Текст книги "Прелесть"

Наитие

Ганнибал опять грезил наяву, а Спенсеру Чемберсу очень хотелось, чтоб он прекратил. Председателю Контрольного совета Солнечной системы забот и без того хватает с избытком, посему дополнительно перегружать сознание беспорядочными зрительными образами, которые прогонял через его мозг Ганнибал, представлялось непозволительной роскошью. Однако – и Чемберс это прекрасно понимал – поделать он все равно ничего не мог. Периодическое погружение в грезы – одна из неотъемлемых черт поведения маленького паукообразного создания, а поскольку человек крайне нуждался в нем, приходилось сносить это со всей возможной кротостью.

Не обладай мысленные картины такой четкостью, еще имело бы смысл пытаться их игнорировать. Увы, в силу природы Ганнибала иными они и быть не могли.

В мозгу Чемберса возник знакомый образ: широкая зеленая долина, усеянная красными булыжниками в кляксах серых лишайников, и горные пики по обеим ее сторонам, протянувшие к ярко-голубому небу остроконечные пальцы. Видение посещало его не впервые, и на этот раз, как и всегда, в нем присутствовал неотвязный оттенок ностальгии.

Чемберса, видящего долину в точности такой же, какой ее помнил Ганнибал, посетило малоприятное чувство, будто ему она тоже знакома. Казалось, в следующую секунду он вспомнит ее название и сумеет точно сказать, где она находится. Ему и раньше доводилось испытывать подобное, когда определение места, как и в этот раз, вертелось на кончике языка. Может, это всего лишь эмоциональные галлюцинации, обусловленные частыми воспоминаниями Ганнибала, где к образу той долины примешивался неизменный оттенок светлой печали? В последнем, однако, Чемберс иногда сомневался. Временами он мог поклясться, что ощущение порождено его собственным мозгом, является его личным, отдельным чувством и Ганнибаловы грезы тут ни при чем.

Конечно, загадочная долина некогда могла служить Ганнибалу домом, однако это казалось маловероятным. Существо обнаружили в поясе астероидов. По сей день оно оставалось единственным известным представителем своего вида. А поскольку бурная растительность и голубые небеса на астероидах попросту невозможны, подобное место никак не могло находиться там.

Чемберс многое бы отдал за возможность научиться разговаривать с гостем из космоса. К сожалению, как раз это и не представлялось возможным. Как перевести абстрактные понятия в слова или символы, понятные Ганнибалу? Визуальное общение, передача реальных образов – пожалуйста. Но не отвлеченная идея. Вероятно, сам принцип непосредственного обмена мыслями в человеческом его понимании был Ганнибалу чужд. После многих месяцев общения и сотрудничества с маленьким приятелем Чемберс начинал в этом убеждаться.

В кабинете царил мрак, исключение составляло лишь озерцо света, отбрасываемого на письменный стол единственной лампой. Сквозь высокие окна сияли звезды, и серебристый блеск восходящей луны скользил по верхушкам сосен на ближайшем горном хребте.

Темнота и ночь не имели значения как для Ганнибала, так и для Чемберса. Ибо первый видел и в темноте, а второй не видел вообще. Спенсер Чемберс был слеп.

И все же он видел – глазами или, скорее, чувствами Ганнибала, причем гораздо четче и яснее, нежели когда-то собственными глазами. Поскольку Ганнибал видел не так, как люди, – иначе и лучше.

За исключением тех моментов, когда грезил наяву.

Поток зрительных образов внезапно иссяк, и Чемберс, чье сознание оставалось настроенным на сенсорное восприятие Ганнибала, заглянул сквозь стены кабинета в приемную. Вошедший мужчина, повесив пальто, болтал с секретарем.

Губы Чемберса сжались в прямую жесткую линию. Морщины прорезали его лоб, а аналитический ум в который раз холодно классифицировал и проверил по пунктам сложившуюся ситуацию.

Мозес Аллен, без сомнения, хороший человек, тем не менее в данной конкретной проблеме он продвинулся мало. Наверное, иначе и быть не могло, поскольку на данный момент он столкнулся с тем, на что, казалось, ответа не существует.

Пока Аллен широким шагом пересекал приемную, губы Чемберса слегка расслабились и он усмехнулся про себя, прикидывая реакцию гостя, если бы тот вдруг обнаружил, что за ним следят.

Ни один человек, даже сам Мозес Аллен, глава Секретной службы Солнечной системы, не имел представления об истинных масштабах Ганнибаловых зрительных способностей. Чемберс понимал, что нет никаких объективных причин держать подобную информацию в секрете, и не мог не признать, что стремление сохранить это в тайне было не чем иным, как проявлением его очередного чудачества. Пустяк, от которого Спенсер украдкой получал мелкое удовольствие, – кусочек знания, которым он, слепец, очень дорожил.

Войдя в кабинет, Аллен уселся в кресло перед столом Чемберса и закурил сигарету.

– Что на сей раз, шеф? – поинтересовался он.

Несмотря на темные очки, блюдцами черноты выделявшиеся на фоне тонкого бледного лица, казалось, что хозяин кабинета смотрит прямо на гостя. Голос у Чемберса был хриплый, слова он глотал.

– Ситуация ухудшается, Мозес. Я сворачиваю станцию на Юпитере.

Аллен присвистнул.

– Вы во многом рассчитывали на ее работу.

– Рассчитывал, – признал Чемберс. – Я надеялся, что в условиях враждебной среды, существующей на этой планете, мы сможем развить новое направление химии, заложить фундамент принципиально иной фармацевтики и наконец создадим лекарство, которое даст желаемый эффект. Я надеялся открыть неизвестное химическое соединение или реакцию. Хотя бы просто методом тыка.

– И это повторяется уже в который раз, – заметил Аллен. – Мы уже почти дошли до той точки, когда приходится действовать по наитию. Выбор, прямо сказать, небогатый.

Чемберс продолжал, будто не слышал реплики посетителя.

– Сегодня вернулся челнок с Юпитера. Привез одного человека, спятившего абсолютно. Остальные мертвы. Один перерезал себе горло. Смена тоже вернулась назад. Люди отказались оставаться после того, что увидели.

Аллен скривился.

– Их трудно винить.

– Те люди были совершенно нормальны, когда заступили на вахту, – проговорил Чемберс. – Психологи выставили каждому из них высочайшие баллы по психической устойчивости. Они отбирались именно по этому признаку, потому что мы понимали: на Юпитере плохо – возможно, это самое враждебное для человека место во всей Солнечной системе. Но не настолько же там страшно, чтобы все они посходили с ума за три коротких месяца! – Председатель соединил пальцы домиком. – В этом психологи со мной согласились.

Ганнибал слегка шевельнулся, царапнув стол острыми коготками. Аллен протянул руку и почесал малыша под подбородком. Тот сердито ударил его по руке.

– Я прихожу в отчаяние, – признался Чемберс.

– Понимаю, – отозвался разведчик. – Чем дальше, тем хуже. Дурные вести из всех уголков Солнечной системы. Коммуникации рвутся. Машины простаивают. Установки жизнеобеспечения не приносят пользы, потому что люди не в силах ими управлять.

Оба погрузились в молчание. Мозес хмуро уставился на кончик своей сигареты, Чемберс застыл напряженно и прямо, словно сидел не за собственным столом в председательском кресле, а на краешке стула в ожидании важного события.

– Ситуационный психоневроз, – вздохнул наконец Аллен. – Так называют это специалисты. Очередной заумный термин для обыкновенного сумасшествия. Люди бросают работу. Люди впадают в бешенство. Вся Солнечная система ползет по швам, потому что они не в состоянии выполнять свои обязанности.

Чемберс заговорил резко.

– Демагогия никуда не приведет, Мозес. Мы должны найти ответ или сдаться. Предать мечту, которую лелеяли многие поколения до нас. Мечту об объединенной Солнечной системе – объединенной людьми и для людей, бесперебойно работающей во имя улучшения жизни.

– Вы хотите спросить, – медленно проговорил Аллен, – что я для этого сделал?

Чемберс кивнул.

– Да, именно это я и имел в виду.

– Я разрабатывал множество направлений и отказался от большинства из них. По сути дела, осталось одно по-настоящему серьезное. Но саботажем тут не пахнет. Не то чтобы я не проверял – в конце концов, это моя работа. Но я спинным мозгом чувствую: здесь все честно и открыто. Чтобы справиться с задачей, мы должны найти новый фактор в человеческом сознании, в человеческой психологии – иной подход к проблеме в целом. Наша беда – гении. Управление Солнечной системой требует гениев. Среднего интеллекта для этого недостаточно. А гении все с приветом. На них нельзя полагаться.

– И все же, – произнес Спенсер Чемберс, – мы должны опираться именно на них.

И это, Аллен понимал, была правда – горькая правда.

Уже многие годы наблюдался упадок человеческой деятельности. Он начался постепенно: несколько случаев там, несколько случаев здесь. Но процесс распространялся, развивался почти в геометрической прогрессии и теперь достиг точки, где, если только что-нибудь не предпринять, экономика и промышленное производство Солнечной системы накроются медным тазом из-за нехватки людей для управления ими. Электростанции и лаборатории, перерабатывающие заводы, купольные города, коммуникационные системы, построенные людьми на всех планетах вокруг Солнца, рассыплются в прах.

Сегодняшние люди более тренированы, лучше подготовлены морально и развиты интеллектуально, чем когда-либо прежде. Это не вызывает сомнений. Им пришлось стать такими. Сотни рабочих мест требовали гениев. И гении появились, причем в огромном количестве. Беда в том, что они не оставались гениальными. Они сходили с ума.

Еще в двадцатом веке наметились признаки массового безумия, уже тогда зародившегося от возрастающих требований, предъявляемых все более сложной, стремительно меняющейся цивилизацией к человеческому мозгу, к способностям и навыкам людей. С развитием эры науки человек внезапно столкнулся с необходимостью превратиться в умственного гиганта. Люди честно попытались и даже отчасти преуспели. Но темп оказался слишком высок – технические возможности ложились на разум непосильным бременем. И человек начал отставать.

Нынешний мир стал миром специализации. Более или менее осмысленная работа стоила многих лет напряженнейшего обучения. Институтские курсы сделались сложнее и намного длительнее. Но это еще не все. В то время как человек, до предела измотав сознание, пытался вникнуть в проблемы избранной им сферы деятельности, ему еще приходилось вписываться в повседневную жизнь, искать собственное место в мире, изменению которого он сам же и способствовал.

Неудивительно, говорил себе Аллен, что настал момент, когда люди махнули на все рукой и впали в прострацию.

– Надо выяснить, что не так с одаренными ребятками, – продолжил он. – Надо выяснить, какие факторы делают неустойчивой их психику. Может, что-то не так в системе образования – в том, как происходит обучение? Может…

– Педагоги и психологи ведут исследования в этих направлениях, – коротко напомнил ему Чемберс.

– Понял. Видимо, мне следует придерживаться собственной сферы. Ладно. Я собираюсь сообщить вам кое-что малоприятное.

Председатель сидел молча, ждал. Ганнибал переместился по столу, подбираясь ближе к Мозесу, словно обрел способность понимать человеческую речь и не хотел пропустить ни слова.

– Это насчет этой конторы, Санктуария, – начал Аллен. – Вы видели рекламу…

Он осекся со смущенным видом, но Чемберс кивнул.

– Да, видел. Я же могу читать газеты. Расправляю на столе, Ганнибал смотрит, а я читаю. Так же хорошо, как и вы. Не надо столь трепетно относиться к моей слепоте.

– Санктуарий рассовал рекламу повсюду, – продолжил Аллен. – В газетах, на дорожных знаках – везде. Иногда они называют себя домом отдыха, иногда – санаторием. Иногда они даже не дают себе труда как-нибудь называться. Просто используют большие белые пространства с напечатанным крупными буквами словом «Санктуарий». Все так благородно. Ничего кричащего. Никакого хвастовства. Они вытеснили из бизнеса почти все другие заведения, где вправляют мозги и латают нервы. Никто теперь и не думает обращаться куда-либо, кроме Санктуария, когда почувствует, что крыша потекла.

– К чему вы клоните?! – рявкнул Чемберс.

– Я же предупреждал, что это вас расстроит, – напомнил Аллен. – Они одурачили вас. И всех остальных. Позвольте мне рассказать, что я о них знаю.

Рот председателя Совета сжался в тонкую прямую линию.

– Что вообще заставило вас, Мозес, расследовать их деятельность? Санктуарий – это… – Он запнулся. – Ну, одним словом, Санктуарий.

Глава Секретной службы рассмеялся:

– Да, я знаю, что вы имеете в виду. Санктуарий белый и пушистый. Санктуарий прекрасен. Этакая сияющая гавань в слетевшем с катушек мире. Да-да, так думаете не только вы, но и все остальные тоже. И я так думал. Но потом – просто по какому-то наитию – начал присматриваться к нему. И при этом сам себя ненавидел. Мне казалось, я должен убежать и спрятаться. Но у меня шевельнулось какое-то предчувствие, понимаете, а я никогда не отмахиваюсь от них. Поэтому, стиснув зубы, начал копать. И я убежден, что Санктуарий либо как-то связан с распространением безумия, либо представляет собой крупнейшую аферу, какую когда-либо знала Солнечная система. На мой взгляд, это, скорее всего, мошенничество. Мне пока не сообразить, с какого конца подобраться ко второму варианту. Возможно, они просто ради поддержания своего бизнеса каким-либо образом способствуют тому, что люди сходят с ума? Не уверен. Это кажется маловероятным по многим причинам. Если же речь идет всего лишь об афере, я попусту теряю время. В наше время имеется более крупная дичь, нежели мошенники.

Он тяжело вздохнул.

– Сначала я проверил доктора Яна Николса – того парня, который всем у них заправляет. А он никто, насколько мне удалось выяснить. Определенно не психиатр. Одно время работал в Солнечной службе. Возглавлял партию, осуществлявшую надзор за полезными ископаемыми в поясе. Имеет какую-то степень по минералогии. И все. Ничего больше – никакой специализации. В общем, я пришел к выводу, что он всего лишь корыстолюбивый приспособленец, получивший не слишком хорошее образование.

По нашим сведениям, все остальные члены партии, которой руководил Николс, исчезли. Куда они делись, выяснить так и не удалось.

Я попытался связаться с Николсом и не смог. До него не добраться. Ни почты. Ни радио. Ничего. Санктуарий изолирован. Если тебе там что-то нужно, ты отправляешься туда сам, лично.

– Я об этом как-то не задумывался, – заметил Чемберс.

– И не только вы. Никто не пытается связаться с Санктуарием, пока не понадобятся его услуги, а когда возникает в них нужда, человек оказывается там. Но вы еще и половины не слышали.

Аллен зажег новую сигарету. В комнате негромко прозвонили часы. Ганнибал свесился со стола и махнул на Мозеса когтистой лапкой, не достав до него считаные сантиметры.

Начальник Секретной службы откинулся на спинку кресла.

– Итак, поскольку с Николсом мне связаться не удалось, я послал в Санктуарий нескольких своих людей. Шестерых, если быть точным. В разное время…

Он посмотрел на Чемберса, лицо его помрачнело.

– Они не вернулись.

Чемберс еле заметно вздрогнул.

– Не вернулись? Вы хотите сказать?..

– Только то, что сказал. Они не вернулись. Я их отправил. И… ничего. Ни слуху ни духу. Ни от них, ни о них. Люди просто исчезли. Последний – три месяца назад.

– Это кажется невероятным, – нахмурился Чемберс. – Мы ни секунды не сомневались в том, что пациенты Санктуария получают надлежащее лечение и уход, считали, что о лишившихся рассудка людях там заботятся лучше, чем где бы то ни было еще.

Он немного помолчал и вдруг выстрелил внезапным вопросом:

– Они ведь лечат, так?

– Конечно, – ответил Аллен. – Разумеется, лечат. Я разговаривал со многими, кого они привели в чувство. Но те, кто там побывал, никогда не возвращаются в Солнечную службу. Они становятся…

Он наморщил лоб.

– Это сложно описать словами, шеф. Складывается впечатление, что это уже совсем другие люди. Их поведенческие схемы не совпадают с прежними данными. Они забывают бо́льшую часть прежних навыков и знаний, теряют интерес к тому, что волновало их прежде. И взгляд у них странный. Они…

Чемберс махнул рукой:

– Не забывайте, что они и должны меняться. Лечение…

– Да, знаю, – перебил Аллен. – Вы реагируете в точности так же, как до недавнего времени реагировал я сам. Да и все остальные. Мы инстинктивно защищаем Санктуарий, находим оправдания для любых его действий. Видите ли, даже самому последнему из нас однажды могут понадобиться его услуги. И сознание того, что он есть, дает нам силы. Рискуем свихнуться? Ну и что? Санктуарий нас починит. Нет денег? С нас не возьмут ни гроша и даже бесплатно доставят. Санктуарий – это соломинка, за которую можно ухватиться в нашем безумном мире. Возможно, даже некая разновидность веры. Тяжело, когда у тебя из-под ног выбивают опору.

Чемберс покачал головой:

– Мне почти жаль, что вы ввязались в это дело.

Аллен поднялся, раздавил сигарету в пепельнице.

– Этого я и боялся. Мне страшно не хочется бросать его теперь, когда я зашел так далеко. Не исключено, что это пустая затея, но…

– Нет, – перебил Чемберс, – не бросайте. В наши дни следует внимательно относиться к любой мелочи. А это… Вы и сами подозреваете, что ваши поиски напрасны, но, с другой стороны, нутром чуете, что здесь что-то не так. Нет, не следует останавливаться на полпути.

– И последнее, шеф. Я упоминал об этом раньше. Люди…

– Я знаю, что вы собираетесь сказать. – Чемберс нетерпеливо махнул рукой. – Люди на меня обижены. Они думают, что я от них отдалился. Слишком много слухов.

– Они не знают, что вы слепы, – напомнил Аллен. – И я считаю, что пора сообщить об этом. Люди поймут. Всегда лучше знать правду, чем строить самые невероятные предположения. А я очень хорошо знаю, что именно они думают. Это моя работа – знать.

– Кто пойдет за слепцом? – с горечью проговорил Чемберс. – Меня станут жалеть, но не уважать.

– Люди сбиты с толку и судачат о вашей болезни. Говорят, что она вас изменила. Им и в голову не приходит, что вы ослепли. Некоторые даже полагают, что у вас размягчение мозгов. Еще все гадают, что такое Ганнибал и почему вы никогда с ним не расстаетесь. Домыслы самые фантастические. Даже более невероятные, чем правда.

– Аллен, объявляю эту тему закрытой. – На этот раз тон председателя Совета был резким.

Глава Секретной службы удалился.

Чемберс остался в своем кресле. Надменный, он сидел совершенно прямо и смотрел перед собой.

Вечера миссис Темплфингер всегда выдавались скучными. Этой особой привилегией она обладала в качестве первой дамы сливок нью-йоркского общества. Данный вечер не был исключением. Дилетантски неуклюжие трехмерные фильмы о путешествии хозяйки на юпитерианские луны отдавали безвкусицей. Скрипач оказался еще хуже.

Кэбот Бонд, владелец газеты «Морнинг спэйсуэйз», устало ерзал в кресле, однако, поймав на себе сердитый взгляд миссис Темплфингер, попытался изобразить расслабленную непринужденность. Возможно, благодаря упрямым усилиям по поддержанию культурного уровня одной из величайших семей в Солнечной системе она в полной мере заслуживает репутацию злобной старой карги, сущего наказания для всех родственников и друзей, однако раздражать ее было бы крайне недальновидно: миссис Темплфингер пользовалась авторитетом у многих рекламодателей.

А Кэбот Бонд всегда помнил о рекламодателях. Он жил с них и для них. И о них беспокоился. Как, например, сейчас.

Скрипка довыла. Гости вежливо похлопали. Скрипач снисходительно поклонился. Миссис Темплфингер сияла, перебирая пальцами свои знаменитые бусы из астероидных рубинов. Камни ловили свет люстр и переливались медленно пульсирующими сполохами чужеродного пламени.

Сидевший рядом с Бондом человек наклонился к нему.

– Классная статья – та, про открытие марсианского Розеттского камня, – негромко заговорил он. – Мне очень понравился избранный вами подход к теме. Столько сведений по истории вопроса. Доходчивое изложение. Полное отсутствие сенсационности, какой грешат многие другие газеты. К тому же вы поместили материал на первую полосу. «Ракета»-то заметку на внутреннюю страницу засунула.

Бонду сделалось неуютно. Обсуждаемую статью он выбросил из головы, едва поставив последнюю точку. И не испытывал ни малейшего желания ее обсуждать. Но человеку явно хотелось именно этого.

«Скорее бы заиграла эта чертова скрипка», – подумал Бонд, а вслух холодно произнес:

– Это не камень. Это свиток.

– Величайшая находка века, – кивнул человек, ничуть не обескураженный. – Она откроет нам все древнее знание Марса.

Музыкант вновь принялся елозить жестоким смычком по струнам.

Облегченно выдохнув, Бонд устроился в кресле и вернулся к своим переживаниям.

Забавно. В «Санктуарии Инк.» отреагировали на статью про Розеттский свиток Марса так, словно боялись, что найденный документ станет достоянием широкой общественности. Возникало ощущение – хотя это казалось смехотворным, – будто они не желали, чтобы людям стало известно что-то содержащееся в древних марсианских записях.

Правильно ли он поступил, отклонив их требование спустить эту историю на тормозах? Некоторые, как «Ракета», очевидно, согласились. Другие, разумеется, нет. Правда, большинство из них не имеют никакого отношения к Санктуарию и терять им ровным счетом нечего. В отличие от «Спэйсуэйз». Это-то Бонда и беспокоило.

Скрипка неслась во весь опор шквалом высоких нот, сплетающих варварский, неземной узор – песнь открытого космоса, холодных ветров на незнакомых планетах, чуждых земель под неведомыми звездами.

Внезапно в потусторонний визг скрипки врезался и перемешался с ним визг вполне земной женщины.

– Мои драгоценности! – верещала миссис Темплфингер. – Мои рубины!

Она вскочила на ноги, одной рукой стиснув тонкую цепочку, охватывавшую ее шею. Секундой раньше на ней сияли астероидные рубины.

Теперь же знаменитые камни исчезли, непостижимым образом канув в никуда.

Скрипач неподвижно застыл со смычком наготове. Стакан, выскользнувший из чьих-то пальцев, со звоном разлетелся, ударившись об пол.

– Они пропали! – вопила миссис Темплфингер. – Мои рубины пропали!

В зал бесшумно вплыл дворецкий.

– Наверное, мне стоит вызвать полицию, мэм.

И тут странный свет озарил лицо миссис Темплфингер – мягкий и человечный свет, разгладивший морщинки вокруг глаз и внезапно превративший злобную старую вдову в мягкую и очаровательную женщину. Впервые за двадцать лет миссис Темплфингер ласково улыбнулась.

– Нет, Жак, – шепнула она. – Не полицию.

Все еще улыбаясь, хозяйка пропавших рубинов снова села и кивнула скрипачу. Цепочка выскользнула из ее пальцев, словно драгоценности, стоившие добрых полмиллиона долларов, больше не имели ни малейшего значения.

Скрипач ударил смычком по струнам.

Кэбот Бонд поднялся и на цыпочках пробрался к выходу. Предстояло еще переделать кучу неотложных дел. Например, позвонить редактору и дать ему указание замять любые новости, которые могут поступить по телеграфу о пресловутом свитке с Марса.

Харрисон Кемп, глава Солнечного исследовательского бюро на Плутоне, оторвался от микроскопа, выпрямился и медленно выпустил воздух из легких. Голос его сделался сиплым от возбуждения.

– Джонни, похоже, есть! Спустя все эти годы… после…

Он осекся.

Джонни Гарднер его не слышал. Он даже на него не смотрел. Коллега сидел, сгорбившись на табурете. Призрачный звездный свет из лабораторного окна падал на его лицо, внезапно расслабившееся, обмякшее и повисшее, – на усталое, изнуренное лицо с ввалившимися глазами и отвисшей челюстью.

Кемп попытался что-нибудь произнести. Тщетно. Во рту пересохло, язык онемел и ужас задушил слова, прежде чем те успели вылететь наружу. Откуда-то из-за спины доносилось «кап-кап» драгоценной воды. Снаружи черные копья плутонианского гранита вонзались в чернильно-черное, усыпанное звездами небо.

И на фоне окна – сгорбленная фигура человека, чей взгляд, устремленный наружу, в чужеродную пустыню, совершенно не фиксировал беспорядочное нагромождение скал, составлявших поверхность Плутона.

– Джонни! – наконец выдавил Кемп. Собственный шепот, заметавшись по лаборатории испуганной крысой, заставил его подскочить на месте.

Гарднер не отвечал, не шевелился. Одна рука небрежно лежала на колене, другая свободно свисала. Нога соскользнула с перекладины табуретки и, слегка не дотягиваясь до пола, медленно раскачивалась туда-сюда, подобно жуткому маятнику.

Кемп шагнул вперед, протянул руку, но так и не решился дотронуться до плеча Гарднера.

Бессмысленно пытаться что-либо предпринять. Он это знал. Джонни Гарднер покинул их. Неуклюжее тело по-прежнему восседало на табуретке, но сознание – проницательное, ясное, подобное лезвию бритвы сознание – ушло. Ушло, как пыльная мумия, обрушившаяся внутрь себя. Меньше минуты назад оно обладало способностью проникнуть в глубочайшие тайны жизни, а сейчас превратилось в темную пустотелую пещеру, заполненную лишь призрачным эхом покинувшего ее разума.

Нашарив позади себя второй табурет, Кемп устало взгромоздился на него и уставился на Гарднера, чувствуя, как безымянный ужас, порожденный чужой планетой и цепью враждебных событий, постепенно смыкает над ним черные крылья, заслоняя свет далеких звезд.

Над лабораторным столом сиял крохотный конус подсветки электронного микроскопа. А под микроскопом находилось нечто очень близкое к исходному сырью, первоэлементу жизни. Нечто, стоившее ему, Джонни Гарднеру и Виктору Финдлею… Скольких лет? Теперь в полумраке лаборатории они казались вечностью.

Вечностью кропотливых исследований, бесконечных записей, удачи, вот-вот готовой улыбнуться, но непременно ускользающей из-под самого носа, и следовавших затем сокрушительных поражений.

– Итак, – обратился Кемп к самому себе, молчаливому помещению и сумасшедшему у окна, – мы вернулись на исходные позиции.

Пытаться продолжить с того места, где остановился Гарднер, не имело ни малейшего смысла. В те последние несколько минут Джонни работал стремительно. Ему было некогда отвлекаться, чтобы делать заметки, и все конечные, принципиально важные данные он держал в уме. Даже в специально созданных условиях максимальной стабилизации молекулы протоплазмы все равно остаются крайне неустойчивыми. Их структура уже претерпела необратимые изменения, сделав помещенный под микроскоп материал непригодным для дальнейших наблюдений. Они либо превратятся в более сложную жизнь, либо перестанут жить вообще, утратив ту крохотную искру, которая отличала их от других молекул.

Им с Финдлеем придется начинать заново. Записи Джонни, конечно, помогут им – но только лишь до определенного момента. Собственно, до того места, где они обрываются. Дальше придется идти одним по дороге, указанной Джонни Гарднером, и, нащупывая свой путь, пытаться воспроизвести то, что делал он. А знания Джонни теперь утрачены навсегда. Они растаяли, как инверсионный след ракеты, нырнувшей в утробу космоса.

Скрипнула дверь. Кемп встал и медленно повернулся к вошедшему, чей силуэт темнел на фоне освещенного проема.

– Почему так тихо? – спросил Финдлей. – Что вы, ребята…

Голос его оборвался. Финдлей застыл, уставившись на залитое звездным светом лицо Джонни Гарднера.

– Только что, – устало произнес Кемп. – Джонни позвал меня, хотел показать что-то интересное под микроскопом… Пока я глядел, его и накрыло. Когда я обратился к нему, он сидел в точности как сейчас. А ведь несколько секунд назад все было в порядке…

– Так оно и бывает. – Финдлей вошел в лабораторию и встал рядом с Кемпом. – Этого следовало ожидать. Мы с тобой повидали достаточно таких случаев. Иногда мне снится, что ты и я – единственные вменяемые люди во всей системе. Остальные сходят с ума, и остаемся только мы.

– Надо было послушаться твоего совета, – горько усмехнулся Кемп. – Следовало отослать его с последним кораблем. С виду он был нормальный. И вел себя вполне адекватно. А нужен он был как никто другой. Джонни так долго продержался. Я надеялся, что обойдется…

– Не вини себя, шеф, – сказал Финдлей. – Откуда ты мог знать?

– Но ты-то знал, Вик! И предупреждал меня, говорил, что он чокнется. Откуда ты знал? Скажи мне, как ты…

– Успокойся. – Финдлей предостерегающе поднял руку. – Я ничего не знал. Ничего определенного по крайней мере. Просто ощущение. Полагаю, это можно назвать интуицией. Или наитием.

Они стояли рядом, плечом к плечу, как будто таким образом могли противостоять чувству обреченности, ощущению абсолютной тщетности человеческих усилий, поднимавшемуся, казалось, внутри их самих.

– Это не может длиться вечно, – произнес Кемп. – Однажды мы научимся удерживать человеческий рассудок от сползания в пропасть. Мы найдем способ помочь мозгам идти в ногу с людскими амбициями и не отставать от прогресса.

Финдлей кивнул на Гарднера:

– Он был на верном пути. Сделал первый большой шаг. Прежде чем мы попытаемся как следует изучить мозг – то есть с научной точки зрения, – необходимо понять, что есть жизнь. Раньше мы всегда начинали с середины и ковыляли назад, пытаясь отыскать бог знает что. Поступать так и в дальнейшем уже непозволительно. Нам нужна база, понимание фундаментальных основ жизни, а с ней мы поймем и самих себя.

Кемп кивнул:

– Ты прав, Вик. Он сделал первый большой шаг. А теперь… теперь он отправляется в Санктуарий.

Они помогли Джонни Гарднеру встать с табуретки и провели его через лабораторию. Джонни шел как незрячий, то и дело спотыкался, дергаясь при непроизвольном сокращении мышц. Безумец глядел прямо перед собой и, казалось, созерцал нечто видимое только ему.

– Благодарение небесам, – заметил Финдлей, – что он ушел таким образом. Не как Смит.

Кемпа передернуло от воспоминаний. Смит взбесился. Он изрыгал непристойности, визжал и орал, круша лабораторию. Они пытались унять его, уговаривали успокоиться. А когда он бросился на Финдлея со стальной балкой, Кемпу пришлось его застрелить.

Хотя с Лемпке вышло еще хуже. Лемпке взял да и вышел из купола в практически несуществующую атмосферу Плутона. Как был – в лабораторном халате и без скафандра.

Доктор Дэниел Монк, отложив карандаш, снова перечитал неуклюжие строчки приблизительного перевода:

«Это повесть о… который посетил пятую планету от центрального солнца; не о первом, кто отправился туда, но о первом, кто обнаружил обитающую на ней любопытную форму жизни, которая в силу ее… не была распознана как жизнь…»

Снаружи поднялся легкий ночной марсианский ветер. Он подметал улицы города Сандебара. Плакал и стенал среди карнизов и колонн музея. Песчаная метель крохотными пальчиками барабанила по стеклам, а алмазный свет марсианских звезд рисовал на полу морозные квадраты, падая сквозь оконный переплет.