Текст книги "Крик журавлей в тумане"

Мысли о будущем тревожили Таню до тех пор, пока на горизонте не появлялся Ахсен. Рядом с ним она забывала обо всем на свете, ведь в том мире, где жила их любовь, всегда была безоблачная погода и светило яркое солнце, дарящее влюбленным тепло своих лучей. Их отношения были чистыми и непорочными. Ахсен проявлял деликатность в отношениях с Таней, а она все еще находилась в плену своих юношеских иллюзий, где любовь ограничивается прогулками и поцелуями при луне. Но однажды, когда она пришла к Ахсену в гости, он, помогая ей снять пальто, несколько дольше обычного задержал руку на ее талии, а дальше все произошло само собой…

Восьмого марта Ахсен зашел с утра к ней в общежитие и подарил ей огромный букет роз. Таня еще никогда в жизни не видела таких прекрасных цветов.

– Где ты их взял, ведь сейчас зима? – изумилась она.

– Это моя секрет, – улыбнулся Ахсен, – для тебя я готов даже звезду принести с неба.

– Не надо, – сказала Таня, – с меня и роз достаточно.

– Я приглашаю тебя сегодня вечером в честь Восьмого марта в ресторан «Арбат». Я заеду за тобой в шесть часов.

– А как же места? Там наверняка все уже заказано, и мы туда не попадем, тем более что сегодня праздник.

– Не волнуйся. Я уже заказал и места, и такси. Собирайся.

Когда он ушел, Таня вдохнула аромат роз и закружилась от счастья, прижимая к себе букет.

– Смотри, – угрюмо сказала Наташа, – Елена Ивановна узнает, по головке не погладит. Мало того что с иностранцем связалась, так еще и с арабом. Уж лучше бы немца себе нашла или поляка.

– А чем они лучше? – спросила Таня, ставя букет в вазу.

– Тем хотя бы, что страны их входят в наш социалистический лагерь и сами они тоже славяне, как и мы. Во всяком случае, они на людей похожи, не то что все эти, которые недавно с деревьев слезли.

– Знаешь, – обиделась Таня, – когда ты так говоришь, становится понятно, что ты сама недавно с дерева слезла.

Девчонки замолчали. Тане очень не хватало Зинули, особенно сейчас, когда ей надо было так много рассказать подруге, но та вышла замуж и теперь жила своей семьей, ожидая ребенка. Таня осталась в комнате вдвоем с Наташей, которая раздражала ее все больше и больше. Тетя Лена, чтобы не мешать племяннице готовиться к защите диплома, никого больше к ним не подселяла. О том, что племяннице нынче не до диплома, она не знала. Тане пока удавалось скрывать свою любовь к Ахсену. О ней на правах очевидцев знали только Костя и Наташа. Костя, хотя и хмурился, не мог проболтаться малознакомой ему тете Лене. А вот с Наташей было труднее.

Плотная, в меру приятная девушка Наташа училась кое-как, много курила и любила выпить. В остальное время, свободное от этих занятий, как партийную нагрузку вела большую общественную работу, являясь членом студсовета общежития и курсового бюро ВЛКСМ.

– Ты комсомолка и своим поведением позоришь комсомол, – наблюдая за тем, как Таня собирается в ресторан, сказала Наташа.

– Господи, ну чем я его позорю? – присадив на макушку горячую термобигудину, Таня подула на обоженные пальцы. – Это ты так говоришь, потому что никто про тебя сегодня не вспомнил, – Таня надеялась, что ее резкость заставит соседку замолчать, – никому ты сегодня не нужна. А я нужна. И на свиданья бегаю, и взносы плачу вовремя, и на собрания хожу, и за все, что положено, голосую, и еще на овощебазу езжу. Так что я со всех сторон сознательная и незачем тебе заботиться о моей комсомольской сознательности.

– Нет, я буду заботиться, я должна бдить, – Наташе действительно нечем было заняться, поэтому она вошла в образ идейного борца партии за неокрепшие комсомольские души и выходить из него не собиралась, – потому что мы, коммунисты, за всех в ответе, в том числе за вас, несмышленых дурочек. Если вы не заботитесь о своей репутации, то, значит, о ней должны заботиться мы.

– Я тебя освобождаю от этой высокой миссии. А то перебдишь еще, надорвешься. Я уж как-нибудь сама о себе позабочусь, а ты поспи, если делать больше нечего.

– Нет, не могу, – Наташа закурила прямо в комнате, не обращая внимание на явное недовольство Тани, которая всегда выгоняла курить в коридор, – ты знаешь, как на Руси раньше называли таких, как ты?

– Как? – Таня уже накрутила на бигуди последнюю прядь и теперь собиралась идти на кухню, чтобы вылить воду из кастрюли.

– Гулящими. Так что ты, Иванова, – гулящая, – Наташа с удовольствием выпустила дым, который, казалось, валил не только изо рта, но и из ушей.

– Это почему же? – Таня замерла у дверей с кастрюлей в руках.

– Да потому что у араба своего по ночам отираешься. Понятно, что вы там не на звезды смотрите!

– Послушай, Наташ, но ты ведь тоже по ночам пропадаешь, и я тоже знаю где. Могу сказать. Ты остаешься ночевать у Вовки. Вся общага знает. А раньше – у Женьки, еще раньше – у Вовки из Горного. Это как называется? Мне кажется, ты тоже гулящая, еще больше, чем я.

– Ничего подобного, – ничуть не смущаясь, Наташа спокойно пояснила, – во-первых, мои все русские, во-вторых, у меня любовь.

– А может, и у меня любовь?

– У тебя? С арабом? – Наташа презрительно осмотрела ее с головы до ног. – Нет, у тебя распутство форменное.

– Да? – Таня почувствовала, как в висках ее застучали барабанные палочки гнева. – Ты, значит, чистая, а я – гулящая? Так на вот, – подчиняясь порыву гнева, Таня выплеснула на соседку еще не успевшую остыть воду, – на, умойся.

Выходя из комнаты с пустой кастрюлей в руках, она оглянулась. Мокрая Наташа неподвижно сидела на своей кровати, и на ее сосредоточенном лице отражалась работа мысли.

Наташа пришла в себя только после того, как за принарядившейся Таней захлопнулась дверь. Таня спешила в ресторан, а Наташа к телефону. Тане предстояла еще одна счастливая встреча с Ахсеном, а Наташе – серьезный разговор с комендантшей Еленой.

Праздничный ужин прошел прекрасно. Такси доставило Таню с Ахсеном из ресторана прямо к дверям его общежития.

– Пойдем ко мне, – сказал Ахсен, целуя ее.

– Нет, сегодня не хочу, – ответила Таня, вспомнив свой разговор с Наташей.

На душе у нее вдруг стало неспокойно.

– Пойдем, – настойчиво повторил Ахсен, – я хочу сказать тебе очень важный слова.

– Скажи здесь, смотри, какой сегодня вечер хороший. Совсем весна наступила.

– Вечер харош, но я хочу тебе сказать, – он вдруг замялся.

– Говори, – Таня шутливо стукнула его по плечу, – а то не пойду.

– А если скажу, пойдешь?

– Ну, если слова будут харош, – передразнила его Таня, – то пойду.

– Харош. Но я волнуюсь. Я этого ни раз не говорила, – он замолчал.

– Не коверкай великий русский язык. Надо сказать: «ни разу не говорил», – поправила его Таня, – повтори.

– Харашо. Ни разу не говорил, что хочу на тебе жениться.

– Что? Что ты сказал? Повтори.

– Еще раз повтаряю. Будь моей женой, я думала и решила.

– Думал и решил, – машинально поправила его Таня.

– Перестань мине перебивать, – сказал он, – мине и так волнительно. Я скажу, как умею. Стань моей женой. Поедем со мной в Алжир. Я буду тибе всю жизнь любить, я не хочу с тобой расстаться. Я тибе люблю.

Он говорил еще что-то, от волнения безбожно коверкая русские слова, но Таня больше его не поправляла. Она стояла, оглушенная его признанием, и пыталась справиться с тем ураганом, который обрушился на нее. Вот и она дождалась. Ей сделали предложение, и она теперь могла принять его или отклонить. Но ей не хотелось ничего решать, ей просто нужно было снова и снова слушать эти волшебные слова.

– Танья, почему ты молчишь, ты должна мне дать ответ, – обеспокоился Ахсен ее долгим молчанием.

– Все так неожиданно, – ответила наконец Таня, – мне надо подумать.

– Пойдем ко мне и подумаем, – предложил ей Ахсен.

– Пойдем, – согласилась Таня.

Ей надо было теперь о многом с ним поговорить.

– И ты скажешь мне, что решил, решьила, да? – спросил он, снова целуя ее.

– Все скажу, – улыбнулась Таня. – А меня ведь сейчас могут к вам уже и не пустить. Уже двенадцатый час.

– Не бойся, – успокоил ее Ахсен, – мою жену обязательно пустят.

Обняв ее за талию, он открыл входную дверь и первое, что увидела Таня, это округлившиеся от ужаса глаза тети Лены, стоящей возле вахты.

– Таня, – строго сказала тетя Лена, – сейчас мы поедем ко мне.

– Хорошо, – Таня даже и не думала сопротивляться. – Ахсен, извини. Кстати, – ей вдруг захотелось утереть нос любопытной вахтерше, которая наверняка думала о ней не лучше, чем Наташа, и она продолжила, повысив голос, – вы будете первыми, кто узнает новость. Знакомьтесь, это Ахсен, мой будущий муж.

На удивление всем, Света после родов сильно похудела. От прежней толстушки осталась ровно половина. Сначала все думали, что это временное явление, но время шло, а Света ничуть не поправлялась.

Света встретила ночных гостей в коротком нейлоновом халатике. Уменьшившись в объеме, она укоротила свою одежду, стремясь, как она говорила, соблюдать пропорцию во всем. Тетя Лена сразу же отправилась на кухню пить корвалол.

– Ой, – восхитилась Таня, разглядывая обновленную Свету, – я так давно тебя не видела, что ты успела за это время похорошеть.

– Спасибо за комплимент, – сказала Света, чмокнув ее в щеку. – Ты тоже так похорошела, – и, понизив голос: – Что, на расправу привезли?

– Ага, – кивнула Таня, – в общаге отловили.

– Да я уж поняла, – сочувственно сказала Света. – Как только тётя Лена начала трезвонить, все, думаю, кранты.

– А ты не знаешь, с чего тревога поднялась?

– Да вроде баба какая-то с вашей общаги позвонила тете Лене и доложила про твои шашни с иностранцами.

– А почему ты во множественном числе говоришь, думаешь, что у меня их целый полк? – оскорбилась Таня.

– Да брось ты дуться, к словам придираться. Пойдем, я тебе лучше Стасика нашего покажу. Он спит.

Но до малыша они дойти не успели. Тетя Лена, окончательно придя в себя, потребовала к себе племянницу и всех присутствующих для проведения суда.

– Ну что, – грозно нахмурив брови, спросила она, – расскажи нам теперь по порядку, куда ты собралась, за какой-такой замуж?

Разбирательство длилось до тех пор, пока озверевший Володя не разогнал бушующих дам угрозой сдать их всех, оптом, в милицию.

– Какое счастье, что у меня сын, а не дочь, – приговаривал он, бегая по комнате.

– Ты не прав! – не выдержала Света. – Сначала у тебя была я, а потом уже сын, потому что женщина – это всему начало. Исходная точка всего человеческого рода, через которую вы, мужики, норовите перескочить, в виде разных там геометрических прямых и касательных.

– Где-то выпал снег, раз Светка про геометрию вспомнила, – Володя взял сигарету, – я покурю пойду, а вы давайте завязывайте с разборкой, а то Светка начала заговариваться.

Утром, в более спокойной обстановке, Света, тоном, не допускающим возражений, подвела итог ночным страстям.

– Значит, так, – сказала она, держа на коленях Стасика, который, наевшись каши, вгрызался в дольку яблока тремя имеющимися в его распоряжении зубами, – звонить мы никуда не будем. Раз Таня собралась выходить замуж за араба, пусть сама все расскажет родителям.

– Ну как же так, ведь араб, – тетя Лена горестно сморщилась, – почто он нужен? Русских мужиков, что ли, мало?

– Значит, мало! – отрезала Светка. – Может, для нашей Таньки русского не запланировано. Еще в песне пелось, что у нас на десять девчонок, по статистике, девять ребят. Может, она десятой оказалась, так что же ей теперь, всю жизнь так и стоять у стеночки в сторонке?

Таня кивнула, радуясь Светкиной поддержке.

– Единственное, что я могу тебе сказать, Таня, – сказала защитница, – это то, что ты должна хорошо подумать. Если ты уверена в его любви, то флаг тебе в руки, действуй. Но гражданство пока свое не изменяй. Оставайся гражданкой Советского Союза, это обязательно. В случае чего, у тебя будет шанс, хотя и довольно призрачный, на защиту от местного произвола. Без этого никак нельзя. Алжир слишком далеко. Там ты полностью будешь зависеть от Ахсена. А вдруг он тебя обидит? Пропадешь.

– Я ему верю, он меня не обидит, он меня любит.

– Эх, Танечка, мало ты жизнь знаешь, – вздохнула Света. – По правилам техники жизненной безопасности, женщина может верить только себе, да и то не всегда, а что касается мужиков, – она строго посмотрела на своего мужа, – то им доверять вообще нельзя, и уж тем более не должны они знать, что ты от них зависишь. Им только дай волю, они веревки из нас вить будут.

– Попробуй из тебя свей веревку, так потом сам на ней и повесишься, – не промолчал Володя.

– Это хорошо, что понял, – одобрительно кивнула Светка, – но ты его, Тань, не слушай. Знаю я это мелкопакостное племя. Чем больше ты от них зависишь, тем хуже они к тебе относятся. С русскими мужиками и то приходится всегда ушки на макушке держать, а уж что касается арабов, то здесь вообще… темный лес, вернее, желтая пустыня. Баб в паранджу кутают, никуда не пускают, а сами где хотят, там и шляются, и не считают нужным отчитываться. У них женщины права голоса не имеют, им, по-моему, даже в выборах нельзя участвовать. Сидят дома и каждый год рожают.

– Ой, да что же это ты, Танька, надумала! – заголосила тетя Лена, проникшись словами невестки. – Ой, да на что ты себя обрекаешь!

– Он не такой, – возразила Таня, – он современный, и все эти предрассудки его не касаются.

– Это мы так думаем, потому что у нас официально объявлен атеизм, а в других странах вера – часть национальной политики. Так что будь осторожна и никогда не забывай, что в чужой монастырь со своим укладом не ходят. Тебе придется жить по чужим законам, а это совсем не легко, особенно для нас, славянок, привыкших к вольной жизни. Ты все обдумай, Тань, хорошенько взвесь все за и против. И не забывай про гражданство. – Светлана никак не могла закончить свою тираду.

– Хорошо, я еще раз обо всем его расспрошу.

– Вот-вот, поспрашивай и о том, что я тебе сказала сейчас, тоже разведай. Кто родители, где живет? А мы пока твоим ничего говорить не будем. Давай поставим срок. Раз уж все тут так быстро завертелось, даем тебе две недели. Ну, максимум – три. Решай. Если ты завязываешь со своим арабом, то и говорить не о чем, и баламутить твоих родителей мы не будем. А если нет, тогда езжай домой и рассказывай все родителям. Здесь свекровь права. Шляться с иностранцами просто так, от скуки, ни к чему. Эту связь может оправдать только любовь, а если ее нет, то нечего и позориться.

– Хорошо, – сказала Таня, – я и сама думала, что надо прибиваться к одному концу. Свет, я все у тебя спросить хотела…

– О чем?

– А где сейчас твоя подруга?

– Какая?

– Ирина, профессорская жена.

– Как где, в центре Москвы. Живет и процветает. Правда, профессор ее пооблез немножко, но пока еще утку не требует, сам себя обслуживает. И то хорошо.

– Ты про какую утку? – не поняла Таня.

– Ну, муж-то у нее старый, – пояснила Света, – сначала хорохорился, все в свет Ирку водил. А теперь все. Шаг шагнет и в люлю, сил нет, – она поймала непонимающий Танин взгляд и пояснила, – устает быстро, потому что старый и слабый. А он молодую жену развлекает. Не знаю, сколько еще протянет.

– От твоей Ирки помощи ждать как от козла молока, – вмешался в разговор Володя, – она кроме себя никого не любит. Так что придется старичку тянуть подольше, иначе на свалку его выбросит.

– Не выбросит, – перебила его Светка, – такое наследство не выбрасывают. И вообще, тебе что за головная боль моя Ирка? Пусть твоя голова лучше болит о том, как для ребенка место в яслях получить.

Глава 40

– Все сумасшедшие, – твердила Таня, бегая по тому кругу неприятностей, на который она обрекла себя, решив выйти замуж за иностранца. – Весь мир сошел с ума и выбрал меня своей жертвой.

От жалости и сочувствия к себе, любимой, Таня плакала чуть не каждый день, потому что именно с такой периодичностью в ее жизни начали случаться разные гадости. О том, чтобы их поток не прекращался, весьма активно заботились всякого рода чиновники и прочие должностные лица. При этом они, судя по их счастливым лицам, испытывали огромное удовлетворение.

Дав слово рассказать все родителям, Таня мужественно его сдержала. В начале апреля она отправилась домой, в Синегорск. Ахсен предлагал свою помощь, но она отказалась, заявив, что с этой проблемой должна справиться сама. Ахсен проводил ее на вокзал и пожелал удачи. Сидя в электричке, Таня мысленно проговаривала те фразы, которые должна была сказать родителям.

Родной дом встретил ее, как всегда, радостью и уютным теплом любящих людей. Мама испекла пирог, и к вечеру вся семья собралась на кухне на субботнее чаепитие. Сереженька сел за стол, не выпуская из рук журнал «Юный натуралист».

– Врачом, наверное, будет, – сказала мама, разливая чай.

– А почему врачом? – спросила Таня.

– Интерес у него ко всему особый. Его в каждой букашке прежде всего внутреннее устройство интересует. Почему крылья летают, ноги бегают, глаза смотрят? Прямо замучил всех вопросами.

Подумав о том, что от ее новости у них может начисто пропасть аппетит и испеченный матерью пирог пропадет, она решила сделать это после того, как он будет съеден, а Сереженька уйдет спать.

Ждать пришлось долго. Родители чай пили не торопясь, подробно расспрашивали Таню о том, как идет подготовка к защите диплома, о тете Лене, Стасике и вели неспешные беседы на самые обыденные темы. Таня отвечала невпопад и, замечая удивленные взгляды родителей, начинала путаться еще больше. Наконец с пирогом было покончено, Сережа ушел, и баба Настя по привычке смела в руку хлебные крошки со стола, отправив их в рот.

– Ну, вот и все. Славу Богу, сыты, теперь и на покой можно отправляться.

Она грузно поднялась с табуретки, собираясь уходить. Таня чувствовала, что надо ее остановить и сказать, наконец, то, ради чего она приехала домой, но смотрела на всех и молчала. Казалось, что язык прирос к небу и не мог шевелиться.

– Таня, ты ничего не хочешь нам сказать? – спросила вдруг мама.

– А как ты догадалась? – встрепенулась Таня, застигнутая врасплох неожиданным вопросом.

– Так, значит, тебе все-таки есть что сказать? – подловила ее мама.

Таня растерянно оглядела всю свою семью. Баба Настя на всякий случай раздумала уходить и снова уселась на свое место, отец задумчиво вертел в руках какую-то бумажку, мама застыла у стола с чашкой чая в руке.

– Вы только не пугайтесь, – замямлила Таня.

– Ох, – мама слегка пошатнулась.

– Мам, ты сядь, – Таня подвинула ей табуретку. – Сядь. Ничего страшного не случилось, все нормально.

– Да говори же ты, наконец, что ты все мямлишь, кота за хвост тянешь, – поторопил отец. – Если случилось какое горе, давай вместе выбираться.

– Ничего не случилось, и выбираться ниоткуда не надо, – продолжала ходить вокруг да около Таня, – вернее, случилось, но только совсем не горе и не страшное. Не надо волноваться.

– Эта девица меня с ума сведет! Скажешь ты, наконец, что случилось, или будешь здесь смертоубийство устраивать? Мать с бабкой уже за сердце хватаются, а она, знай себе, сидит резину пережевывает! – прикрикнул отец.

– Я замуж выхожу, – собравшись с силами, выдохнула Таня, – уже решено.

– За кого? – изумленно спросила мама, медленно оседая на табуретку. – За кого выходишь?

– Ой, внучка, радость-то какая, – обрадованно воскликнула баба Настя. – А хмару такую нагнала, будто помирать собралась. Тут радоваться надо, а не плакать.

– Вот именно, – облегченно вздохнув, поддержал ее отец, – так бы и говорила сразу.

Одна мама, настороженно вглядываясь в лицо дочери, не торопилась радоваться.

– Так за кого ты замуж выходишь, Таня? – повторила она снова свой вопрос.

– За иностранца…

На кухне воцарилось минутное молчание.

– Не понял, что сказала. Повтори, – глухо произнес отец.

– За иностранца, – громко сказала Таня.

– За фрица, – всплеснула руками баба Настя, – за гада этого? Мы его били, били, недобили, так ты таперя за него замуж спроворилась?

– При чем здесь фрицы, ты, мать, молчи, – оборвал ее Алексей. – Таня, за какого иностранца ты выходишь замуж? Говори честно, как есть. Ничего не скрывай.

– А я и не скрываю, за араба, он из Алжира.

На кухне снова воцарилась тишина. На этот раз она была давящей и тяжелой. Нарушило ее тихое поскуливание бабы Насти.

– И-и-и-и-и, – тоненько завыла она, – дождалась на старости лет, единственная внучка негра нашла.

– Он не черный, – вступилась за Ахсена Таня.

– А какой же? – в сердцах гаркнул отец. – Какой? Золотой, что ли?

– Нет, он очень красивый. Смуглый и кареглазый.

– И-и-и-и, – вновь заскулила баба Настя, – косу обрезала, черненького нашла. Я ли ее, внученьку мою, не растила, не холила.

– Как же так, Таня? Зачем он тебе, этот араб? – в глазах матери, как в бездонных озерах, темнели волны безмерной печали. – Зачем?

– Я люблю его… и он меня тоже. Разве нельзя любить человека другой национальности?

– Нельзя, – очнувшись, закричал отец, – нельзя. Русская ты, вот и люби своих, русских.

– И-и-и-и, – снова раздалось привывание бабы Насти, – внучечка моя. Почто ты косу-то обрезала, почто? Я сразу тогда сказала: жди беды, вот и дождалися.

– Таня, одумайся, опомнись, что ты делаешь! – снова заговорила Надежда. – Ты говоришь, что это любовь, хорошо. Я тебе верю. Но не надо принимать скоропалительных решений. Дай себе время. Время, чтобы все продумать и понять.

– Мне нечего проверять! Мы любим друг друга и хотим быть счастливыми. И будем!

– А вот и нет. Я твоего прохиндея сгною, из Союза выгоню, в бараний рог сверну, – разгорячился отец.

– Если ты это сделаешь, я повешусь, – твердо и очень уверенно сказала Таня, – ты понял, повешусь. Я не шучу.

– И-и-и, – громче прежнего запричитала баба Настя, – что делается-то, люди добрые. Что делается. И почто ты косу обрезала, внученька моя, почто обрезала?

– Мать, если ты сейчас не прекратишь про эту косу выть, я тебя спать отправлю, – напустился на нее Алексей, – отстань от Танькиной косы.

– Ой, вы только послушайте, чего сын матери говорит, чего говорит, – завопила баба Настя громче прежнего. – Где ж такое видано, чтобы сыну на мать орать и косу резать?

– Я тебя саму сейчас разрежу и… – он замолчал, оглядывая притихших женщин, – и всех здесь разрежу на куски, а сам повешусь от такой жизни.

– Пап, не надо вешаться, – тихо, с ласковой улыбкой, с которой когда-то в раннем детстве она подлизывалась к нему, сказала Таня, – не надо ни самому вешаться, ни других резать. Все будет хорошо. Ведь араб, он тоже человек.

– Араб тоже человек, – неожиданно баба Настя повторила слова внучки, – может, и впрямь, зря мы тут похороны раньше времени развели. Раз уж так вышло…

– Ага, ты еще про косу свою вставить не забудь, – огрызнулся Алексей.

– Не моя она, а Танькина была. Что было, то прошло. А бабью судьбину не обойти, не обогнуть, – баба Настя немного помолчала, а потом тоскливо спросила: – Танюш, а может, все-таки бросишь его? Ну на кой ляд он тебе сдался, араб этот? Наши-то, русские парни покрасивше, я чую, будут, может, среди них кого приглядишь?

– Да нет, бабуль, никого я приглядывать не буду и его не брошу. И не в красоте дело. Люблю я его.

– А где этот Алжир-то, что за страна такая?

– В Африке она, в Африке. Далеко.

– Сгоришь ты там, ты ведь с малых лет плохо солнце перевариваешь. В деревне я тебя, бывалочи, всякий день сметаной мазала, а там кто мазать будет?

– Моего, отцовского, согласья нет, – докурив, рявкнул Алексей, – и не будет. Так и знайте! Я лучше прокляну тебя, Танька, чем благословлю.

Громко хлопнув дверью, он вышел.

– Ну ладно, чего уж тут слезы лить, пойду и я спать, поздно уже, – баба Настя встала со стула, но выйти не успела, ибо навстречу ей влетел разъяренный пуще прежнего Алексей.

– Я вот что тебе сказать еще хотел, – обратился он с ходу к Тане, – ты планы-то строй, но не забывай: за границу тебя могут и не выпустить.

– Почему?

– А потому, дочь, что анкета у тебя неподходящая.

– Алексей! – одернула его Надя.

– А что такого? Расскажи дочери, где ты молодость провела. Не зря меня мать всю жизнь корила тем, что не по себе сук срубил. Не послушался я ее, дурак. Теперь вот имею… сикось-накось, два хрена! Все не как у людей.

– Алеша! – одновременно воскликнули баба Настя и Надя. – Замолчи.

– Что Алеша? Думаете, я так просто Таньку свою отдам? Единственная она у меня, нет никого дороже ее…

Баба Настя и Надя закричали на него одновременно, упрекая Алексея во всех грехах и защищая от него друг друга, а также Таню, которая, вытаращив глаза, молча наблюдала за всей этой сценой. Женщины так разошлись, что не сразу услышали громкий стук по батарее.

– Тихо, – остановила их Таня, – соседи уже стучат, наверное, мы им спать не даем.

– Да идите вы все… – в сердцах ругнулся Алексей.

– Вот и иди с Богом, раз надоели, – выпроводила его баба Настя, – иди, сынок, спи. Утро вечера мудренее. А то, неровен час, еще чего-нибудь ляпнешь лишнего в запале, а завтра сам каяться будешь.

Алексей ушел, следом за ним отправилась восвояси баба Настя.

– А вы тут поговорите еще, – сказала она, обернувшись в дверях, – может, и договоритесь до чего. Мать с дочерью всегда сговорятся.

Оставшись наедине с матерью, Таня первым делом спросила:

– Мама, ну ты-то должна понять. Ты же знаешь, как долго я ждала своей любви. Дольше всех своих одноклассниц. Ты веришь в то, что я люблю Ахсена и буду любить всю жизнь?

– Доченька моя, – погладила ее по голове Надя. – Конечно, я тебе верю. Но мне, как матери, хочется быть уверенной, что не только ты, но и он тебя любит. Ты у меня уже совсем взрослая. Только и взрослые девушки бывают наивными, как первоклашки, и видят мир в розовом цвете.

– Я вижу мир таким, как он есть. И Ахсена ничуть не приукрашиваю. Я много раз все обдумывала. У него есть недостатки, но для меня он всегда самый лучший. Веришь?

– Верю.

– А отец сегодня не верит…

– Ты на него не обижайся, он хоть и горячий, но отходчивый. Он тебя обязательно поймет и простит. Только для этого нужно время. Он ведь тоже любит тебя, как я и баба Настя и Мишка. И все мы желаем тебе счастья.

– Тогда помогите мне. Дайте мне свое разрешение на этот брак, чтобы я выходила замуж с легкой душой.

– Да куда ж мы денемся, милая моя девочка! – грустно вздохнула Надя. – Ты ведь наши отговоры все равно не послушаешь?

– Не послушаю. В любом случае я выйду за него замуж, хотите вы этого или нет! – упрямо подтвердила Таня. – Будете запрещать по-хорошему, выйду по беременности!

– О, Господи. Чего только от собственной дочери не наслушаешься, – вздохнула мама. – Ну что ж, придется смириться. Если мы сейчас начнем останавливать тебя запретами, будет только хуже. Ты сгоряча таких дров наломать можешь, что неизвестно, чем это обернется. Испортишь себе жизнь, а мы с отцом проклинать себя потом будем. Нет уж. Давай решать все вместе. Семья для того и существует, чтобы всегда понимать и поддерживать друг друга в трудную минуту.

– Спасибо, – Таня благодарно обняла маму и прижалась к ней, вдыхая тепло материнского тела. – Как в детстве, ты моя надежда…

– Да, как в детстве, – повторила вслед за ней Надя, – а вот у меня детства не было.

– Это ты о том, про что отец сказал? – пытливо спросила Таня, отстраняясь от нее.

– Да. Тебе следует об этом знать. Особенно теперь, когда ты будешь готовиться к выезду за границу. А то может случиться так, что у тебя возникнут из-за меня проблемы. Ты уже взрослая девушка и в состоянии меня понять. Поэтому расскажу тебе сегодня историю своей жизни, пока этого не сделал кто-нибудь другой и не оклеветал меня.

Свет на кухне семьи Ивановых погас только с первыми лучами солнца. Остаток ночи Надя, лежа в постели, пыталась успокоить старые свои раны, растревоженные долгим разговором с дочерью. Она рассказала Тане все, утаив только историю Мишкиного зачатия, назвав его сыном доктора Крыленко. Сергей… В последнее время Надя опять постоянно ощущала его присутствие рядом с собой. Откуда приходило это чувство, понять не могла, хотя и пыталась.

Незаметно для себя, Надя погрузилась в дурманную предутреннюю дрему, в которой ее виденьями полностью овладел Сергей Михайлович, медленно превращаясь в маленького Сереженьку. Но Надя этого не поняла, она просто дремала, отдыхая от тяжелого разговора.

А Таня спала сладко и спокойно. Все волнения, терзавшие ее последние дни перед встречей с родителями, остались позади, история жизни собственной матери показалась безумно интересной и романтической. Таня решила, что она обязательно напишет стихотворение… Потом… Когда все заботы останутся позади, она станет толстой и богатой матроной и заживет размеренной спокойной семейной жизнью.

Из Синегорска Таня вернулась в Москву в прекрасном настроении. Отец немного поостыл и притерпелся к мысли о том, что его дочь собралась замуж за араба. Баба Настя с мамой смирились с очевидным развитием событий и принялись обсуждать, где лучше справлять свадьбу. В Синегорске или в Москве? Дабы не напрягать воображение не привычных к созерцанию арабов синегорцев, решили отметить это славное событие в столице, в узком кругу родных и друзей.

Вдохновленная столь благополучным преодолением первого родительского препятствия, Таня в столице на следующий же день бросилась штурмовать различные инстанции – и сразу же споткнулась. Везде с нее требовали кучу разных документов, о существовании которых она не подозревала. Где их взять, ей никто не объяснял. Вместо этого ее постоянно отправляли с одного места в другое и вообще посылали, по принципу известной сказки, герой которой ходил не знамо куда, для того чтобы принести оттуда неведомо что. Таня в глубине души возмущалась, но молчала, делая вид, что все так и должно быть.

Единственной отдушиной в замкнутом круге проблем были встречи с Ахсеном. Когда она видела перед собой его глаза, ощущала его ласку, все неприятности уходили на второй план, оставляя главное – любовь. Прекрасную, чистую и нежную любовь, ради которой можно было многое стерпеть. В том числе и козни чиновников.

Пока Таня ничего вокруг себя не замечала, увлеченная решением собственных проблем, активистка Наташа заботилась о том, чтобы их количество постоянно увеличивалось. Она доложила ректору, что дипломница Иванова ведет аморальный образ жизни. Тот возмутился, но конкретных мер принимать не стал, решив, что в данной ситуации самое лучшее – поскорее довести аморальную студентку до диплома, а потом выпроводить, как говорится, от греха подальше. И пусть с ней разбираются где-нибудь там, за пределами института те, кому это положено. Объяснять это Наташе, которая своей наглостью вызвала у него антипатию, он не стал и, в ответ на ее требование отстранить Иванову от защиты диплома, сказал:

– Если бы мы по такому поводу всех своих студенток снимали с процедуры защиты дипломов, то нам, извините, деточка, некому было бы их выдавать. Иссякла б нива педагогов. Нет уж. Дипломы мы выдаем за знания, а что касается всего остального… Извините, но нас это не касается. Жизнь есть жизнь, и пусть она течет по своим законам. И вам, деточка, я тоже не советую эти законы изменять, не слишком красиво это выглядит.