Текст книги "Прелесть"

Но ответа не услышал, ибо всем его вниманием завладел леденящий душу звук. Закашлял мотор «эвенджера».

Мейсон вспомнил, что горючего оставалось совсем чуть-чуть. Теперь его не осталось вовсе, и машина рухнет на землю.

Он кое-как встал на ноги. У него заныло сердце. Пропеллер почти остановился. Самолет стремительно мчался к тому самому холму, на склоне которого застыли Н’Гони с Мейсоном.

– Это Стив? – крикнул Мейсон. – Там в кабине Стив?

– Наверное, – ответил Н’Гони. – Стив ходи обратно. Слышал, что стреляют, вот и ходи.

Значит, Стив вернулся. Услышал стрельбу и вернулся. Не бросил своего пулеметчика в беде.

Встретившись с воздушным потоком у склона, «эвенджер» слегка задрал нос, на мгновение застыл и упал на землю в сотне ярдов выше Мейсона.

Н’Гони бросился к нему со всех ног. Мейсон захромал следом.

Внизу полыхала японская база. В воздухе висели клубы дыма. Горели «зики», чадили цистерны с горючим.

Услышав новый звук, Мейсон стал как вкопанный. Это был далекий гул множества моторов. Он превратился в вой и наконец в оглушительный рев.

Над летным полем появился строй американских бомбардировщиков. Они поливали японцев пулеметным огнем и забрасывали бомбами. Почти ослепший от вспышек, Мейсон взбирался по склону холма.

Н’Гони помогал Фостеру выбраться из «эвенджера». Пилот взглянул на Мейсона и усмехнулся, не стирая с лица кровь, струившуюся из ссадины на лбу.

– Ты живой? – выдохнул Мейсон.

– Живее всех живых, – ответил Фостер.

– Но как наши узнали? Н’Гони, как? Ты же не мог так быстро сбегать к ним и вернуться!

– Моя послать братишку, – объяснил Н’Гони. – Япошка говорить «работай». Не работай – япошка злой, чик-чик вся родня. И моя послать братишку, чтобы летучка бум-бум.

– Так вот почему ты сбежал, – сообразил Фостер.

– Моя умный, – усмехнулся Н’Гони. – Злой япошка плохо.

– Теперь они не злые, – сказал Фостер. – Они перепугались до смерти. В самом буквальном смысле.

Базы не было видно из-за огня и дыма. Американские самолеты, завывая моторами, возвращались снова и снова. Они сеяли смерть и разрушение. Их бомбы и пулеметы стирали японцев с лица земли.

– Твоя посиди, – сказал Н’Гони. – Полюбуйся. И моя тоже.

Ухмыляясь до ушей, он присел на корточки.

– Тем более что у нас лучшие места на трибуне, – заключил Фостер.

Учтивость

Смотри не смотри, с первого же взгляда на этикетку ясно: вакцина непригодна.

Доктор Джеймс Х. Морган снял очки и тщательно их протер, ощутив, как сердце стискивает леденящий ужас. Надев очки, он толстым приплюснутым пальцем поправил их на переносице и еще раз изучил этикетку. Так и есть, не померещилось: срок годности истек добрых десять лет назад.

Доктор медленно повернулся, грузно доковылял до выхода из палатки и замер на фоне светлого треугольника входа, крепко ухватившись пухлыми руками за парусину полога.

Перед доктором, простираясь до блеклого горизонта, раскинулись поросшие лишайниками серые пустоши. Заходящее солнце мутно-алым пятном маячило на западном небосклоне, но доктор знал, что за его спиной, стремительно поглощая пространство, раскидывают над землей свое покрывало лиловые сумерки.

С востока порывами налетал напоенный дыханием ночи холодный ветер, дергавший и трепавший парусину палатки, будто силясь вырвать ее из хватки доктора.

– М-да, – проронил доктор Морган, – веселые равнины Ландро.

«Тут чувствуешь себя ужасно одиноким, – подумал он. – Одиноким не оттого, что вокруг так голо, и не оттого, что этот пейзаж совершенно чужд человеческому глазу, а оттого, что в нем ощущается какая-то первозданная заброшенность, от которой веет пустотой, способной довести оставленного с ней наедине человека до безумия. Этот мир – будто огромное кладбище, пустынное пристанище мертвых; но все же для полноты сходства с кладбищем ему недостает ощущения кроткого смирения перед неотвратимостью смерти. Ибо кладбищенская земля свято хранит в своих объятиях останки живших некогда людей, а этот край – сама пустота, напрочь лишенная памяти о прошлом.

Но такой ей оставаться недолго, – сказал себе доктор Морган. – Теперь уж недолго».

Он постоял, глядя на каменистый склон, полого вздымающийся над лагерем, и решил, что это место вполне подойдет для кладбища.

Беда в том, что, куда ни пойди, все здешние места чересчур схожи, нипочем не отличишь одно от другого. Ни деревьев, ни кустов – лишь кое-где голая земля пестрит рваными заплатами щетинистой поросли, будто прикрывающее плечи бездомного нищего лоскутное одеяло.

Бенни Фолкнер, шагавший по тропе, достиг вершины холма и остановился, окостенев от нахлынувшего страха – страха перед надвигающейся ночью и сопутствующим ей пронзительным холодом, страха перед безмолвными холмами и заполненными тьмой низинами, а еще – от глубинного и потому более жуткого страха перед щуплыми малорослыми туземцами. Кто знает, быть может, в этот самый миг они уже подкрадываются по склону холма?..

Подняв руку, Бенни утер взмокший лоб рукавом потрепанной куртки, мимоходом подивившись, что вспотел, – было уже довольно зябко, воздух остывал с каждой минутой все сильнее, а через час-другой оставшийся под открытым небом путник рискует закоченеть насмерть.

Горло его стиснуло непроизвольной судорогой страха, зубы заклацали, но Фолкнер подавил всколыхнувшуюся в душе панику и на какое-то мгновение горделиво выпрямился, чтобы убедить себя, что никакой паники-то и не было.

От лагеря он шел на восток, – значит, возвращаться надо на запад. Единственная загвоздка в том, что Бенни толком не знал, все ли время придерживался направления на восток: быть может, слегка уклонился к северу или забрел южнее, чем надо. Но, даже уклонившись далеко в сторону и возвращаясь строго на запад, прозевать лагерь Бенни не мог.

«Дым лагерного костра вот-вот покажется, – твердил он себе. – Любой перевал – может, ближайший, – следующий же поворот петляющей тропы непременно выведет меня в лагерь. Надо только подняться повыше; там-то он и будет: раскинется прямо передо мной полукругом белых палаток. Парусина сияет отблесками угасающей зари, а рядом с большой палаткой кухни вьется тоненький дымок, да Буян Брэди снова ревет какую-нибудь непристойную песню».

Но это было добрый час назад, когда солнце высилось над горизонтом на целых две ладони. Теперь, стоя на вершине очередного гребня, Бенни припомнил, что уже тогда немного беспокоился, но настоящей тревоги не испытывал. Тогда ему бы и в голову не пришло, что человек может заблудиться на расстоянии часа неторопливой ходьбы от лагеря.

Теперь же солнце закатилось, сгущались сумерки, под одежду прокрадывался холодок, а посвист ветра среди холмов, казавшийся при ярком свете почти беззвучным, вдруг обрел жутковатую значимость.

«Ладно, еще один подъем, – решил Бенни. – Еще один холм, а если нет, то закругляюсь до утра. Найду какое-нибудь укрытие – пусть хотя бы расщелину, способную защитить от ветра и удержать тепло костра, если, конечно, найду из чего развести костер».

Бенни постоял, прислушиваясь к стонам мятущегося среди холмов ветра, и в этом жалобном завывании ему почудился отзвук какого-то нетерпения, будто ветер упорно шел по горячему следу, привлеченный запахом человека.

И тут Бенни различил другой звук: негромкие шлепки мягких шагов, приближавшихся с противоположной стороны холма.

Айра Уоррен сидел за письменным столом, гневно обозревая стопки скопившихся бумаг; потом неохотно взял одну и положил на стол перед собой.

«Только этого болвана Фолкнера мне и не хватало, – угрюмо думал он. – Сколько раз им говорено, что надо держаться вместе, что никому не позволительно валандаться поодиночке.

Просто детский сад какой-то: не исследователи, а толпа сопливых юнцов, только-только из колледжа. У них еще молоко на губах не обсохло, а туда же – прямо лопаются от эрудиции. Зато здравого смысла ни на грош! И ни один не хочет слушать, что ему говорят».

Тут кто-то поскребся по парусине входа.

– Войдите, – откликнулся Уоррен.

Вошел доктор Морган:

– Добрый вечер, командор.

– Так, – вместо ответа раздраженно буркнул Уоррен, – что на этот раз?

– Ну, это… – Доктор Морган слегка взмок. – Я насчет вакцины.

– Вакцины?

– Да, вакцины. Она никуда не годится.

– В каком это смысле? Доктор, у меня и без вас забот полон рот, и играть с вами в угадайку я не намерен.

– Она просрочена, – сообщил Морган. – Просрочена на добрых десять лет. Применять просроченную вакцину нельзя. Видите ли, она может вызвать…

– Хватит молоть языком, – резко оборвал его Уоррен. – Значит, вакцина просрочена. И когда же вы соизволили это обнаружить?

– Только что.

– То есть прямо сейчас?

Совсем сникший Морган едва нашел силы кивнуть.

Уоррен очень осторожно, с преувеличенной аккуратностью отодвинул бумаги в сторону, положил руки перед собой и сплел пальцы шатром.

– Доктор, скажите-ка мне одну вещь, – медленно проговорил он, будто с трудом, тщательно подыскивал нужные слова. – Давно ли наша экспедиция высадилась на Ландро?

– Ну-у, я бы сказал, давненько. – Морган начал мысленно загибать пальцы. – А если точнее, то шесть недель назад.

– И все это время вакцина была здесь?

– Ну конечно. Ее выгрузили с корабля вместе с остальным снаряжением.

– Значит, вакцину завалили барахлом, и вы только сейчас сумели ее обнаружить? Или она была тотчас же доставлена в вашу палатку?

– Конечно доставлена. Первым делом. Я сам всегда настаиваю на подобной процедуре.

– Выходит, вы в любое время за эти шесть недель, в любую секунду любого дня в течение целых шести недель могли проверить вакцину и убедиться, что она непригодна к употреблению? Правильно, доктор?

– Наверное, мог, – согласился Морган. – Просто у меня…

– У вас не было времени, – кротко подсказал Уоррен.

– Ну-у, не то чтобы…

– У вас, вероятно, хватало других проблем?

– Да, вообще-то, нет…

– И вы осознаете, что неделю назад мы могли связаться с кораблем по радио и он мог бы вернуться, чтобы забрать нас? Они непременно сделали бы это, дай мы знать о ситуации с вакциной.

– Прекрасно осознаю.

– И осознаете, что теперь они уже вне зоны связи? Мы не можем дать им весточку, не можем попросить их вернуться; и вообще, в ближайшие два года мы напрочь отрезаны от остального человечества.

– Я, – промямлил Морган, – я…

– Рад был познакомиться, – ответил Уоррен. – И сколько же нам, по-вашему, осталось жить?

– Мы станем восприимчивы к вирусу через неделю или около того. В случае высокой сопротивляемости организма он сможет противостоять болезни недель шесть, прежде чем та убьет его.

– Два месяца, – подытожил Уоррен, – от силы – три. Я правильно понял, доктор Морган?

– Да.

– Скажите-ка мне одну вещь…

– Да?

– Как-нибудь, когда у вас выпадет свободная минутка, когда у вас найдется время и это не причинит вам излишнего беспокойства, поведайте мне, каково чувствовать себя убийцей двадцати пяти соплеменников?

– Я, – сказал Морган, – я…

– И себя, разумеется, тоже, – добавил Уоррен. – Итого двадцать шесть человек.

Назвать Буяна Брэди личностью заурядной нельзя было даже с большой натяжкой. Уже больше тридцати лет он сопутствовал командору Айре Уоррену во всех инопланетных экспедициях, хотя в самом начале Уоррен был не командором, а всего лишь вторым лейтенантиком. И по сей день они держались вместе, образовав сплоченную команду закаленных космопроходцев, хотя никто из посторонних и не подозревал, что они работают в паре, – ведь Уоррен возглавлял экспедиции, а Буян оставался простым коком.

Теперь же Уоррен поставил на стол бутылку и послал за Буяном Брэди.

Узнать о приближении Брэди можно было задолго до его появления – он перебрал глоток-другой и горланил самые непристойные песни из своего обширного репертуара.

В палатку он вошел, неестественно выпрямившись и шагая строго по прямой, будто для него по полу прочертили меловую линию. Увидев стоявшую на столе бутылку, он сразу сграбастал ее за горлышко, не обратив никакого внимания на поставленные рядом стаканы, и опустил ее на стол лишь после того, как содержимого поубавилось на добрых три дюйма; затем расположился на приготовленном для него складном стуле и спросил:

– Ну, чего там еще? Ты никогда не посылаешь за мной, ежели чего не стрясется.

– Ты что, пил? – поинтересовался Уоррен.

– Так, сварганил кой-чего по мелочи. – Буян смерил Уоррена недобрым взглядом. – Раньше можно было взять кой-чего с собой, а теперь вдруг оказалось – нельзя. А ту малость, что у нас есть, ты держишь под замком. А когда начинает мучить жажда, у человека просыпается изобор… изобер… изобр…

– Изобретательность, – подсказал Уоррен.

– Вот именно. Это самое слово и вертелось у меня на языке.

– Буян, мы попали в передрягу, – сообщил Уоррен.

– Мы вечно попадаем в передряги, – не смутился тот. – Нынче уж не то, что прежде. Тогда с нами были настоящие мужики, а нынче…

– Я понимаю, о чем ты, – кивнул Уоррен.

– Детишки! – Буян с презрением сплюнул на пол. – Им бы соски сосать. А мы должны утирать им носы и…

– Нет, кое-что похуже. На сей раз мы влипли по-настоящему. Если не придумаем чего-нибудь путного, то через пару месяцев все до единого отправимся на тот свет.

– Дикари?

– Дикари ни при чем, хотя наверняка с удовольствием прикончили бы нас, будь у них хоть шанс.

– Наглецы, – сказал Буян. – Один такой пробрался в палатку кухни, и я безоговорочно дал ему изрядного пинка. Он порядком повопил – мое обхождение пришлось ему явно не по вкусу.

– Не следовало его пинать, Буян.

– Ну, Айра, я и не пинал-то его, если честно. Это я как бы для красного словца. Нет, сэр, я его не пинал! Я приласкал его лопатой. Я всегда управлялся лопатой лучше, чем ногой. И достает дальше, и…

Он снова потянулся к бутылке и опорожнил ее еще на дюйм-другой.

– Так что ж за беда, Айра?

– Дело в вакцине. Морган дождался, пока корабль покинет зону слышимости, и только тогда надумал проверить вакцину. Она непригодна – просрочена лет на десять.

Буян оцепенел.

– Так что прививок не будет, – продолжал Уоррен, – а это означает, что мы обречены. Тут есть смертельный вирус… э-э… ну ладно, забыл, как он называется. Да ты о нем знаешь.

– Еще бы! Разумеется, знаю.

– Курьезное дело, – заметил Уоррен. – Казалось бы, чего-нибудь подобного следует ждать где-нибудь в инопланетных джунглях – ан нет, эта штука поджидает здесь. Это из-за туземцев – они гуманоиды и устроены вроде нас с тобой. Так что вирус развил способность нападать на гуманоидные организмы, а мы для него – отличный свежий материал.

– Но дикарей-то он вроде как не трогает, – возразил Буян.

– Да, похоже, им вирус не страшен. Одно из двух: или они нашли лекарство, или у них развился естественный иммунитет.

– Ежели они нашли лекарство, то можно вытряхнуть из них рецепт.

– А если нет, если дело лишь в адаптации, то мы, как пить дать, покойники.

– Что ж, начнем их обрабатывать. Они нас ненавидят и с радостью поглядят, как мы квакнемся, но мы что-нибудь придумаем, чтобы заполучить у них лекарство.

– Нас ненавидят все и повсюду. Почему бы это, Буян? Мы ради них из кожи вон лезем, а они – куда бы ни ступила нога человека, на какую бы планету мы ни прилетели – всякий раз встречают нас ненавистью. Мы стараемся сделать их похожими на нас, мы делаем для них все, что в наших силах, а они отвергают нашу помощь и уклоняются от нашей дружбы. Или принимают нас за ораву сопляков – так что в конце концов терпение у нас лопается и мы обхаживаем их лопатой.

– А это, – с ханжеским смирением добавил Буян, – только подливает масла в огонь.

– Что меня беспокоит, так это настроение людей. Когда они узнают о вакцине…

– Им нельзя говорить. Нельзя, чтоб они прознали. Разумеется, они все равно проведают рано или поздно, но все ж таки не сразу.

– Об этом известно одному Моргану, но он балаболка, и рта ему не заткнешь. К утру об этом узнают все до последнего человека.

Брэди тяжеловесно встал и потянулся к бутылке, возвышаясь над Уорреном, как скала.

– К Моргану я на обратной дороге заскочу и улажу все так, что трепать языком он не станет. – Буян сделал большой глоток и поставил бутылку на стол. – Я просто намекну ему, что будет, ежели он не удержится.

Уоррен с облегчением откинулся на спинку стула. «Вечно на взводе, – подумал он, глядя Буяну Брэди вослед, – зато всегда есть на кого положиться».

Не прошло и трех минут, как Брэди вернулся. Хмель с него как рукой сняло. Замерев у входа в палатку, он с торжественной серьезностью воззрился на Уоррена расширенными от увиденного глазами и сказал:

– Он себя порешил.

Это была истинная правда: доктор Джеймс Г. Морган лежал у себя в палатке с перерезанным горлом. Разрез был сделан с таким профессионализмом, что сразу выдавал работу хирурга.

Около полуночи поисковая партия привела Фолкнера.

Уоррен устало оглядел его: парнишка явно напуган. Бессистемно блуждая во тьме, он исцарапался, скулы его побледнели.

– Он увидел наши огни, сэр, – доложил Пибоди, – и поднял крик. Вот мы его и нашли.

– Спасибо, Пибоди. Увидимся утром. А сейчас я хочу побеседовать с Фолкнером.

– Да, сэр, – кивнул Пибоди. – Я рад, что мы его нашли.

«Жаль, что у меня людей вроде него – раз-два и обчелся, – подумал Уоррен. – Ну, Брэди – тот давний космопроходец; Пибоди – старый армейский вояка, да еще Гилмер, поседевший в походах интендант, – и все. Только на этих троих и можно положиться; остальные – просто сопляки».

Фолкнер изо всех сил старался стоять по стойке смирно и не горбиться.

– Видите ли, сэр, – попытался объясниться он, – дело было так: я увидел жилу…

– Вы, несомненно, знаете, мистер Фолкнер, – перебил его Уоррен, – что в экспедиции действует правило: никогда не уходить в одиночку; никому и ни при каких обстоятельствах не позволительно ходить без сопровождения.

– Да, сэр, я знаю…

– А вы понимаете, что остались в живых только благодаря какой-то невероятной причуде судьбы? Вы бы непременно к утру замерзли, если только туземцы не добрались бы до вас прежде.

– Я встретил туземца, сэр. Он меня не тронул.

– Значит, вам сверхъестественно повезло. Не часто у туземца не найдется лишней минутки, чтобы перерезать человеку горло. В предыдущих пяти экспедициях они убили целых восемнадцать человек. А их каменные ножи, уверяю вас, оставляют прескверные рваные раны.

Уоррен подтянул к себе экспедиционный журнал, распахнул его и сделал аккуратную запись, вслух сказав:

– Мистер Фолкнер, за нарушение внутреннего режима вы на две недели лишаетесь права покидать территорию лагеря. Кроме того, на этот срок вы прикомандированы к мистеру Брэди.

– К мистеру Брэди, сэр? К коку?!

– Так точно. Он вас приставит к делу. Вероятно, вам придется ходить по дрова, помогать ему по кухне, выносить мусор, – словом, пока что вы будете у нас на легких работах.

– Но меня отправили в эту экспедицию заниматься геологическими изысканиями, а не прислуживать на кухне.

– Истинно так, – признал Уоррен. – Но вместе с тем вас сюда прислали при условии, что вы будете подчиняться определенным правилам. Вы же сочли уместным нарушить эти правила – в результате чего я нахожу уместным немного поучить вас дисциплине. У меня все, мистер Фолкнер.

Фолкнер с одеревенелым выражением развернулся и направился к выходу.

– Да, кстати, – бросил ему вслед Уоррен, – забыл сказать: я рад, что вы вернулись.

Фолкнер промолчал.

Уоррен было вскинулся, но тут же расслабился вновь. «В конце концов – какая разница? – промелькнуло у него в мозгу. – Через несколько недель и мне, и Фолкнеру, и всем прочим будет на все глубоко наплевать».

А утром к нему первым делом заявился капеллан – Уоррен еще сидел на краю койки, натягивая брюки. Несмотря на пыхтевшую возле письменного стола печурку, в палатке было довольно прохладно, и Уоррена била дрожь.

Капеллан с ходу очень точно и по-деловому изложил цель своего визита:

– Мне казалось, что надо переговорить с вами на предмет заупокойной службы по нашему дорогому усопшему товарищу.

– По какому еще дорогому усопшему товарищу? – спросил дрожащий Уоррен, натягивая ботинок.

– Ну конечно же по доктору Моргану!

– Ах да! Да, по-моему, его надо похоронить.

Капеллана это слегка шокировало.

– Я просто не ведаю, имелись ли у доктора религиозные убеждения, какие-либо предпочтения на сей счет.

– Весьма сомневаюсь, – ответил Уоррен. – На вашем месте я бы упростил службу до минимума.

– Именно так я и полагал поступить, – согласился капеллан. – Пожалуй, произнесу несколько поминальных слов и простую молитву.

– Да, обязательно помолитесь, – сказал Уоррен. – Теперь нам очень нужны ваши молитвы.

– Простите, сэр?

– О, не обращайте внимания! Я просто витал в облаках, вот и все.

– Понятно, – кивнул капеллан. – И еще, сэр: быть может, вы имеете понятие, что заставило его так поступить?

– Как – так?

– Что заставило доктора совершить самоубийство.

– Ах, это! Наверное, просто неустойчивая психика. – Уоррен закончил шнуровать ботинки и встал. – Мистер Барнс, вы человек духовного звания, и притом лучший из всех, с кем мне приходилось иметь дело. Быть может, у вас есть ответ на вопрос, который меня тревожит.

– Ну почему же я…

– Что бы вы сделали, – осведомился Уоррен, – если бы внезапно узнали, что жить вам осталось не больше двух месяцев?

– Ну, полагаю, продолжал бы жить почти как всегда – разве что, пожалуй, уделял бы побольше внимания своей душе.

– Весьма практичный подход. И по-моему, самый здравый из возможных.

Капеллан пристально вгляделся в лицо Уоррена:

– Не хотите ли вы сказать, сэр…

– Садитесь, Барнс. Я включу печку пожарче. Вы мне нужны. Искренне говоря, я никогда особо не ратовал за то, чтоб ваш брат богослужитель участвовал в экспедициях. Но, наверное, бывают случаи, когда без вас просто не обойтись.

Капеллан сел.

– Мистер Барнс, – продолжал Уоррен, – этот вопрос я вам задал не из праздного любопытства. Если Господь не сотворит чуда, через два месяца мы все будем покойниками.

– Сэр, вы шутите?

– Вовсе нет. Вакцина непригодна к употреблению. Когда Морган надумал ее проверить, слать весточку на корабль было слишком поздно. Потому-то он и покончил с собой.

Говоря это, Уоррен вглядывался в лицо капеллана, но тот даже не вздрогнул.

– Честно говоря, я не собирался вам об этом сообщать. И больше никому говорить не намерен – по крайней мере, пока.

– К этой мысли нужно привыкнуть, сжиться с нею, – произнес капеллан, – могу сказать по себе. Быть может, вам следовало бы сообщить остальным, дать им возможность…

– Нет, – отрезал Уоррен.

Капеллан воззрился на него:

– Так чего же вы ждете, Уоррен? На что надеетесь?

– На чудо, – ответил тот.

– На чудо?!

– Несомненно. Вы ведь верите в чудеса. Вам положено в них верить.

– Право, не знаю. Разумеется, кое-какие чудеса случаются – хотя назвать их чудесами можно лишь в переносном смысле, и порой люди придают им гораздо большее значение, чем они того заслуживают.

– Я не настолько наивен, – охрипшим голосом возразил Уоррен. – Чудо заключается в том, что туземцы – такие же гуманоиды, как и мы, но ни в каких прививках не нуждаются. И еще возможность чуда заключается в том, что только первые из высадившихся на Ландро людей пытались выжить без помощи прививок.

– Ну, раз уж вы об этом заговорили, – подхватил капеллан, – то чудом является и то, что мы вообще оказались здесь.

Уоррен бросил на него быстрый взгляд:

– Вот именно. Скажите-ка, как по-вашему, зачем мы здесь? Должно быть, так назначено судьбой. Или это необъяснимая игра таинственных сил, ведущих человечество по уготованному ему пути?

– Мы здесь затем, – отчеканил Барнс, – чтобы продолжить работы, начатые предыдущими изыскательскими партиями.

– И эстафету подхватят новые партии, которые придут вслед за нашей.

– Вы забыли, – заметил капеллан, – что все мы умрем, а к отправке новых экспедиций на смену поголовно погибшим относятся с большой неохотой.

– А вы, – возразил Уоррен, – забыли о чуде.

Основательно покопавшись в папке с бесчисленным количеством копий отчетов предшественников, Уоррен нашел нужный – отчет психолога, принимавшего участие в третьей экспедиции на Ландро, – и углубился в чтение.

– Бред сивой кобылы, – наконец бросил он, припечатав бумаги кулаком.

– Я мог бы сказать тебе об этом, даже не читая, – заявил Буян. – Нет ничего такого, что хоть один сопливый молокосос мог бы рассказать бывалому ветерану вроде меня об этих абр… абер… абор…

– Аборигенах, – подсказал Уоррен.

– Вот именно. Это самое слово и вертелось у меня на языке.

– Тут говорится, – сообщил Уоррен, – что у туземцев Ландро сильно развито чувство собственного достоинства, что оно очень тонко настроено – именно так он выразился – и существует тщательно разработанный кодекс чести в отношениях между собой.

Буян фыркнул и потянулся за бутылкой. Сделав глоток, он с беспокойством взболтнул остаток содержимого и поинтересовался:

– А ты уверен, что у тебя больше ничего на этот счет?

– Тебе лучше знать, – отрезал Уоррен.

– Это утешает, – покачал головой Буян, – очень утешает.

– Тут говорится, – вел дальше Уоррен, – что у них есть система взаимоотношений, соответствующая этикету, хотя и на довольно примитивном уровне.

– Ничего не могу сказать про соответствующие эти-как-там, но место насчет кодекса чести мне не по нраву. Да эти грязные скоты у покойника с глаз монетку стибрят! Я всегда держу лопату под рукой, и если хоть один высунет нос…

– В отчете этот вопрос рассмотрен весьма тщательно и занудно. Тут это объясняется.

– Да нечего тут объяснять! – стоял на своем Буян. – Ежели им чего приглянется, так они прошмыгнут по-тихому и утащат.

– Тут сказано, что это все равно что красть у богача, – пояснил Уоррен. – Как ребенок, повстречавший поле с миллионом арбузов, не видит греха в том, чтобы взять один-единственный арбузик из миллиона.

– У нас нет миллиона арбузов.

– Это просто аналогия. Наше снаряжение кажется этим лилипутам миллионом арбузов.

– Как бы там ни было, – возмутился Буян, – лучше им держаться подальше от кухни…

– Заткнись, – грубо оборвал Уоррен. – Я позвал тебя, чтобы поговорить по делу, а ты лишь хлещешь мое виски да разглагольствуешь о кухне.

– Ладно уж, ладно тебе. И чего же ты хотел спросить?

– Как у нас насчет контакта с туземцами?

– Какой контакт, ежели их не сыщешь днем с огнем? Когда они не нужны – их тут как грязи, а как понадобились – ни слуху ни духу!

– Будто знают, что нужны нам.

– Да откуда ж им знать?

– Понятия не имею, – пожал плечами Уоррен. – Просто ощущение такое.

– А как ты заставишь их говорить, ежели найдешь? – поинтересовался Буян.

– Подкупом. Взятками. Предложу им все, что только пожелают.

– Не годится, – покачал головой кок. – Они ведь знают, что надо просто хорошенько выждать – и все придет к ним в руки само, так что и просить незачем. У меня есть способ получше.

– Твой способ тоже не годится.

– В общем, ты попусту теряешь время. Нет у них никакого лекарства. Это просто адеп… адап… адепт…

– Адаптация.

– Точно. Это самое слово вертелось у меня на языке.

Буян подхватил бутылку, взболтнул ее, большим пальцем примерил уровень содержимого, а затем единым духом вдруг опорожнил ее и стремительно встал:

– Ладно, надо сварганить чего-нибудь удобоваримого. А ты тут сиди и ворочай мозгами.

Прислушиваясь к его удаляющимся шагам, Уоррен продолжал спокойно сидеть на своем месте.

«Надежды, конечно, никакой, – думал он. – Мне следовало знать об этом с самого начала, но я все же отодвинул эту мысль на задворки сознания, загородил ее болтовней о чудесах и надеждами на хранящийся у туземцев ответ. А ведь легче рассчитывать на чудо, чем на мифическое лекарство или знания туземцев. Да откуда же этим малюткам с совиными глазами знать медицину, если они не имеют понятия даже об одежде, до сих пор пользуются грубо сработанными каменными ножами и с величайшими трудами разжигают огонь, высекая искры ударами камня о камень?

Мы все умрем, все двадцать пять человек, а вслед за тем в лагерь открыто, не таясь и не крадучись, явятся малорослые лупоглазые туземцы и обберут все до ниточки».

Первым занемог Коллинз. Умирал он тяжко, как и все жертвы специфического вируса планеты Ландро. А незадолго до его смерти слег Пибоди: его мучила предшествующая болезни разрывающая голову тупая боль. А потом болезнь начала косить людей направо и налево. Сперва они вскрикивали и стонали в бреду, потом затихали и лежали как мертвые, за много дней до настоящей смерти, а внутренний огонь пожирал их, будто выползший из здешних пустошей изголодавшийся хищник.

Помочь им было почти нечем – те, кто еще держался на ногах, ухаживали за больными, утешали их, купали, стирали и регулярно меняли постельное белье, кормили немощных бульоном, который Буян варил теперь в самых больших кастрюлях, да заботились о том, чтобы у больных всегда была под рукой свежая холодная вода, способная ненадолго остудить иссушенное жаром горло.

Первые могилы были глубокими, а холмики венчали деревянные кресты с аккуратно выписанными на перекладинах именами и прочими сведениями. Но рабочих рук становилось все меньше, да и у тех силы убывали, так что постепенно могилы превратились в неглубокие рытвины.

Для Уоррена действительность слилась в подобие нескончаемого кошмара. Дни тянулись жуткой вереницей; снова и снова одно и то же: забота о больных, рытье могил и запись в экспедиционный журнал имен умерших. Поспать удавалось лишь урывками – когда изредка выпадал свободный момент или когда от изнеможения все валилось из рук, а налившиеся свинцом веки смеживались сами собой. Время от времени Буян ставил перед ним еду, и тогда Уоррен торопливо заглатывал ее, не чувствуя вкуса и даже не интересуясь, что именно поглощает.

Время превратилось в какую-то химеру, счет дням был утрачен. На вопрос Уоррена, какое сегодня число, никто не мог дать ответа – впрочем, до этого никому не было дела. Солнце вставало и садилось, серые пустоши по-прежнему простирались до серого горизонта, и только ветер одиноко кружил над безлюдной равниной.

Но мало-помалу до сознания Уоррена начало смутно доходить, что рядом трудится все меньше и меньше здоровых; зато и число недужных тоже убывало. А в один прекрасный день он опомнился, сидя у себя в палатке и глядя в чье-то изможденное лицо, и понял, что дело идет к концу.

– Страшно это все, сэр, – сказал тот, изможденный.

– Да уж, мистер Барнс, – отозвался Уоррен. – Сколько осталось у нас на руках?

– Трое, – отвечал капеллан, – но двое уже не жильцы. Однако этому юноше, Фолкнеру, вроде бы получше.

– Кто еще на ногах?

– Буян, сэр. Только вы, я да Буян.

– Почему мы не заразились, а, Барнс? Почему мы все еще здесь?

– Кто знает? У меня такое чувство, что и нас сия чаша не минует.

– Понимаю. У меня такое же ощущение.

Тут в палатку приковылял Буян с ведром в руках. Взгромоздив ведро на стол, он выловил оттуда жестяную кружку и, роняя маслянисто поблескивающие капли, протянул ее Уоррену.