Текст книги "Крик журавлей в тумане"

– Не тряси меня, – закричала Надя громче его. – И не ори, я не глухая. Это ты сказал, что кто-то умер. Вот ты и отвечай, кто умер.

– Я? – изумился Алексей. – Я ничего не говорил. Так умер кто-нибудь или нет? Объясните мне. Долго вы мне будете мозги канифолить? Если мать не хочет говорить, говори ты! – набросился он на Таню. – Я имею право знать все, что происходит в моей семье.

– Пап, я не знаю. Не кричи на меня. Я не знаю, кто умер. Мы с мамой здесь просто плакали. Но у нас никто не умирал.

– А чего вы плакали, если никто не умер? – удивленно спросил Алексей. – В самом деле никто не умер?

– У нас нет, – медленно сказала Надя, немного начиная понимать суть происходящего. – У тебя тоже, надеюсь, никто не умер?

– Нет, – сказал Алексей, понемногу успокаиваясь. – А чего вы здесь тогда ревете?

– Папочка, я тебе все объясню, – Таня старалась говорить как можно жалостливее, но это плохо получалось, потому что изнутри ее уже раздирал приступ смеха. – Мы с мамой плакали оттого, что вчера на балу меня никто ни разу не пригласил танцевать. Сначала заплакала я, а потом мама… а ты не пойми что придумал.

Не выдержав, она расхохоталась, и вместе с ней засмеялась Надя.

– Тьфу, е-п-р-с-т, – возмутился отец, – развели целый океан, я думал, что случилось, а их, видишь ли, танцы-манцы-обжиманцы не устраивают. Девки, вы меня с ума сведете! – грозно посмотрев на жену и дочь, он улыбнулся. – Нашли из-за чего реветь! Да успеешь ты, Танька, еще напляшешься, самой надоест. Я и впрямь думал: с бабушкой что случилось. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

Через несколько минут смеялись уже все.

Глава 23

В конце марта 1969 года старшую медсестру Синегорского роддома Н.А. Иванову отправили на семинар в районную больницу города Инска.

– Ты, мать, прямо на глазах растешь, – сказал Алексей, узнав об этом, – так, глядишь, в главные врачи выйдешь.

– Ну, до такого чина мне никогда не дорасти, к тому же и желания такого у меня нет, – урезонила Надя его фантазии. – Мне и на моей должности есть чем заняться. Главное, чтоб вы с Танюшей тут без меня не пропали.

– Насчет этого можешь не переживать, – успокоил ее Алексей, – гарантирую тебе стопроцентную сохранность всего семейства.

До Инска надо было добираться на электричке. Надя и ее приятельница Вера, тоже медсестра, выехали рано утром, чтобы успеть к началу семинара. В промерзшей за ночь электричке они с трудом разыскали лавку с печкой и, пригревшись на ней, задремали. Первой проснулась Вера.

– Надь, – растолкала она подругу, – просыпайся, скоро наша станция. А то проспим, до Москвы проедем.

– Угу, – кивнула Надя, с трудом отгоняя навалившуюся на нее сладкую утреннюю дрему.

– Вообще-то зря я проснулась, – немного помолчав, сказала Вера.

– Почему? – удивилась Надя.

– Представляешь, как было бы здорово, если бы мы до самой Москвы проспали!

– Ничего хорошего, – пожала плечами Надя, – семинар бы пропустили.

– Да наплевать на этот семинар, – отмахнулась Вера. – Зато по столице бы нагулялись. Ты в Москве была?

– Я там родилась.

– Да ну, – удивилась Вера, – значит, ты москвичка?

– Да нет. Вот родители действительно москвичами были. Когда мне шесть лет было, нас переселили, – Надя резко замолчала и испуганно посмотрела на Веру, но та, судя по всему, не придала ее словам никакого значения.

– Ой, а меня, если б я в Москве родилась, никто бы не переселил оттуда. Я бы вцепилась в нее прямо с пеленок.

– Ну и что хорошего? Суета, толкотня…

– Это нам так кажется, потому что мы как оглашенные всякий раз, попадая в Москву, по магазинам носимся. А москвичи живут не торопясь, по театрам ходят, артистов знаменитых видят.

– Подумаешь, чего в них смотреть-то. Люди как люди.

– Эх, Надюха, – вздохнула Вера, – приземленный ты человек. А все потому, что муж у тебя хороший, живешь ты с ним как у Христа за пазухой. Все у тебя есть для счастья, и Синегорск тебе раем кажется, и никуда тебя не тянет.

– А при чем здесь муж? – удивилась Надя.

– При том, что хороший мужик для бабы что бензин для мотора. С ним и заведешься и покатаешься, а от такого горемыки, как у меня, все нутро заржавеет. Тут не только в Москву, на край света побежишь, лишь бы развеяться. Я и на семинар поехала для того, чтоб хоть денек передохнуть.

– Пьет? – сочувствуя приятельнице, спросила Надя.

– Как мерин сивый. Дочерей загонял совсем. Они уже, как вечер наступает, в комнате своей закрываются и сидят там, носа не высовывая.

– А ты что?

– Что я, что? И на работе его прорабатывали, и в вытрезвителе сколько раз был, у нарколога лечился. Толку-то. Все леченье у первого горлышка заканчивается. Как увидит бутылку, ирод, так трястись начинает. Напьется и в разнос идет.

– Ну, разведись с ним. Уж лучше одной жить, чем так мучиться.

– А ты знаешь, каково бабе одной по жизни мучиться? – неожиданно взъерепенилась Вера. – Разведенке каждый глаза колет, да и дочкам без отца расти тоже не сахар. Тебе хорошо такие советы раздавать. У тебя вон какой сокол под боком. И сама рядом с ним королева, и дети чин чином растут.

– Вер, ну что ты на меня набросилась. Я ведь не виновата в твоем несчастье… Да что ты все меня-то колешь, – возмутилась Надя. – Мне тоже всякого повидать пришлось.

– Ладно, – примирительно сказала Вера, – извини, коли обидела. Честно сказать, завидую я тебе, Надька. Счастливая ты баба. Только ты на меня за эту зависть зла не держи. Такого счастья, какое у тебя, всякой бабе хочется, и я не исключение.

– Да не злюсь я ни на кого, – сказала Надя, а про себя подумала: «Надо же, вот и дожила я до светлого дня. Двадцать лет назад не было в этом мире человека несчастнее меня, а теперь вдруг оказалась такой счастливой, что все вокруг мне завидуют. Ну и хорошо. Пусть завидуют. За то горе, которое довелось мне пережить, положено много-много счастья, вот я его и получила».

Инск встретил их холодным весенним ветром и моросящим дождем, временами переходящим в снег.

Семинар закончился в три часа дня, после чего для всех его участников было устроено чаепитие, продлившееся до самого вечера.

– Неохота мне по такой погоде в гостиницу тащиться, – сказала Вера, когда все мероприятия закончились.

– Мне тоже. На улице сейчас так противно. Холодно, слякотно, – Надя поежилась. – Но делать нечего, не будем же мы с тобой в актовом зале ночь коротать.

– Конечно, нет. А в отделении можно. У меня там знакомая медсестра есть, она сейчас как раз дежурит. Пойду, поговорю с ней, может, пристроит в какой-нибудь палате, наверняка койки свободные есть.

– Попробуй. Я тебя здесь подожду.

Вера исчезла, а Надя осталась в вестибюле.

«Как там мои? Танюшка, поди, спит уже, Алексей новости, наверное, слушает. Счастье мое, – усмехнулась она, вспомнив Верины слова. – Земной мой надежный причал».

– Надя, иди сюда, – окликнула ее Вера, – я договорилась. В предродовом отделении есть свободная палата. Нас туда тайком пустят. Ночку поспим, завтра сами белье постельное сменим. Пошли, пока разрешают.

Засыпала Надя, как всегда на новом месте, с большим трудом. В голове крутились мысли о счастье, обрывки фраз, услышанных на семинаре, а потом все это исчезло и перед ней появился Сергей. Он стоял рядом с ее кроватью и делал ей какие-то знаки руками, будто звал ее за собой. Надя не шла, и тогда Сергей разозлился и стукнул кулаком по стене. От этого стука Надя проснулась и услышала шум в коридоре. Мимо дверей их палаты, судя по звуку, проехала каталка, затем раздались торопливые шаги нескольких человек.

– Никак привезли кого-то, – проснулась Вера, – теперь на всю ночь беготни хватит. Хорошо, что мы с тобой здесь в гостях и нам не надо никуда бежать.

Она перевернулась на другой бок и вскоре равномерно засопела, возвращаясь к прерванному сну.

Надя еще немного полежала, а потом, поняв, что заснуть больше не сможет, потихоньку встала, оделась и пошла в коридор.

– Куда ты, ненормальная? – попыталась остановить ее вновь проснувшаяся Вера. – Спи. Без тебя управятся.

– Спи, коль тебе спится, – шикнула на нее Надя. – А я пойду, посмотрю, может, помощь моя пригодится.

В коридоре было уже пусто, но в операционной горел яркий свет. Зайти внутрь Надя не решилась и остановилась возле дверей. Вскоре оттуда вышла нянечка.

– Там помощь не нужна? – спросила Надя.

– Да вроде нет пока. Заканчивают они уже. Мать спасли, а ребеночек плохонький. Врача нашего по младенцам, этого, как его, все никак не запомню…

– Неонатолог, что ли?

– Вот-вот, неонатолога Нину Ивановну ждут. Вся надежда на нее. Выходит – будет жить, нет – так и помрет.

Нянечка пошла по своим делам, а через несколько минут двери операционной распахнулись и оттуда вывезли каталку. На ней лежала бледная и очень юная девушка. Глаза ее были закрыты.

– Умерла! – воскликнула Надя.

– Да что вы, – ответила ей вышедшая следом женщина, – жива. Наверное, спортсменка, раз с автополигона доставили. Спит… А вот и Нина Ивановна бежит.

Надя оглянулась. По коридору, скорее всего не бежала, а катилась толстенькая, низкорослая пожилая женщина, на ходу снимая пальто.

– Халат, – резко сказала она.

Подоспевшая нянечка помогла надеть халат, накрахмаленный колпак и перчатки. Нина Ивановна скрылась в дверях операционной, но через секунду появилась вновь.

– Мне нужна помощница, – сказала она, случайно взглянув на Надю.

– Я согласна, дайте мне одежду, – ответила Надя.

Всю ночь они вдвоем хлопотали вокруг новорожденного. Семимесячный, почти задохнувшийся в материнском чреве младенец никак не хотел приходить в себя, и временами Наде казалось, что они его теряют. Однако Нина Ивановна, колдуя над ним, буквально сотворила чудо, и к утру порозовевший малыш был благополучно помещен в кувез, где ему предстояло набираться сил для нормального выхода в жизнь.

– Спасибо, милая, – сказала Наде уставшая Нина Ивановна, – ты хорошо мне помогла. Иди, отдыхай. Ой, кстати, – всполошилась она. – Я всю ночь собиралась спросить тебя, да так и не собралась: а ты кто? Новенькая, что ли? Вроде я тебя здесь раньше не видела.

– Я из Синегорска приехала, на семинар, – объяснила Надя. – Так что на месте события оказалась случайно.

– Тогда вдвойне спасибо, – сказала Нина Ивановна. – Я еще немного возле малыша побуду, понаблюдаю за ним, а ты иди, занимайся своим делом.

– Какой он хорошенький, хотя и недоносочек… – прощаясь с малышом, улыбнулась Надя, – прямо даже жалко расставаться.

– Боюсь я за него, – сказала Нина Ивановна.

– Почему? – удивилась Надя. – Вы же сами сказали, что кризис миновал, малыш будет жить.

– Жить-то он будет, – горько усмехнулась Нина Ивановна, – только вот как? Я к мамочке его на минутку забегала. Она уже давно в себя пришла. Лежит и смотрит в окно отсутствующим взглядом. Я начала было говорить, что с ее ребенком происходит, а она глаза закрыла. Сделала вид, что уснула. Нет, бросит она ребенка. Точно. Нутром чую. Не нужен он ей, и видеть его она не торопится. А мальчик слабенький, без ухода в детских домах погибнет. Жалко, прямо сердце болит за таких малышей. А вам еще раз спасибо, – сказала Нина Ивановна, обращаясь к Наде, – без вас я бы не справилась. Очень вы вовремя подвернулись.

– Да не за что, – ответила Надя, – это моя работа. Хорошо, что помощь моя не напрасной оказалась. Выходили мальчика.

– Да, выходили. Еще раз спасибо за помощь. Теперь вам пора на совещание, так что до свиданья.

– До свиданья, – попрощалась с Ниной Ивановной Надя и пошла к дверям. Но, не дойдя до них, снова вернулась к кувезу.

– Теперь вот тоже все думать о нем буду, – сказала она, увидев немой вопрос в глазах Нины Ивановны, – жалко мальчика, если и в самом деле мама его бросит.

– Идите, милая, и не берите в голову чужие проблемы. У вас дети есть?

– Двое. Взрослые уже.

– Вот и прекрасно. Значит, скоро внуки будут. А насчет этого малыша мы здесь позаботимся. Идите, вы и так уже опоздали к началу семинара.

Около палаты, в которой они ночевали, ее с нетерпением ждала Вера.

– Не заходи туда, я уже все убрала, белье поменяла, чтобы никто ничего не заметил, а то ругаться будут. Вот твои вещи, – сказала она, протянув Надину сумку. – А ты где была всю ночь? Я несколько раз просыпалась, смотрю, а кровать твоя пустая. Неужто работала?

– Ага. Ребеночка недоношенного, семимесячного выхаживали.

– С ума сошла, героиня ты наша. Мало тебе дома заботы. В гостях отдыхать положено, а ты пашешь всю ночь. Как теперь на семинаре сидеть будешь? Вон круги под глазами от бессонной ночи вылезли.

– Ничего. Просижу как-нибудь. Дома отосплюсь. Вер, ты иди на семинар и отметь там мое присутствие, а я приду позже.

– Да хоть совсем не приходи, – ответила Вера, – никто и не проверяет. Домой-то ты поедешь или здесь останешься, еще поработаешь?

– Ой, да поеду, конечно. Сказала же, приду сейчас, – рассердилась Надя. – Надо мне выяснить кое-что. Иди. Я мигом.

– Ну, ну, – недовольно проворчала Вера. – Если ты к мамаше с полигона собираешься, так она вон там, рядом, – она кивнула в сторону соседней палаты, – раны зализывает. Это я тебе к тому, чтоб ты по отделению не бегала и не искала.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Надя.

– Мне б еще не знать. С утра здесь все вокруг только и говорят, что о роженице с полигона, которая не желает видеть своего ребенка. Я ж не глухая, слышу.

Надя зашла в палату и остановилась в недоумении. Все четыре кровати были застелены одеялами в белоснежных пододеяльниках и, казалось, были пустыми. На всякий случай она решила посмотреть внимательнее и прошла в глубь палаты. На одной из кроватей одеяло лежало выше, чем на всех остальных. Надя подошла поближе и увидела лежащую там девушку. Вернее, только ее лицо, так как все остальное скрывалось под натянутым до подбородка одеялом. Девушка спала или делала вид, что спит. Судя по цвету ее лица, в котором появились краски жизни, от родов она уже отошла и чувствовала себя нормально. На вид ей было лет восемнадцать. Казалось, художник, рисовавший ее лицо, долго трудился над каждой чертой, наносимой на нежный, золотисто-розовый овал. В результате этой кропотливой работы у девушки появились тонкие, полусогнутые брови, длинные черные ресницы, прямой, пропорциональный нос и четко выраженные губы идеальной формы. Картину дополняли не очень длинные светло-каштановые волосы, свободно раскинутые по подушке. Несмотря на худобу, девушка не выглядела потасканной и забитой. Наоборот, она была очень ухоженной и очень красивой.

– Ничего не понимаю, – прошептала Надя, – на бродяжку не похожа. Видимо, девочка из хорошей семьи. Что же произошло? Проснись, красавица, – она потрясла худенькое плечико девушки, – проснись. Пора просыпаться.

Девушка продолжала лежать с закрытыми глазами, но теперь Надя была уверена в том, что она не спит.

– Ну, хватит притворяться, – не выдержала она, – если не хочешь видеть меня, не смотри. Я сейчас уйду, а ты должна принять сына. Он очень слабенький. Он без тебя погибнет. Если ты его не примешь, ты совершишь убийство, – Надя вдруг поймала себя на том, что повторяет сейчас те самые слова, которые говорил ей доктор Крыленко.

Девушка по-прежнему лежала без движения. Надя не знала, что еще сказать.

– Ты, наверное, думаешь, что я говорю глупости… И ждешь не дождешься, когда уйду… Я сейчас уйду. Только знай, у меня в жизни тоже было время, когда я хотела отказаться от ребенка, потому что ненавидела его отца. Меня тоже уговаривали не делать этого… Я не хотела никого слушать. А потом взяла его на руки и больше не смогла с ним расстаться. Сейчас он взрослый совсем. Я его очень люблю. А как вспомню, что могла бы от него отказаться, меня в дрожь бросает… Он мне столько радости доставил. Материнство стоит того, чтобы его испытать. Поверь мне… Что тебе еще сказать, я не знаю… Хочешь, я помогу тебе объясниться с твоими родителями? Если, конечно, дело только в них.

Произнеся эту, неожиданную для себя, речь, Надя замолчала, надеясь на ответ. Но девушка даже не шевельнулась, и по ее реакции нельзя было догадаться, слышала она Надины откровения или нет.

«Наверно, она все-таки спит, – подумала Надя, – ну и хорошо. А то я наболтала лишнего. Сама не пойму, с чего вдруг? В конце концов, какое мне дело до этой красивой, избалованной девчонки, у которой на лице написано презрение ко всему на свете. Пусть сама со своими грехами разбирается. Хотела бы взглянуть ей в глаза».

Надя пошла к выходу. Открыв дверь в коридор, она обернулась и вздрогнула. С той самой кровати, возле которой она только что произносила свою сбивчивую речь, на нее в упор глядело лицо, виденное ею годы назад, но виденное несомненно.

На минуту она замерла, а потом, пытаясь избавиться от этого наваждения, крепко зажмурилась, потрясла головой и снова посмотрела на девушку. Та переместилась высоко на подушку и лежала теперь, положив руки поверх одеяла, чуть приподняв голову. Она по-прежнему смотрела в упор на Надю, и в глубине ее зеленых глаз сверкали яркие огоньки, придавая юному лицу выражение насмешки над всем происходящим. Надя подошла ближе, попадая в плен этих глаз. Глаза, которые она могла бы узнать из миллиарда других глаз, существующих на земле, – глаза Сергея…

– Как тебя зовут? – автоматически спросила она.

– Катя, – насмешливо ответила девушка. – Ну и что? Вы все сказали?

– Да-а, – запинаясь, ответила Надя.

– Тогда можете считать, что вы свой долг выполнили и уходите отсюда с чистой совестью. Я вас больше не задерживаю, прощайте.

Ни слова не сказав в ответ, Надя вышла из палаты. Весь день она находилась под впечатлением от необычайных глаз незнакомки. Дело дошло до того, что, перепутав электрички, она чуть было не уехала в противоположную от Синегорска сторону. Хорошо, что Вера, вовремя спохватившись, вытащила ее из отъезжающего в Москву электропоезда. Усадив приятельницу напротив себя, Вера набросилась на нее с расспросами.

– Ты что, заболела? Может, у тебя с головой что случилось? Давление поднялось? Давай цитромон дам, у меня с собой есть. Еще и валидол. Что тебе нужно?

Надя посмотрела на нее невидящим взглядом и уткнулась в окно электрички. Промелькнули последние дома городской окраины, начался лес, смеркалось. Надя молча смотрела на то, как сумерки поглощают сверкающую белизну снежного покрова, оставляя в пределах видимости только обнаженные скелеты деревьев, выхваченные из мглы огнями электропоезда.

– Что ты туда уткнулась, – не выдержала Вера, – не видно же ничего?

– Да так, почудилось.

– Что почудилось?

– Глаза у этой девчонки, отказушницы. Я их уже видела когда-то, давным-давно.

– Ну и что? У всего человечества глаза одинаковые. Желтых или красных не бывает. Выбор не велик – синие, серые, карие да реже зеленоватые. Вот и все. Поэтому все люди похожи друг на друга, как там в наших лозунгах звучит – все люди братья.

– Нет, те глаза, как у нее, я когда-то близко-близко видела… Наваждение какое-то…

– Это у тебя, Надь, от бессонной ночи, – авторитетно заявила Вера.

– Нет, Вера, что-то меня накрыло, что-то озарило то ли из моей, то ли из чужой жизни… Ой… я даже про Таньку забыла. Еду без гостинца!

– Ладно, поделюсь, – Вера вытащила из сумки коробку зефира, перевязанную золотистой ленточкой, – в буфете три прихватила, пока ты к своей отказушнице бегала. И на тебя взяла, знала, что спохватишься по дороге… Угощай свою королеву.

– Ой, Верочка, ты ангел, спасибо тебе огромное. Вот Танюшка обрадуется! – Надя была искренне благодарна приятельнице за заботу. «А то я и впрямь ненормальная мать, из дома уехала и про ребенка забыла».

Глава 24

Новый год и день своего рожденья Татьяна считала праздниками настоящими, а все остальные – искусственными. Такими же, как воздушные шары, которые отец рано утром Седьмого ноября и Первого мая ходил надувать на завод. Там их накачивали аргоном, и он приносил домой разноцветное шаровое облако, прилипающее к потолку. Шарики были единственно понятным для Тани моментом в существовании этих праздников. Почему надо было веселиться по причине того, что столько-то лет назад свершилась революция, она не очень понимала. Еще не нравилось стихотворение, запомнившееся с детского садика: «День Седьмого ноября, красный день календаря, посмотри скорей в окно, все на улице красно». Не нравилось потому, что все в нем было неправдой. Таня смотрела в окно и кроме унылой осени ничего там не видела. Правда, на домах развевались красные флаги, но от них веселее не становилось.

Непонятность Первого мая с лихвой компенсировалась нежной зеленью весны. Вместе с первыми красками возрождающейся природы приходило ожидание счастливых перемен, и казалось, что жизнь так же прекрасна, как цветущие сады. На этом фоне демонстрации выглядели праздничным дополнением к торжеству весны.

В этом году восьмому классу поручили подготовить к Первому маю плакаты с гербами пятнадцати союзных республик, входящих в СССР. Ребята, проявив смекалку, стащили из спортзала все имеющиеся там хулахупы, замотали их лентами и прикрепили к ним картинки с гербами. Педсовет утвердил творение восьмиклассников. Собравшись перед демонстрацией у школы, ребята долго не могли определить порядок шествия в колоннах. Надо было пройти мимо трибуны, на которой стояли главные люди города, так, чтобы они увидели и одобрили их гербы. Итог всем спорам подвел завуч. Он заставил ребят нести гербы в шахматном порядке. В назначенное время все школьники двинулись в сторону центра города. Пройдя по площади, мимо праздничной трибуны, ребята от души повеселились, крича дружное «ура» в ответ на призывы невидимого оратора, славящего октябрят, пионеров, комсомольцев, тружеников народного образования, торговли, а заодно и сельского хозяйства.

Конечным пунктом марша школьных колонн был определен столб, возле которого ребята побросали свои хулахупы, транспаранты и цветы и быстренько смылись с места события. По опыту прежних лет они знали, что тем, кто не успеет вовремя сбежать, после демонстрации придется нести весь этот антураж в школу. Татьяна с Томкой об этом тоже знали, но заболтались с двумя подружками и к столбу подошли позже всех. Возле него стояли завуч Александр Николаевич и учитель по труду, руководитель Штаба Боевой славы, Иван Иванович. Рядом с ними лежала огромная куча вещей, только что украшавших праздничную колонну.

– Ага, – обрадовался Александр Николаевич, – вот вы-то, голубушки, нам и нужны. Видите, сколько здесь всего набросали наши ученики?

Девчонки кивнули.

– Не оставлять же здесь все это добро. Надо его в школу нести, а все разбежались. Придется вам за всех поработать.

– Еще чего не хватало, – возмутилась Томка. – Мы вам что, рыжие, что ли, за всех отдуваться? Мы свое отнесем, и все.

– Я вам приказываю, – жестко сказал завуч, повышая голос.

– А вы не командуйте, мы не в школе, – ничуть не смущаясь, ответила Томка.

Она взяла свой герб и пошла по направлению к школе. За ней потянулись девчонки. Таня посмотрела на них, потом на стоявшего молча Ивана Ивановича. Он был в парадном костюме с многочисленными орденскими планками. Ей были безразличны приказы завуча, но отказать в помощи Ивану Ивановичу она не могла.

– Девчонки, постойте, – окликнула подруг Таня, – возьмите еще чего-нибудь в свободную руку, и я возьму. Нам же не трудно. Действительно, не оставлять же все это барахло здесь.

– Ты бери, а я не буду, – решительно отказалась Томка.

Девчонки вернулись и взяли с собой несколько транспарантов. Таня повесила на свое плечо хулахуп с оборвавшимся гербом, взяла в руки несколько палок с голубями и, прихватив парочку пышных гвоздик, направилась к школе.

– Давай помогу, – услышала она рядом с собой незнакомый голос.

Таня обернулась и увидела паренька из параллельного класса.

– А зачем мне помогать? Там, у столба много всякого добра лежит, ты лучше оттуда что-нибудь возьми и отнеси в школу. А мне не тяжело, – сказала ему в ответ Таня и поспешила следом за идущей впереди Томкой.

– Том, ну как тебе не стыдно, – укорила она подругу, – неужели тебе тяжело прихватить с собой чего-нибудь из этой кучи?

– Мне не тяжело, – ответила Томка, – но надоел этот тупарь-завуч со своими приказами. Назло ему ничего не понесу. Пусть спасибо скажет, что свое отнесла.

– Но ведь ты не только ему отказала. Из-за тебя Ивану Ивановичу придется несколько раз туда-сюда ходить. А он старый уже, у него ранение. Он-то нам ничего плохого не сделал.

– Ну ладно, – остановилась Томка, – подожди меня. Только ради Ивана Ивановича твоего вернусь и заберу еще какую-нибудь дребедень.

Танька остановилась и, оглянувшись, с удивлением увидела, что парень идет следом за ними, волоча огромную кучу транспарантов и хулахупов.

– Вот, – радостно сказал он, – тоже помогаю.

– Молодец, – похвалила его Таня.

– А я тебя знаю, – также радостно сообщил паренек.

Он вообще выглядел очень жизнерадостным. Это впечатление складывалось скорее всего из-за того, что у него был курносый, задорно вздернутый нос, на котором просвечивались редкие веснушки. Ко всему у него были кудрявые светлые волосы, спускающиеся на лоб непослушными волнами. На вид он был вполне симпатичным, но Тане такие не нравились. В ее голове давно уже слепился образ того парня, о котором она мечтала. Он должен был быть черноволосым, смуглолицым, кареглазым, сильным и высоким. Словом, похожим на Андрея Тимофеева из бабушкиной деревни. А этот был ростом чуть повыше нее, белокожим, да еще к тому же кудрявым и светловолосым.

– Ну и что, – ответила она, стараясь продемонстрировать свое нежелание разговаривать, – мало ли кто кого знает. Шел себе мимо и иди.

– А я вовсе не мимо, я специально за тобой шел. Давай дружить?

– Тань, пошли скорее, – догнала ее Томка, примчавшаяся от столба со своей долей цветов и голубей, – там мало осталось, завуч с Иваном Ивановичем остальное легко сами принесут.

Таня как можно равнодушнее посмотрела на паренька, но тот и не собирался отставать.

– Ведь тебя Тома зовут? – переключился он на Томку.

Томка, заметив, наконец, попутчика, решила пококетничать.

– Да, а это что-то особое значит? – спросила она, лукаво поглядывая на него.

– Для меня нет, – ответил паренек, – я хочу знать, как твою подругу зовут.

От такой наглости Томка чуть не выронила голубей.

– Вот и спроси у нее, – зло ответила она, убыстряя шаг, и от ее былого кокетства не осталось и следа.

– Куда ты так мчишься, – возмутилась Таня, – мы уже почти бегом бежим.

– От твоего кавалера подальше, – ответила Томка.

– Он такой же мой, как и твой.

– Ну уж нет. Он только что мне сказал, что его интересуешь только ты.

– Правда? – удивилась Таня и оглянулась, чтобы убедиться в том, что парень все еще идет за ними.

Паренек действительно шел следом за ними, отстав всего на пару шагов. Когда они дошли до школы и скинули там свой первомайский груз, он подошел к девчонкам и спросил:

– Тань, можно тебя на минутку?

– Иди, – подтолкнула подругу Томка, отходя в сторону, – поговори с человеком.

– Том, я сейчас. Ты не уходи, ладно?

– Да ладно, ладно, подожду уж, так и быть.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросила Таня у парня.

– Я давно знаю. Мы ведь в параллельных классах учимся.

– А зачем тогда мое имя спрашивал?

– Так положено для знакомства. Меня Костей зовут. Вы сейчас куда пойдете?

– Домой. Есть хочется.

– А потом?

– Ну, не знаю, гулять пойдем, наверное. Может, по берегу погуляем.

– Можно я с вами?

– Надо у Томки спросить.

– А ты что, без подруги ничего не решаешь? Она у тебя вместо завуча, да?

– Ну ладно, – демонстрируя свою самостоятельность, ответила Таня. – Позвони мне часа в три, я скажу тебе точно, пойдем мы гулять или нет.

Таня подбежала к Томке. Они уже собрались уходить, как увидели идущего к ним Ивана Ивановича, который о чем-то говорил все с тем же Костей.

– Девочки, – позвал он их. Подруги остановились. – Я хочу вас в гости к себе пригласить. Жена моя, Дарья Павловна, пирогов напекла. Пошли чай пить.

– Да нет, что вы, – стали отказываться девчонки, – нас родители ждут.

– А вы им позвоните. У меня телефон есть. Часок посидите с нами, со стариками, а потом гулять пойдете. Пошли.

Таня с Тамарой смущенно переглядывались, не зная, как им поступить.

– Пошли, – поддержал Ивана Ивановича Костя, – нехорошо отказываться.

Иван Иванович жил вместе с женой в маленькой однокомнатной квартирке на первом этаже кирпичного дома, стоявшего рядом со школой. Его жена, худенькая, подвижная пожилая женщина, обрадовалась приходу ребят.

– Как хорошо, что вы зашли к нам в такой праздник, – засуетилась она, увидев гостей. – Сейчас я самовар вскипячу, угощать вас буду. Идите прямо в комнату, накрывайте стол, вот вам скатерть.

Она убежала на кухню, следом за ней туда же ушел Иван Иванович. Ребята остались одни.

– Все из-за тебя, – недовольно зашептала Томка на ухо подруге, – мне свои старики дома надоели, а ты меня к чужим притащила. Всю жизнь мечтала праздник со стариками отмечать.

– Том, прекрати, неудобно, – сказала ей Танька, расправляя скатерть на столе, – можно подумать, тебя здесь весь день заставляют сидеть. Немного побудем и уйдем.

– Девчонки, вы зря боитесь, – вмешался в их разговор Костя, – Иван Иванович отличный старик, с ним знаете как интересно!

– Не знаем, и знать не хотим, – оборвала его Томка. – Ты здесь с Танькой шуры-муры разводить будешь, а я воспоминания старшего поколения выслушивать. Пусть дети ихние слушают.

– У Ивана Ивановича нет детей, – тихо сказал Костя.

– А где ж они? – спросила Томка. – Отказались от них, что ли?

– У них был сын, Володя, военный, служил на границе и там погиб. Во время задержания опасного перебежчика. Вон его фотография, – Костя указал на приземистый широкий сервант с золочеными ручками, на котором стояла рамка с фотографией молодого офицера.

– Ой, – всхлипнула Тома, – молоденький какой и симпатичный.

– Вы чего там затихли? – спросил ребят вернувшийся с кухни Иван Иванович. – Давайте к столу. Доставайте из серванта чашки, блюдца, не стесняйтесь, хозяйничайте.

Девчата просидели у Ивана Ивановича почти целый день. Сначала они чувствовали себя в незнакомой обстановке скованно, не зная, о чем говорить с пожилыми и малознакомыми для них людьми. Преодолеть смущение помог Костя. Он был у Ивана Ивановича уже много раз, дружил с ним и без труда находил темы, интересные для всеобщего обсуждения. Время пролетело незаметно. Ребята болтали с учителем и его женой о школе, о будущей профессии, а потом пели под гармошку, на которой играл сам Иван Иванович.

– Танюш, – сказал Иван Иванович, когда все пироги и конфеты были съедены, – а мы с Костей все еще ведем поиск наших героев-земляков.

Таня покраснела. Увлекшись в начале учебного года работой в Штабе Боевой славы, она, после того как ее приняли в комсомол, к своему великому стыду ни разу не зашла туда. Она даже не знала, что Костя тоже занимается поиском участников войны.