Текст книги "Крик журавлей в тумане"

Глава 51

В начале марта 1990 года по Калининскому проспекту шла удивительная женщина. Небо было пасмурно-серым, дома уныло-мрачными, народ хмуро-затюканным, а она – солнечно-золотистой. Она шла летящей походкой отстраненного от земной суеты человека, и, казалось, даже лужи уступают ей дорогу, заботясь о том, чтобы высокие каблуки ее изящных сапожек не были запачканы грязью. Ветер беззастенчиво распахивал полы ее длинного кожаного пальто, демонстрируя всем короткое платье и стройные ноги. Мужчины смотрели на красавицу, не скрывая своего интереса, забывая, куда и зачем они идут. Впрочем, ненадолго. Дата, шестое марта, не давала возможности расслабиться, и они быстро возобновляли предпраздничный марафон по магазинам. Правда, теперь уже с другим настроением. Выбирая подарки для своих жен и подруг, они представляли их в виде той самой прекрасной незнакомки, которая поразила их воображение. Что касается женщин, то их мнения были весьма разнообразны. Одни завидовали красотке тайно, другие открыто, а третьи считали, что они и «сами с усами». Вот только колбасы купят да сосисок, а если еще достанут к тому же икры красной, а лучше черной, то уж тогда… Тогда они вмиг похорошеют и будут ничуть не хуже всяких там незнакомок, разгуливающих среди бела дня с перламутровыми сумочками в руках, вместо того чтобы бегать с авоськами по магазинам, как это делают все порядочные женщины.

Профессор Горчаков оказался вполне приличным человеком: жил недолго, умер скоропостижно. Главное – оставил правильное завещание. Согласно ему, дочь получила право только на гонорары с публикации научных трудов отца и его машину, а все остальное – квартира, дача в лесном академгородке и гараж отошли Ирине. Дочь оспорила завещание, пытаясь разжалобить суд наличием у нее трех малолетних детей. Также она обвинила Ирину в проступках, несовместимых с репутацией порядочной жены. Она во всеуслышание заявила, что у Ирины всегда были любовники и именно это обстоятельство сократило жизнь профессора. Наивная женщина полагала, что столь весомый, с ее точки зрения, факт заставит судью пересмотреть дележ профессорского имущества в ее пользу. Она даже не догадывалась о том, что один из любовников Ирины выступал на процессе в качестве адвоката, а другой, будучи прокурором, осуществлял надзор над происходящим. В итоге дочь осталась при своих интересах, а Ирина – богатой вдовой. У нее были квартира, гараж, дача, но не было денег, чтобы содержать себя и все это имущество. Институт она так и не закончила, и в графе образование у нее значилось: незаконченное высшее. В свое время профессор Горчаков устроил жену, спасая от обвинения в тунеядстве, лаборантом своей кафедры. После его смерти Ирину вежливо попросили освободить вакансию. Ирина возражать не стала: запись в трудовой книжке, как и сама эта книжка для нее ничего не значили. Она хотела прожить свою жизнь красиво, с пользой для себя, а не для общества. Для этого, опять же, нужны были деньги. Добиться их она могла только одним способом – снова выйти замуж, причем с максимальной выгодой для себя.

С поиском нужного варианта трудностей не возникло. Пятидесятилетний Родион, сотрудник Внешторга, обладающий устойчивым положением, нужными связями и хорошими перспективами, настолько очаровался достоинствами Ирины, что предложил ей руку, сердце, а также въездную визу в Голландию. Его отправили туда в долгосрочную командировку, и Ирина, естественно, поехала вместе с ним. Голландия покорила ее сразу и навсегда не только своими тюльпанами, но и свободой нравов, царившей во всем, вплоть до содержания рекламных щитов. Она обожала гулять по шумным улочкам Амстердама, посещать знаменитые музеи, пить вкусный кофе, сидя за столиками уютных кафе, расположенных прямо на тротуарах. Здесь было все, что она любила, – хорошие машины, большие магазины, респектабельная публика и милые коттеджи, утопающие в цветах, на тихих улочках прибрежных городов. В Голландии не требовалось свершения трудовых подвигов, не существовало такого уголовно наказуемого явления, как тунеядство, и для обеспечения собственной старости не надо было тратить молодость на воспитание детей. Государство обеспечивало молодых работой, а стариков – заботой. Во всяком случае, так представлялось Ирине, которая смотрела вокруг глазами человека, выросшего в стране, где все делалось под девизом «не можешь – научим, не хочешь – заставим, но равнодушным тебя не оставим». И чем больше она смотрела, тем больше хотела остаться в Голландии навсегда. Она прекрасно понимала, что это невозможно и возвращение в СССР необратимо, но надеялась на чудо. И оно свершилось! Наступил 1985 год. Союз Советских Социалистических Республик дрогнул. Ирина сочла это добрым знаком, дающим право на то, чтобы оставаться в полюбившейся ей стране на неопределенный период. Вероятно, так и произошло бы, но тут в ее жизнь пришла беда.

Родион, мужчина в расцвете лет, вдруг начал худеть. Потом у него случились резкие боли в желудке, отправившие его на больничную койку. Вердикт врачей был жесток: рак желудка четвертой степени, без шансов на выживание. В Москву они вернулись поздней осенью 1987 года. И тут судьба опять жестоко посмеялась над Ириной. Она не отягощала себя посторонними мыслями и потому за все годы не узнала о Родионе ничего, кроме того, что он занимает в своей структуре положение, достаточно весомое для того, чтобы обеспечивать ей безбедную жизнь. Когда в аэропорту носилки с Родионом окружили двое молодых парней и три женщины, одна из которых была явно старше остальных, Ирина, решив, что это сотрудники из конторы мужа, стала отдавать распоряжения насчет того, куда и как больного везти. В ответ все пятеро встали в ряд, оттеснив Ирину от дремавшего на носилках Родиона, и один из парней в грубой форме объяснил ей, что они – сыновья ее мужа, женщина постарше – жена, а те, кто помоложе, – снохи. А все вместе они – та самая семья, которую их муж и отец бросил ради нее, такой-сякой профурсетки, и которая теперь забирает его назад. Навсегда. А Ирине следует идти куда подальше и ни на что не надеяться, потому что иначе они ей личико испортят и ноги повыдирают. И если она хоть пикнет о своих правах на наследство, то ей совсем не жить – прибьют. После этой торжественной речи семья забрала чемоданы Родиона, его самого и гордо удалилась. Ирина стояла как вкопанная и смотрела им вслед. То, что от нее увозили Родиона, ее не беспокоило. В глубине души она даже была рада тому, что ей не придется ухаживать за смертельно больным человеком. Но наследство! Осознание того, что она лишилась всяких прав на наследство, что от Родиона в ее жизни остались одни воспоминания, даже не о нем, а о Голландии, как о несбывшейся мечте, огнем жгло ее душу, не давало ей дышать. Ирине стало по-настоящему плохо, и она упала, лишившись чувств, прямо на грязный бетонный пол аэропорта.

На улицу ее вместе с чемоданами вынесли добрые люди. Они же вызвали такси, которое отвезло Ирину по старому адресу на квартиру профессора Горчакова. Там ее, полупьяную, исхудавшую, в состоянии сильнейшей депрессии, через месяц нашел Вадим, случайно узнавший о смерти Родиона. Старый друг явился вовремя. Ирина уже приняла решение уйти в мир иной и не успела воплотить его только по причине замутненного алкоголем сознания, которое было не в состоянии выбрать четкий способ самоубийства. Дальше снова были Клиника нервных болезней, тот же профессор Юткин и долгая реабилитации в профильном санатории. Лучше, конечно, было бы реабилитироваться на даче у Паши, но тот за время Ириного отсутствия провел выставку, успех которой позволил ему перейти из разряда непризнанных гениев в признанные. В этом новом для себя качестве, он успешно выехал на жительство в Австралию.

Почему именно туда? На этот вопрос с его слов Вадим всем отвечал, что там самые большие кенгуру и самые честные люди. С первым соглашались, насчет второго сомневались, но больше вопросов не задавали.

Пока Ирина приводила себя в порядок, «железный занавес» рухнул окончательно, открывая заманчивые перспективы для тех, кто хотел уехать из страны развитого социализма в страны загнивающего Запада. Желающие выстроились в неприлично длинную очередь. Ирина терпеливо встала в ее конец. Она не торопилась: ей надо было подготовить документы и найти столько денег, сколько нужно для того, чтобы обеспечить себе безбедную жизнь в вожделенной Голландии. В поисках источника обогащения Ирина по давней привычке открыла охоту на мужей, но, увы! Все более или менее достойные кандидаты до такой степени были заняты перестройкой, демократией и гласностью, что воспринимали Ирину только как часть электората, способного украсить их предвыборную компанию. Поначалу Ирина еще на что-то надеялась, но все закончилось тем вечером, когда один из очередных кандидатов привел ее на очередную презентацию. Это мероприятие, вошедшее в моду вместе с перестройкой, по неписаному правилу, включало в себя официальную часть и праздничный ужин, на который с большим удовольствием собирался столичный бомонд, как оказалось, за годы коммунизма весьма оголодавший. Данная презентация не стала исключением. Бомонд вежливо выслушал торжественную речь по поводу открытия очередного офиса известной финансовой пирамиды, жидко поаплодировал по случаю разрезания атласной ленточки у входа и бойко потянулся на запах жареного.

За столом напротив Ирины оказалась некая знаменитая мужская личность, постоянно мелькающая на телеэкране. Телезавсегдатай смачно жевала молочного поросенка, по подбородку его текла масляная полоска. В прежние времена личность богатела за счет пропаганды коммунистического образа жизни, теперь приумножала нажитое за счет его критики. Судя по тому, как смачно он праздновал победу над прошлым посредством уничтожения нынешнего поросенка, задуманное удалось. Несмотря на вставные челюсти, у визави был превосходный аппетит, и, глядя на него, Ирина поняла, что в обществе, где мужчины, независимо от смены идеологии, всегда одинаково сильно любят халяву, женщине нужно надеяться только на себя. После этого она прекратила охоту на мужей и начала считать. Сумма, которую она могла выручить от продажи имеющейся у нее собственности, была довольно внушительной, но хорошо было бы ее удвоить. Как? В поиске ответа на этот вопрос Ирина вспомнила о мамочке.

Ирина не видела Софью с того дня, как вышла замуж за профессора Горчакова. Дважды они разговаривали по телефону. Первый раз Софья сообщила, что выписала дочь из квартиры на Кутузовском, второй – выполняя волю покойной, позвала ее на похороны Людочки, куда Ира не пошла. От Светки, которая всегда находилась в курсе того, что происходит у знакомых, Ирина знала, что Софья по дочери ничуть не скучает. После выхода на пенсию Софья Марковна перешла на работу в платную клинику на Арбате и живет до такой степени в свое удовольствие, что даже сделала себе пластическую операцию. По этому поводу подруга срочно позвонила Ирине.

– Обалдеть! – подвела она итог чудесному преображению Софьи Марковны и тут же начала выяснять: – Твоя мамаша завела себе любовника?

– Вряд ли. Когда я жила с ней, мне казалось, что она мужиков ненавидит в целом, как класс недостойных тварей. Хотя после истории с Родионом я с ней согласна. Первый раз в жизни.

– А что голос такой, хандришь? – настроение родных и близких Светка безошибочно определяла даже по телефону.

– Хандрю. Как подумаю, что время идет, а деньги не находятся, так и впадаю в хандру.

– Они и не найдутся, если ты не изменишь тактику. Поверь мне, юристу с большим жизненным опытом: для того чтобы деньги шли в нужном направлении, надо им дорожку прокладывать.

– Что ты загадками говоришь? – недовольно сказала Ирина.

– Это отгадка, а не загадка. Давай мыслить логически. Заработать ты не можешь, с мужем тоже не получилось, однако деньги нужны. Вопрос: где взять? Правильно, у мамочки. Сама она не даст. Значит, надо действовать через суд. Продаешь свою квартиру, прописываешься назад, к Софье, все-таки дочь родная, и отсуживаешь свою половину. Хлопот будет много, но задача выполнимая. На выходе получишь желанные купюры и кати куда хочешь.

– Спасибо, Света, за совет, но вряд ли я им воспользуюсь. Слишком долго и ненадежно.

– Зато все по закону, без нежелательных уголовно-наказуемых последствий.

Светка еще что-то говорила, но Ирина почти не слушала ее. В ее голове выстраивался иной логический ряд. Для осуществления мечты о Голландии она очень нуждалась в валюте, однако очереди из желающих удовлетворить данную нужду возле Ирины не наблюдалось. После разговора с подругой у нее возникла идея перенаправить вектор поиска в сторону Софьи. И потому Ирина уверенно шла на встречу с Вадимом, который ждал свою давнюю подругу в ресторане «Прага».

– Как вы думаете, встретить красивую женщину у дверей ресторана в канун Восьмого марта – это к счастью или нет? – импозантный мужчина, из разряда тех, кому уже за сорок, но еще не пятьдесят, протянул ей алую розу.

– Не знаю, смотря какую женщину, – пожала плечами Ирина.

– Ну, такую, например, как вы.

– Что я? – переспросила Ирина.

– Вы к счастью или нет?

– Я – нет, – уверенно ответила Ира, – а вон та, – кивком головы она указала ему на молодую женщину, которая явно направлялась в метро, загрузив в каждую руку по две большие сумки, – она – к счастью.

Мужчина обернулся и пристально посмотрел на женщину с сумками. Та, почувствовав на себе чужие взгляды, тоже посмотрела на элегантную парочку, стоящую возле ресторана.

«Надо же, – подумала Таня, – какая встреча. Ирина Фарецкая в самом наилучшем виде!»

«Только наши женщины способны таскать накануне собственного праздника такие огромные сумки», – подумала Ирина, не узнав Таню.

Вадим выглядел великолепно, что, впрочем, было не удивительно. Пока народ пытался осознать, что такое перестройка и куда она ведет, он налаживал для него игорный бизнес, следуя заветам мудрых, утверждавших, что после хлеба толпе потребуются зрелища. Бизнес процветал, деньги текли рекой, и сам он был, как стало модно говорить, «упакован» по высшему разряду.

– Мадам, вы, как всегда, прекрасны, – Вадим поцеловал Ирину в щечку и проводил к столу.

– Ты тоже неплохо выглядишь, – ответила комплиментом на комплимент Ирина.

– Для мужчин комплимент – дело пустое, так что не напрягайся, – Вадим жестом подозвал официанта, на запястье сверкнули часы известной швейцарской фирмы. – Что будем пить-есть?

– На твое усмотрение, я не голодна.

Вадим сделал заказ, достал сигареты, предложил Ирине, закурил сам.

– Уверен, что и на этот раз ты позвала меня не для того, чтобы говорить со мной о любви, – Вадим стряхнул пепел в пепельницу.

– Сомневаюсь, что тебе нужна моя любовь, – усмехнулась Ирина.

– Если любовь исключается, значит, будут деньги. Угадал?

– Угадал! Может, дашь? – спросила она просто так, из любопытства.

– С превеликим удовольствием, но всё в деле! Каюсь, грешен, погряз в круговороте денежных купюр – вкладываю, получаю, снова вкладываю. Одним словом, умножаю капитал, не могу остановиться.

Ирина слушала Вадима улыбаясь.

– Вот и я не могу. Не могу перестать мечтать о Голландии. А денег нет. А так хочется жить красиво.

– И что надумала?

– Хочу забрать свое у Софьи.

– Вряд ли у тебя это получится.

– Получится, если ты поможешь.

– Как? Софья в азартные игры не играет!

– Играет! Если уверена, что останется с прибылью и умножит свое богатство.

– Хочешь растрясти ее сберкнижку?

– Думаю, что сберкнижка у нее не одна. Пока буду их искать – состарюсь, а мне в Голландию хочется приехать пока еще молодой и красивой, и так уже засиделась здесь.

– Понятно. Родина тебя выкормила, вырастила, в люди вывела, а ты торопишься с ней расстаться.

– Подобные речи плохо гармонируют с твоим костюмчиком и еще хуже – с часами. Так что давай к делу.

– Давай. Итак, сберкнижки тебе не нужны?

– Нужны, но недоступны. Поэтому я претендую на квартиру. Мне кажется, это справедливо: мне – квартиру, ей – сберкнижки.

– Ты считаешь, это справедливо?

– Конечно. Подумай сам: мне не на что в Голландии красивую жизнь устраивать, Софье некуда деньги девать. Причем до такой степени, что она уже косметические операции начала делать. При моем раскладе выиграет каждый: я получу деньги, Софья их потратит. В том смысле, что я продам квартиру на Кутузовском, а Софья купит себе новую.

Официант разлил по бокалам красное вино и отошел.

– За тебя, – сказал Вадим, поднимая бокал. – Видишь ли, Ирочка, подруга моя дорогая, не рекомендую я тебе в эту аферу ввязываться. Квартира в центре Москвы – это очень серьезно, в наше лихое время в этом деле кровью расписываются.

Они выпили, помолчали. Первой заговорила Ирина:

– Я не боюсь, у меня есть цель, а умные люди говорят, что цель оправдывает средства.

– Умные люди повторяют то, что изначально сказал Макиавелли. А он говорил о чистоте цели. Так что это не твой случай.

– Вадим, хватит! В твоем бизнесе, как в мутной воде, всякой твари по паре, а ты мне тут чистотой мозги компостируешь! – Ирина разозлилась, потому что в глубине души понимала, что Вадим прав. Однако отступать было некуда: других вариантов финансирования для нее не существовало. – Я, между прочим, к тебе обратилась не только как к другу, но как к человеку, которому доверяю. Я уверена, что если ты этим вопросам займешься, то трагедии не будет. Ну, поплачет Софья, орать будет громко, однако крови, про которую ты говоришь, не будет. И к совести моей взывать не надо: я имею полное право на компенсацию за детские годы, проведенные рядом с Софьей. Благодаря ей, я являюсь пожизненным пациентом Клиники нервных болезней. Так что нет у меня угрызений совести по отношению к Софье. Хочу взять свое и возьму. Каждый имеет право на свою борьбу за место под солнцем. Эту науку, благодаря так называемой мамочке, я хорошо освоила и отступать не намерена. Если ты откажешься, найдутся другие. И тогда действительно будет хуже. Поможешь ты мне или нет?

– Чем расплачиваться будешь?

– Десять процентов от стоимости квартиры, больше не могу.

– Мало, но соглашусь, потому что сам не претендую, а сявкам хватит. Какие увлечения, интересы есть у Софьи Марковны?

– Увлечение одно – деньги и интерес тоже один – способ их сохранения.

– И последний вопрос. Ир, а ты когда-нибудь кого-нибудь в своей жизни, кроме себя, любила?

– Знаешь, что написано в истории моей болезни? Там написано, что длительное отрицательное эмоциональное состояние, характерное для моего детского периода, вызвало синдром психоматической дезадаптации, который привел к возникновению психоматического заболевания. Так что мне противопоказано любить кого-нибудь, кроме себя. Будь здоров, до встречи.

Ирина развернулась и пошла к выходу, вызывая восхищенные взгляды мужчин и завистливые – женщин.

Глава 52

Софья нутром чуяла опасность: в стране заговорили про реформы, что для нее значило только одно – деньги из одного кармана будут перекладывать в другой. Вдали замаячил печальный пример папаши Рубмана, напоминая, что места под солнцем хватит не всем. Она готова была купить это место, но не могла понять, где оно: страна активно перестраивалась, авторитеты рушились, банки рассыпались, идеи обесценивались. Софья пробовала скупать вечные ценности, однако довольно быстро отступилась: картины и бриллианты на бутерброд не намажешь, к тому же рано или поздно они станут собственностью Ирины, ведь по закону она – ее дочь и наследница.

Такого счастья Ирине Софья не желала и, чтобы оно ей не досталось, начала усиленно тратить деньги на себя, любимую. Сдала на права, купила автомобиль-иномарку, несколько раз съездила в заграничный тур. Сделала себе косметическую операцию, после чего мужчины стали оказывать ей знаки внимания. Иногда Софья принимала их приглашения посетить ресторан или театр, но всякий раз, как только они начинали проявлять интерес к ее благосостоянию, прерывала знакомство. Плоды ее трудовой деятельности, материализовавшиеся в квартире, банковских счетах и прочих жизненных благах, были для нее святы. Дочь не обманула надежд папаши Рубмана, она действительно стала «золотой» и менять свою окраску не желала. Однако телевизор, беспрерывно показывая говорящие головы правдолюбов, убеждал ее в том, что наступили те самые времена, когда возможно все, и от подобных мыслей у нее поднималось давление.

К 1990 году Софья Марковна имела пять сберкнижек, на каждой из которых хранилось по десять тысяч рублей. Книжки лежали в разных сберкассах, куда Софья регулярно заходила зачислить проценты. Она внимательно читала периодику, стараясь быть в курсе всех событий, происходящих на финансовом рынке страны. С той стороны, на которой она находилась, обстановка казалась спокойной, но что происходило внутри, знали только посвященные, в число которых Софья не входила. А ей очень хотелось иметь свой, проверенный источник информации в структурах, управляющих денежными потоками. Поэтому когда к ней на прием пришла женщина, работающая, как было указано в соответствующей графе титульного листа медицинской карты, начальником отдела Министерства финансов, она уделила ей максимум внимания.

Женщина в свою очередь, в знак благодарности, пригласила Софью Марковну на чашечку кофе в ближайшем кафе. Затем последовала еще одна встреча и еще, и очень скоро Майя Григорьевна стала для Софьи Марковны доброй приятельницей. И, конечно по большому секрету, начала сообщать ей кое-какие сведения. Большая часть из них касалась вещей, совершенно не интересующих Софью Марковну, но, слушая рассказы Майи Григорьевны о том, кто кого подсидел в их ведомстве, кто женился, а кто развелся, Фарецкая, женщина не самая доверчивая, думала о своем: раз новая приятельница в курсе личной жизни коллектива, значит, она действительно там работает. Перестав сомневаться, Софья Марковна быстро перевела новое знакомство в нужное ей русло, не скрывая своего интереса к денежному вопросу. Майя Григорьевна, как и полагается в таких случаях, поддалась не сразу, демонстрируя всем своим видом причастность к великой тайне. Однако, по прошествии некоторого времени, она, ради такого замечательного врача, как Софья Марковна, сделала исключение и, во время очередных посиделок в кафе, сообщила, что денежной реформы не ожидается. Иное дело жилье. Фарецкая, облегченно вздохнув после первого известия, встрепенулась при втором.

– А что с жильем? – воскликнула она.

– Т-с-с, – Майя Григорьевна приложила палец к губам, оглядываясь по сторонам, – даже у стен бывают уши, а я вам сейчас почти что государственную тайну открыла, потому что знаю, что вы живете в центре Москвы и вас это может напрямую затронуть.

Вот оно, началось! Не зря тревога одолевала Софью все последние годы.

– Майя Григорьевна, милочка, объясните, что собираются делать с нашим жильем? Отбирать?

– Тихо, тихо, пойдемте лучше на лавочку, в скверик, там нас точно никто не услышит.

Женщины вышли из кафе. Майя Григорьевна шла бодро, Софья Марковна еле передвигала ослабевшие от ужаса ноги.

– Ну вот, – сказала Майя Григорьевна, когда они сели на лавочку, – теперь можно спокойно поговорить.

– Давайте, давайте поговорим, – кивнула Софья Марковна, все еще находясь в шоке от неожиданного для нее известия, – скажите мне, Майечка, правду, умоляю вас!

– Софья Марковна, успокойтесь, не переживайте вы так!

– Ну как же мне быть спокойной, если кому-то вдруг понадобилась моя квартира! Неужели то, что вы сказали, правда?

– Софья Марковна, но уж вы-то, такая умная женщина, должны отличать правду от лжи. Вы же читаете газеты, а там постоянно пишут, что цены на недвижимость растут.

– Пишут, – кивнула Софья Марковна, – правда, пишут.

– Ну вот, а вы сомневаетесь в том, что я сказала. А почему недвижимость дорожает? Потому что все в Москву едут. Подумайте сами – одних депутатов сколько стало! Через год выбираем. Выбирает вся страна, а отдувается Москва, в которую эти народные посланцы съезжаются со своими семьями, забывая про свои провинции. Прибавьте сюда новых русских, бандитов, кандидатов в звезды, и что получится? А элита бывших республик?.. Ужас получится! И весь этот ужас хочет жить не просто в столице, а в ее центре. Вот и решило государство отрегулировать этот процесс. Проведут перерегистрацию, выяснят, у кого излишки, и предложат разные варианты.

– Уп-п-лотнят или выс-с-елят? – заикаясь, спросила Софья.

– Пока еще решают вопрос. Может, то, а может, другое. Грубо действовать не будут, у нас нынче государство правовое, так что в любом случае положенные по закону тридцать три квадратных метра общей площади каждый одинокий собственник получит!

– Но ведь это в два раза меньше, чем у меня! – воскликнула Софья. – Я же там не умещусь!

Несколько минут женщины сидели молча. Софья Марковна отчаянно искала выход из сложившейся ситуации. Дело продвигалось туго: заботясь о деньгах, она упустила из вида квартиру, и теперь приходилось принимать решение на ходу, чего она не любила. Майя Григорьевна терпеливо ждала, когда приятельница созреет для перехода на заключительный этап игры. Ушлые психологи, собранные Вадимом для разработки операции под названием «Софья Марковна», уверяли Майю, вернее Зою Григорьевну, что, если она изначально проведет игру правильно, финал будет быстрым и безболезненным, обещая учесть это в качестве плюса при начислении гонорара. Майя-Зоя старалась, и результат оказался предсказуемым.

– Но ведь ваши руководители, – тихо сказала Софья, – и вообще все руководители, они ведь тоже живут в центре, в больших квартирах, как и их дети, родственники. Их тоже будут уплотнять?

– Вы ведь сами понимаете, Софья Марковна, – приятельница замолчала, ожидая подачи со стороны Софьи.

– Понимаю, – также тихо сказала она, – для них, как всегда, будут созданы особые условия.

В ответ Майя Григорьевна многозначительно кивнула.

– Майечка, родная, помоги, – Софья стянула в руки перстень с рубином и протянула его Майе Григорьевне, – похлопочи за меня.

– Я, право, не знаю, – Майя-Зоя безукоризненно выполняла каждый пункт инструкции, составленной психологами, – не знаю, что смогу сделать. Мне подарки не нужны, я из расположения к вам попробую.

Она протянула перстень назад, но Софья его не взяла.

– Это вам, от всей души. Если потребуется, я оплачу любой взнос, любой, лишь бы меня не трогали.

Еще минут десять Фарецкая уговаривала, Майя-Зоя отказывалась, в итоге они договорились и разошлись в разные стороны. Софья – в полной уверенности, что она поступила правильно, Майя-Зоя с чувством удовлетворения оттого, что на кардинальные меры идти не пришлось. Вадим был прав, утверждая, что если постараться, то ко всем можно найти свой ключ, обойдясь без крови.

Майя Григорьевна, как и обещала, позвонила через две недели, а в начале декабря 1990 года пришла к Фарецкой домой вместе с двумя своими сослуживцами. Они принесли документы, которые требовалось подписать для того, чтобы данная квартира была включена в реестр недвижимости, входящей в категорию неприкосновенной. Софья Марковна Фарецкая, в девичестве Рубман, впитав страх перед страной, в которой живет, с молоком матери, твердо знала, что основу всех лозунгов, под которыми свершаются перемены, составляет один – «Грабь награбленное!», и еще она знала, что блат – это великое дело. Можно не верить глазам своим, но блату надо верить всегда: по этому блату она всю жизнь обеспечивала себя благами, ставящими ее в ряд избранных, парящих над копошащейся в поиске дефицита массой. Поэтому Софья ни минуты не сомневалась в том, что все делает правильно.

Опасаясь, как бы на том верху, откуда спустилась к ней любезная Майя Григорьевна, не передумали, она, не вчитываясь, подписала документы в тех местах, где видела галочки, поставленные карандашом вежливыми молодыми людьми. А потом предложила отметить свое включение в список неприкосновенных рюмкой хорошего коньяка. Однако Майя Григорьевна и ее спутники отказались, при этом Софье показалось, что они немного смутились. Настаивать Софья Марковна не стала, выразив понимание важности тех проблем, которые решают сотрудники столь серьезного ведомства. Однако Майю Григорьевну Софья Марковна все-таки отблагодарила: улучив момент, опустила в карман ее дубленки конвертик с круглой суммой. Майя Григорьевна тайком от спутников кивнула в знак благодарности, и уже на пороге вспомнила, что не сказала приятельнице о предстоящем ей отъезде в длительную, до марта следующего года, командировку. Софья Марковна выразила свое сочувствие и, опять же, понимание. На этой высокой ноте женщины расстались, обещав не забывать друг друга.

Новый год Софья провела в санатории, в Москву вернулась в начале января 1991 года. Квартира ее была в целости и сохранности, деньги тоже. Впервые за все последние годы она чувствовала себя умиротворенной. Двадцать второго января во второй половине дня она сходила в бассейн, по дороге домой купила коробку любимых конфет «Вечерний звон» и, отпирая дверь, мечтала о том, как будет пить чай, глядя программу «Время». Телефонный звонок ворвался в эти благостные мечты тревожным набатом.

– Алло! – сказала она, ставя на пол сумку.

– Софья Марковна Фарецкая?

– Да, это я. Что вам угодно?

– Нам угодно напомнить вам, что до первого февраля вы должны освободить квартиру.

– Как? Почему? – Софья, ошарашенная таким заявлением, медленно опустилась на стоящую рядом тумбочку.

– Потому что в документах, которые вы подписали в декабре прошлого года, прописана дата, когда вы обязаны освободить проданную вами квартиру. Это первое февраля 1991 года, мы вам об этом напоминаем.

– Это чудовищная ошибка, я никому ничего не продавала. У меня и документов на продажу нет!

– Зато они есть у нас. Если вы не освободите квартиру добровольно, мы будем вынуждены применить к вам силу.

– Я повторяю – это чудовищная ошибка! Позовите Майю, если она еще не приехала, позовите старшего. Кто у вас старший?

– Минуточку, – в трубке послышался какой-то шорох, и до Софьи донеслись слова, сказанные куда-то вдаль: – Вадим, здесь старшего спрашивают. Будешь говорить?

Снова раздался треск, и прежний равнодушный голос спросил:

– Софья Марковна, вы на проводе?

– Да, да, – крикнула она.

– Старшему не о чем с вами разговаривать, нам тоже. Выезжайте, или мы вас выселим.

– Вы не смеете, – кричала Софья, но на другом конце провода ее уже не слушали.

Не разуваясь, в шубе и шапке, Софья прошла в комнату и села в свое любимое кресло. Она никак не могла уместить случившееся в своей голове. Ведь она все сделала как полагается: через нужное знакомство нашла лазейку, по блату вошла в список неприкасаемых, щедро отблагодарила. Что же произошло? Неужели, пока она ходила в бассейн, в стране случился такой переворот, что не стало неприкасаемых? Она включила телевизор. Позывные программы «Время» сменила очередная говорящая голова. Софья прибавила звук, чтобы не пропустить важное правительственное сообщение. И оно прозвучало: Президент СССР подписал Указ об изъятии из обращения и обмене пятидесяти– и сторублевых купюр образца 1961 года. Обмен будет производиться в течение трех дней, в пределах одной тысячи рублей на человека. Софья уже второй раз за один вечер не верила своим ушам. Что же получается? Для того, чтобы разорить папашу Рубмана, хватило одной комиссии, а для того, чтобы разорить его дочь, обрушили всю страну! Софье стало трудно дышать. Она хватала воздух, как рыба на суше, и оглядывалась так, будто пыталась найти спасательный круг, который может вытянуть из водоворота событий ее уходящее на дно благосостояние. Но круга не было, как и не было во всем огромном мире ни одного человека, которому Софья могла бы позвонить в тяжелую для нее минуту. Что, впрочем, не удивительно. Ведь Софья копила не родных, друзей и близких, а деньги, деньги, деньги.