ни в одной из них, как увидит читатель, не говорится то, о чем я пытался сказать на этих страницах.


[Закрыть]. Я прослеживал его историю – параллельную и находящуюся на некотором расстоянии от американского спора между либерализмом, республиканизмом и/или коммунитаризмом, равно как и от британского различия между негативной и позитивной концепциями свободы; хотя он был связан с обоими этими феноменами, ни с одним из них, на мой взгляд, его отождествить нельзя. Читателю не следует также полагать, что «Момент Макиавелли» написан или должен быть прочитан для того, чтобы оказаться в затруднительном философском положении. Книга объясняет некоторые процессы, происходившие в описанной автором истории и затрагивает многоликие явления, которые уместно рассматривать под другими углами зрения и которым можно найти другое объяснение. История – это область исследования, в которой может и должно сосуществовать множество различных интерпретаций. И хотя мы имеем дело с историческим сюжетом, уводящим нас от видимой реальности к все более вымышленному миру, мы способны вернуться к его изучению. И мы обнаружим множество способов, благодаря которым мы создавали самих себя, – и множество причин, по которым мы все еще не обречены на выбор лишь одного из двух вариантов: быть одинокими мечтателями или пассивным материалом для тех, кто всегда хочет придумывать за нас.

Санта-Моника, Калифорния; Балтимор, Мэриленд

Март – май 2002 года

Словарь основных италоязычных понятий

accidenti – 1) случаи

    2) обстоятельства

ambizione – честолюбие

amministrazione – структура правления

    universale – общая структура правления

antico – древний

    a. valore – см. valore

appetito – интерес, желание

    universale – всеобщее желание

approvazione – одобрение, принятие

arte – 1) ремесло, занятие

    2) гильдия, мн. ч. arti

    arte della lana – выделка шерсти, гильдия выделки шерсти

    3) искусство

    arte della guerra – военное искусство

assuefatti – привыкшие

assuefazione – привычка

astrattezza – отвлеченность

avere fama – иметь репутацию

azione – событие

baroni – феодалы

beneficiati – выгодополучатели

bottega – 1) лавка

    2) профессия, ремесло

buono – добрый, хороший, правильный

    buoni costumi – добрые нравы

    buona educazione – правильное воспитание

    buona fortuna – удача

    buone leggi – хорошие законы

    buoni ordini – добрые порядки

    buona milizia – хорошее войско

cagione – причина

caso – случай

cerchio – круг

città disarmata – невооруженный город

civilità – гражданская деятельность

civilmente – в гражданском порядке

collegio – коллегия

coltello – скальпель

commodità – удобство

composizione – состав

condottiere – кондотьер, предводитель наемного отряда

conservare – сохранять

consiglio – совет

    Consiglio grande – Большой совет

Consiglio de’ Pregati – Совет приглашенных (орган власти в Венеции)

consuetudine – привычка, традиция

consultazione – обсуждение

contadini – жители сельской провинции, подчиненной городу (contado)

contado – подчиненная городу сельская провинция

corruzione – порча, разложение, развращение, коррупция

cose – 1) дела

    c. del mondo – мирские дела

    c. di fuora – внешняя политика

    2) порядок, уклад, особенность

    c. universali – общие характеристики

costanza – постоянство

costituzioni – учреждения

costume – 1) образ жизни

    costumi cortesani – придворный образ жизни

    2) нрав, мн. ч. costumi

    buoni costumi – добрые нравы

creati – ставленники

dannabile – порицаемый

dare principio – заложить хорошее начало

deliberazione – решение, принятие решений; мн. ч. deliberazioni

dependenza – зависимость, влияние, связи

desiderio – желание, мн. ч. desideri

destruzione – разрушение

difficile – сложный

diligenzia sottile – кропотливое усердие

dimostrazioni – внешние признаки

discorso – речь, мн. ч. discorsi

disposizione – обстановка

dolcezza – зд.: удовольствие

effetti – последствия

ekklesia – зд.: общественное собрание

elezione – выборы

equalità – равенство

esecuzione – исполнение

esperienzia – опыт

essere tenuti – иметь репутацию

esterminio – истребление

fantasia – фантазия

fiero – суровый

forma – форма

fortuna – фортуна, судьба

    buona f. – удача

forza – сила, мн. ч. forze

freddezza – равнодушие

generosità – щедрость, благородство

generoso – благородный

gentiluomo – представитель знати, мн. ч. gentiluomini – знать

giornalmente – ежедневно

giustizia – 1) справедливость

    2) правосудие

    una buona giustizia – справедливое правосудие

gonfaloniere – гонфалоньер

governo – 1) правление

    g. civile – гражданское правление

    g. di drento – внутреннее правление

    g. misto – смешанное правление

    il g. veneziano / alla viniziana – венецианская конституция, венецианская форма правления

    2) правительство

    g. largo – широкое правительство

    g. stretto – узкое правительство

grande – гранд, высокородный человек

grandezza – 1) величие

    2) власть

grandissima virtù – см. virtù

grazia – благодать, благосклонность фортуны

guardia – охрана

immagine – образ

imperio – 1) власть

    2) высшая исполнительная власть

industria – изворотливость

intelligenza 1) клика, сборище; мн. ч. intelligenzie

    2) махинаторство

invenzione – изобретение нового

laudabile – похвальный

legge – закон, мн. ч. leggi

libertà – свобода

luogo – место, территория

malignità – зависть

mansueto – умеренный

mantenere – сохранить

    m. lo stato – см. stato

materia – материя

mediocri – среднее сословие, люди со средним достатком

milizia – войско

mito – миф

    m. di Venezia – венецианский миф

mutazione – перемена, мн. ч. mutazioni

    m. dello stato – изменение состояния / перемены в государстве

modo di vivere – см. vivere

natura – зд.: характер

    n. dello universale – см. universale

naturale – 1) естественный

    2) наследный

    principe / signore n. – наследный государь

    3) выборный

    4) соответствующий характеру и наклонностям подданных

necessità – необходимость

nervo – направляющая сила

    n. della repubblica – направляющая сила республики

non-beneficiati – невыгодополучатели

occasione – случай

occorrere – случаться

onesto – честный

onore – честь, почет

ordinatori – законодатели (ед. ч. ordinatore)

ordini – законы, устои, установленные порядки (ед. ч. ordine)

    ordini antiquati nella religione – освященные религией устои

    buoni o. – добрые порядки

ottimati – оптиматы, политическая аристократия

participazione – участие (в общественной жизни)

particolarità – особенность

particulare – политический индивид, представитель власти

pasta – макароны

patria – отечество

perfetto – совершенный, образцовый, ж. р. perfetta

perfezione – совершенство

pian piano – не спеша, потихоньку

plebe bassa – низшие слои

plebei – плебеи

popolari – народ, простонародье

popolo – народ

    p. grasso – «жирный народ»

    p. minuto – «тощий народ»

potenzia – сила, мощь

potestà – власть

pregati – см. Consiglio de’ P.

prima forma – первоформа (понятие аристотелевской метафизики)

principato – монархическое государство

    p. assoluto – государство с абсолютным правлением

principe – государь

    p. assoluto – абсолютный государь

    p. naturale – наследный государь

    p. nuovo – новый государь

principio – 1) начало

    dare p. – заложить хорошее начало

    2) правило, мн. ч. principii

    3) повод

privatamente – в частном порядке

privato – отдельный человек, частное лицо

procuratore – прокуратор

proporzione – пропорция

proprietà – зд.: полномочие

proprio – собственный, изначально присущий

proprie – собственные (мн. ч. ж. р.)

provincia – провинция (зд.: национальность)

prudenzia – рассудительность, благоразумие

qualità – свойство

ragione – разум

reggimento – режим

regno – монархическая форма правления, королевство

retto – управляемый (страд. причастие от reggere)

riformazione – преобразование

rinnovazione – обновление

riputazione – почтение, доброе имя

ruina – гибель

sangue – кровь (зд.: род, династия)

savio – мудрый

semplice – чистый, несмешанный

senato – сенат

Serenissima или Serenissima republica – Светлейшая республика (Венеция)

servitù – рабство

setta – клика, мн. ч. sètte

signore – господин

    s. naturale – наследный правитель

signoria – синьория, исполнительный орган флорентийской республики

singulare – уникальный

sito – место, местоположение

spezie – вид

s. del governo – вид правления

stabilità – стабильность, постоянство

stato – 1) правление, полития, власть

    mantenere lo s. – сохранить власть

    2) политический режим

    s. misto – то же, что governo misto

    s. stretto – то же, что governo stretto

    3) территория, контролируемая государем

stretto – узкий

    governo s. – см. governo

sudditi – 1) подданные

    2) жители подчиненных городов

tempo – время

tutto un corpo – единое целое

universale – 1) зд.: совокупность всех граждан

    natura dello u. – природа сообщества

    2) universali (мн. ч.) – общие принципы

    3) appetito u. – см. appetito

universalità – совокупность

    u. dei cittadini – совокупность граждан

uno solo – один-единственный человек

uomini da bene – лучшие люди

utilità – полезность

valore – доблесть

    antico v. – древняя доблесть

variazione – изменение

vigilanzia – бдительность

vigore di animo – сила духа

virilità – мужественность

virtù – 1) добродетель, положительное качество

    2) доблесть

    v. d’uno spirito italiano – доблесть италийского духа

    v. militare – военная доблесть

    grandissima v. – величайшая доблесть

virtuosi – люди доброго поведения

vivere – жизнь

    v. civile – гражданская жизнь

    v. libero – свободная жизнь

    v. populare – 1) жизнь народа

    2) народное правление

    modo di v. – зд.: общественное устройство

volubile – коварный

    volubil creatura – коварнейшее существо

voluntà – свободная воля

Составитель Алина Звонарева