Текст книги "Крик журавлей в тумане"

– Я не против, но… – робко пролепетала Вера, – что потом будет?

– А что ты хочешь?

– Хочу, чтобы мы уехали отсюда, в Свердловск. Мой старший брат… он устроился там неплохо. Он строитель. Он письмо прислал, обещает квартиру и работу… – закончив столь важную речь, Вера робко посмотрела на мужа.

– Хорошо, – сказал Костя, – моя командировка продлится всего два года. Обещаю тебе, даю честное слово порядочного человека, что после мы переедем в Свердловск.

– Спасибо, – всхлипнула Вера, – я напишу ему. К твоему возвращению все будет готово для переезда.

Костя обнял жену за плечи. Ну, вот и все. У него больше нет права на любовь к Тане, зато есть обязанность быть любящим мужем и отцом. И это нормально. Это та самая жизнь, в которой всему предназначено свое место. Таня – поэзия души, Вера – проза жизни. А он, Костя, – порядочный человек.

Глава 47

Ахсен женился на гибкой, как ползучая змея, девушке. У Фирузы было высокое, длинное, тощее тело с маленькой головкой наверху, бесшумная скользящая походка и вечно полусонное выражение лица, которое изредка озарялось ехидной улыбкой. Тане она казалась отвратительной, Ахсен считал ее красавицей. Он буквально таял в ее присутствии и, глядя на нее, облизывал губы от вожделения.

Их отдельную комнату разделили на две части толстым шерстяным ковром. Ахсен с молодой женой поселился в большей, Тане досталась меньшая.

– Не обижайся, – сказал Ахсен, – ты все равно старший жена и в нашем собственном доме у тьебя будет большой хароший комнат. А пока потерпи.

Впрочем, она и не обижалась. Она ждала удобной для побега минуты, и остальное не имело для нее больше никакого значения.

Со времени отправки письма в посольство прошло уже два месяца. Ответа не было.

– Надо бежать, надо бежать, надо бежать, – шептала Таня, повторяя эти два слова каждый день как заклинание.

Малика оказалась права. После того, как Ахсен женился, ее загрузили хозяйством до такой степени, что теперь она трудилась с утра до ночи не покладая рук. Она ухаживала за скотом, прибирала дом и двор, готовила еду, мыла посуду. Фируза же, напротив, не делала вообще ничего. Она спала в свое удовольствие, наряжалась, часами болтала со своим подружками или просто сидела на скамье под финиками, развлекая себя тем, что придиралась к Тане.

Сегодня Ахсен не пошел, как обычно с утра, на работу, и Фируза появилась во дворе во время завтрака. В то время как Таня прислуживала мужской половине семьи Катебов, Фируза крутилась возле Ахсена, пользуясь правом любимой жены быть рядом с мужем. Позже Ахсен куда-то ушел. Фируза нарядилась и уселась на скамейку. Сейчас она сидела там и наблюдала за тем, как Таня подметает двор. При этом она ела финики, кидая на землю косточки, из-за чего той приходилось по нескольку раз возвращаться на уже убранное место.

– Перестань, – сказала Таня на ломаном арабском, – а то я тебя веником ударю.

Фируза в ответ улыбнулась улыбкой, вызвавшей у Тани приступ тошноты. Пытаясь с ним справиться, Таня отвернулась. В спину ей полетела очередная косточка. Таня разозлилась и ударила Фирузу веником. Фируза, казалось, только этого и ждала. Она вскочила и бросилась с кулаками на Таню. Та в свою очередь еще раз огрела ее веником. Завязалась драка. В этот момент во двор зашел Ахсен. Фируза, заливаясь слезами, бросилась к нему и начала, что-то ему говоря, тыкать в Таню пальцем.

«Жалуется, – подумала Таня, поправляя халат. – Боже, до чего я дошла! Надо уходить отсюда. Лучше умереть, чем видеть эти тошнотные физиономии».

– Танья, – прервал ее размышления Ахсен, – Фируза жалуется. Ты ее обижай.

– Ахсен, – с трудом разогнув ноющую от боли спину, Таня с ненавистью посмотрела на своего мучителя и сказала по-русски, проговаривая слова медленно и четко: – Оставьте меня в покое. Все. Это вы меня обижаете, а не я вас. Я поданная Советского Союза, а ты хочешь превратить меня в рабыню. Не получится! И если вы не перестанете надо мной издеваться, я вас всех подожгу! И вы все здесь сдохнете.

Ахсен изумленно посмотрел на нее.

– Да-да, – заверила его Таня, которая была удивлена не меньше его пришедшей ей в голову угрозой, – убью всех, понимаешь! Я русская! Русские – народ гордый. Мы никому не позволяем над собой издеваться. Из нас рабов никто еще не смог сделать, даже монголо-татары, хотя и добивались этого триста лет. И ты из меня рабыню не сделаешь, никогда! Запомни это! – она смерила Ахсена с ног до головы презрительным взглядом и отвернулась.

– Ладно, ладно, – поглаживая Таню по плечу, отступил Ахсен. – У нас так бывай, не обижайся. Жены часто дерутся. А я виноват. Жены все надо любит. Я сегодня с тобой ночь буду. Моя помню. Уже два месяц я тьебе не любил. Сегодня очень хорошо любит буду, будеш даволен.

Ахсен пошел в дом, Фируза исчезла следом за ним. Таня, изумленная собственной угрозой и обещанием Ахсена, уселась на скамью.

«Господи, что же теперь делать?» – думала она, глядя на стоявшее посреди стола блюдо с финиками.

К горлу подкатил новый приступ тошноты.

– Как мне обрыдли все эти их финики, винограды, – брезгливо передернула плечами Таня.

Ей вдруг до одури захотелось соленых огурцов и еще хорошо бы квашеной капусты. Маминой. У мамы всегда получалась отменная квашенка. С лучком и подсолнечным маслом – объедение. А если к этому гастрономическому чуду еще и картофельное пюре приготовить, то… Ей пригрезилась вдруг трехлитровая банка с солеными огурцами. Честно говоря, в последние несколько дней ей постоянно хотелось чего-нибудь этакого… причем не как раньше, с тихой грустью, а с какой-то остервенелой тоской, доводившей ее чуть не до бешенства.

«Господи! – разозлилась Таня. – Да чего они ко мне привязались, огурцы эти и капусты. Ой…» – промелькнувшая в голове догадка заставила ее просчитать сроки.

После того как Ахсен женился на Фирузе, Таня перестала следить за собой. Муж действительно не вспоминал о ней два месяца… но ведь до того-то он был с ней! Числа очень быстро сложились в единый ряд, подведя ее к закономерному выводу. Она беременна! Два месяца внутри ее существует новая жизнь. Она сигнализирует о себе приступами тошноты, огуречными фантазиями, а Таня, занятая собственными невзгодами, не обращает на нее внимания!

– Ну, вот и все! – Таня решительно сжала кулаки и стукнула ими по столу. – Вот и все. Времени для размышлений и ожидания у меня больше нет. Я должна спасать себя и своего ребенка. Ради него я должна отсюда бежать. Доберусь до посольства, а там помогут. Заставлю, чтобы помогли!

– Танья, – окликнул ее Ахсен, – ты чего такой обдумчивый?

От его неожиданно раздавшегося рядом с ней голоса Таня испуганно вздрогнула.

– Ты мине боишься? Я не хотел пугай, – со временем он стал забывать русский язык и начал сильно коверкать слова. – Ми с отец едим участок брать. Землю. Фирузу возьмем. Пусть покатается.

– Зачем тебе земля? – угрюмо спросила Таня.

– Дом строить буду, – довольно сообщил он ей, – там жить будем.

– Кто? – не понимая, о чем речь, спросила Таня.

– Я, – гордо ответил Ахсен. – Хозяин! – ткнул он себе в грудь пальцем. – Две жены. Ты работать можешь, молодой. Детей не можешь, а работать можешь. Фируза уже с ребенок. Скоро будет. У нее много будет. Ты растить будешь. Ты умный, учить их будешь. Фируза беречь. Она – мать. Я тьебе тож любить буду, не обижу. Не боись. Харош жить будем.

– Ахсен, отпусти меня, – отчаянно взмолилась она. – Я русская, я не умею жить по вашим законам. Отвези меня в Бешар, посади на поезд, и я уеду.

– Э, нет, Танья. Я тьебе люблю. У мьене теперь деньга есть, я богат, могу две жены кормит.

Дом балышой, две жены – хорошо. Одна русская, такой ни у кого болше нет. Только у мьене. Лучше всех жить буду.

Он продолжал говорить, а Таня в ужасе смотрела на него. Господи, за кого она вышла замуж? Где тот галантный Ахсен, который покорил ее сердце в Москве? Розы, рестораны, такси, магазин «Березка» с его супермодными тряпками. Таня вспомнила Зинулю. Что она говорила тогда о преимуществе мужей-иностранцев? Их русским женам не надо бегать по магазинам в поисках колбасы? Не надо скупать втридорога джинсы у фарцовщиков? Какой бред! Получается, что она, Татьяна, променяла свою жизнь на кусок колбасы, который давно уже съеден и забыт! Да она готова всю жизнь жевать один только хлеб с солью, лишь бы он был своим, русским. Но русского здесь нет ничего, и вместо хлеба Таня жует опротивевшие ей лепешки, подслащивая их ненавистными финиками. А перед ней стоит сейчас персонаж из жуткой средневековой сказки, укутанный в допотопный халат и чалму, и бредит на тему дальнейшей Таниной жизни. Неужели он и впрямь думает, что она согласится всю жизнь быть прислугой на празднике его жизни? Да уж лучше смерть, чем такая жизнь.

– Ахсен, ты помнишь, как мы жили в Москве, о чем мечтали, как любили друг друга? Все, что ты говоришь сейчас, похоже на бред. Ты уверен в том, что я согласна так жить?

– Алжир не Москва, – разозлился Ахсен, и Таня только сейчас обратила внимание на то, как сильно похож он на своего отца, – я – не бред. Ты будешь так жить. Я муж. Я хозяин.

– Может, ты еще одну жену приведешь? – насмешливо спросила Таня.

– Могу, – зло ответил Ахсен, – я богат. Пока не приведу, потом увижу. А ты живи, работай и люби мьене. У тьебе болше забот нет. Я тьебе кормить буду, одевать тож. Будешь харош, подару золот.

Во дворе появился свекор. Следом за ним семенила Фируза. За стенами дома послышался звук подъехавшей машины.

– Скоро придем, – улыбнулся Ахсен Тане и погладил ее по щеке: – Не скучай.

Как только за ними закрылась дверь, Таня бросилась в дом. Разыскав в одной из комнат Малику, она послала ее на кухню за лепешкой и фляжкой с водой, а сама начала судорожно переодеваться. Стянув с себя халат, она надела джинсы и футболку.

«Если бы не волосы, – подумала она, осмотрев себя в зеркале, – я бы вполне сошла за местного пацана».

Она попыталась свернуть волосы калачиком и спрятать их под кепкой Ахсена, но у нее ничего не вышло. За пять лет они успели так сильно отрасти, что скрыть их теперь не представлялось возможным. Вернувшаяся с кухни Малика молча наблюдала за манипуляциями Тани.

– Ну как? – спросила у нее Таня.

Малика зацокала языком, отрицательно качая головой.

– Плохо?

– Видно, что рус. Все знать. У Ахсена жена рус. Тьебе поймать и водить сюда. Одень лучше, – Малика протянула ей паранджу и халат, – так не знать.

– Малика, когда идет автобус в Бешар? – переодеваясь, спросила Таня. – Сейчас, – она показала на пальцах, – одиннадцать часов утра.

Малика сосредоточенно нахмурилась, считая время.

– Два час. Тьебе нельзя здесь ждать, – она показала на глаза.

«Действительно, – догадалась Таня, – как я буду стоять здесь на остановке и ждать автобуса? Целых два часа. За это время меня увидит все село. Доложат Ахсену, и он вернет меня в свою тюрьму. Но ведь здесь, в доме, тоже нельзя оставаться. Они могут вернуться в любой момент. Что же делать?»

– Идьи в Махантергу, – сказала Малика, читая ее мысли, – там село болше. Тьебе не знать. Едешь там.

– Ты хочешь сказать, что я могу уехать оттуда? Так будет лучше?

– Да, да, – закивала Малика, – один час идеш. Меньше.

– А автобусы оттуда ходят в Бешар?

– Много.

– Давай быстро рисуй мне, как туда дойти.

Малика принесла лист бумаги и карандаш, и начала рисовать.

Через десять минут, сложив свои скудные пожитки в маленькую матерчатую сумочку, Таня распрощалась с Маликой и направилась к выходу, ведущему из дома в глубь села. Возле дверей она на минуту остановилась и оглянулась на свою тюрьму. Грусти не было, вместо нее была радость от того, что решение принято и пути назад нет.

«Солнышко мое, – ласково прошептала Таня, погладив свой живот, – я тебя спасу. Ты будешь жить в прекрасной и свободной стране – России».

Таня решительно перешагнула порог постылого дома и плотно закрыла за собой дверь.

В Бешаре Костю встретил Юрка. На нем была выжженная солнцем футболка и такие же джинсы, а сам он загорел до такой степени, что стал похожим на негра.

– Костяра, ты! – обрадовавшись, бросился обнимать его старый приятель. – Я ехал сюда и думал, ты это или нет. Вроде как инициалы твои, а не верилось. Сто лет не виделись, и на тебе, встретились на крайнем юге после крайнего севера.

– Я это, я, – Костя с трудом освободился от дружеских объятий, – заехал на пару лет посмотреть, чем вы тут дышите.

– Пылью, чем же еще. Пошли, вон мой Буцефал стоит.

– Ты что, на лошади прискакал? – удивился Костя, оглядываясь вокруг.

– У кого, может, и лошадь, а у меня – машина. Вон он, конь вороной, стоит, нас поджидает, – он кивнул в ту сторону, где стояло несколько машин.

Подойдя к самой потрепанной из них, он широким жестом распахнул дверцу и, указав на запыленное сиденье, сказал:

– Седайте, господа, прокачу с ветерком.

– Да, ветерка здесь не хватает, хорошо, что машина у тебя с открытым верхом, в наших «жигулях» здесь запаришься.

– Ничего, привыкнешь. Мы по первости от жары и зноя подыхали, а теперь обуглились, притерпелись, иногда даже замерзаем, если двадцать пять в тени.

– Минус?

– Шутить изволишь? В минусе здесь только русские бывают, со своей помощью братским народам, местные всегда в плюсе. Плодятся, размножаются, все как положено.

Он завел двигатель и лихо рванул с места.

– Надо же, – удивился Костя, – с виду телега, а катится нормально.

– Ну-ну, не очень-то. Мой верный Буцефал – как вечный двигатель: с пути не собьется, не подведет. Ты не боись, доставим в лучшем виде. Давай рассказывай, как там у нас дела идут в краю березового ситца. Какие новости, как власть Советов поживает, какие погоды стоят, чем Вера занимается?

Пока Костя отвечал на заданные вопросы, Юрка, внимательно слушая, ловко управлялся с машиной, перескакивая с одной узкой улочки города на другую.

– Слушай, это не езда, это гонки на выживание. Тут хоть какие-нибудь правила дорожного движения существуют? – спросил Костя, прервав свою речь.

– Ага, существуют. В той же тени, где минус двадцать пять, – захохотал Юрка. – Тут вам не столицы, здесь климат иной. Каждый сам себе хозяин, хочет вправо едет, хочет – влево, ну и мы среди них проскакиваем. Говорил же – обуглились, привыкли. Сейчас на выезде из города в сельмаг заедем, отоваримся – и в лагерь.

– У тебя и здесь сельмаги? Узнаю старого гуляку.

– А что? Сельмаг, он и в Африке сельмаг. Надо же ребятам за прописку поставить, не каждый день к нам пополнение пребывает.

Вырвавшись за город, машина лихо понеслась по гладконакатанной дороге, и дышать стало легче.

– Свобода, – облегченно вздохнул Костя, подставляя лицо встречному ветерку, – переулки кончились, и в нос Буцефалу никто не целится.

– В этом ты не прав. В нос нам здесь всегда целятся. Тут ухо надо востро держать. Это тебе не уральская деревенька с ее раздольем. Одно слово – мусульмане. В глаза улыбаются, а за глаза… Впрочем, поживешь, сам узнаешь.

– Юр, а ты куда бороду дел?

– А ты что, только допер?

– Ага, ошалел от впечатлений, и не сразу врубился.

– Тут понимаешь, Костек, какое дело. Сбривать я ее долго не хотел, жалко было, своя все-таки. А потом в зеркало вдруг глянул, Матерь Божья! Такая жуть получилась. На морду черный, а борода белая, выгорела. От такой образины самому страшно стало, пришлось расстаться.

– Зато помолодел, прямо жених, – оценил подвиг приятеля Костя. – Поешь еще «Пора по бабам, пора по бабам» или бросил?

– Тут с этим напряженка, – грустно вздохнул Юрка, – водку найти можно, а вот бабу… В больших городах запросто, а в нашей глухомани на этот счет вариантов нет. Тут в случае чего одной женитьбой, как у тебя, не обойдется. Сыны пустыни прирежут, глазом не моргнув, – Юрка смолк, сворачивая с наезженной трассы на узкую проселочную дорогу.

Машина послушно покатила, обдавая пассажиров густым облаком пыли. За разговорами Костя не заметил, как машина подъехала к небольшому поселку.

– Вот моя деревня, вот мой дом родной, – сказал Юрка, резко нажимая на тормоза. Машина, круто развернувшись, остановилась перед воротами, за которыми просматривался ряд аккуратных маленьких домиков, вполне европейского вида.

– А где же местный колорит? – удивленно озираясь вокруг, спросил Костя.

– Так это не у нас. Это на исторической родине аборигенов. А здесь современный горнопромышленный поселок – флагман завоеваний Алжирской революции. Эй, на вахте, – крикнул он, – открывайте скорее, заснули, что ли.

За оградой показался улыбчивый, загорелый парень и начал открывать ворота.

– Я вам нового жителя с выпивкой везу, а вы дрыхните. Будете долго думать, мимо проеду, – пугнул парня Юрка.

– Не, не. С выпивкой… это к нам… Прямо и направо. Народ ждет, – сверкнул ярко-голубыми глазами парень.

Вечером, когда все привезенные запасы были выпиты и съедены, Костя подступился к Юрке с тем вопросом, который волновал его больше всего. Правда, вид пошатывающегося от принятой дозы Юрки вызывал у него некоторое опасение, но, к радости Кости, тот быстро просек, о чем идет речь.

– Да ну, – удивился Юрка, – а ты что, все еще любишь ее? А как же Вера?

– Любовь здесь значения не имеет, – смутился Костя, – Вера в курсе. Родители у Тани извелись все. Сил нет смотреть на них, вот, напросился сюда. Вдруг смогу разыскать, помочь? Мать у нее… Знаешь какая?

– Ну?

– Такая вот. Молчит, а в глазах тоска. Понимаешь?

– Понимаю, – вздохнул Юрка. – Ты вот что, Костя, не тушуйся. Я этого Катебу не знаю, ребята, может, где встречали. Здесь, как в большой деревне, все вокруг знакомые, если не родня. Сейчас клич бросим, может, кто откликнется.

Откликнулся тот самый парень, который отпирал им ворота. Звали его Сашка. По словам Сашки выходило, что человек с похожей фамилией недавно представлял интересы одной из фирм, ведущей разработки недалеко от Бешара. Однако, будучи в состоянии приличного подпития, он сомневался в том, что это был именно тот Катеба.

– У них ведь тут все на одно лицо и на одну фамилию, – размышлял он вслух. – Кто его знает, какой это был Катеба. Но подпись на договоре именно он ставил, точно помню. Написал так чудно: Ка, и все. Я говорю: а дальше что, ка-ка? А он мне: да, мол, кака. Я говорю: тогда и будет тебе ка-ка, а не договор, – разговорился Сашка.

– Где найти его, знаешь? – спросил Юрка.

– Скажем так: предполагаю.

– Завтра с нами поедешь на розыски? Баба у него русская, спасать надо, понял? – нажал на него Юрка.

– Да я за наших русских баб куда хошь поеду! – согласился Сашка. – Наливай!

– Нечего больше, – отозвался один из горняков.

– Не может такого быть, – авторитетно заявил Юрка. – Потому что не может быть никогда. За наших русских баб у нас всегда есть что выпить и чем закусить, – он направился в машину и, порывшись под сиденьем, вытащил оттуда желанную заначку.

– Вот. Последнее отдаю, – торжественно объявил Юрка. – Ради наших баб все отдать готов, – немного помолчал и, грустно вздохнув, добавил: – Хотя среди них тоже всякие попадаются. Но это бывает только в Союзе, а отсюда, издалека, они все кажутся ангелами. Так что давайте, мужики, наливайте. Завтра осуществляем акцию спасенья человека, то бишь женщины, за это и выпьем. За них, проклятых и любимых!

Рано утром Костя растолкал Юрку, Сашку и еще пару горняков, вызвавшихся поучаствовать в праведном деле освобождения русской женщины от алжирского ига.

Выехав за ворота, машина направилась в сторону Бешара. Предстояло проехать немало километров, но мужики были полны решимости довести начатое дело до конца, и Костя, глядя на их надежные, прокопченные солнцем лица, поверил в то, что сегодня он обязательно найдет Таню.

Таня торопилась. Ей надо было как можно скорее уйти из ненавистной деревни Ахсена. Когда последний забор скрылся из вида, Таня остановилась и внимательно посмотрела на схемку, нарисованную Маликой. Сверив ее каракули с видом местности, Таня решила, что идет в правильном направлении. После этого она с удвоенной энергией устремилась в спасительную Махантергу. Через полчаса Таня поняла вдруг, что в пределах видимости находится в пустыне совсем одна, и ей стало страшно. В голову сразу полезли мысли о змеях, готовых наброситься на нее. Теоретически Таня знала, как надо защищаться от их укусов, практически ничего не умела. Впрочем, от страха она забыла и теорию.

Однажды с ней такое уже случалось. Тогда в пионерском лагере они играли в «Зарницу», и Таня тоже осталась совершенно одна в целом мире. Но рядом с ней был родной лес. Он подарил ей спасительную прохладу и указал деревья с Томкиными метками. Не зря говорят, что в родном доме даже стены помогают. В России дремучий лес стал для нее другом, а здесь, в Алжире, эта беспощадная пустыня всегда была и будет самым коварным ее врагом. Малика рассказывала, что здесь живут ящерицы, гиены, фараоновы мыши, дикобразы, ястребы, коршуны. О Господи, лучше об этом не вспоминать, чтобы не умереть от страха при одном только их перечислении! Не дай Бог, кто-нибудь из этих тварей выползет на дорогу.

По тому, как сильно начало припекать солнце, Таня определила полдень. Выходит, она идет уже час. Но где село, почему его нет? Туда ли она идет? Беглянка решила немного передохнуть и, присев на краешек дороги, снова начала изучать рисунок девочки. По нему опять получалось, что идет она правильно.

«Надо торопиться, – подумала Таня и заспешила вперед. – Назад пути в любом случае нет.

Должно же быть где-нибудь здесь село. Пусть не Махантерга, пусть другое. Но село! И эта дорога! Даже если она идет в глубь Сахары и на ней нет никаких признаков жизни, она все равно остается дорогой! Ведь для кого-то ее здесь проложили!»

«Для тех, кто ездит по ней раз в году», – подсказал ехидный внутренний голос.

Тане стало по-настоящему страшно.

– Мамочка! Помоги мне! – закричала она во весь голос. – Мама, спаси меня.

В ответ ей зашуршали песчаные волны, перекатываясь по бескрайним пустынным просторам. Таня приложила руки к животу. Надо идти, надо спасать малыша. Останавливаться нельзя. Может быть, ей повезет, и она доберется если не до села, то до какого-нибудь кочующего стойбища берберов. Они хоть и дикари, но не людоеды. В России говорят, что дуракам везет, значит, и ей должно повезти.

Она шла и шла и шла, и с каждым шагом все больше осознавала, что змеи, звери, птицы – сущая ерунда по сравнению с главным врагом – солнцем. Оно медленно убивало Таню, по капелькам выдавливая жизнь из всех ее внутренностей. Огненно-красный шар висел прямо над ее головой, направляя к ней свои смертоносные лучи.

– Убийца, – закричала Таня, – ты убиваешь меня и моего ребенка! Уходи!

Теперь уже ей стало казаться, что она идет целую вечность и, скорее всего, никуда не дойдет, а останется гнить здесь вместе со своим не родившимся ребенком на радость гиенам. Огненный шар вплотную приблизился к ней, и она почувствовала, как входит прямо в середину его кромешного пекла. Еще немного, и он навсегда поглотит Таню, не оставив на земле никаких следов ее пребывания. Стихи и надежды, печали и радости – целый мир, живущий в молодом и здоровом теле, – все это превратится в прах, который, смешавшись с придорожной пылью, рассеется в молчаливых песках.

– Мамочка, родная, спаси меня, – прошептала Таня. – Боженька! Прости мне мое былое неверие, не знаю я молитв, прошу, как умею. Помоги мне, спаси моего ребенка. Он не виноват в том, что его мать натворила, не дай погибнуть безгрешной душе, помоги нам, прошу тебя, Боженька!

Фляжка опустела, жажда сковала сухие губы. Тонкая подошва сандалий не спасала ноги от раскаленного песка, и ступни горели будто на сковороде. У Тани больше не было сил идти вперед. Солнце победило ее. Она покорно села прямо на песок.

– Надо с Андрюшей попрощаться. Вот и доллары не пригодились, – подумала она и достала из потайного пояса портмоне. – Но все равно, спасибо тебе, Светка, за заботу, – незаметно для себя Таня начала говорить слух, – и тебе, Андрюша, спасибо. За то, что был со мной все это время. Вон ты какой, красивый, – она погладила фотографию, – а я так и не увидела тебя. Но я знаю, ты меня бы обязательно спас. Если бы узнал, что я пропадаю. Но ты никогда ничего не узнаешь. Ни про меня, ни про фотографию свою, которая мне другом была. Мамочка, папочка, простите меня. Вы так любили меня, а я принесла вам одно только горе. Бабушка, не ругайся, я думала, что буду счастливой. Не получилось. Мне очень больно из-за того, что вы будете плакать. Вы не плачьте, я сама виновата. Господи, сделай так, чтобы все простили меня, и прости меня Сам!

Молодая женщина продолжала сидеть на обочине, погружаясь в ослепляющую дремоту…

Ей снилась красивая молодая женщина, очень похожая на маму. Она сидела возле пианино, положив тонкие длинные пальцы на его черно-белые клавиши. Женщина пела песни и улыбалась, а потом поднесла к ее губам каплю воды. Таня слизнула ее и попросила еще. Но женщина засмеялась и исчезла, а Тане очень хотелось пить. Она пыталась побежать следом за ней, но ее ноги увязли в песке и она не смогла сдвинуться с места. А потом к ней подошел Мишка и больно ударил ее по лицу. Таня закричала на него. Она кричала, а он смеялся. Кривляясь, Мишка показал ей фигу и ударил ее снова. Ей стало по-настоящему больно, и она открыла глаза.

– Живой, – оскалился Ахсен и быстро заговорил на своем языке, обращаясь к кому-то стоявшему за ее спиной.

Таня повернула голову и застонала, увидев свекра. Это был конец. Она всхлипнула и потеряла сознание.

Когда она снова открыла глаза, они ехали в машине, возвращаясь в ненавистное село. Ахсен был за рулем. Сидящий рядом с ним свекор мрачно зыркал в сторону притулившейся сзади Тани. Увидев, что она очнулась, он что-то сказал Ахсену. Тот притормозил и оглянулся.

– Ну зачем так, отец? – спросил он, и голос его задрожал. – Зачем?

Свекор начал кричать на него, причем весь его вид свидетельствовал о том, что он сильно злится. Ахсен молчал, виновато опустив голову. Накричавшись, старик в сердцах пнул его палкой-посохом, с которым никогда не расставался. Ахсен покорно стерпел отцовскую брань, но продолжал сидеть без движения. Старик выскочил из машины, подскочил к сыну и несколько раз ударил его палкой, крича и кивая головой в сторону Тани. Наконец Ахсен ответил ему короткой фразой. Старик успокоился и сел в машину.

Ахсен завел машину и посмотрел на Таню. На этот раз в его черных глазах стояли слезы.

– Зачем? – чуть не плача спросил он. – Зачем? Ведь я тьебе люблю. Я тьебе… А ты…

Грубый окрик отца оборвал его слова. Машина понеслась в село.

Там царило необычное оживление. Завидев машину, народ побежал к дому Катебов, возле которого и так уже собралась большая толпа. Всем было интересно посмотреть на то, как Ахсен расправится с непокорной женой, осмелившейся от него сбежать.

Остановив машину, муж вытолкнул из нее Таню прямо на землю, под ноги беснующейся толпе. Она затравленно оглядывалась по сторонам, не понимая, что нужно от нее этим людям. Их было много. Видимо, все жители села вышли на улицу потешить себя зрелищем чужой казни. В их глазах было все что угодно, кроме жалости. Над ее унижением смеялись и издевались, требуя расправы, и никто, ни один человек из этой орущей толпы не пожалел беглянку. Ахсен нарочито грубо пнул жену, лежащую в придорожной пыли, ногой. В его руках появилась плеть. Рассекая воздух, она опустилась на Танину спину. Раз, второй… и тут в нее полетели камни. Таня сжалась в комок, прикрывая живот от ударов. Она читала, что непокорных жен на Востоке забивают камнями. Неужели и ее ждет такая же участь? Уж лучше бы сгореть в том огненном пекле.

Неожиданно удары прекратились и все вокруг стихло. Таня не сразу поняла, что произошло. Может быть, она уже умерла и наконец-то получила долгожданную свободу? Тогда почему так сильно болят следы от ударов на теле? Украдкой, боясь вызвать новый град камней, она посмотрела на толпу. Нет, ее палачи никуда не делись. Они стоят здесь, рядом, с камнями в руках. Но все они вдруг замерли.

Осмелев, Таня приподнялась и увидела… По коридору, образованному расступившейся толпой, к ней шли пятеро здоровых, крепких мужиков. В потертых джинсах, футболках и немыслимых выцветших шляпах. Они шли молча, и толпа не пыталась их остановить. Наоборот, чем ближе они подходили к Тане, тем дальше отступала от нее толпа. Таня напряженно вглядывалась в лица пятерых ковбоев. Кто они, откуда вдруг здесь появились? Какое испытание преподнесет ей судьба на этот раз? Парень, идущий первым, смутно напомнил ей кого-то. Но кого? Нет, на воспоминания у нее не было сил, не было сил и жить… Парень подошел к ней совсем близко и низко склонился над ней.

– Костя, – прошептала она разбитыми губами.

– Ни хрена себе картина, – присвистнул Сашка, – ну вы даете, братцы-акробатцы. Что же вы над женщиной так измываетесь?

Ребята окружили Таню, встав лицом к толпе.

– А не слабо с нами? Или вы только с женщинами смелые?

– Это мой жена, – вышел вперед Ахсен, – вы не имей право.

Вслед за ним выдвинулся его отец и с десяток наиболее крепких селян.

– Едте свой дорога. У нас свой семья. Мы разберьемся, – осмелел Ахсен, чувствуя поддержку своих.

– Придется помахаться, – тихо сказал Юрка. – Ничего, где наша не пропадала, справимся.

– Погоди, – ответив ему, Костя обратился к Ахсену: – Ахсенчик, дорогой, ты помнишь меня?

– Обьязательн, обьязательн, – закивал головой Ахсен, – прахади, гостем будешь. А жена оставь. Плахой жена.

– В Москве хароший была, – в тон ему сказал Костя, – а здесь пожила и плахой стала?

– Да, да, – Ахсен поднял с земли фотографию и, сложив кусочки, протянул Косте, – сам сматри. Изменял мьене.

Одним броском Сашка уложил пятерых. Остальные достались Юрке и двум помощникам. Костя сидел рядом с Таней.

Селяне отступили.

– Ну что, есть еще желающие? Выходи. Я за доверчивую русскую дуру с любым посчитаюсь… – крикнул Сашка.

Быстро подобрав избитых, народ начал разбегаться по домам. Костя поднял Таню и понес ее к машине.

– Вот уж нет! – зарычал Ахсен.

Костя бережно положил Таню на землю. Ахсен обрадованно кинулся к ней и тут же завыл, согнувшись пополам. Костя не умел драться, но в этот удар он вложил всю силу своей ненависти:

– Дулю тебе, а не Таню.

Ахсен попытался подняться, но получил друг за другом два более сильных удара, теперь уже от Сашки. Он валялся посреди села и выл от боли. Костя тем временем донес Таню до машины.

– Быстро валим отсюда, – сказал Юрка, – пока они совещаются. А то международный скандал будет. А это нам ни к чему.

Машина рванула вперед. Таня не оглянулась ни на Ахсена, ни на ненавистное село.

– Таня, – осторожно погладил ее по руке Костя. – Подъезжаем.

Она открыла глаза и увидела город, озаренный оранжевыми сполохами нефтяных факелов.