Текст книги "Крик журавлей в тумане"

Ирина еще раз перечитала письмо. «Спасибо, мамочка! Я обязательно буду счастливой, потому что на другие мелочи возраст времени не оставил».

В дом престарелых, где находилась Фарецкая, Надежда отправилась вместе с Алексеем. До самого конца она не могла решить, подходить ей к Софье Марковне или нет.

– Для таких пациентов, как Фарецкая, положительные эмоции, вызванные появлением родственников, как правило, идут на пользу, – пояснил им лечащий врач Софьи Марковны.

– Но мы не родственники, – призналась Надя.

– А кто вы? – забеспокоился врач.

– Да вы не бойтесь, все нормально, – вступил в разговор Алексей, – вот наши документы. Мы давние знакомые Софьи Марковны, узнали, что она находится в тяжелом состоянии, решили помочь, больше-то некому.

– Хорошо, если так, – доктор проверил документы. – Мы Софью Марковну не обижаем, но денег всегда не хватает. Если часть расходов по ее содержанию вы возьмете на себя, мы сможем обеспечить лечение и уход за ней на более высоком уровне.

– Мы согласны, – сказали одновременно Алексей и Надежда.

– Тогда пройдите в бухгалтерию, там составят договор. Только еще один вопрос, извините за праздное любопытство. Просто мы уже привыкли к тому, что наш контингент редко посещают: приехали, привезли фрукты-конфеты и то радость. А тут появляетесь вы и говорите, что готовы тратиться на постороннего для вас человека. Почему?

– Чтоб на душе спокойно было, – тихо ответила Надежда Александровна.

– И все? – удивился врач.

– Разве этого мало? – улыбнулась Надежда Александровна.

– Насчет трат вы не беспокойтесь, – поддержал жену Алексей, – у нас семья большая, справимся. Как говорится, вместе мы сила! И Софье говорить ничего не надо, мы не для благодарности это делаем, а по совести.

– Спасибо вам, – сказал врач, прощаясь с Ивановыми, – а к Фарецкой вы все-таки зайдите. Может, она обрадуется вам. С головой у нее, конечно, всякое бывает, но прошлое она помнит лучше, чем настоящее.

Оформив договор, Надежда Александровна попросила отвести ее к Фарецкой. Софья Марковна, укутанная в теплый плед, сидела в коляске на веранде и, казалось, дремала. Надя осторожно, стараясь ее не беспокоить, подошла поближе. Ей хотелось отдать Софье иконку старца Серафима Саровского, которую она привезла. Постояв в нерешительности возле коляски, Надежда Александровна отправилась назад, подумав, что иконку можно передать через врача.

– Воросинская, – услышала она за спиной.

Надежда Александровна обернулась, не зная, что сказать.

– Я тебя сразу узнала, Воросинская! – постаревшее, изменившееся лицо Софьи Марковны узнать было невозможно, так же как и невозможно было забыть приказной тон ее грозного голоса.

Надежда Александровна сжалась в комок, превращаясь в заключенную Воросинскую. Она почти уже совсем потерялась под взглядом Софьи Марковны, но рядом с ней появился Алексей и его поддержка придала ей силы.

– Здравствуйте, Софья Марковна!

– Что, приехала позлорадствовать надо мной? Или мстить собралась, пользуясь моментом, вон и помощника притащила. Валяй, мсти. Мне все теперь мстят. Вон, Ирка твоя отомстила.

– Чего уж теперь мстить. Да и время жалко на эту глупость тратить, у меня семья большая, мне есть чем заняться. А за Иру и доктора Крыленко вы сами себя наказали.

– Крыленко твой сгнил давно, а ты как была глупой, так и осталась.

Алексей дернулся, не желая терпеть оскорбления в адрес жены, но Надя его сдержала.

– Да, доктора Крыленко нет, а его внук, Сережа Крыленко, в мединституте учится. Отличник. Хирургом будет, как дед. А по поводу глупости, – Надя помолчала, подыскивая нужные слова, – да, конечно, я по глупости своей детей не воровала, людей со свету не сводила, денег не накопила. Одна у меня радость – семья. Этим живу, об этом молюсь, за это Бога благодарю. А вы тоже радуйтесь, если есть у вас чему. Прощайте.

Надежда Александровна положила иконку на колени Софьи Марковны и, взяв под руку Алексея, пошла к выходу. Она не оборачивалась и не видела, как яростно вцепилась Софья в подлокотники своей коляски.

Глава 54

Ох, не зря болела материнская душа за сына. Мишка шел напролом, не оборачиваясь. Трудным оказалось сделать в сторону только первый шаг – отказаться от сестры еще тогда, в далеком прошлом. Тогда он переживал, мучился, с кровью отрывал себя от родных корней. Потом Родина, ради которой он оттолкнул семью, выпихнула его, как неблагонадежного родственника жены иностранца, на обочину жизни. А ведь он этого иностранца ни разу не видел даже на фотокарточке. Сначала Мишка еще цеплялся за призрачную надежду на прощение, карабкался, старался подползти поближе к центру. Не получилось. После вывода советских войск из Афганистана он застрял в мутном таджикском городке. Там, среди вони, нищеты и палящего зноя, он проклял и Родину, и родных. Он еще как-то держался, пока семья была рядом, а когда Лиза с дочкой уехали, бросив его одного в затхлом дощатом бараке, жизнь стала исчисляться не количеством прожитых дней, а количеством выпитых бутылок.

Когда перед его замутненным взглядом появился давний сослуживец Петунин, в форме полковника, с наградными планками на груди, Мишка, решив, что уже перешел грань между миром живых и мертвых, заорал:

– Батюшка! Не вели казнить, вели сказывать. Грешен я, батюшка, грешен!

Потом он замолк, соображая, в чем именно ему надо каяться, но так не до чего и не додумавшись, схватил Петунина за низ брючины:

– Слышь, дай трояк, я в продмаг сбегаю, вернусь и во всем покаюсь.

Около недели понадобилось Петунину для того, чтобы привести Иванова в чувство. Когда к Мишке вернулся человеческий облик и взгляд его стал осмысленным, Петунин приступил к делу. К очень простому, хорошо известному бывшему капитану М. Иванову еще по Афганистану делу – вояжи по наркотрафику.

Первые деньги еще жгли Мишкины руки, а потом как-то все само собой устаканилось, и жизнь помчалась вперед, лихо преодолевая с мощностью джипа любые преграды. Лиза, успевшая завести себе второго мужа, быстренько выгнала его и приняла первого, справедливо полагая, что такие деньги не должны оставаться без присмотра. Ивановы купили квартиру в центре Москвы, три, по количеству членов семьи, машины-иномарки, обзавелись прислугой, и вошли в число бомонда времен перестройки в категории «новые русские». Общение Михаила с синегорской семьей ограничивалось редкими телефонными звонками. Если трубку брала не мать, а кто-либо из домашних, он нажимал на сброс. Ни с кем, кроме Надежды Александровны, Михаил говорить не хотел, даже с отцом, который, по его мнению, был виноват в том, что в свое время простил Татьяну, причем в ущерб и своей же службе. На похороны бабы Насти он действительно не поехал. Объясняться по этому поводу он не стал, потому что иначе ему пришлось бы открыто сказать и матери, и отцу, и Татьяне, что он не хочет их видеть и с ними разговаривать. В принципе, он, как ему казалось, давно был готов к этому, но все никак не мог решиться. Как будто среди оборванных им корней остался один – самый тонкий и самый эластичный, и порвать его, несмотря на все усилия, у Мишки не получалось.

В соответствии с новым статусом, Михаил купил себе малиновый пиджак и повесил на шею массивную золотую цепь. Лиза обзавелась личным тренером и загранпаспортом, выучив название модных курортов. Их дочь, Валя, предоставленная сама себе, тоже не лишала себя удовольствий, за которые отцу приходилось иногда расплачиваться с сотрудниками правоохранительных органов. Впрочем, такие мелочи не мешали семейству радоваться жизни, тратя ее на удовлетворение «растущих потребностей».

Андрей все чаще думал о том, что пора уходить в отставку. Он занимал солидную должность в своем ведомстве, его ценили, как специалиста по борьбе с наркобизнесом, уважали, как боевого офицера, но он чувствовал дыхание молодых в затылок и не хотел примыкать к числу тех генералов, которые до последнего цеплялись за свои насиженные места. Для себя он решил точно, что дело Ахмед-Шаха, которое больше года находилось в его разработке, станет для него завершающим. Что будет дальше, он еще не придумал.

Иногда ему казалось, что правильным будет перейти на преподавательскую деятельность, иногда – стать советником в соответствующей структуре, а иногда ему виделась деревня Соцкое с Лукерьиным домом, овеянным флером Татьяниных тайн. Проникать в смысл этих видений Андрей не торопился, так как точно знал, что без совета с женой никаких решений принимать не будет, а Татьяна пока еще была не в курсе даже того, что он собрался заканчивать свою военную службу. Она проводила мужа в очередную командировку и приготовилась к длинному, беспокойному ожиданию. Андрей был уверен, что его отставке она обрадуется, потому что устала бояться за него, хотя и не подавала виду, чтобы не отягчать его своими переживаниями. Впрочем, переживала она не только за него. Аня заканчивала школу и готовилась к поступлению в институт, Оля с Викой, взрослея, познавали мир, и у них всегда что-нибудь случалось, младший, Димка, постоянно боролся в школе за справедливость, наживая проблемы себе и родителям. При таком семействе не переживать было нельзя, но Таня держалась молодцом, восхищая Андрея своей выдержкой и особо притягательной, зрелой красотой.

Чем ближе подбирался Тимофеев к логову Ахмед-Шаха, тем больше ему приходилось работать. Он перешел практически на круглосуточный график работы, отсыпаясь в самолетах, переносящих оперативную группу из одной горячей точки в другую. Они отработали схему маковых плантаций приграничных районов Афганистана, выявили маршруты, поставщиков и покупателей. Но Андрею нужны были другие фигуры, те, которые, оставаясь в тени, дергали нужные ниточки, задавая процессу определенное направление. Он сам выходил «в поле», спрашивал, выяснял, анализировал и искал, искал, искал.

Информация пришла тогда, когда уже казалось, что все усилия бесполезны. Осведомитель из местных, обидевшись на малый куш за услуги, оказанные поставщикам мака, за больший куш рассказал противоположной стороне то, о чем раньше молчал. Удивляться этому не стоило: жителям нищего таджикского городка были глубоко безразличны и те и другие, ибо и тех и других они рассматривали с одной и той же позиции извлечения выгоды. По счастливой случайности выгода местного на этот раз оказалась на стороне Андрея, и он узнал, что Ахмед-Шах водит большую дружбу с большим белым человеком по фамилии Петунин. Андрей помнил того по службе в Афганистане: полковник регулярно наезжал в действующие части с инспекциями, имел репутацию тыловой крысы и, по слухам, еще и очень высоких покровителей. Проверив слухи, Андрей понял, что никакие, даже самые веские доказательства не заставят Петунина отвечать по закону. Тогда он решил устроить все таким образом, чтобы того взяли с поличным, непосредственно в контакте с Ахмед-Шахом в момент прохождения каравана. Ахмед-Шах не признавал никаких форм расчета, кроме передачи наличных долларов из рук в руки. Поэтому на встречу с покупателями он всегда являлся лично и именно в тот момент, когда караван приходил в назначенное место.

Подготовка операции шла в обстановке строжайшей секретности. Были подкуплены транспортировщики, то есть люди, обеспечивающие перевозку груза, агенты из окружения Ахмед-Шаха сообщили хозяину ложные ориентиры, прежний водитель Петунина неожиданно заболел, и его место занял человек Андрея. Операция увенчалась успехом: полковника Петунина задержали в тот самый момент, когда он расплачивался с Ахмед-Шахом за товар. Оценив ситуацию, Петунин не стал сопротивляться и лишь, когда его проводили мимо Андрея, жестко сказал ему: «Зря стараешься, генерал, в своих же попадешь». Тимофеев в ответ промолчал, а на следующий день, в городок, где Андрей завершал свои дела после удачно проведенной операции, приехал Мишка.

Двумя месяцами ранее веселая жизнь Мишкиной семьи начала катиться под откос. Нет, денег у него было по-прежнему в избытке, но не зря говорят, чем больше ешь, тем больше хочется. Лиза «ела» до тех пор, пока «не подавилась» красавцем-турком на очередном курорте. Турок встал поперек ее горла сладким леденцом, закружив ей голову зноем своих признаний. Любовь к турку она оплачивала Мишкиными деньгами. Когда муж потребовал вернуться в Россию, она выставила счет на три четверти от всего совместно нажитого имущества. Мишка плюнул, выслал требуемую сумму и послал ее куда подальше. Лиза исчезла, не сказав последнее «прости» ни ему, ни дочери.

Впрочем, насчет дочки Мишка тоже особо не парился, и вся его родительская забота заключалась в том, что он исправно обеспечивал материально-техническую базу для ее содержания. Как дочь пережила поступок матери, он узнал лишь тогда, когда однажды, вернувшись к своей собственной радости живым с очередной бандитской стрелки, услышал непонятный шум в комнате дочери. Он рывком открыл дверь и увидел свою дочь лежащей на полу. Она извивалась в диких судорогах, изо рта ее шла пена.

– Что с ней? – спросил он, когда врач «скорой помощи», закончив осмотр, вышел из комнаты дочери.

– Героиновая ломка, – равнодушно ответил тот, – мы забираем ее в больницу.

Дочь увезли, а Мишка, оглушенный диагнозом, всю ночь просидел на полу, где сотрясалась от судорог его единственная дочь.

Мишка пришел к Андрею без приглашения. Обошлись без церемоний и объятий.

– Знаешь уже? – Мишка закурил.

– Догадывался, – кивнул Андрей. – Знать не хотел, потому и не дотянулся. Не тебя – родителей твоих пожалел, дочку.

– Дочь сейчас в клинике. Лечится за большие деньги… от больших денег.

– Как это? – не понял Андрей.

– Наркоманка. Героин. Говорят, назад пути нет.

– Закономерно, – Андрей тоже взял сигарету. – Надежда Александровна, отец знают?

– Им про меня знать неинтересно. Им твоего семейства хватает.

– Ладно тебе сопли пускать. Не жди, не пожалею. Знаешь, я, конечно, не батюшка, чтобы проповеди читать, но так и хочется тебе сказать не пару, и не ласковых, чтоб прямо в башку попало. Нет такого дня, чтобы родители не тревожились о тебе и твоей семье. Мать молится и о тебе, и о Валентине, а ты стоишь предо мной, обиженного из себя корчишь. Хватит уже, видели, знаем. Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

– Не надо меня за советскую власть агитировать.

– А если не надо, то зачем пришел? Платочка с вензелем для утирки твоих слез у меня нет.

– Пришел я, Андрюша, к тебе не сам, прислали меня к тебе. Сам знаешь зачем. Под этот груз большие деньги ушли. Босс мой сон потерял, не хочет он тебя прощать. Не хочет он из этого города живым тебя выпускать.

– У меня ребята есть, отобьемся.

– Да и я не один, на подходе боевой отряд.

– А тебя что, на разведку послали? – Андрей завел руку за спину, готовясь вытащить пистолет.

– Да ты не дергайся, – осадил его Михаил, – они меня по одному делу послали, а я пришел к тебе по-другому.

– Как это? – не понял Андрей.

– Я, после того как узнал, что Валька – наркоманка, многое передумал. По молодости хотелось мне красивой жизни, не скрою. Чтоб и нарядиться, и дом – полная чаша. Но… то ли я размер чаши перепутал, то ли чертежи для дома не те взял.

Не знаю. Только не так все получилось, не правильно. Вроде как я чужую жизнь прожил, не свою. Моя поскладнее должна была быть, поприятней. А теперь я вообще не знаю, что делать, как Вальку лечить. Тут мама Надя нужна, она бы справилась, отмолила бы внучку. А я сунуться к ней не могу, и не только из-за Татьяны. Повязан я с головы до ног с людьми, сам понимаешь, опасными. Засвечу Синегорск, и их под прицел возьмут. Я, конечно, сволочь, но не до такой степени, чтобы матерью с отцом рисковать. Потому и приехал к тебе, чтобы другого не прислали.

– Я так понял, что Петунин в курсе того, что мы родственники, а твой босс разве не знает этого?

– Сейчас, может, и знает, а когда вопрос по горячим следам решался, точно не в курсе был. Так что времени у нас в обрез.

– Спасибо за заботу. Что взамен попросишь? Амнистию?

– Мне только одно надо – чтобы ты живым остался и дочери моей помог. Я не смогу, я не знаю как, не умею. А вы сможете, вас много, у вас семья, семья все может. Обещаешь?

– Обещаю. Но не потому, что ты раздумал в меня стрелять. Обещаю как офицер, как член большой и дружной семьи, что мы не бросим твою дочь в беде.

– Я знал, я верю тебе. Мои «друзья» любят охотиться ночью, так что нам, как всегда, лишь бы ночь простоять.

– А потом что? Опять в банду.

– Нет, туда не вернусь. Земля большая, отсижусь где-нибудь. Вы, главное, Вальку не бросайте. Да, кстати, я завещание оставил, все деньги на Татьяну перевел…

– Не нужны нам твои грязные деньги.

– Согласен, грязные. Что мне теперь, жечь их? Мы уже не в том возрасте, чтобы такие эффекты творить. Да, и с другой стороны, если посмотреть, то я их уже отчистил, тем, что дочь свою на наркотики посадил. Сам, своими, можно сказать, руками, создал для этого все условия. Так что не брезгуй, бери. Часть на лечение Валентины пойдет. А что останется, на доброе дело направь. Ради нашей прошлой дружбы прошу. Может, людям, которых и любил, и ненавидел, от меня хоть что-то полезное будет. Прошу тебя, Андрей, не отказывайся. Оставь мне маленькую надежду на то, что я хоть немного достоин уважения, – голос Михаила задрожал, – обещай.

Андрей посмотрел на него, увидел слезы в его глазах и тихо сказал:

– Обещаю.

Андрей вызвал подмогу, но бандиты не стали ждать ночи. Они открыто въехали в городок, жители которого, увидев черные машины, привычно спрятались, и начали атаку. Опергруппа Тимофеева приняла бой. Михаил находился рядом с Андреем, и последнее, что командир почувствовал, была тяжесть его тела, сбившая Андрея с ног. Было это за секунду до взрыва, после которого Тимофеев потерял сознание.

Очнулся он в самолете.

– Где банда? – задал он вопрос, когда память стала возвращаться.

– Все, хана, кончилась твоя банда, лежи спокойно, – ответил ему незнакомый человек в белом халате.

– А ребята где, Мишка?

– Эй, кто-нибудь, ответьте командиру, – крикнул в глубь салона врач.

– Наши все живы, без тяжелых ранений, – доложил подошедший оперативник, – а Михаил Иванов…

– Что Михаил Иванов?..

– Он, товарищ генерал, вас собой от снаряда закрыл. Погиб он, мы уже цинк вызвали.

Глава 55

В знакомый госпиталь Таня бежала бегом. Открыла дверь в палату и вздрогнула: Андрей снова, как много лет назад, лежал на кровати и в упор смотрел на нее.

– Господи! – бросилась она к нему. – Когда ты только наиграешься в свои войнушки, у тебя же четверо детей!

– Ну все, Тань, наигрался уже. Верней, отыгрался, – горько усмехнувшись, Андрей сдернул с ног одеяло.

Таня уже знала, что мужу выше колена ампутировали правую ногу.

– Это ничего, – сказала она, укрывая культю, – это ерунда по сравнению с тем, что я могла потерять тебя. С одной ногой можно жить, без тебя – нельзя. Не жить, не дышать, – присев на краешек кровати, она прильнула к Андрею. – Никуда тебя больше не отпущу. Никуда и никогда.

– Как дома?

– Мишку похоронили. Валю из клиники забрали. Мама ею занимается, так что надеемся, все теперь с девочкой будет хорошо.

– Он деньги тебе оставил.

– Да знаю я. Не нужно бы их брать, не хорошие они.

– Я обещал, что не откажемся, слово дал. Он поверил мне, от смерти меня уберег. Сдержать слово – теперь мой долг перед ним.

– Ну, тогда не знаю, – Таня встала, подошла к окну.

– А я знаю, – сказал Андрей.

– Что? – обернулась она.

– Тебе не говорил, а я и раньше подумал, а теперь с тобой советуюсь… Не хочу я в Москве инвалидом жить. Начнется сейчас – машины, протезы, охи-ахи, сидячее место в метро. Как представлю, себя получеловеком чувствую. Я ж не старый еще, сила есть, и ум кое-какой имеется.

– Ну, насчет последнего, я сомневаюсь, – улыбнулась Таня, – умные генералы в пекло не лезут.

– Ладно, замнем для ясности, – отмахнулся Андрей, – продолжаю. Хотя чего там продолжать. Тань, я предлагаю тебе вернуться туда, откуда все начиналось.

– Что ты имеешь в виду? – собралась было возражать Таня, но осеклась, глядя на Андрея: – Ты зовешь меня в Соцкое?

– А что? Подумай сама. Москва – город для молодых и здоровых. Я теперь не первое и не второе. Переедем в Синегорск. Оттуда до Соцкого полтора часа езды. До Постина дорога хорошая, асфальт. Оставшиеся до Соцкого три километра – не проблема. Может, уже сделали, а нет – активизируем процесс. Мы оба за рулем. Синегорск – город хороший, дети будут там учиться, ты будешь с ними, а я, если все заладится, займусь деревенскими делами. Не надо работу ни у кого выпрашивать, за пайкой стоять с протянутой рукой. На выходные – вы ко мне, на зиму – я к вам. Разве плохо я придумал?

– Не знаю, – растерянно проговорила Таня, – там вроде и деревни уже нет, и не живет никто.

– Если не живет, поселимся в Постине.

– Знаешь что, Андрюшка, честно говоря, с тобой я хоть на край света готова идти, но не так сразу. Давай как-то с мыслями соберемся, съездим, поглядим, а потом примем окончательное решение.

В Сотское они собрались в середине мая.

Для первого раза взяли с собой лишь самое необходимое, решив сначала, как сказал Андрей, изучить дислокацию. Когда свернули в сторону Постино, остановились.

– Ты чего? – удивилась Таня.

– Давай выйдем, с родной сторонушкой поздороваемся, – сказал Андрей, и голос его дрогнул.

Они вышли из машины и свернули с обочины вглубь, туда, где за рядом придорожных деревьев и кустарников виднелся луг, одну сторону которого ограничивал глухая стена леса, а другую – небольшая березовая рощица. Лес казался темным, а рощица – светлой и веселой.

– Вот так и в жизни, – улыбнулась Таня, – одна сторона светлая, другая темная, и очень важно найти тот луг, который станет знаком равенства между ними.

– Фантазерка, – откликнулся Андрей, вдыхая полной грудью, – чувствуешь, воздух здесь какой. Хоть режь да ешь, на хлеб намазывая.

– Бабушка моя так говорила.

– И моя, – Андрей хотел еще что-то добавить, но его прервал призывный звук, спустившийся с облаков на землю.

– Андрюшка! – закричала Таня. – Ты посмотри, это же журавли! Наши серые журавли домой летят, возвращаются, будут гнезда вить, птенцов высиживать. И мы вместе с ними возвращаемся! Ты понимаешь, что это значит! Это значит… – она смотрела на мужа, пытаясь найти нужные слова, но переполнивших ее чувств было так много, что она замолчала, не зная, как их выразить.

– Это значит, что мы будем жить, – обнял жену Андрей, – и все у нас получится, и все будет хорошо, – он отвернулся, чтобы жена не заметила мелькнувшую в его глазах слезу.

Дорога-каменка обходила деревню стороной, и два последних километра внедорожник колесил, утопая в грязи. Выйдя из машины, Тимофеевы растерянно оглянулись, не узнавая деревни. Единственная ее улица, прежде широкая и солнечная, заросла так, что посредине осталась лишь узкая тропинка. От любимого Татьяниного дуба почти до середины деревни тянулась лужа. Всюду царили неуют и запустение. Забитые досками окна бликовали мутными пятнами на полусгнивших фасадах домов. Тимофеевы подошли к зарослям, поглотившим дом Андрея. Фундамент его полностью ушел в землю, крыша провалилась. Андрей шагнул вперед, намереваясь добраться до дома, прямо из-под его ног выползла гадюка.

– Эй, вы, курортники, вы тут поаккуратней, а то медицины у нас нет, чтоб лечить вас.

Тимофеевы оглянулись. На тропинке стояли трое мужиков в телогрейках. Один по виду – ровесник Андрея, двое постарше.

– Здорово, мужики, – Андрей протянул руку.

Мужики степенно поздоровались.

– Если в лес приехали, за черникой, то рано еще. Не созрела, – сообщил тот, что моложе.

– Да нет, – улыбнулся Андрей, – мы приехали на жительство к вам определяться.

– Беженцы, из горячей точки?

– Из очень горячей, из Москвы.

– Я говорил, дачники, а вы: покупатели, покупатели, – сказал мужик постарше, обращаясь к своим спутникам, – кому нужно наши гнилушки покупать.

– Да мы вроде и не дачники, и не покупатели, – прервал их Андрей, – местные мы. Я из этого дома, – он кивнул на Лукерьин дом, – жена оттуда, – он показал на дом бабы Насти.

– Адрюха, Тимофеев, неуж ты? – мужик помоложе взмахнул руками от удивления. – Тебя и не признать. Не показал бы на дом, ей-Богу, не догадался бы. А я Митяй, помнишь дом мой на краю деревни? Мальцами в казаки-разбойники вместе играли, когда ты на лето из Питера своего приезжал. А ты чего на одной ноге? В аварию попал?

– Ага, попал, – Андрей с трудом признал в коренастом, обветренном мужичке вихрастого Митьку.

– А это соседи мои, Николай и Степан, – представил он мужиков. – Так ты чего к нам-то, посмотреть на родные руины?

– Сначала посмотреть, а потом видно будет, – уклонился от ответа Андрей. – А ты чего, так и живешь здесь?

– А куда деваться? Смолоду пытался в городе прижиться, на заводе устроился, в общаге пожил, надоело. Здесь пусть и грязь, но своя, родная. Земли вон сколько.

– Только пахать некому, – вступил в разговор Степан, – молодежь наша по городам разбежалась – не хотят жить без удобств. Умирает деревня, считай, что умерла.

– Но вы пока живы, – не выдержала Таня, – значит, и дома ваши живы. А если есть дома, то есть и деревня. Пусть из трех домов, но деревня!

– Почему из трех, – возразил Митяй, – у нас в Соцком шесть домов жилых! Два с мужиками, в третьем бабка Клава свой век доживает. Память у нее хорошая. Скажем ей, она наверняка Андрюху вспомнит. А ты чья будешь?

– Ивановых. Внучка бабы Насти, вон из того дома, – Таня указала на свой дом.

Митяй пригляделся к ней внимательнее:

– Не-е, не помню. Пацана помню, Мишку, а тебя нет. Мишка кем тебе приходится?

– Братом. Приходился, погиб он.

– Да, – вздохнул Митяй, – мрут пацаны, сколько на тот свет ушло! Пошли, помянем, у меня дома есть, – он характерным жестом щелкнул себя по горлу.

– Поминали уже, – отказался Андрей. – А чего у вас здесь лужа стоит? Дожди были?

– Не-е, дождей не было, – ответил молчавший прежде Николай, – дорогу вели, какой-то баланс в земле повредили. Раньше деревня сухой была, теперь до середины лета в грязи утопаем.

– Дренаж делать не пробовали? – спросил Андрей.

– Говорили начальству, так им ничего не надо.

– А вам? Вы же здесь живете, вам надо?

– Не плохо было бы, – ответил за всех Митяй, – а как сделать-то?

– Собраться самим, всем вместе, и сделать. Вроде не безрукие, сообразим не хуже начальства.

– Оно, конечно, можно, – согласились мужики, – только без команды не сподручно как-то работать.

– Ну, если дело только в команде, то здесь вы можете быть спокойны, командовать я умею, главное, чтобы было кем. Ну что, подмогнете, мужики?

– Подмогнем.

Дом бабы Насти, благодаря тому, что стоял в центре деревни, на пригорке, сохранился неплохо: не сгнил от сырости, не прохудился крышей, лишь немного накренился вперед и осел.

– Начнем с Божьей помощью, – перекрестилась Таня.

Андрей взял топор и отодрал доску, которой была забита дверь.

Второго августа деревня Соцкое отмечала свой престольный праздник – Ильин день. Немногочисленные жители собрались за общим столом, который поставили посредине улицы, расчищенной от зарослей и потому посветлевшей. За прошедшее время сделать удалось немногое, тем не менее и этого хватило, чтобы Соцкое преобразилось.

Первым делом мужики, во главе с Андреем, спустили лужу, сделав правильный дренаж. Теперь даже проливные дожди проходили, не заболачивая улицу. Затем вырубили кустарник, засыпали улицу песчано-гравийной смесью и ею же замостили проблемный километр от обходной дороги до деревни. Последним достижением Андрея стало уличное освещение. На электростолбы, стоявшие несколько лет без дела, были торжественно повешены фонари, и теперь по ночам в Соцком, как и положено, горело два столба – в начале и в конце деревни. Еще в центре деревни связисты установили телефон-автомат, а сами деревенские повесили рынду – без нее, известное дело, в серьезном хозяйстве никак нельзя. Местные жители повеселели, по выходным к ним из города потянулись дети с внуками. Вот за это, за возрождающуюся к новой жизни деревню, и решено было выпить сообща. А еще за дорогого Андрея Владимировича, который на одной ноге за два месяца сделал для деревни больше, чем иные, на двух, за годы.

Праздник был в разгаре, когда в деревню въехал побитый сельскими дорогами «газон». Из него вышла крупная женщина в цветастом пиджаке и светлых брюках.

– О, председательша пожаловала с соседней деревни, – сообщил Митяй, – там у них колхоз, так она всех в своей власти держит. Сурьезная баба, без баловства. Сейчас будет нас за коллективизацию агитировать.

Андрей встал, готовясь встретить гостью.

– Мир вашему дому, – громко сказала женщина улыбаясь. – С праздником вас, люди добрые. Ну что, знакомиться будем или так узнаешь? – повернулась она к Андрею.

Андрей непонимающе посмотрел на стоящую перед ним женщину.

– А я узнала, – выглянула из-за его плеча Таня, – это вы, Валя?

– Валька, рыжая! – обрадовался Андрей. – Сколько лет, сколько зим! Ты как тут?

– Я тут как раз на месте, а вот вы чего понаехали? Только и слышу теперь – в Соцком то, в Соцком это.

– Так это ты председатель соседнего колхоза?

– А то! Грамоты имеем, за границу ездим, в «Сельский час» в телевизоре сидим, детей в институтах учим. Словом, знай наших, не хуже ваших!

– Узнаю прежнюю Валюху! – засмеялся Андрей. – А я военный, в отставке. Решил не просить милости у начальства, а вернуться к истокам. Жена, – он кивнул на Таню, – поддержала.

– Хватит вам друг перед другом представляться, – Митяй разлил по стаканам водку, – самое время выпить за встречу старых друзей.

Расходились к вечеру. Казалось, обо всем переговорили, однако, уже у машины, Валентина всполошилась:

– Вот, Тимофеев, какое ты на меня впечатление производишь! Как тебя увидела, все из головы вылетело. Я ведь чего приехала-то. Спросить хотела, вы здесь благоустройство себе для отдыха устраиваете или пахать будете?

– В этом году, сама понимаешь, не до того было. А следующей весной хотелось бы попробовать посадить, – замялся Андрей.

– Надо не пробовать, а сажать! Я вам помогу. Наша земля для зерновых мало пригодна. Зато у нас овощи хорошо растут. Первым делом лук сажайте и чеснок, не прогорите. Картошки засадите соток десять. Потом навостритесь, будете больше сажать. Посевной материал я дам. А чего не дам, скажу, где взять. В нашем деле главное – не проспать. Земля за труд сторицей воздает, и вы в накладе не останетесь.

– Спасибо за поддержку, – поблагодарил Андрей, – за зиму разработаю стратегию и тактику, а весной пойдем в наступление.

Она завела мотор, и немного отъехав, остановилась, выглянув из машины:

– Эх, Татьяна! До сих пор жалею, что Андрюху у тебя тогда не отбила! У меня муж хороший, а у тебя – сокол!