Текст книги "Крик журавлей в тумане"

Часть III
Ивановы
1965 год

Глава 16

– «Солнечный круг, небо вокруг, это рисунок мальчишки»… – орал Мишка во весь голос, лежа на диване.

– Миш, замолчи, ты мне мешаешь, – сказала ему Танька.

– А что ты такого делаешь, что я тебе мешаю? Сидишь перед чистым листом бумаги и смотришь в потолок, воображаешь тут из себя мыслителя. Этого, как его там? Училка говорила… Родуна, что ли?.. «Нарисовал он на листе и подписал в уголке»… – снова заорал он.

– Тундра ты, не Родуна, а Родена Огюста, знать надо. И вообще, если ты не замолкнешь, я маме пожалуюсь. Ма-ам, – закричала она, не двигаясь с места, – а мам!

– Можно подумать, что она тебя услышит. Она на кухне. Иди туда и жалуйся. «Пусть всегда будет мама, пусть всегда будет небо»… – невозмутимо продолжил он свое пение.

– Все слова перепутал, – фыркнула Таня и пошла на кухню.

– Катись, катись. «Пусть всегда буду я»…

На кухне пахло чем-то вкусным. Мама готовила ужин.

– Ты чего, Танюша, кто тебя обидел? – встрепенулась она, увидев обиженное лицо дочери.

– Мишка не дает мне стих сочинять.

– Стих сочинять? – удивилась Надя. – А ты разве стихи умеешь сочинять?

– Да. Вот послушай. «Мы приходим каждый раз, каждый год в свой новый класс. Все нам в классе интересно, все науки нам известны…»

– А дальше?

– А дальше Мишка не дает сочинить, – грустно вздохнула Таня. – А я обещала. Меня Заноза встретила и попросила стих к завтрашней торжественной линейке написать, в честь первого сентября. А Мишка мне думать не дает. Орет песню про солнечный круг, да еще слова перевирает.

– Ну ладно, – улыбнувшись, мама поцеловала Таню в щечку, – пойдем, скажем Мишке, чтобы он перестал тебе мешать. Только твою учительницу зовут Анной Викторовной, а не Занозой.

Они пошли в комнату.

– Миша, не мешай Танюше, ей надо стихотворение сочинить в честь первого сентября, – строго сказала она, входя в комнату. – Ты портфель приготовил к завтрашнему дню?

– А что там складывать? Пару тетрадок бросил. Завтра ж еще уроки будут не настоящие.

– А какие же? Игрушечные? Ты расписание списал?

– Завтра у Галки спишу. Она у нас отличница, у нее всегда все записано. У нее весь класс списывает.

– Беда мне с тобой, – вздохнула Надежда, – выпускной класс, надо заниматься, а ты ко всему относишься несерьезно. Так в институт не поступишь.

– А я и не собираюсь. Не нужны мне ваши институты, я в военку пойду или в милицию. Стиляг гонять буду.

– А стилягов уже нету, – вклинилась Танька.

– Мя-мя-мя, – передразнил ее Мишка. – Ну, не стиляг, так панков. Кто-нибудь все-равно найдется.

– А для этого что, разве учиться не надо? – продолжила разговор Надя.

– Чего надо – выучу, – надувшись, буркнул Мишка.

– Вот отец придет, я ему все расскажу. Пусть сам с тобой разговаривает, – пригрозила Надя. – Тебе букет на завтра нужен? С цветами, наверное, пойдешь?

– Еще чего не хватало! Что я маленький, что ли, с вениками по городу таскаться. Без цветов пойду.

– Запомни, веники существуют для того, чтобы полы подметать, а цветы для красоты. Совсем ты от рук отбился.

– Мам, я прибьюсь, – пообещал ей Мишка, вскакивая с дивана. – Можно я на баскет пойду, у нас сегодня тренировка.

– Иди. Танюшка без тебя, может, хоть стихотворение свое досочиняет.

– Ага, – обрадовался Мишка, взял мяч и дурашливо поклонился Таньке, дернув ее за косу: – Есть поэт в семье у нас, он тра-та-та в каждый класс, он не Пушкин тру-ля-ля, у него в мозгах фигня.

– Дурак, у тебя у самого везде фигня, – Танька побежала за братом, но тот, хлопая дверью, уже выскочил в подъезд.

Таня вернулась в комнату и сосредоточилась над листом бумаги.

– Какие у тебя, Надя, дети хорошие, – сказала Наде на кухне соседка Клавдия Ивановна.

– Не жалуюсь, только шума от них много. Мешают вам, наверное.

– Нет, нет, что ты, Наденька. Мне, старухе, рядом с вами жить веселее. Своих-то внуков Господь не дал. Сыночек мой совсем молодым на фронте погиб, одна осталась. Вот и греюсь вашим теплом.

– И нам с вами теплее, – улыбнулась Надя, – не случайно, видно, нас судьба в одной коммуналке свела.

Женщины замолчали. Надя думала о Мише. Что-то встревожило ее в разговоре с сыном, и она никак не могла понять, что именно.

Время промчалось так быстро, что она не успела привыкнуть к тому, что у нее есть взрослый сын. Широкоплечий, на голову выше ее, он отличался от сестры и родителей черными волосами, размашистыми чертами лица и удлиненным овалом лица. Однако вопросов по этому поводу никто не задавал, принимая несхожесть за «прорастание» корней далеких предков Ивановых. Так привыкла считать и Надя, потому что чисто внешне Мишка ничем не напоминал Зотова. И тут вдруг такое заявление.

«Неужели, – думала она, разрезая сочную луковицу, – неужели зов крови окажется сильнее всего того воспитания, которое дала я сыну? Столько раз беседовала с ним, заставляла его добрые книжки читать, учила любить людей, быть честным и справедливым. И все для того, чтобы однажды он начал кого-то там гонять, превращаясь в палача Зотова? Если это случится, я не переживу».

Из глаз ее потекли невольные слезы.

– Ой, расплакалась, – всплеснула руками Клавдия Ивановна, – я тоже всегда плачу, когда лук режу. Ты ножичек сполосни холодной водичкой, сразу легче станет.

Надя направилась к раковине, а Клавдия Ивановна подошла к окну.

– Вон Мишаня ваш пошел, – сказала она, глядя на улицу, – совсем взрослый уже. А все повадки у него от Алексей Петровича. Только ростом он повыше. Тоже милиционером будет?

– Собирается, – вздохнула Надя, – или военным. Не решил еще.

– Ну и хорошо. На такой должности хорошие люди нужны, – Клавдия Ивановна одобрила Мишкины планы, не догадываясь, какой стопудовый камень сняла при этом с души его матери.

«Действительно, – обрадовалась Надя, возвращаясь к прерванным размышлениям, – ведь Алексей с Мишкой – не разлей вода, так и ходят друг за другом, как привязанные. И всегда у них куча дел: то на рыбалку вдвоем улизнут, то примутся старый мотоцикл ремонтировать, который уже давно выбросить пора, потому как он все-равно на каждом километре ломается, то строить на даче что-нибудь возьмутся. Одним словом, всегда они при деле, и не случайно Мишка о милиции заговорил. Наверняка Алексей его уже обработал, направил, так сказать, на путь истинный. Но поговорить с ним все равно надо». Повеселев, Надя выкинула из головы тревожные мысли о Зотове и заторопилась с ужином.

Алексей пришел с работы поздно. Дети уже спали. Пока он умывался, Надя накрывала ужин.

– Дети уже спят? – спросил он, садясь за стол.

– Конечно. Завтра первое сентября. Им вставать рано. Привыкли за лето спать вволю, не знаю, как они завтра проснутся с утра пораньше. Я с тобой поговорить хочу о Мишке, – сказала она, встав у окна по другую сторону стола.

– А что Мишка, натворил чего?

– Он после школы в военное училище надумал идти или, еще хуже, в милицию.

– Да ну, – обрадовался Алексей, – вот порадовал сынок. По моим стопам пойдет. А ты чего говорить собралась? Возраженья есть?

– Есть. Сам знаешь, не очень я милицию и все с нею связанное люблю.

– Надюш, мы уже много говорили на эту тему. Хватит уж, не береди старые раны. Народ наш, партия осудили культ личности Сталина, а ты все перебираешь старое.

– Да нет, я не про это, просто боюсь, как бы Мишка палачом не стал, не навредил людям.

– Ты, мать, меня удивляешь. Нынче времена другие. Но если тебя это так волнует, то, так и быть, уговорю Мишку, пусть в военку идет. В райвоенкомат разнарядка пришла на пограничников, вот и пусть крепит границы нашей Родины, – Алексей взял жену за руку и притянул к себе, – чтобы твоя красивая головка не кручинилась.

За годы семейной жизни Надя располнела, превратившись из девочки-заморыша в цветущую женщину. Ее пышные волосы, лежащие у лба причудливой волной, были убраны на затылке в высокую строгую прическу. Она выглядела строгой и неприступной, но только не для Алексея, который сам себе завидовал, глядя на жену. Голубые глаза, полные губы, нежная кожа – мужское желание обладать всем этим богатством с годами не угасало, и, обняв жену, он начал ее целовать.

– Но ведь там бандиты, нарушители всякие!

– Дорогая моя! Сейчас главная бандитка ты, потому что мучаешь меня разговорами вместо того, чтобы заняться более интересным делом.

– Алешка, ты прямо как молодой! Между прочим, я еще не все сказала, – Надя попыталась отстраниться от мужа. – Соседка с первого этажа застукала Мишку.

– Застукала? Он что, убивал кого? – улыбнулся Алексей.

– Хуже. Курил с парнями.

– Тьфу ты, – сплюнул Алексей. – Я думал, в самом деле что важное произошло. Испугался даже.

– А что, курение – это не важно? По-твоему, ничего не произошло?

– Надь, отстань, а, – взмолился Алексей. – Ну, покурит, ну, бросит. Ему уже шестнадцать лет, в армию скоро, в таком возрасте все пацаны пробуют курить. А как же без этого. Я сам в тринадцать лет первый раз затянулся. Теперь вот бросил. И он бросит. Настоящему мужику все надо попробовать.

– Может, ему и женщина уже нужна?

– Ему… не знаю. А вот мне очень нужна. Особенно моя жена, – он схватил ее за руку и потянул за собой в комнату.

Надя засмеялась.

– Вот уж не знала, что ты такой нахал. Кстати, в комнате дети спят. Вдруг проснутся.

– А вдруг не проснутся, – он открыл дверь и прошептал, обращаясь в глубину темной комнаты: – Дети, вы спите?

В ответ донеслось посапывание.

Глава 17

Был последний день второй четверти. Уроки в школе закончились рано. Мишке не терпелось похвастаться перед матерью четверкой по русскому языку, которую он получил за четверть и первое полугодие. Для него это было грандиозное достижение, ибо с русским языком у него всегда были проблемы. Это Танька умела правильно писать и стихи сочинять, а он в каждом предложении умудрялся сделать по пять ошибок. Мать пилила его за это каждый день.

– Пойдешь после школы в дворники, – говорила она, увидев очередную двойку в его тетради.

– Не в дворники, а в начальники, – защищал сына отец.

– Это ты что, хочешь сказать, что у нас все начальники неучи безграмотные? Или только в вашей особой конторе? – подкалывала его мать.

– Наоборот, умные, – оставался невозмутимым отец, – даже очень. До такой степени, что догадываются для всякой писанины секретаршу нанять, а сами только приказы отдают.

– Угу, – довольно подхватывал Мишка. – Я, мам, генералом буду. Генералы ничего сами не пишут. Точняк. У них ординарцы есть.

– Я вот сейчас возьму отцов ремень и пропишу этому генералу на одном месте все правила и запятые. Поговори мне тут.

Мишка матери не верил, потому что она никогда ремня в руки не брала и детей не била.

Однако без нужды он ее терпением не злоупотреблял. Знал, если мать разозлится, то обязательно какое-нибудь наказание придумает. Насчет русского она все-таки разозлилась. Целый месяц не пускала его на тренировки. Ребятам пришлось соврать, что заболел. Не будешь же всем рассказывать, что мать не пускает из-за двоек по русскому. В общем, пришлось Мишке выучить правила орфографии и пунктуации. Он так старался, что даже на четверку вытянул. Училка удивилась, что он такой настойчивый, но Мишка уж если за что брался, то железно. Особенно, если обещал. Сегодня он пообещался ребятам из своего двора пойти на стадион.

Дома никого не было. Мишка быстро пообедал, положил дневник на самое видное место, чтобы мать сразу увидела его достижения, и помчался на стадион. Над стадионом гремела музыка. В самом его центре стояла огромная елка, разукрашенная бумажными гирляндами. На табло висел разноцветный плакат «С Новым 1966 годом!».

– Миха, – кинулись к нему друзья, – ты чего так долго? Мы тебя уже здесь давно ждем. Сегодня наша Центральная улица с Октябрьской играют. Давай, беги в раздевалку. Скоро построение.

– Сейчас. Я мигом, – Мишка побежал шнуровать коньки.

Выйдя на лед, Мишка отметил, что на воротах у «октябрят» стоит Кабан – Сашка Кабанов из соседнего класса – и забить гол будет трудно. Сашка считался лучшим вратарем в городе. Вячеслав Степаныч, хоккейный тренер, трижды свистнул, и началась игра. Мишке нравился звук, с которым острое лезвие конька рассекает лед. Нравилось стучать по льду деревянной клюшкой. Через минуту после выхода на ледовое поле он, забыв обо всем, устремился в атаку на ворота противника. Мишка долго вел шайбу, ловко обходя ринувшихся на него противников, и в тот момент, когда он уже приготовился к броску, рядом с ним промелькнул один из «октябрят». Мишка размахнулся, отправляя шайбу в ворота, и тут же упал, споткнувшись обо что-то острое. Он услышал, как все вокруг закричали, почувствовал сильную боль в затылке и потерял сознание. Очнулся он очень быстро и увидел, что лежит на льду, а вокруг него толпятся ребята. Вячеслав Степаныч держал его за запястье руки, пытаясь найти пульс.

– Очнулся, – облегченно выдохнул он. – Ну, напугал ты нас, дружок. Как себя чувствуешь, болит что-нибудь?

– Да нет, – Мишка начал вставать, – только в голове шумит.

Ребята подняли его и повели в раздевалку.

Мать, увидев бледного сына, поддерживаемого с двух сторон тренером и другом Борькой едва удержалась на ногах. Хорошо, что Алексей был дома. Он уложил сына на диван, и Надя, придя в себя, принялась хлопотать вокруг него. Она со всех сторон ощупала Мишкину голову, будто арбуз, долго заглядывала в его зрачки и зачем-то измеряла ему температуру. Потом достала из своего баула резиновые трубки и, обмотав ими его руку, принялась мерить давление. В конце концов она уложила его на кровать и накапала в стакан с чаем каких-то капель. Он выпил их и уснул, а когда проснулся, на улице было уже темно. Танька сидела за столом и вырезала из кальки снежинки.

– Сколько времени? – вскакивая с постели, спросил Мишка.

– Восемь часов вечера. Тебе нельзя вставать. Лежи и не шевелись, – строго сказала сестра, не отрываясь от своей работы. – Тебе вообще нельзя шевелиться, а ты вскакиваешь.

– У меня в классе сегодня новогодний «Огонек» с чаепитием и танцами. В шесть часов начался. А я здесь валяюсь, – Мишка схватил брюки и стал одеваться.

– Можешь не торопиться, мама тебя никуда не пустит сегодня. Она уже сказала. Она из-за тебя даже телевизор не разрешает включать.

– Ты мне своим языком еще больше навредишь. Где мама?

– На кухне, и отец там.

– Мам, пап, – Мишка побежал на кухню, – у меня вечер в классе. Я пятьдесят копеек на пирожные сдавал, мне надо идти.

– Ни на какой вечер ты не пойдешь, – сказала мать тоном, не допускающим возражений, – сегодня ты будешь лежать и отдыхать. Голова не болит, не кружится?

– Ничего у меня не болит и не кружится, – Мишка расстроился. – Пропали мои пирожные, и подарка от Дед Мороза не будет.

– Неужели тебе так нужны эти пирожные! Ведь ты уже большой. В армию собираешься, в народную дружину записался, бандитов ловишь, а все подарка от Деда Мороза ждешь. Куплю я тебе пирожное, и подарок тебе Дед Мороз принесет. Иди, ложись, малышка моя, – улыбнулась Надя, глядя на расстроенное лицо сына.

– Ну что, съел свои пирожные? – съехидничала Танька, когда он вернулся в комнату. – Придется тебе без танцев обойтись. Надо было меньше за шайбами гоняться, тогда бы сейчас рок-н-ролл отплясывал, вместо того чтоб дома торчать.

– Рок-н-ролл уже не в моде. Сейчас все твист танцуют.

– Я знаю. Только мне рок-н-ролл больше нравится.

– Ой, сама ни в чем не разбирается, а туда же. Болтает, сидит, малявка.

– А ты – стукнутый на голову, – быстро возразила Танька. – Если хочешь знать, у моей подруги, Томки, отец стилягой раньше был и рок-н-ролл танцевал.

– Кем-кем? – недоверчиво спросил Мишка. – А ты-то откуда знаешь про стиляг?

– А вот знаю! Она мне показывала, какие у него были ботинки и брюки.

– Ну и какие? – Мишку совсем не интересовала Танькина болтовня, но просто так лежать и ничего не делать было скучно. Уж лучше болтать о всякой чепухе. – Какие у него ботинки?

– Желтые, на толстой подошве с каблуками, а носы у них узкие.

– Мужики каблуки не носят.

– Стиляги носят, – уверенно сказала Танька. – И брюки у него были узкие-узкие. Дудочки назывались.

– А может, дурочки?

– Это у тебя одни дураки в голове сидят, – отмахнулась от него Танька. – А еще у него знаешь что есть?

Она замолчала и с опаской посмотрела по сторонам.

– Ты чего? – удивился Мишка. – Нет же здесь никого. Чего оглядываешься?

– У него пластинки на костях есть, – прошептала Танька с заговорщицким видом. – Ты про них слышал?

– Слышал, – так же шепотом ответил ей Мишка. – А про что на них поют?

– Темнота, – презрительно сморщилась Танька, – живешь, а ничего не знаешь. На них рок-н-ролл играют. Ты только никому не говори, а то Томкиного отца и так из-за них из комсомола исключили, чуть из института не выгнали. Он у нее инженер.

– А слова-то какие-нибудь есть на этих пластинках?

– Есть, только они не русские. Мы с Томкой слушали, слушали, ничего не поняли.

– Ни одного слова?

– Ни одного. Что-то поют. Какое-то «бачвон-чгчело-чуручело», а больше ничего не понятно.

– Мужик или баба?

– Вроде мужик. Хотя тоже не всегда понятно. Миш, а ты видел, как рок-н-ролл танцуют?

– Ага, я, когда маленький был, с пацанами на пятачок бегал, то есть на танцплощадку.

– Которая в парке? – уточнила Таня.

– Ага, – подтвердил Мишка. – Она ведь всего лишь сеткой огорожена, а через нее все видно.

– Ну и что ты видел?

– Там один стиляга знаешь как рок-н-ролл с девкой выплясывал, закачаешься. Может, это и он, Томкин отец, был.

– Как ты говоришь нехорошо. С девкой, – поморщилась Танька.

– Ну, с девушкой. Извините, товарищ Пушкина. Только это дела не меняет.

– Ладно тебе, – примирительно сказала Танька, – расскажи лучше, как они танцевали?

– Я ж не поэт, не знаю, как рассказывать. Все парами прыгали, крутились, сходились-расходились, парни девчонок кружили и на руку к себе закидывали, а те ноги задирали.

– А показать можешь?

– Могу. Только без музыки не получится.

– А я тебе подпою, я помню. «Чандабы, ра-ла, о-го-ого», – запела она вполголоса.

Глава 18

Весной 1966 года баба Настя заколотила свой дом в деревне, заявив, что будет жить у дочери, в Москве. Алексей уговаривал ее переехать в Синегорск, но та наотрез отказалась, заявив, что не желает на старости лет прислуживать барыне, то есть его жене. Надя в ответ промолчала. Уж кем-кем, а барыней она себя совсем не считала, потому что трудилась не покладая рук, но объяснять это свекрови она не стала, справедливо полагая, что если той хочется так считать, то переубедить ее невозможно.

Единственное, на что согласилась непримиримая в вопросах классовой борьбы баба Настя, так это погостить у сына до лета. Больше всего бабушкиному присутствию радовалась Таня. Прежде всего, потому, что по утрам та никуда не спешила и подолгу заплетала ей косы. Волосы у Татьяны были цвета спелой пшеницы, густые и длинные. Окружающие восхищались их красотой, а сама она испытывала сплошные неудобства из-за того, что они постоянно сами по себе запутывались, связываясь в узелки. Утром, причесывая Таню, мама всегда торопилась и больно дергала ее, распрямляя расческой узелки.

Таня, может быть, и смогла бы вытерпеть эту боль, не такой уж страшной она была, если бы у нее были такие же локоны, как у прекрасной куклы бедной девочки Козетты из рассказа писателя В. Гюго. Но локонов у Татьяны не было, вместо них были «волны», которые мама стягивала в косы. Уцелевшие от плена волосинки причудливо извивались на Танькиных висках, но до локонов им было далеко.

В первых числах июня баба Настя уехала в Москву. Таня скучала по бабушке, по ее деревне и по старому дубу, который больше уже ее не дождется. Она вспоминала деревенских ребят, Андрюшку, так и не написавшего им из своего Ленинграда, и даже рыжую Вальку. И ей хотелось плакать.

Настроение портилось еще и оттого, что у Мишки началась пора вступительных экзаменов и дома все ходили на цыпочках. Телевизор не включали, разговаривали шепотом, чтобы не мешать ему заниматься. Таня попробовала возмутиться, но родители прикрикнули на нее, и она сникла, решив, что от такой жизни уж лучше уехать в лагерь.

Сговорившись со своей подругой Томкой, с которой они дружили с детского сада, Таня объявила родителям, что они должны отправить ее в пионерский лагерь. Все Танькины одноклассники уже успели побывать в лагере по нескольку раз, и от них она наслушалась столько интересных историй о жизни вдали от родительского надзора, что теперь сгорала от нетерпения побывать там сама. Знакомые девчонки рассказывали, что днем в лагере можно было драться подушками во время тихого часа, а ночью ходить мазать зубной пастой мальчишек. Родители, сосредоточенные на Мишкином поступлении, желание дочери уехать на время из дома одобрили. И Таня с Тамарой отправились в лагерь, прихватив с собой несколько тюбиков зубной пасты.

Лагерь находился за городом в красивом сосновом бору и представлял собой чистый уютный городок, разделенный на две части широкой центральной аллеей, вдоль которой стояли одноэтажные деревянные корпуса. В одном из них поселился третий отряд, в который попали Таня с Тамарой. Подруги устроились рядом, заняв в палате соседние кровати и одну тумбочку на двоих. Аккуратно разложив по полкам родительские гостинцы, они побежали осматривать новую для них территорию.

Кроме корпусов в лагере были: спортплощадка, деревянная эстрада и площадка для торжественной линейки, в центре которой возвышался столб с развевающимся на нем флагом, а по периметру стояли стенды с плакатами из серии «Пионер – всем ребятам пример».

Дуновение ветра донесло до девчонок ванильный запах пирогов, и, ощутив чувство голода, они, ориентируясь по нему, вышли к столовой. У входа в столовую висел распорядок лагерного дня. Прочитав его, подружки узнали, что в течение целого месяца им предстоит с утра делать зарядку, потом идти на линейку, заниматься отрядными играми, обедать, спать в тихий час, полдничать, участвовать в лагерных мероприятиях, а после ужина танцевать или смотреть кино. Таньке больше понравилось кино, а Тамаре – танцы.

– Ты глянь, «мы с Тамарой ходим парой» тоже сюда приехали! Эй, «мы с Тамарой», привет!

Девчонки оглянулись. Позади них стоял Пашка из их школы. Он был на год старше их и славился тем, что любил подраться.

– Ну, что молчите, «мы с Тамарой»? Привет, говорю.

– Не очень нам надо со всякими там здороваться, – девчонки развернулись и пошли в корпус своего отряда.

– А я не всякий, – вырос теперь уже перед ними Пашка. – Будете здороваться?

– Нет. Уйди с дороги. Нам в отряд надо. У нас сейчас пионерский сбор будет.

– Ой-ей-ей, какие мы важные. А вы что, друг без друга жить не можете? В лагерь и то вместе приперлись?

– Не твое дело, – сказала Таня, пытаясь его обойти, – стоишь здесь как подсолнух рыжий.

– Будешь дразниться, по шее дам.

– Па-адумаешь, испугал, – девчонки на всякий случай отбежали от него подальше. – Пашка, Пашка-драная рубашка.

– А за это схлопочите от меня, – разозлился Пашка, и, подскочив к Тане, больно дернул ее за косу.

– Пусти, дурак! – завопила она.

Тамарка изо всех сил начала долбить его по спине.

– Будешь обзываться, будешь? – не отставал от своей жертвы Пашка.

– Буду, – Танька изловчилась и укусила его за руку.

– Ой! – завопил от боли Пашка и отпустил косу.

Девчонки, воспользовавшись моментом, убежали.

– Ну, погодите, – крикнул вслед им парень, – я с вами еще посчитаюсь.

Запыхавшись, они вбежали в коридор своего корпуса и оказались сразу в центре внимания всего отряда, который уже собрался для проведения сбора.

– Вот еще две души появились. Вы кто? – спросила у них отрядная вожатая Валя. – Вы из нашего отряда или просто заблудшие овцы?

Весь отряд уставился на девчонок. Второй вожатый Игорь, глядя в список, сказал:

– Это, наверно, Иванова со Смирновой. Правильно я вычислил?

– Ага, – дружно кивнули девчонки.

– Ну, раз вы наши пионеры, – снова заговорила Валя, – давайте ваше предложение о том, как бы вы хотели назвать наш пионерский отряд.

– «Гелиос», – высказала Таня первое, что пришло ей на ум.

– Интересное предложение. Игорь, ты понял, какие у нас пионеры нынче пошли образованные! – Валя обратилась к ребятам: – Ребят, вы знаете, что означает мудреное слово «Гелиос»?

В ответ раздался не слишком дружный хор голосов, в котором «да» чередовалось с «нет».

– Давайте, девчонки, объясните народу, что значит слово «Гелиос», – сказала Валя, и Таня не поняла, чего в этой просьбе было больше – насмешки или простого любопытства.

– «Гелиос» – это значит «солнце», – заносчиво сказала она, – очень хорошее название, лучше, чем всякие там «Товарищ» или «Искра».

– Тихо, – оборвала ее Валя. – Понял, Игорь, какие у нас диссиденты затесались? Молчите, чтоб никто ничего не слышал.

– Да перестань ты, Валентина, девчонок пугать, – улыбнулся Игорь.

Он был обаятельным, худеньким пареньком, и добродушное лицо его внушало окружающим уверенность в том, что все будет хорошо. Валя представляла собой полную противоположность своему напарнику. Резковатая, с сальными прядями волос, свисающими вокруг бледного лица, с грязными пятками, торчащими из потасканных танкеток.

– Ну что, – спросил Игорь у отряда, – принимаем предложение Ивановой? Будем называться «Гелиос»?

– Будем, – дружно согласились ребята, которым уже не терпелось разбежаться в разные стороны.

– Тогда переходим к следующему вопросу, – продолжила Валя. – Наберитесь терпения. Нам надо выбрать председателя отряда, редколлегию, члена совета дружины, санитаров и назначить дежурных на сегодня. Потом дежурить будут все.

– Спортсмены пусть после собрания подойдут ко мне: нам нужна команда для лагерной спартакиады. А завтра проведем спартакиаду в отряде, – объявил Игорь.

Сообщение Игоря о спартакиаде Тане не понравилось, ибо любые виды спорта вызывали у нее стойкое нежелание заниматься ими. Она не умела ничего – ни бегать, ни прыгать, ни кататься на коньках или лыжах. Антонина Сергеевна, или просто Антошка, так школьники назвали за глаза учительницу физкультуры, распекала ее за это перед всем классом.

– Сейчас Иванова покажет нам рекорд, – язвила Антошка, приглашая весь класс посмотреть на неуклюжую одноклассницу, готовившуюся прыгнуть в высоту.

Для Таньки ставили самую маленькую высоту – полметра. Она валко разбегалась, подпрыгивала – и падала, сбивая планку. Все смеялись во главе с учительницей.

Со временем уроки физкультуры для Тани стали мукой. Она старалась на них не ходить, придумывала всякие причины, но Антонина устроила ей настоящую травлю. Даже если у Таньки была справка врача об освобождении от уроков физкультуры, Антошка все равно заставляла приходить ее в зал и сидеть там целый урок на скамеечке.

Услышав, что в лагере тоже надо заниматься спортом, Танька решила сбежать домой. Хотя ей здесь и понравилось, но с нее хватит школьной физкультуры. Она так задумалась о побеге, что не сразу услышала, как кто-то назвал ее фамилию.

– Иванова, очнись, – постучала ей по плечу Валя. – Есть предложение выбрать тебя председателем отряда.

– А что он должен делать?

– Быть всегда и во всем впереди.

– Нет, нет, – отчаянно завопила Таня, испугавшись того, что ее заставят во время спартакиады бежать впереди всех, – я лучше в редколлегию. Меня всегда в редколлегию записывают.

Таню записали в редколлегию, от участия в спартакиаде ее освободили. И потому мысль о побеге как-то сама собой аннулировалась. Тем более что в лагере было так много интересного! Почти каждый день ходили они купаться на речку, устраивали веселые конкурсы и викторины, вечерами, собравшись у костра, пели песни, в углях пекли картошку, а потом ели ее, рисуя сажей усы. Не обходилось и без мелких пакостей, в результате которых с утра кто-нибудь оказывался измазанным зубной пастой, так что тюбики, прихваченные Танькой из дома, здесь очень даже пригодились.

Игорь взял шефство над мужской половиной отряда, а Валя – над женской. Познакомившись со своей вожатой поближе, девчонки быстро привыкли к ее своеобразной манере поведения и стали воспринимать Валю как вполне приятного человека, временами даже симпатичного. Иногда, вечерами, уложив свой батальон в постель и проверив «сохранность личного состава», вожатая рассказывала своим пионеркам сказки о любви. Героем их всегда был лагерный физрук. Однажды, в порыве чувств, она даже запела. Началось все с обычного вопроса.

– Вот вы, девчонки, знаете нашего физрука? – спросила она притихших девчонок, ничуть не стесняясь собственной откровенности.

Тане этот вопрос казался глупым. Ну кто же может не знать единственного в их лагере физрука?

– Знаем, – бодро отозвались девчонки, растопыривая любопытные ушки.

– А скажите мне, ведь он, правда, красивый?

– Ага, – дружно ответили девчонки, и Танька вместе с ними, хотя лично ей физрук казался слишком тощим и слишком длинным, но Валю было жалко разочаровывать, и она поддакивала ей вместе со всеми.

– Ведь как он бегает! – продолжала восхищаться тощим физруком Валя. – Как бегает! О том, как он бежит стометровку, можно поэмы сочинять. Он бежит, устремляясь вперед, словно ветер, или нет, не ветер, словно птица. Это не бег – это полет.

При этом она посмотрела на потолок, картинно поднимая к небу руки. Казалось, что сама она вот-вот взлетит, устремляясь в погоню за своим любимым физруком.

– А ведь он не только бегает. Он все умеет. Он настоящий мужчина. Сейчас настоящего мужика днем с огнем не сыщешь, а вот он такой. Вы видели, как он у нас стенд прибивал? Разве Игорь так сможет? Нет, не сможет. Все пальцы отобьет себе молотком, а гвоздь не забьет. А физрук забьет!

Потому что он ловкий, он умелый, он лучший, он сам… – смолкнув на полуслове, она через минуту продолжила, но уже другим, унылым тоном: – А жена у него – стерва, настоящая стерва. Он настоящий мужик, а она настоящая стерва. Именно так всегда и получается. И ничего с этим не поделаешь. Вы знаете, девчонки, как это трудно – жить с такими женами?

– Угу, – дружно отзывались девчонки, готовые признаться в чем угодно, лишь бы их не заставляли спать.

– Ничего вы не знаете, – печально вздохнула Валя. – Хотите, я вам песню спою?

– Да! – радостно закричали девчонки, и вожатая запела.

Пела Валя очень хорошо. Голос у нее был не тот хриплый, которым она говорила, а совсем другой – бархатистый и глубокий. И пела она так проникновенно: «Видно, в августе сбыться не может, что сбывается ранней весной».

«Дурак этот физрук, – думала Таня, засыпая, – Валя такая хорошая, а он жену – стерву выбрал».

В родительский день к Тане приехали мама и Мишка. Отец не смог вырваться с работы. Мама придирчиво осмотрела каждый лагерный закуток и сказала, что ей все здесь нравится. После обеда по случаю родительского дня в лагере отменили тихий час и вместо него состоялся праздничный концерт. Тане предстояло прочитать на нем свое стихотворение, и она очень волновалась.