Текст книги "Крик журавлей в тумане"

Но коммунистка Наташа не привыкла быстро сдаваться. От ректора она направилась прямо в комитет комсомола.

Через неделю туда же по вызову явилась Таня. В повестке дня заседания комитета комсомола института значилось рассмотрение личного дела дипломницы и комсомолки Ивановой. Таня, пока шла на это заседание, с перепуга вспомнила, что означает принцип демократического централизма, который когда-то никак не могли понять две веселые подружки-восьмиклассницы.

«Боже, как давно это было, – думала она, глядя на восседавшую перед ней комиссию, – а в этих комитетах с тех пор ничего не изменилось. Полки, книги, бюсты вождей, длинные столы, покрытые зеленым сукном, и лица. Бледные пятна на зеленом фоне».

Комитетчиков было шесть. Одна из членов комиссии – востроносая очкастая отличница с их факультета. Она открыла заседание, коротко изложив суть дела. По ее словам выходило, что комсомолка Иванова совершила аморальный поступок.

– Почему аморальный? – удивилась Таня. – Я просто решила выйти замуж.

– А за кого? – ехидно спросила отличница.

– За мужчину, браки с женщинами у нас пока еще не популярны.

– Иванова, прекратите паясничать! За какого мужчину, прошу уточнить, – потребовала отличница.

– Уточняю. За Ахсена Катебу, аспиранта Геологоразведочного института.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнула девица, – в этом и заключается аморальность твоего поступка. Замуж выходить надо за наших, советских аспирантов! Наши девушки должны дорожить своей комсомольской честью!

– Каждому свое. Тебе больше нравится с комсомолом обниматься, а мне любить и быть любимой! – не сдержалась Таня.

Девица обиженно захлопала глазами.

– Прекратить перепалку, здесь не базар, – резко вмешался в разговор секретарь комитета, парень довольно молодой, однако успевший уже обзавестись солидным брюшком и лысиной. – Комсомолка Иванова, у тебя есть что сказать по сути вопроса?

– Если по сути, то нет.

– Тогда переходим к выработке решения, – резюмировал он, – какие будут предложения, прошу высказываться.

Члены комиссии начали бурно обсуждать свои предложения, а Таня от нечего делать принялась снова осматривать комнату. В глубине одного стенда красовались бюсты основоположников марксизма-ленинизма. Причем Карл Маркс на переднем плане, а Ленин – в дальнем углу.

«Что же это они отца своего родного так далеко запихали, – подумала Таня, – вон и пыль на нем скопилась. Прямо весь запылился, цвет лица потерял. Непорядок».

– Иванова, – прервал ее размышления секретарь комитета, – вам есть что сказать в заключительном слове?

– Есть, – выпалила Таня.

– Говорите, – покровительственно разрешил он.

– Надо пыль с Ленина вытереть, а то он у вас никакого вида не имеет!

Один из членов комитета захихикал, но под грозным взглядом секретаря быстро смолк.

– В таком случае, Иванова, – гневно сверкая глазами в ее сторону, сказал секретарь, – объявляю вам, что решением комитета пединститута вы исключены из рядов ВЛКСМ. Возражений нет?

– Нет, – радостно отрапортовала отличница, – комсомолками могут быть только советские жены, а зарубежные… – она заморгала глазами, не зная, что еще сказать.

– К вам сами не пойдут, – продолжила за нее Таня.

– Сдайте билет, Иванова, – приказал секретарь, – на память мы вам его не оставим.

– И не надо, – отдавая билет, сказала Таня, – на память я оставлю себе знание того, в чем заключается принцип демократического централизма.

Сопровождаемая изумленными взглядами членов комитета комсомола, она гордо вышла, хлопнув напоследок дверью.

Не успела Таня прийти в себя от комсомольских потрясений, как на нее навалилась другая напасть. Возвращаясь погожим майским днем из института, она встретила парня со своего курса. Обычно сдержанный и погруженный в собственные проблемы, он вдруг воспылал к ней дружескими чувствами и стал навязываться в провожатые. Таня попыталась охладить его порыв, давая ему понять, что им не по дороге, но парень оказался жутко непонятливым и продолжал тащиться за ней. Когда терпение ее иссякло и она, дойдя до остановки, решила сесть в первый попавшийся автобус, лишь бы уехать от него подальше, он вдруг схватил ее за руку и потащил в сторону.

– Ты что? – возмутилась она. – Как ты смеешь?

– Тань, не буянь, – миролюбиво улыбнулся парень, – просто с тобой хочет познакомиться один хороший человек, мой друг.

– Не хочу я ни с кем знакомиться, – крикнула Таня, отталкивая сокурсника.

– А вот это зря, – прямо перед ней появился непримечательный парень, – шуметь не надо, а то люди что-нибудь нехорошее подумают.

– Ну и пусть думают, ошибки не будет, вы ведь на самом деле к девушке среди бела дня пристаете…

– Знакомимся, – уточнил парень, цепко хватая ее под руку, – кстати, с пользой для вас.

Таня недоуменно посмотрела на него.

– Да, да, – пояснил парень, – это же вы замуж за иностранца собираетесь?

– Я…

– Тогда давайте с вами прогуляемся в одно солидное заведение, там вы познакомитесь с хорошими людьми, которые помогут вам в будущем не ошибиться.

– Я не пойду, – Таня огляделась в поиске сокурсника, но его нигде не было, – я вас не знаю. Вдруг вы насильник или убийца?

– Девушка, ну разве такой, как я, может быть злодеем? – улыбнулся он.

– Да кто вас знает, вы вообще какой-то незаметный. Может, злодеи именно такими и бывают.

– Ну, раз вы такая недоверчивая, – он полез в карман, – вот посмотрите мое удостоверение и следуйте за мной.

Он привез ее к большому серому зданию, огороженному высоким забором. В проходной охранник внимательно прочитал документ, который дал ему Танин провожатый, тщательно проверил содержимое ее сумки, сверил ее личность с тем, что написано и утверждено печатью в студбилете, и пропустил их внутрь. Дойдя до одного из кабинетов второго этажа, парень вновь улыбнулся Тане и, открыв дверь с табличкой «Зотов А. И.», подтолкнул ее внутрь. Таня оказалась в квадратном кабинете, посредине которого стоял большой стол, а за ним сидел грозный седой старик. Не обращая на нее ни малейшего внимания, старик задумчиво листал лежащую перед ним папку.

– Иванова Татьяна Алексеевна, студентка, – читал Зотов.

Он знал, что Татьяна Алексеевна в данный момент стоит в его кабинете, трясясь от страха, тем не менее успокаивать ее не спешил. Зачем? Пусть трясется, сама виновата. Сидела бы в своем Синегорске и нос не высовывала, так нет, в Алжир ее, видишь ли, потянуло. Прямо кино – пустите Маньку в Африку… Подождет. Ему лично спешить некуда. Он теперь на пенсии, должности этой непыльной удостоен был за долголетний честный труд на благо Родины и дело свое справлял на совесть. Он всегда все на совесть делал, потому и почет ему особый был дан на старости лет. Другие в его годы на лавочке домино забивают, а он при службе остался, а значит, при уважении и куске с маслом. Нет, пусть эта пигалица постоит здесь, потрясется, а он еще почитает.

Кто там у ней родители? Отец Иванов Алексей Петрович, наш человек, служивый. Как же так он дочь-то проморгал? Непорядок. Мать – Иванова, в девичестве Воросинская Надежда Александровна… В голове его что-то щелкнуло и замкнулось. Зотов вздрогнул и внимательно посмотрел на Таню, потом снова на лежащий перед ним лист бумаги. А ведь, ей-Богу, она… Вот уж воистину… гора с горой не сходятся, а человек с человеком когда-нибудь да столкнутся… Как же, как же, помнит. Девчонку ту он на всю жизнь запомнил. Вспоминал часто, жалел даже, что по этапу ее отправил. Думал, сгнила она в тюрьмах, ан нет. Медсестрой выучилась, замуж вышла, детей нарожала. Что тут скажешь? Молодец! Зотов ей зла не желал, просто испугался тогда очень… А вообще-то, он ей благодарен, прямо так благодарен, что была бы возможность – сказал бы ей огромное спасибо. Она ведь ему такой секрет в его организме открыла, что у него с тех пор вся жизнь в гору пошла. Почувствовал он себя настоящим мужиком, и сразу все сладилось… Нет, на Воросинскую он зла не держит. Пусть живет.

– Ну что, замуж собралась? – грозно спросил он Таню.

– Собралась, – пролепетала та.

– А родители дали согласье?

– Дали…

– Не врешь?

– Честное-честное, – прошептала Таня, – слово.

– С гражданством как?

– Х-хочу оставить наше… советское, то есть… разрешите…

– Ладно, комсомолка, пионерка, коль не врешь. Шуруй отсюда, выходи замуж, только после не жалуйся. Вот тебе пропуск на выход.

Зотов дал Тане жесткую картонку с печатью и снова уткнулся в бумаги.

Зотов подошел к окну и увидел бежавшую к воротам Таню. Вот она отдала пропуск и помчалась вперед навстречу своему счастью, хотя, скорее всего, несчастью. Уж Зотов-то знал, сколько русских баб сгинуло в этих арабских странах. И советское гражданство им не помогло. Оно и понятно. У наших дипломатов и без этих глупышек дел хватает. Сами, дуры, лезут. Вот сами пусть и получают. Ну да ладно, не его это дело.

«Шуруй, Татьяна Иванова, на все четыре стороны», – Зотов закрыл папку и нажал кнопку вызова адъютанта по особо важным поручениям.

– Папку сдайте в архив. Дело закрыто, – распорядился он.

– Почему в архив? Мы ведь хотели свой канал раскрутить. Этот араб учится за счет фирмы, занимающейся разведкой горных руд, в том числе стратегического значения, во многих странах. Есть возможность для разработки нового канала получения информации. И девку можно со временем использовать. Кстати, у нее брат на границе служит. Есть чем зацепить.

– Все по-умному надо делать. Эта Иванова – учительница безмозглая. Я с ней поговорил, дура дурой. Толка от нее как с козла молока. Она ни в чем не разбирается. Она нам такой информации нароет, что вреда от нее будет больше, чем пользы. Замучаемся потом объяснительные писать.

– А брат?

– Что брат? Отрапортуй как положено по месту его службы, пусть усилят бдительность и примут меры по надзору… Дай-ка еще раз гляну, где он там служит.

Зотов снова раскрыл папку на нужной странице:

– Так, Иванов Михаил Алексеевич, капитан. Год рождения – 1949. Получается, мамаша его в лагере родила. Охранник, наверно, какой-нибудь обрюхатил.

Зотов внимательно прочитал анкеты, посмотрел на фотографию скуластого парня.

– Похож, – пробормотал он.

– Что-что, не понял? – спросил адъютант.

– И не поймешь, – огрызнулся Зотов, – делай, как я сказал. Направь информацию по месту службы и держи под контролем.

Адъютант бесшумно исчез.

«Ну и денек, – сказал сам себе Зотов, надевая пальто, – сплошные открытия, прямо весточки с того света. Сначала мамаша объявилась, потом сыночек».

Теперь Зотов был абсолютно уверен в том, что Мишка – это его сын. Никакой охранник здесь не трудился, он сам со всем справился. Ну и ладно. Пусть живут, раз выжили.

Глава 41

Октябрь был мокрым и тоскливым. Желтые листья, скинутые с деревьев беспощадным ветром, беспомощно барахтались в серых лужах.

– Все вода, кругом вода, да, да, кругом, кругом голова, да, да… – на ходу сочиняла Таня, гуляя по тесным, блестящим от дождя улочкам Арбата.

Своим прогулочным шагом она вносила диссонанс в стройные ряды прохожих, бегущих от дождя. Она никуда не торопилась и всем своим видом демонстрировала полное презрение к небесам, извергающим на землю бесконечные мокрые потоки.

– Девушка, – окликнул ее пробегающий мимо парень, – если вам некуда идти, можете составить мне компанию.

– Спасибо за заботу, но у нас с вами разные дороги.

– Ну, это дело поправимое, – ничуть не огорчился он, – дороги можно и соединить, было бы желание.

– А вот его-то как раз и нет, – сказала Таня, раскрывая зонт.

– А что так? Трагедия жизни? Так это тоже ничего. Всякую трагедию можно рассматривать как обратную сторону комедии. Попробуйте, сами убедитесь.

– Спасибо за совет, – улыбнулась Таня.

– Ваша улыбка подсказывает мне, что у меня есть шанс.

– Вы ошибаетесь, шанса у вас нет.

– Почему так сурово? А может, все-таки есть?

– Нет, – вздохнула Таня и протянула ему руку с обручальным кольцом.

– Все понятно. Окольцованная птица. Мне, как всегда, не повезло. Извиняюсь, удаляюсь, пока на горизонте не появился грозный муж. Хотя мне кажется, что вы с ним сейчас в ссоре. Угадал?

– Нет, у нас все в порядке.

– Тогда желаю счастья, – сказал парень и побежал в сторону метро.

– Спасибо, – вслед ему крикнула Таня.

У нее действительно все было в порядке. Просто завтра они с Ахсеном уезжали в Алжир, а сегодня с утра небо затянули серые тучи, и ей вдруг захотелось побыть одной. Она с детства любила гулять под дождем. Особенно в те моменты, когда на душе, как говорила бабушка, кошки скребли. Монотонные ритмы дождя освобождали Таню от накипи жизненных невзгод, возвращая ей утерянные силы и желания. Но сегодня дождь для Тани не был лекарем. Сегодня он был для нее другом, помогающим обдумывать события последних месяцев.

Исключение из комсомола не помешало Тане защитить диплом. Так что в июне Таня стала учителем, а в середине августа – женой Ахсена. Теперь она носила его фамилию – Катеба, собиралась в неведомую ей страну, обретавшую для молодой женщины мусульманский лик. И Татьяна от страха перед будущим начала курить!

Свадьба Татьяны и Ахсена была вовсе не такой шикарной, как мечталось. Хотя расписывались они в московском Дворце бракосочетаний, все произошло буднично и довольно скромно. Из Дворца молодые поехали прямо в ресторан, где на праздничный ужин собрались немногочисленные гости. Среди них были родители Тани, Света с Володей и Шараф с Ольгой. Бабушка осталась дома с Сереженькой, тетя Лена сидела со Стасиком. Мишка прислал Тане большое ругательное письмо, в котором без всякого снисхождения заклеймил ее позором и категорически отказался приехать на свадьбу, заявив, что она ему больше не сестра. Не пришел и Костя, несмотря на то что Таня очень настойчиво его приглашала. Он уехал в экспедицию и даже не поздравил молодых. У Томки заболел сын, Зинуля тоже стала мамой и находилась в Ставрополе у своих родителей. Обе они прислали подруге телеграммы с пожеланиями счастья и любви. Так что бить посуду и кричать «горько» на Таниной свадьбе было некому. Веселиться тоже. Светка старалась вовсю, развлекая гостей своими шуточками, и только благодаря ей свадьба не превратилась в поминки.

В ресторане гости чинно поздравили молодых, выпили за их счастье пару бутылок шампанского и разошлись, так и не преодолев царившую во время всей церемонии напряженность.

В результате этого после свадьбы у Тани испортилось настроение, Ахсен тоже расстроился, и первая брачная ночь не доставила им никакой радости. Они даже не пытались сблизиться друг с другом, а просто лежали рядом и молчали, думая о своем.

Под утро Таня незаметно для себя заснула, но сон ее был недолгим и кошмарным. Какие-то люди в белых балахонах охотились за ней, и она, скрываясь от них, забралась на самый верх узкой кирпичной башни. Там было очень жарко, и она видела, как от жары лопалась и кровоточила ее нежная кожа. Она металась по раскаленной башне в поисках прохлады и спасения, а снизу к ней поднимались те самые люди. Они добрались до Тани и единым рядом стали наступать на нее. Таня пятилась до тех пор, пока не дошла до края башни.

– Позовите Ахсена, – закричала она, но ее никто не услышал.

Люди все шли и шли, пронизывая ее насквозь своими черными глазами. Ей стало страшно, и тогда она шагнула в бездну, а потом проснулась и долго еще не могла прийти в себя от страха, пережитого во сне.

Ахсен, когда Таня рассказала ему о своем сне, посоветовал ей не обращать на него внимания.

– Ты, как это правильно говорить… очень верная в разную чепуху.

– Ты хотел сказать, суеверная, да?

– Да. Не держи ерунду в голове, все будет хорошо.

Таня и сама верила, что ничего дурного с ней не случится, но никак не могла избавиться от того самого шестого чувства, которое постоянно тревожило ее, несмотря на видимое благополучие.

Масла в огонь подлил Шараф. Выбрав момент, когда Ахсена не было дома, он пришел к ней, чтобы поговорить.

– Я знаю, мне Оля сказала, что теперь уже поздно, я и сам так думаю, но у вас говорят, что лучше поздно, чем никогда, поэтому я решил, хотя, может быть, и не надо.

– Шараф, не мямли, говори, если пришел.

– Ты должен знать, что Ахсен не богат.

– Я знаю. Какое это имеет значение?

– Это у вас такой счастливый страна, что это не имеет значения. У нас не так.

– Ну и как у вас?

– У нас хорошо, но все живут по-разному.

– А как Ахсен живет?

– Я не могу сказать точно. В Алжире у нас с ним разная жизнь. Но я хочу тебя предупредить.

– О чем?

– Его родители живут в Арабской Сахаре, в оазисе. Занимаются земледелием. Ахсен говорил, что у него в роду были берберы, но сейчас они относят себя к алжирцам. Они мусульмане суннитского толка и живут по обычаям отцов. Для русских женщин это очень плохо.

– Почему, они что, избивают их?

– Нет, у нас не бьют женщин, но вы не умеете жить по-нашему, особенно там, где сильны традиции и велика власть старейшин, отцов.

– Ахсен сказал, что мы будем жить в большом городе, без всяких отцов.

– Это хорошо.

– А ты где живешь, кто твои родители?

– У моего отца есть свое дело, оно идет хорошо. Он работает с нефтью, я буду работать с ним, чтобы заменить его. У меня есть своя, отдельная квартира в Оране из семи комнат, и три машины. Одна из них для жены и детей.

– А у Ахсена?

– У него нет, но я вам желаю, чтобы у вас все было.

Он еще раз улыбнулся Тане, извиняясь за свое вторжение, и ушел, оставив ее наедине со вселившемся беспокойством. Она мысленно уточняла «за» и «против» до тех пор, пока не поняла, что начинает сходить с ума от всех этих размышлений. От депрессии спасла Зинуля, вернувшаяся в Москву к началу нового учебного года. Дочку она временно оставила на попечении бабушки. По случаю встречи подруги устроили девичник – распечатали бутылочку «Токайского» и закурили «Мальборо», купленное Таней в «Березке» на чеки. Кроме этого, она там же накупила для пирушки кучу деликатесов.

– Брось ты себя изводить, Танюш, – уговаривала ее Зинуля, – ты посмотри, как ты живешь. Лучше всех! По магазинам, как мы грешные, не носишься. Отовариваешься в «Березке». Я бы сроду опять не закурила, если бы ты мне «Мальборо» не притащила. А как ты одеваться стала! Мы за такие тряпки фарце бешеные деньги платим, а тебе пожалуйста, бери не хочу.

Зина говорила правду. Благодаря Ахсену, Таня забыла о трудностях советского быта. У нее появилась модная одежда, они часто ходили в рестораны, ездила она по Москве в основном на такси и в метро спускалась теперь очень редко.

– Но ведь это не главное, Зин. Теперь, когда уже почти все готово к отъезду, мне не трудно сжечь все свое барахло и носить снова те платья, которые мне шила мама.

– Это ты сейчас так говоришь, когда Ахсен за твоей спиной стоит, а вот представь, что его нет и ты опять одна. Что тогда? Одиночество, скулеж… «я никому не нужна, буду старой девой», – передразнила ее Зина, – ты вспомни, вспомни, как мы к бабке собирались идти, клеймо безбрачия с тебя снимать.

Таня улыбнулась.

– Самой смешно стало? А зачем теперь Ахсена изводишь, мучаешь его?

– Ничего подобного, – возразила ей Таня. – Я ему ничего не говорю, он ни о чем не догадывается.

– Это ты так думаешь, а он еще как догадывается! Все понимает, только не всегда сказать может, – рассмеялась Зина.

– А ты откуда знаешь?

– Сам сказал. Тане, говорит, плохо, переживает, а я не знаю, что делать.

– Надо же, я и не думала, что он такой внимательный.

– Внимательный, и вообще парень неплохой. Мне понравился. Не хуже наших. Еще и лучше. Не пьет, матом не ругается.

– Может, и ругается, – возразила ей Таня, – мы все равно по-арабски ничего не понимаем. Может, он почище, чем русские, меня последними словами кроет.

– Слушай, – возмутилась Зинуля, – если ты его во всех грехах подозреваешь, зачем тогда замуж за него вышла?

– А больше никто не звал. Светка сказала, что русских мужиков на меня не начислено, не оставаться же мне старой девой.

– Ну, Татьяна, ты меня удивляешь, не знаю, что и сказать. Ты что, его совсем не любишь?

– В том-то и дело, что люблю. Очень. Только уезжать боюсь. Здесь мне с ним хорошо, а что там будет, неизвестно.

– Давай выпьем за любовь.

– Давай.

– Ты вот что, – сказала Зина, закусывая зефиром в шоколаде, – ты там в обиду себя не давай. В случае чего – революцию делай. Предупреди их заранее…

– О чем?

– О том, что ты из страны с революционным прошлым. У нас в эСеСеСеРе не забалуешь. Если что, так сразу на баррикады. Берем телеграф, вокзал и почту. Крестьянам – землю, рабочим…

Вспоминая теперь разговор с Зинулей, Таня улыбнулась. Дождь шел все сильнее, будто оплакивал расставание с Таней… Где-то вдалеке вот так же под дождем мокла любезная ее сердцу деревушка… Андрей Тимофеев нес службу в неведомом ей медвежьем углу… В школьных архивах желтели от времени газеты с ее стихами. Мишка… когда-то они клялись друг другу в вечной преданности. Не получилось… Костя, верный друг, так и не нашел в себе мужества встретиться с Таней. Но он все равно хороший… И Зинуля, и Томка. И все, кого она знает, хорошие люди, но они остаются здесь, в Союзе. А кто встретит ее там, на другом конце света?

Стало смеркаться. Таня заторопилась в общежитие, где ждали родители и Ахсен. С тетей Леной, бабушкой, Володей и Светой она попрощалась раньше. При этом Света сунула ей пять купюр по пятьдесят долларов и три по сто.

– Ты что, с ума сошла, – испугалась Таня, – это же запрещено.

– Бери и не выступай. Я их с таким трудом раздобыла. Не понадобятся, вернешь.

– А куда я их спрячу?

– Куда, куда! В трусы зашей. Нечего здесь из себя принцессу строить. Едешь на край света, а туда без страховки нельзя. И не вздумай Ахсену о них говорить. Ни в коем случае. Это твоя заначка на черный день. Тьфу-тьфу-тьфу, – сплюнула Светка через левое плечо. – Не дай Бог, конечно. И не забудь: сразу по приезде в Алжир ты должна встать на учет в нашем посольстве.

Помощь, которую Света оказала Татьяне при оформлении выездных документов, была поистине велика. Поэтому она послушно взяла доллары и никому, в том числе и Ахсену, о них не сказала. Купюры она и впрямь зашила в трусы, надеясь, что не забудет надеть в дорогу именно их. А вот заветную тетрадку со стихами она уложила на дно багажа.

В ней спрятала фотографию Андрея. Сначала хотела выбросить, а потом посмотрела и решила – пусть останется. Как талисман из счастливого детства.

Аэропорт Шереметьево говорил на всех языках мира одновременно, но Таня не слышала ничего. Там, среди толпы, стояли два растерянных человека, и Таня плакала, уходя от них все дальше и дальше. Только теперь она поняла, как много они значили в ее жизни. Мама и папа. Два самых родных и любимых человека. Они стояли, поддерживая друг друга, и смотрели ей вслед. Вот отец смахнул слезу со щеки, а мама подняла руку и перекрестила ее.

– Поезжай с Богом в душе, – прошептала она, обнимая Таню на прощанье, – с Ним и живи. Помни, там, среди чужих, один Бог твой заступник. Что бы ни случилось, Он не оставит тебя. Я буду молить Его об этом день и ночь.

Тане нестерпимо, до спазма в груди захотелось вернуться. На один только миг, чтобы еще раз заглянуть в родные глаза, обнять, поцеловать. Она рванулась назад, но Ахсен сдержал ее прощальный порыв.

– Танья, тьебя туда не пустят. Они остались в другой стране.

Когда до Тани дошел смысл этих слов, сердце ее, казалось, разорвалось на части, так трудно и больно стало дышать.

– Нет, я не хочу! – закричала она, не обращая внимания на удивленные взгляды идущих рядом людей. – Там моя мама, отец, я хочу остаться с ними.

– Замолчи, – одернул ее Ахсен. – Ты что, хочешь, чтобы у меня был суд за кражу девушек? Ты здесь не одна. Надо следить за собой.

– Вам плохо? – подскочил к ней милиционер, подозрительно глядя на Ахсена.

– Харашо, все харашо, – ответил вместо Тани Ахсен, – это мой жена, она грустно, она разлучат с родителями.

– Это правда? – спросил милиционер у Тани.

– Да, извините, это мой муж, я первый раз уезжаю так далеко и потому сорвалась.

– Ну, раз так, то счастливого пути.

Таня оглянулась в последний раз. Вдалеке, на недосягаемом для нее расстоянии, стояли ее родители. Граница разделила семью Ивановых. Но она же и связала их навсегда любовью. Той самой, которая во все времена была сильнее разлук.