Текст книги "Крик журавлей в тумане"

Стихотворение, которое она сочинила, было сатирическим. Почему оно таким получилось, она объяснить не могла. Просто написалось, и все.

– А сейчас, – объявил ведущий, – пионерка третьего отряда Таня Иванова прочитает свое стихотворение.

– Я пока еще не придумала ему название, – сказала Таня, выйдя на сцену, – оно о нашем лагере.

Начальник лагеря, сидевший в первом ряду, прямо напротив нее, вместе с членами какой-то комиссии, удовлетворенно кивнул. Таня набралась смелости и начала:

 
В нашем лагере всем нам
Не дают спать по утрам,
На линейку мы идем
И речевку все орем,
А потом в столовке нашей
Кормят нас овсяной кашей.
 

Таня вдруг увидела, как начальник лагеря, перестав улыбаться, побагровел. Гул, стоявший до сих пор над эстрадой, смолк. Стало абсолютно тихо. И в этой тишине звонко звучал Танин голосок:

 
Надоели нам отряды,
Разные спартакиады,
Нам свободы не дают —
День и ночь нас стерегут.
 

Теперь уже вытянулись лица не только у начальника. Валя с Игорем шипели из-за кулис, пытаясь прекратить чтение, но Таня не понимала, что им от нее надо, и продолжала:

 
А когда звучит отбой,
Мы все дружною толпой
Собираемся все разом
И идем друг друга мазать.
 

Со стороны зрителей послышались робкие смешки. Воодушевленная Таня хотела продолжить чтение, потому что стихотворение было длинным и она еще не дошла до того места, где описывалось то хорошее, что есть в лагере, но на сцену неожиданно вышла ведущая. Перебив Таню, она бойко объявила:

– Свое стихотворение нам прочитала Таня Иванова. А сейчас Кира Шустова из шестого отряда исполнит песню.

Таня раскланялась и прошла за кулисы, вслед ей раздались аплодисменты.

– Молодец, девочка, – крикнул какой-то мужчина. – Так их, крой почем зря.

За кулисами ее ждали Валя и Игорь.

– Ты нас без ножа зарезала, – бросились они к ней, – нас теперь выгонят.

– Почему? – испугалась Таня. – Ведь это же сатирическое стихотворение. Разве за него выгоняют?

– Вот как раз за него и выгоняют, – Валя старалась говорить серьезно, но чувствовалось, что ее прямо раздирает от смеха. В конце концов она не выдержала и расхохоталась.

– А вот я ничего смешного здесь не вижу, – подошел к ним начальник лагеря. Следом за ним семенил испуганный старший пионервожатый. – Тебе что, пионерка Иванова, не нравится в лагере?

– Да нет же, – принялась убеждать его Таня. – Мне здесь очень нравится. Я дальше написала про то, как здесь хорошо, но мне не дали дочитать до конца. Прервали на середине.

– Не знаю, что ты там написала, а вот за то, что ты со сцены прочитала, надо не только из лагеря, из пионеров надо исключать. Ты меня перед родителями опозорила. Какой вывод о нашем лагере сделают теперь члены исполкомовской комиссии! Я приму к тебе меры.

– Только попробуйте троньте мою дочь! – вступилась за дочь Надя, также пришедшая за кулисы вместе с Мишкой. – Она ничего плохого не сделала. Никто не виноват в том, что у вас нет чувства юмора.

Таня не понимала, что она сделала плохого и почему взрослые недовольны.

– Молодец, сестренка, – поддержал ее Мишка, – здорово ты всех пропесочила. Оказывается, стихи тоже штука нужная.

Страсти меж тем разгорались. Начальник уже грозился выгнать из лагеря не только Таню, но и вожатых. Если Валя в ответ на угрозы только посмеивалась, то Игорь выглядел расстроенным. Видимо, перспектива быть выгнанным из лагеря ему была не по душе. К толпе взрослых подошел еще один человек – член той самой страшной комиссии. Сначала он молча прислушивался к разговору, внимательно приглядываясь к Наде, а потом вежливо спросил:

– Извините, вы случайно не жена Алексея Петровича Иванова?

Все замолчали, глядя на Надю.

– Жена, – удивленно ответила она. – А вы откуда знаете меня?

– Да так, приходилось встречаться, – неопределенно ответил он. – А это, значит, его любимая дочка?

– Да, – хмуро подтвердила Таня.

– Хорошая девочка, умница, – приторно улыбаясь, он погладил ее по голове, – какие нынче талантливые дети растут.

От удивления никто не произнес ни слова.

– Пойдем, – обратился он к начальнику, – пусть тут артисты без нас разбираются.

Они ушли. Следом заспешил старший пионервожатый.

– Пронесло! – обрадовался Игорь. – Пойдем, посмотрим, что там наши делают, – обратился он к Вале, – а то еще чего-нибудь отчубучат, тогда нас точно с треском выгонят.

Ивановы остались одни.

– Во какой у нас папка молодец! Даже когда его нет, он есть, – подвел итог Мишка.

– Как это? – не поняла Таня.

– А так! Это тебе не стихи писать, это понимать надо, – важно ответил он.

– Вот я ему все расскажу, тогда он вам сам объяснит, «как это», а сейчас пошли концерт досматривать, – обняла детей Надя.

Ни из лагеря, ни из пионеров Таню не выгнали. Все сделали вид, что ничего не произошло. Таньке было немного обидно. Она так старалась, сочиняла стихотворение, и никто ее не похвалил, кроме Мишки.

– Разве я написала не правильно? – спросила она у Вали.

– Правильно, – ответила Валя, – все ты правильно написала и смешно, только так писать нельзя.

– Почему нельзя? Разве есть такое, о чем можно писать, а о чем нельзя?

– Есть, деточка моя, – улыбнулась Валя. – Ты когда вырастешь, кем стать хочешь?

– Я стану журналисткой. Вот и все.

– Ну, вот когда ты станешь журналисткой, тогда и узнаешь, о чем можно писать, а о чем нельзя.

– А если я и о том и о другом буду писать, не спрашивая ни у кого разрешения?

– Тогда ты не будешь журналисткой.

– Буду, – упрямо повторила Таня, – я буду писать обо всем и буду журналисткой.

– Ну, тогда ты просто молоток, – обняла Валя ее за плечи. – Пойдем обедать, диссидентка моя. У нас все по армейскому закону: война – войной, а обед строго по расписанию…

Над лагерем раздался призывный звук горна, который с незапамятных времен ребятами рифмовался, как приглашение к обеду, «бери ложку, бери хлеб, принимайся за обед».

Глава 19

Мишка успешно сдал экзамены в Энское военное училище. Узнав об этом, Таня вспомнила песню про то, что «на границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят», и, представив одиноко бредущего по этому краю Мишку, чуть не расплакалась от жалости к нему. Брат такое поведение сестры не одобрил, заявив, что все это – ерунда.

– Если все будут такими несознательными, как ты, – сказал он, – в наш Советский Союз наползут всякие шпионы и опять начнется война. Хочешь, чтобы на нас, как на Вьетнам, американцы напали?

– А без тебя никто не сможет переловить этих шпионов? – робко спросила она, наблюдая за тем, как Мишка готовит свои вещи к отъезду.

– Никто, – уверенно заявил Мишка, – потому что я смелый и ловкий. И я не как некоторые, – он посмотрел на Таньку, давая тем самым понять, о ком идет речь, – не собираюсь отсиживаться в кустах, когда Родина в опасности.

Мишка уехал в Энск в начале августа, а через неделю Таня пошла в седьмой класс.

Школу Танька не любила. По ее глубокому убеждению, между учениками и учителями существовала взаимная неприязнь, которая возникает между людьми, вынужденными существовать под единой крышей. Когда в радиопередаче «В рабочий полдень» жизнерадостный диктор зачитывал очередное письмо бывшего ученика с просьбой поздравить с праздником бывшего любимого учителя, Танька очень удивлялась.

«Надо же, – думала она. – Неужели у кого-то в жизни бывают любимые учителя? Мало того что они их помнят, они еще и письма на радио пишут ради них! А кого бы я могла поздравить? Да никого. Еще чего не хватало – чернила на них переводить!»

Лично она была уверена, что учителя нужны только для того, чтобы громко и непрерывно орать, а ученики – для того, чтобы было на кого орать. Во всяком случае, отношения между двумя этими группами в их школе строились именно так, и все остальные дополнения, в том числе и сама педагогика, в них не вписывались.

– Синьков, ты мне опять приснился, – с порога начинала свои истеричные тирады классная руководительница Анна Викторовна, – ты представляешь, какой это ужас! Смотреть на тебя всю ночь, после того как ты надоедал мне весь вчерашний день!

– Ну, – невозмутимо мычал Синьков, уставившись на нее, и было непонятно, что этот его звук отражает – вопрос, ответ или нечто иное, не имеющее никакого значения.

– Что ну, что ну, – заходилась в крике Анна Викторовна, – нечего меня разглядывать, ничего нового на мне не нарисовано. Ты лучше расскажи мне, кто стащил из учительской плакат с изображением орангутанга и приклеил к его туловищу голову нашего завуча? Тьфу ты! – заслышав ехидные смешки, она торопилась исправить свою оплошность. – Я имею в виду фотографию нашего завуча. Синьков, чего молчишь? Это твоя работа?

– Н-ну?! – по-прежнему мычал Синьков.

Такие сцены по разным поводам происходили в Танькином классе почти каждый день, и ребята уже успели привыкнуть к ним, как и к истерикам Анны Викторовны. Учительницу они не боялись и продолжали выдумывать новые каверзы, ибо жизнь постоянно шла вперед, ставя перед школьниками новые задачи.

Например, как сделать так, чтобы скрипучий скелет, исчезнув загадочным образом из кладовки, упал в нужное время и в нужном месте на толстую математичку? Над этой задачей бились лучшие умы класса и добились своего. Ровно в одиннадцать часов утра математичка открыла дверь 7 «А», готовясь провести контрольную работу, и попала прямо в объятия скелета. На ее истеричный крик сбежались учителя из соседних классов. Начался переполох, выяснения обстоятельств свершившегося преступления, и про контрольную все забыли. Правда, на следующий день она все-таки состоялась, но это уже не важно, потому что поставленная цель была достигнута.

В начале третьей четверти между семиклассниками развернулось настоящее соревнование за право первыми вступить в ряды ВЛКСМ. Всем не терпелось приколоть на грудь комсомольский значок – свидетельство того, что его обладатель уже не ребенок, а юный член общества, активно участвующий в политической жизни страны.

Однако планам 7 «А» не суждено было сбыться, и виной тому стали они сами, вернее, их вечная тяга к сотворению разных каверз. В середине марта, когда до дня приема в комсомол оставалось три недели, они пошутили самым роковым образом.

Тот день начался для Тани с неожиданного открытия. Утром, полусонная, она пошла в туалет и обнаружила там нечто такое, отчего спать ей мигом расхотелось. На ее белоснежных трусиках краснело большое кровавое пятно.

– Мама, – бросилась она к матери, – я умираю.

– Что с тобой? – всполошилась та.

– У меня кровь идет, вызывай скорее «скорую помощь».

– Где кровь, откуда? – принялась ощупывать ее со всех сторон мама.

– Оттуда, – рыдая, показала вниз Таня. – Давай, скорее звони в «скорую». Пусть приедут, пока я еще не умерла.

– О, Господи, – облегченно вздохнула мама. – Не волнуйся, Таня. «Скорая» тебе не нужна. Это я виновата, что не подготовила тебя к столь важному моменту в твоей жизни. Ну, ничего, это дело поправимое.

Танька вдруг вспомнила Томкины россказни о тайнах женского организма. Сверкая глазами от новизны свалившихся на нее знаний, подруга подробно делилась ими с Таней, объясняя, откуда берутся дети и почему кроме девочек в природе еще существуют и мальчики. При этом Томка говорила такие ужасные слова, что Тане было противно и она старалась их забыть поскорее, чтобы они не портили ей жизнь.

Надя, наверстывая упущенное, провела с дочерью научно-познавательную беседу, а потом сказала, погладив дочку по светлой головке:

– Ну вот, девочка, теперь ты стала девушкой. Теперь в твоей жизни начнется самое счастливое время.

Таня первым делом подумала о том, что теперь она может по уважительной причине пропускать уроки физкультуры и согласилась с маминой фразой о счастливом времени.

Когда отец с матерью ушли на работу, Таня принялась вертеться перед зеркалом. Теперь она девушка! А значит, долой надоевшие косы, да здравствует новая прическа! Она расплела косы, вытащила банты, и ее шикарные русые волосы раскинулись пышной волной по спине, доходя до тонкой талии. Она подхватила за ушами невидимками и решила, что получилось очень красиво. Надоевшую за зиму шапку она надевать не стала, хотя, несмотря на март, на улице еще было довольно холодно. В школу она буквально летела на крыльях.

«Девушка, – думала она, – какое красивое слово! Я девушка».

Ей казалось, что все прохожие глядят на нее и восхищаются ее красотой. В таком приподнятом настроении она влетела в школу, оставила пальто в гардеробе и устремилась в класс, заранее предчувствуя восхищенные взгляды одноклассников. Навстречу шла толстая математичка. Она пристально смотрела на Татьяну. Таня гордо подняла голову и сделала вид, что поправляет прическу. На самом деле ей хотелось, чтобы математичка заметила ее красоту и пышные волосы.

– Распустила Маня косы, – сказала математичка, поравнявшись с Таней, – а за нею все матросы.

На первый урок Таня опоздала. После приветствия математички она бросилась в туалет и там, плача, кое-как заплела свои пышные волны в одну толстую некрасивую косу, замотав ее конец уродливой аптекарской резинкой.

А потом, на уроке пения, случилось то, из-за чего весь класс занесли в разряд неблагонадежных. Ребята пели песню про весеннюю капель, послушно изображая хор. Получалось у них плохо, потому что одни пищали, другие орали, третьи мычали, словом, каждый развлекался как мог. Однако учительница, которую все звали Мадам, довольно кивала головой, одобряя этот вой. А потом ее срочно позвали к телефону. Поставив на проигрыватель пластинку с «Лунной сонатой» Бетховена, она ушла, велев ребятам внимательно слушать классику. Однако в музыкальном классе кроме проигрывателя был еще и катушечный магнитофон, поэтому, как только за Мадам закрылась дверь, ребята достали кассету с записью суперпопулярной группы «Битлз». Гениальную музыку великого композитора сменили ритмичные аккорды электрогитар и песни, сводившие с ума весь мир, но только не советскую молодежь, для которой «Битлз» был под запретом. Ансамбль, чуждый моральному облику советской молодежи, вызывал особый интерес у этой самой молодежи, и тех, кому удавалось, преодолев все трудности, достать его записи, считали счастливчиками. На этот раз в число счастливчиков попал целый класс, и ребята слушали Битлов, замирая от восторга. Они даже не заметили, как Мадам вернулась в класс, а она, подойдя к окну, смотрела на улицу и вела себя так, будто вокруг нее ничего не происходило. На беду, в это время по коридору шел завуч школы. Услышав странные звуки, доносящиеся из кабинета пения, он влетел в класс. Мадам спокойно подошла к магнитофону и выключила его. В классе стало тихо. Ребята замерли.

– Что здесь творится? – грозно спросил завуч. – Что это за музыка у вас здесь играет, Анжелина Олеговна?

– Это Бетховен. По плану мы изучаем его творчество, – невозмутимо ответила Мадам.

– Да? А мне показалось, что это не Бетховен, а гитары какие-то играют, или я ошибся? – спросил он, подозрительно оглядывая класс.

– Вы ошиблись. У нас проигрыватель немного барахлит, поэтому идет искажение звука. Да вот, послушайте сами.

Она включила проигрыватель, который, к счастью, стоял рядом с магнитофоном, и завела прежнюю пластинку с музыкой Бетховена, незаметно изменив скорость проигрывания. Раздавшиеся после этой нехитрой манипуляции звуки были мало похожи на симфонию Бетховена и еще меньше на пение «Битлз», зато они достаточно убедительно имитировали поломку проигрывателя. Завуч недовольно нахмурился.

– Все-все, выключайте. Надо вызвать мастера, чтобы починил ваш инструмент, а то действительно, не пойми что слышится.

– Ну вот, – поддакнула ему Мадам, – я же вам говорила.

– Хорошо, будем считать, что звук гитар мне всего лишь послышался, – он направился к выходу, но у самых дверей остановился и еще раз осмотрел притихший класс. – Но вы у меня все равно под подозрением. После уроков всем приказываю остаться, проведем внеплановое занятие по военно-политической подготовке.

Завуч Александр Николаевич был человек пожизненно-военный. В школу он пришел из военного училища, в котором преподавал черчение. Клички у него не было, потому что его никто не любил и все боялись. Даже директор школы Лидия Михайловна относилась к нему с некоторой опаской и всегда призывала ребят к соблюдению порядка под угрозой позвать завуча.

– У меня без баловства! – многозначительно говорил он на школьной линейке. – Чтоб никаких опозданий и прочих шалостей. Положено учится, вот и учитесь. Вам страна все условия создает для этого, а вы в знак благодарности должны хорошо учиться, радуя страну и своих родителей.

Ребята подозревали, что в действительности стране нет никакого дела до их отметок, но завуча побаивались и лишний раз на глаза ему старались не попадаться.

Еще некоторое время после того, как завуч ушел, в классе сохранялась полная тишина.

– Спасибо, – первой заговорила отличница Маша, а следом за ней, словно дождавшись желанного сигнала, зашумели и все остальные:

– Здорово вы придумали, Анжелина Олеговна. Первый раз удалось его провести.

– Тихо, тихо! – постучала указкой по краю стола Мадам, призывая ребят к тишине.

– Я хорошо придумала, – сказала Анжелина Олеговна, – только я поступила сейчас неправильно. Я защитила вас, потому что вы еще молодые и глупые и сами не знаете, что творите. Но запомните на будущее – каждый должен уметь сам отвечать за свои поступки. Если вы собираетесь нарушить правила, значит, должны заранее помнить о том, что за это придется отвечать. Сегодня вам повезло, но не надо думать, что так будет всегда. За все в этой жизни нам приходится платить самим.

– Да! – хором ответили ребята, срываясь с места.

На перемене весь класс обсуждал случившееся. Ребята из других классов догадались, что в 7 «А» произошло какое-то событие, по необычному поведению «ашников». Они шептались по углам и загадочно замолкали при появлении посторонних. Кроме того, «ашники» ходили по школе, поглядывая на всех свысока. Еще бы. Они знали настоящую тайну и тщательно скрывали ее от других, отчего тем становилось еще любопытнее.

– Что там у вас произошло? – пристала к Таньке Светка из параллельного класса, поймав ее в коридоре. – Чего вы все такие загадочные?

– Ничего, – ответила вместо Татьяны вывернувшаяся откуда-то Томка, – иди отсюда, нечего здесь вынюхивать.

Когда, после всего пережитого в этот день, Таня пришла в спортзал, настроение у нее было хуже некуда, и зря Томка боялась, что она разболтает секрет класса. Татьяне и без тайн было тошно. К тому же живот действительно немного побаливал.

– Иванова, – окликнула ее Антошка, увидев, что Таня, вместо того чтобы переодеваться, уселась на скамеечке в зале, – ты почему не переодеваешься?

– Мне сегодня нельзя заниматься, – краснея, сказала Таня.

– Это почему еще?

– Потому, – сказала Таня, не зная, что нужно отвечать в таких случаях. – Нельзя, и все.

– А! – недоверчиво протянула Антонина. – Тогда пошли в раздевалку.

– Я вас не обманываю, и в раздевалку с вами не пойду, – твердо сказала Таня.

– Ты почему так разговариваешь с учительницей? Почему хамишь? – закричала на нее Антошка. – Сама как тюфяк, ни прыгать, ни бегать не умеешь, нормы ГТО сдать не можешь даже по низшему разряду, а туда же – дерзить начинаешь. Пойдем в раздевалку.

– Нет. Я никуда не пойду. Такого закона нет, чтобы людей унижать и нормы ГТО здесь ни при чем. Их такие же, как вы, придумали.

– Ах ты паршивка, – на минуту Тане показалось, что Антошка собирается ударить ее, и она инстинктивно отскочила подальше. Учительница продолжала кричать теперь уже на весь зал: – Молоко на губах не обсохло, а уже учителя оскорбляешь. И откуда только ты взялась такая умная, кто тебя только воспитал такую? Мамочка, наверное, постаралась. Оно и понятно, чего еще можно ждать от бывшей уголовницы, которая сама по тюрьмам всю жизнь таскалась… – Прозвенел звонок, и в зал уже входили одноклассники. Они с интересом прислушивались к словам Антошки. – … и дочь вырастила соответствующую. В сорок лет ты станешь толстой, уродливой теткой, если к тому времени тоже в тюрьму не попадешь.

– Что я вам сделала, за что вы меня так обижаете? Моя мама лучше вас, это вам в тюрьму надо! – выкрикнула Таня и, в ужасе, никого вокруг не замечая, выскочила из зала.

– Марш в медпункт и без справки не приходи, – вслед ей крикнула Антонина.

В медпункт Таня не пошла, а помчалась домой, обливаясь слезами. С утра был такой чудесный день! Она стала девушкой, сделала себе новую прическу, думала, что все будут радоваться вместе с ней, а вышло все наоборот. Даже хуже, чем всегда!

Когда родители вернулись с работы, они обнаружили свою дочь, лежащую в школьной форме на диване. На кухне стоял нетронутый обед. Портфель валялся в углу коридора. Надя сразу заподозрила недоброе. На все вопросы Таня отвечала молчанием, пряча от матери глаза. Отец также не смог добиться от дочери вразумительного ответа. Правда, ему она сказала, что никогда больше в школу не пойдет. Вечером пришла Томка. С ней Таня разговаривать тоже не стала.

– Пойду к директору школы, – решил отец, – а потом в больницу.

– Зачем? – спросила Таня.

– Раз ты ничего нам не рассказываешь, не ешь, не пьешь, значит, надо найти того, кто нам расскажет обо всем. Не можем мы сидеть с матерью сложа руки и ждать, когда наша любимая дочь умрет от тоски и от голода. Сейчас обо всем узнаю и приведу врача.

– Не надо, не ходи никуда, – попросила Таня, – ничего не произошло. Просто у меня болел живот.

– А сейчас, – подозрительно спросил отец, – что, перестал болеть?

– Перестал. А в школе ничего не произошло. Можно я денек завтра пропущу, а послезавтра пойду?

Отец с матерью переглянулись, как бы советуясь друг с другом.

– Можно, – неуверенно сказала Надя.

– Ну, конечно, не ходи, ничего не случится, если денек и прогуляешь, – поддержал Надю Алексей. – Ты нас, дочка, не пугай больше так. Если у тебя плохое настроение из-за того, что в школу не хочется ходить, так не ходи. Отдохни. У вас сейчас такие большие нагрузки, конечно, тяжело с ними справляться.

– Ну, что касается меня, – ответила Надя, – так я считаю, что нагрузки не такие уж и большие. Надо учиться. Но иногда можно отдохнуть, – улыбнулась она, обнимая дочь. – Пойдем ужинать, горюшко мое.

Таня решила родителям ничего не говорить. Она считала, что сама должна во всем разобраться. Почему Антошка назвала ее маму уголовницей? Таня долго думала над этим вопросом, не зная, что предпринять. Спросить у мамы, не сидела ли она в тюрьме? Или у отца? Некоторые люди любят говорить гадости друг про друга. Антошка, наверное, сама в тюрьме сидела, оттого и злобная такая… А мама Надя красивая, добрая, ее все любят и дома и на работе, поэтому она никак не может быть уголовницей. Таня видела тюрьмы в кино. Там и уголовников показывали – угрюмые, грязные, с папиросами в зубах. Таких, как ее мама, светлых и нежных, среди них не было. Значит, врет Антошка… Придя к этому выводу, Таня повеселела, решив выкинуть слова Антошки из головы и никогда о них не вспоминать.

Придя через день в школу, Таня узнала новость, от которой весь 7 «А» гудел, как растревоженный улей. Учительницу пения, Мадам, уволили с работы. Завуч все-таки докопался до истины. В тот же день Александр Николаевич прислал мастера, благодаря чему выяснилось, что никакой поломки не было. Тогда завуч провел следствие и узнал, что вместо разрешенного Бетховена ученики слушали на уроке пения запрещенную иностранную группу «Битлз». Обо всем этом завуч доложил директору школы, особо подчеркнув аморальность поведения учительницы пения. В вину ей было поставлено не только растление советских пионеров, почти комсомольцев, звуками загнивающего Запада, но и обман должностного лица, который она совершила в присутствии учеников.

Срочно был собран педсовет, на котором поступок Анжелины Олеговны расценили как выходку, порочащую репутацию советской школы. Александр Николаевич потребовал привлечь Мадам к ответу по статье «Измена Родине», но преподаватели проявили великодушие и единогласно проголосовали за объявление ей строгого выговора с занесением в личное дело, с последующим лишением премиальных выплат. Однако Анжелина Олеговна объявила о своем собственном желании уйти из школы, и директриса с радостью отпустила ее, не применив в отношении нее никаких карательных мер.

Всех этих подробностей ребята не знали, так как их не знала школьная уборщица тетя Клава. Ей стал известен лишь сам факт того, что учительницу пения уволили, и она сообщила об этом дружившему с ней Синькову. У того вообще всегда получался хороший контакт с уборщицами, гардеробщицами и буфетчицами. Неизвестно за что, но все они его любили, заботились о нем и даже угощали его дармовыми пирожками.

– Доконали вы учителку свою, – сказала тетя Клава Синькову, едва он вошел в школу, – вчерася вечером ушла насовсем.

Тетя Клава увидела идущего навстречу ей завуча и кинулась к своему ведру.

– Синьков, опять опаздываешь, – строго сказал Александр Николаевич. – Линейку пропустил. За поведение на этой неделе получишь два. Это уже вторая двойка. Предупреждаю. Если еще одна будет, поставим вопрос о твоем исключении из школы. А теперь марш в класс.

Но Синьков и без того уже мчался в класс. Влетев в двери вместе со звонком, он заорал на весь класс:

– Мадам уволили!

– Что? – хором переспросили ребята.

– Что слышали. Мадам из-за нас уволили.

В класс вошла математичка, но всем было не до нее. С помощью окрика ей удалось призвать класс к порядку, однако, попритихнув, ребята все равно продолжали перешептываться, не обращая внимания на цифры и формулы на доске. Гораздо больше их интересовал один и то же вопрос: кто проговорился? Кто предал общую тайну? Из числа подозреваемых исключили Иванову, потому что она ушла после урока пения домой и на следующий день в школе не появлялась. После долгих обсуждений все пришли к выводу о том, что класс предала отличница Маша. Маша была патологически честным человеком и совсем не умела врать. Об этом знали все, в том числе и завуч. Ребята, обсудив ситуацию, решили объявить Маше бойкот.

– Так нельзя, ребята, – начала отговаривать их Таня, – она же не виновата, что не умеет врать. В том, что Мадам уволили, все виноваты, а не одна Машка, и отвечать за это все должны.

– Умная какая, – отозвался на ее тираду Вовка.

Вовка был тоже отличником и самым красивым парнем в классе. Все девчонки были в него влюблены, кроме Тани. Она всегда чувствовала себя гадким утенком по сравнению с ним, смущалась в его присутствии и потому старалась избегать общения с красавчиком. Но теперь он стоял рядом и смотрел в упор, осуждая ее предательское поведение. Танька почувствовала, что краснеет от смущения. Она не ожидала, что придется оправдываться перед Вовкой. С трудом поборов смущение, она твердо сказала:

– Самый умный у нас ты. А я говорю правду. Мы все виноваты, и нечего свою вину на Машку спихивать, она просто, в отличие от нас, не умеет врать.

– Я все умею, – закричала вдруг Маша, грустно стоявшая до этого в сторонке, – и ты, Иванова, от моего имени не говори. Я тебя не просила об этом.

– Я… я думала, что тебе плохо, у тебя же слезы текут, – растерялась Таня.

– Ну и что, что слезы. Может, я мозоль натерла, она болит, вот я и плачу. А вообще-то мне на всех наплевать, и на тебя тоже. Я лучше вас всех, и умнее, и красивее. Я английский знаю и музыку знаю. Я после школы в университет поступлю, а вы все, вместе с вашим Синьковым, полы мыть будете, ха-ха, – Маша истерично хохотнула и выскочила из класса.

– Так тебе и надо, тоже мне, нашлась заступница, – презрительно взглянув на Таню, сказал Вовка.

– Иди отсюда, – цыкнула на него Томка. – Хотим и заступаемся, у тебя разрешения спрашивать не будем.

Прошло несколько дней. Анна Викторовна сообщила ребятам, что Маша перешла в другую школу. Страсти вокруг увольнения Мадам стали утихать. Однако завуч Александр Николаевич все никак не мог успокоиться, считая, что мер к нарушителям порядка принято недостаточно. Вместо уроков пения он ввел в 7 «А» уроки военно-физической подготовки, заставляя ребят раз в неделю маршировать строем по спортзалу. Но и этого ему показалось мало, и тогда он, заручившись поддержкой комитета ВЛКСМ школы, объявил, что ученики 7 «А» класса не достойны звания комсомольцев, и в восьмой класс они пойдут пионерами.

Такого оскорбления семиклассники вынести не могли. План действий был разработан быстро. 7 «А» класс находился на втором этаже школы. Окна его выходили в школьный сад, причем прямо под ними располагалась крыша спортзала, примыкавшего к школе пристройкой.

Александр Николаевич вошел в класс сразу после звонка с перемены и начал раскладывать на столе линейки и мелки, готовясь к уроку черчения, который ему предстояло провести в 7 «А» классе. Ученики наблюдали за происходящим, оставаясь на своих местах. Ради осуществления задуманного они даже отказались от соблазна сбегать в буфет.

Через некоторое время в класс вбежала тетя Клава и с порога закричала:

– Александр Николаич, там тебя женщина какая-то спрашивает, говорит, срочное дело у нее.

– Пусть поднимется сюда, – завуч уже сидел за столом и вставать не собирался.

– Я ей говорила, да она ни в какую. Просила очень спуститься вниз. Говорит, вызывал ты ее.

– Никого я не вызывал, – недовольно пробурчал завуч, но все-таки встал и отправился к дверям.

Выйдя в коридор, он увидел дежурного учителя.

– Нина Петровна, – подозвал он ее, – постойте у дверей, последите за порядком, я сейчас вернусь.

Он пошел вниз. Нина Петровна послушно встала у дверей со стороны коридора. Когда прозвенел звонок на урок, она заглянула в класс, все ученики были на своих местах.

Александр Николаевич появился в коридоре спустя пару минут после звонка. Он шел злой и ругался на тетю Клаву, которая от старости все перепутала и заставила его зря бегать по этажам.

Нина Петровна, увидев взбешенного завуча, на всякий случай отошла подальше от дверей охраняемого класса. Не замечая ее, завуч рывком распахнул дверь и побледнел. В классе никого не было.

– Где они? – закричал он, поворачиваясь в сторону Нины Петровны. – Я вас просил последить за ними.

– О-о-о, – от страха Нина Петровна начала заикаться. Она тоже заглянула в класс и увидела, что там пусто.

Завуч заметил открытое окно и подбежал к нему. Внизу никого не было, только на липком, тающем снегу отчетливо виднелись следы многочисленных ног. Их оставили ученики непокорного 7 «А». Ударив кулаком по подоконнику, завуч обернулся и увидел на доске надпись, сделанную печатными буквами: «С пламенным пионерским приветом!».