Текст книги "Крик журавлей в тумане"

– Не курю, тридцать два года, а семейное положение мое вам незачем знать.

– Как это незачем? Я ведь здесь не для отдыха лежу, я встать не могу. Мне судно подавать надо, и мне не без разницы, кто это будет делать, девушка нецелованная или тетка замужняя.

– Тетка замужняя будет тебе судно подавать, успокойся, – грубость Андрея быстро привела Таню в чувство. – Прямо сейчас подавать?

– Сейчас не надо.

Андрей откинулся назад и закрыл глаза. Лицо его побледнело, дыхание участилось.

– Андрей, Андрюша, – прикоснулась она к его плечу.

Он не прореагировал. Испуганная Таня привела врача.

– Он без сознания, – сообщил тот, проведя беглый осмотр.

– Но ведь он только что говорил со мной, судно просил.

– У него очень сильные боли. Убрать их обычными анальгетиками невозможно. Применять наркотические средства – загубить человека. Он это знает и потому отказывается, терпит. Молча. Вплоть до потери сознания. Очень мужественный человек ваш брат.

– А что дальше, доктор? Он выздоровеет или станет инвалидом?

– Все у него будет хорошо, – улыбнулся доктор, – ухаживайте за ним получше, Таня, поддерживайте его, и он еще станцует.

Доктор ушел.

– Кто-то сказал «Таня» или мне послышалось? – спросил Андрей, не открывая глаз.

– Послышалось, – заверила его Таня. – Вы меня, больной, пугаете, то вы в памяти, то без.

– Утку.

– Что?

– Судно, говорю, дай. Из всех санитарок мне самая тупая досталась.

Думая о высоком, мечтая о прекрасном, Таня совсем забыла, что уход за больным включает в себя и такие процедуры. Она очень старалась подсунуть судно так, чтобы не причинить Андрею боль, но у нее не получилось. Андрей грубо выругался, а Таня от стыда стала ярко-пунцовой, благо он этого не видел, потому что лежал по-прежнему с закрытыми глазами.

Так началась для Тани вахта милосердия. Десять дней Андрей находился в пограничном состоянии, выпадая из реальности и кусая губы от нестерпимой боли. Таня перестала краснеть, подавая ему судно, и больше не брезговала выносить его содержимое. Ее дни проходили по больничному распорядку: утренние процедуры – завтрак, дневные процедуры – обед, вечерние – ужин. Она кормила его с ложечки, в промежутках – умывала, подмывала, расчесывала. Еще она мыла полы в палате, меняла белье и бегала на соседнюю улицу за цветами. Ей почему-то казалось, что цветы в больничной палате – это признак того, что Андрей скоро поднимется, узнает ее и впереди у них будет много-много счастья.

Одиннадцатый день пребывания в госпитале начался с яркого солнечного утра и с просьбы Андрея:

– Катя, поддержи меня.

Таня протянула ему руку. Держась за нее, он попытался подняться, но у него ничего не получилось.

– Давайте, я нагнусь, а вы руками обнимите меня за шею, – предложила Таня, – и я попробую вас поднять.

– А не сломаешься? – усмехнулся Андрей.

– Ни в коем случае, я устойчивая. Ну? – нагнулась Таня.

Его лицо оказалось совсем рядом. Таня вздрогнула: между тем Андрюшкой, который существовал в ее деревенском детстве, и лежащим перед ней мужчиной не было ничего общего.

– Слушай, Кать, а ты всегда в этой дурацкой шапочке ходишь?

– Только на работе.

– Хоть бы раз сняла, а я бы посмотрел на тебя.

– Холостым мужчинам на замужних теток смотреть не положено.

– На нет и суда нет. Давай вставать.

Встать он не смог, зато сумел присесть на минутку.

– Ура! Поздравляю вас, Андрей, – Таня на секунду замялась: обращаться к нему на «вы» ей было привычно, а вот звать по отчеству – нет, – Андрей Владимирович.

– Ладно, давай ложиться, – улыбнулся Андрей, – устал.

С того дня он пошел на поправку. Тане больше не приходилось кормить его с ложечки, да и нужду свою он пытался справлять самостоятельно.

– Ты, Андрей Владимирович, совсем молодцом смотришь, – сказал главврач во время очередного обхода.

Таня, стараясь не мешать, ушла сдать грязное белье.

– Иначе нельзя. К выходу готовлюсь. Залежался, пора и честь знать, – Андрей, гладко выбритый, ухоженный, полулежал на кровати, застеленной белоснежным бельем, – вам спасибо, что не дали помереть.

– Нам, конечно, спасибо, – сказал главврач, проверяя, как заживают швы, – но в нашем деле послеоперационный уход – великое дело. Так что спасибо скажи сестре.

– Какой? – оживился Андрей. – Какой именно, здесь их много ходит?

Врач недоуменно посмотрел на Андрея:

– Да? А мне казалось – одна.

– Ошибаетесь, совсем не одна, – весело заверил его Андрей, – и все сестры такие симпатичные. Так кому спасибо говорить?

Главврач, решив, что в каждодневной суете не заметил череды симпатичных сестер пациента, которых у каждого человека и впрямь может быть много, попытался вспомнить имя приходившей к нему девушки. Но не смог и, вспомнив, что Таня только что вышла, сказал:

– Той самой, которая сейчас придет. Ей большое спасибо скажите. В долгу вы у нее теперь.

Главврач и сопровождающие его в обходе ушли. Андрей начал вспоминать всех медсестер, которые проводили процедуры и делали ему перевязки. Он насчитал пять медсестер. Из них одна пожилая, а четыре очень даже ничего.

«Интересно, – подумал он, – какая из них сейчас сюда войдет? Лучше бы из молодых – Валечка или Зоенька».

Дверь открылась, и в палату вошла, неся стойку с капельницей, черноглазая Раиса.

«Тоже ничего», – подумал Андрей, а вслух сказал:

– Раечка, душа моя, как я рад тебя видеть.

Раиса чуть было стойку из рук не выронила.

– Что с вами, Андрей Владимирович?

– Иду на поправку. Начинаю раздавать благодарности всем причастным. Ты причастна?

– Ну, я как все, – замялась Раиса.

– Да ладно, не скромничай. Иди поцелую.

Изумленная Раиса смотрела на Андрея настороженно.

– Товарищ полковник, а вы, случайно, ничего другого, кроме лекарства, не употребляли?

– Обижаешь, Раечка, для хорошего застолья время еще не пришло. Это мы с тобой потом выпьем, а сейчас прими от меня слова глубокой благодарности.

– Ну ладно, – ответила Раиса и начала устанавливать капельницу. Когда лекарство пошло в вену, Андрей свободной рукой притянул к себе Раису и, пока она не успела вывернуться, поцеловал ее прямо в губы. Именно в этот момент со стопкой свежего белья в палату вошла Таня. И тут же выбежала из нее.

– Хорошо целуетесь, товарищ полковник, – игриво сказала Раиса, освобождаясь от его объятий.

– Иначе не положено. Десант за качество отвечает.

– А вы разве десантник?

– А что, не похож?

– Не знаю. Говорили, что вы из секретных каких-то.

– Так это сейчас. А раньше, – Андрей озорно подмигнул медсестре, – ох, Раиса, если б ты знала, что было раньше.

– К сожалению, не знаю, Андрей Владимирович, а теперь уж и не узнаю, Татьяна не позволит, – Раиса направилась к выходу. – Повезло ей, зацелуете!

– Конечно, – не вникая в суть сказанного, согласился Андрей, – зацелую. Еще как зацелую. Только… – осекся он.

– Что только? – на выходе остановилась Раиса.

– Никак не могу вспомнить. Татьяна – это кто?

Раиса изумленно посмотрела на него:

– Это бывает, это я доктору скажу.

Из палаты Раиса и впрямь направилась к доктору, сказать, что полковник Тимофеев после наркоза стал немного неадекватен – может, пригласить к нему психиатра?

Ничего не видя вокруг, Таня со стопкой белья в руках бежала по коридору. Она не испытывала ни злости, ни ревности. Только обиду. Обиду за то, что ей довелось увидеть целующуюся парочку на кровати, которую она с утра так тщательно застилала. Обиду за Андрея, который еще не мог управляться с собой без ее помощи, но оказался достаточно здоров для того, чтобы флиртовать. Обиду за свои глупые фантазии, которыми она тешила себя, сидя у его постели.

– Ты что, опять белье менять бежишь? – остановила ее сестра-хозяйка. – Совсем своего полковника избаловать хочешь?

– Да не, это я так. Хожу, – рассеянно ответила Таня.

– Тебе здесь проспект, что ли? Ходит она, – недовольно сказала сестра-хозяйка. – У тебя пропуск на полковника Тимофеева, вот у него и сиди. Нечего здесь ходить. Если все захотят здесь ходить, демонстрация начнется. Иди давай, иди в свою палату.

Она подтолкнула Таню в обратную сторону и та послушно пошла в палату Андрея.

– Что так долго? – спросил он.

– А тебе что, судно подать некому? – огрызнулась Таня.

– Кать, что с тобой?

– А с тобой?

– Со мной нормально все. Только никак не могу вспомнить, какую медсестру зовут Таней? Не подскажешь?

Хорошо, что в этот момент Таня стояла к нему спиной и он не видел ее вспыхнувшего лица.

– Я, Андрей Владимирович, сейчас вас ужином накормлю и домой пойду. Вы уже не такой беспомощный, как раньше, так что ночью один справитесь. А завтра утром я приду, и мы сделаем все процедуры.

– Конечно, конечно, – согласился Андрей, – иди, отдыхай. Я понимаю, что ты со мной устала. Тебе заплатят за круглосуточное дежурство?

– Не знаю, – растерялась Таня.

– Не переживай. Я поговорю с главврачом, а потом и сам тебе доплачу.

– Мне ничего не надо, – возразила Таня.

– Это мы без тебя решим, – твердо сказал Андрей, – таким санитаркам, как ты, надо платить не меньше, чем врачам.

Из госпиталя Таня поехала к тете Лене.

– Наконец-то! – обрадовалась она. – Родители звонят, спрашивают, как ты. Ты звонишь, спрашиваешь, как они. А я между вами как телефонист. Вылечила своего-то?

– Он не мой.

– Да какая разница, – махнула рукой тетя Лена, – на вот тебе аппарат, звони домой и своим докладывайся, они ждут.

Таня боялась, что обида не даст ей заснуть, но усталость последних дней взяла свое: она прекрасно выспалась, привела себя в порядок и… направилась снова в госпиталь. Хотя вечером твердо решила больше туда не ходить. Но утром ей все стало видеться иначе. Оставаясь в душе неисправимым романтиком, она, тем не менее, понимала, что ее фантазии идут от недостатка любви. Но ведь нет таких законов, по которым каждому должны выдаваться тонны любви. По части недолюбленности Таня не исключение – многие женщины так живут. И Андрей не виноват, что не узнал ее. Она его по фотографии выучила, а он? Как можно во взрослой «тетке» разглядеть деревенскую девчонку? К тому же ему сейчас совсем не до того: Таня прекрасно знает, что его раны все еще болят. Уйти, ничего не сказав… Разве это будет честно в такой ситуации?

«Пусть целует кого хочет, – решила она, – но раз уже взялась за ним ухаживать, я за свой счет возьму еще один отпуск и доведу Андрея до выздоровления. А потом Катя исчезнет!»

Как обычно, натянув поглубже шапочку, она вошла в палату.

– Привет, Катюш, а я уже заждался. Привык, скучаю, – улыбнулся Андрей. – Как отдохнула?

– Хорошо. Пойду, воду принесу, умоемся, – она взяла кувшин и вышла.

– Ну что, целовальщик, – в палату вошла заступившая на дежурство пожилая медсестра Марья Ивановна, – всех обцеловал? Раиска всем натрындычала, как ты ее ублажил. Смотри, очередь выстроится.

– Справимся, пусть выстраиваются, – засмеялся Андрей, – вас готов осчастливить без очереди.

В палату вошла Таня с кувшином и ванночкой для умывания.

– Ты вон Татьяну свою лучше осчастливь, – кивнула на нее Марья Ивановна, – она тебя день и ночь выхаживала. Если бы не она, с нашими Ра-исками ты бы далеко не убежал.

Марья Ивановна положила на тумбочку таблетки и ушла.

– Ну что, колись, радистка Кэт, – Андрей пристально посмотрел на Таню, которая так и стояла с кувшином и ванночкой.

Татьяна молчала, и Андрей заподозрил неладное. Если учесть род его занятий и хитроумность наркоторговцев, то становится возможным все, в том числе и агенты в облике медработников.

– Ну что ты молчишь, ты кто? Кто тебя подослал сюда и зачем? Или отвечай, или я вызываю охрану.

– Надо же, такой герой, и испугался. Ну да, меня зовут Таня, а не Катя. Это что-то меняет? – она поставила кувшин с ванночкой на табуретку и подошла к нему: – Умываться будем?

– Меняет, – схватил он ее за руку, – работа у меня такая, что посторонним вход ко мне запрещен. А ты вошла. Зачем?

– Да отпусти ты мою руку, больно, – Таня постаралась освободиться от крепкой хватки Андрея, но у нее ничего не вышло.

– Шапку сними, – жестко сказал он, – повторяю: сними шапку свою дурацкую.

Таня сняла шапку и упрямо встряхнула головой, откинув назад свои золотистые волосы.

Андрей долго молчал, внимательно глядя на нее. Таня чувствовала себя неловко под его взглядом.

– Хватит уже, – не выдержала она, – если хочешь, я уйду.

– Ты знаешь, – сказал Андрей, – в своей жизни я знал только одну девчонку, которая так же сердилась, как ты, и так же откидывала назад волосы такого же цвета. Ее звали Таня, Таня Иванова из деревни…

– Соцкое, – продолжила за него Таня.

– Как ты сюда попала? Откуда ты взялась и почему ты Катя?

– Если ты пообещаешь не шуметь, не вызывать охрану, то я тебе все объясню. Но сначала – утренний туалет и завтрак.

– Может, позовешь настоящую санитарку?

– Зачем? – не поняла Таня.

– А затем, что теперь я тебя стесняюсь, – смутился Андрей.

– Нет уж, товарищ полковник. Я это дело начала, мне его и заканчивать. К тому же я не могу доверить чужим рукам столь драгоценную персону.

– Если я такой драгоценный, то выходи за меня замуж.

– Тебе что, после наркоза голову повредило? – после небольшой паузы спросила Таня.

– Наоборот. Соображаю лучше прежнего. Сообразил, что женщину, которая выхаживала меня в госпитале, нельзя отпускать. Мне и врач сказал, что я перед тобой в долгу. Готов оплатить свой долг любовью и заботой.

– Значит, твое предложение – приступ благодарности? Спасибо, не надо. Как говорится, не славы ради, а пользы для.

В ответ Андрей промолчал, Таня тоже не стала ничего говорить. Она помогла ему умыться, принесла завтрак. Потом, отвернувшись, чтобы не стеснять его, подала утку. Когда с процедурами было покончено, она уложила Андрея так, как он любил: полусидя, опираясь на подушки.

– Посиди со мной, Таня, – попросил он.

Она села на край кровати, он взял ее руку, оказавшуюся в его больших, крепких ладонях совсем маленькой, и погладил.

– Помнишь, как я из крапивы тебя вытаскивал? – спросил он улыбаясь.

Таня в ответ кивнула.

– И я помню. Три книги про Чапаева, дождь и маленькая деревенька. Тогда она целым миром казалась – столько в ней было интересного. Правда?

Таня опять кивнула в ответ.

– Мне жизнь тогда казалась такой огромной-огромной. Океан без берегов… Жил я отчаянно. В военку поступил по зову сердца. Бегать, драться, стрелять – лучше всех стремился. Применения своим силам искал там, где горячее. На войну так хотел, что кулаки чесались… А когда попал туда, океан мой сокращаться начал. Да так быстро, что берега совсем рядом оказались. Я не то чтобы испугался, я понял вдруг – жизнь, она до первого щелчка. Ты тут задачу свою выполняешь, планы строишь, об удовольствиях мечтаешь. А там кто-то уже взял тебя в прицел. Один щелчок, и все. И смысла нет в твоих задачах, и удовольствия справят без тебя. Когда понял, мысль меня резанула: а ведь можно и не успеть! Понимаешь? Не успеть на небо насмотреться, прощения у родителей попросить, жениться, детей, внуков оставить после себя. Я когда друзей хоронил, думал: а они успели? И всегда один ответ получался – нет! Веришь, Тань, я когда об этом думаю, у меня душа болит.

– Чая принести?

– Не надо. Ни чаем, ни водкой душу не вылечишь.

– А ты пробовал?

– Всякое было. Так вот что я хочу сказать. Ты пойми меня правильно. Я знаю, что положено сначала цветы дарить, мороженым угощать. У нас потом все будет – и цветы и мороженое, обещаю. А сейчас… Прости… Может, это звучит не слишком романтично… Но сейчас я просто боюсь не успеть. Боюсь, что выйдешь ты за эту дверь и не вернешься. И я опять останусь один. Как этой ночью. Я так не хочу. Я, наверное, эгоист, но я хочу быть уверенным, что ты всегда вернешься ко мне. Ты согласна?

– Андрей, я не знаю, что сказать, – честно ответила Таня.

Если бы он признавался ей в любви, она бы нашла нужный ответ. Но он говорил о другом. Об очень важном, но в этом, другом, не прозвучало ни одного слова о любви. А как без любви создавать семью? И кем Таня будет в этой семье, если он совсем не любит ее? Сейчас, пока он болен, у него все чувства обострены. А потом она родит ему детей, вычистит его дом, занавески повесит, а дальше? Дальше он пойдет искать себе удовольствия, а что будет делать она – нелюбимая, но работящая жена?

– Я все понимаю, Андрюша. Я верю, что у войны свои темпы и ценности. Но ни при каких условиях нельзя создавать семью без любви. Она – тот цемент, на котором держится все – взаимопонимание, уважение, помощь. Если ее нет, все развалится. Даже если сейчас ты успеешь меня удержать.

– Любовь – это так по-женски. Тань, ну скажи откровенно, ты зачем здесь столько дней сидела, зачем парашу мою выносила, ночами не спала? – Андрей с улыбкой посмотрел на Таню.

– Я… я… я журналисткой работаю. Меня послали в госпиталь репортаж сделать о воинах-афганцах. Увидела тебя, такого беспомощного, умирающего, и не смогла пройти мимо, оставить одного.

– А теперь скажи честно: если бы на моем месте был какой-нибудь Вася Васин, ты бы осталась?

Помолчав секунду, Таня твердо ответила:

– Нет.

– А что же это, если не любовь? Вздохи на скамейке, поцелуйчики, свиданья – это все поэты придумали. А жизнь, она проще, и мудрить не надо. Я Андрей Тимофеев, а не Вася Васин, поэтому ты здесь и сидишь. И про чувства твои ко мне я не спрашиваю, потому что мне про них и так все понятно. И я их принимаю. И не только из чувства благодарности. Просто я ту вредную девчонку из деревенского своего детства всю жизнь помнил. И то, что она сейчас возле постели моей сидит, это судьба. А от судьбы, как говорится, не уйдешь. Соглашайся, Танечка, и помни: полковники такими вещами не шутят. Лейтенанты могут, капитаны тоже иногда. А мы – нет. В нашем чине понятия другие, и если я обещаю, что сделаю тебя счастливой, то тебе нужно сделать только одно – расслабиться и получать удовольствие.

– Нахал!

– Я же говорил: вылитая Таня Иванова из деревни Соцкое, – улыбнувшись, Андрей притянул Таню к себе, и ей стало так уютно в его объятьях, будто она после долгих скитаний наконец-то вернулась в свой родной дом.

После госпиталя Андрей получил направление в санаторий, Таня, взяв в редакции расчет, поехала с ним. Анечка осталась дома, куда на каникулы приехал ее «любимый братик» Сережа. Каждый раз, когда семья усаживалась за стол, баба Настя подкладывала в его тарелку самые аппетитные кусочки, поругивая институтское начальство.

– И как им только совести хватает детей малых своей наукой изводить, – сокрушалась она, глядя на внука, – совсем исхудал. Как есть глиста в корсете. На ветру качается, того и гляди сломится.

– Бабуль, глиста сломаться не может, – Сергей деловито начинал объяснять ей азы биологии, уплетая за обе щеки содержимое тарелок, – потому что относится она к классу беспозвоночных.

– Тьфу, – не выдерживал Алексей, – дожили. Поесть спокойно в собственном доме не дают! Совсем офонарели, неуж негде больше про глисты поговорить? Люди есть сели, а вы тошноту разводите.

– А что такого, пап? – Сергей невозмутимо продолжал трапезу. – Глисты, – кстати, правильное их название гельминты – такие же живые организмы, как и мы.

– Ну, хватит, – не выдерживала уже Надя. – Сережа, ну что ты, в самом деле, завелся со своей гадостью.

– Это не я, это бабушка. Вы такие нежные. А вот у нас в анатомичке недавно алкаша одного резали…

– Ты хочешь, чтобы меня вырвало, да? – набросился на него Алексей.

– Да ничего я не хочу. Мы там всех подряд режем и ничего. Не блюем, даже чай пьем с бутербродами.

Но все начинали улыбаться, когда на пороге появлялась общая любимица Анечка.

– У нас с блатиком любовь, – по секрету сообщала она знакомым, – бошшая, бошшая.

– Покажи какая, – подначивал ее Сергей.

– Вот такая, – Анечка широко разводила руки и добавляла, – и еще много такая. Вот какая!

Впрочем, любовь у Анечки была со всеми. Правда, с бабулями у нее выходила некоторая путаница, потому что их было две. Если одна старенькая, то другая какая? Маленькая, что ли? Но ведь маленьких бабушек не бывает и двух стареньких тоже. Поразмышляв немного над этой сложной проблемой, Анечка стала старенькую бабу Настю называть бабулей, а бабу Надю просто Надей. Ведь она не маленькая и не старенькая, значит, просто Надя. Бабуля пекла Анечке пирожки и всегда жалела ее, даже тогда, когда внучка и в самом деле заслуживала того наказания, которое получала. Надя тоже ее жалела, но иногда могла и поругать за какую-нибудь шалость. А вот с дедом у Анечки были очень сложные отношения. Внучку он любил, но, если Анечка разбирала на запчасти какой-нибудь домашний механизм, он начинал, по его собственным словам, «применять меры воспитания». Как правило, грозные разборки заканчивались добрым миром. Инициатива исходила от деда.

– Анюта, давай мириться, – предлагал он таким елейным голоском, будто час назад не она раскрутила его фонарик.

– Хойошо, – немного поломавшись для вида, соглашалась Аня. Букву «р» она никак не могла выговорить, хотя и очень старалась. – А как мириться будем?

– А ты как хочешь?

– Ну-у, – глубокомысленно задумывалась Аня, – ну-у, можно мойо-женным.

– С орешками?

– Ну-у, можно с ойешками.

Съев заработанную таким образом порцию растаявшего мороженого, Аня объявляла мир и дружила с дедом до тех пор, пока в поле ее зрения не попадал очередной интересный объект. Так как попадался он ей очень часто, ссоры и примирения с дедом случались почти каждый день. Но однажды между ними произошла довольно крупная размолвка. Производя постоянные раскопки в разных уголках дома, Анечка обнаружила красивую коробку, в которой лежали чудесные туфли на высоком тонком каблуке, поразившие ее воображение. Туфли, на ее взгляд, были всем хороши, кроме одного – они были слишком белыми. Анечка решила, что если на них нарисовать цветочки, то они станут еще лучше. Отыскав фломастеры, она тайком ото всех два дня рисовала на их матовой поверхности диковинные узоры, а потом с гордой улыбкой продемонстрировала свое произведение искусства деду и Наде. К ее удивлению, никто из них в восторг не пришел. Надя начала хвататься за сердце, а разъяренный дед отобрал у нее туфли, над которыми она так самозабвенно трудилась, и хлопнул любимую внучку по попе. Ей было не больно, но обидно. Анечка перестала со всеми разговаривать, надулась и даже отказалась от любимого пломбира, которое принес ей дед для того, чтобы «обмыть» мировую.

– Ничего мне не надо, – гордо заявила она. – Вот пийедет мама, и я от вас уеду навсегда и больше не вейнусь к вам. Живите со своими туфлями.

– Мама твоя только завтра приедет из санатория. Устанешь молчать, – попробовала уговорить ее Надя.

– Сегодня, сегодня! – закричала Анечка.

В этот момент в дверь позвонили. Надя открыла. На пороге действительно стояла Таня, но не одна, а с Андреем.

– Ну надо же, – удивилась Надя.

– Мам, я же говорила вам про Андрея, – начала объяснять Таня.

– Да я Ане удивляюсь, мы вас завтра ждем, а она говорит, нет, сегодня. Чудеса.

– Папа, папочка, – из комнаты выскочила Аня и бросилась к Андрею, – ты вейнулся, я так тебя ждала!

Андрей подхватил ее на руки, она обняла его за шею.

– Я не верила маме, что ты уехал навсегда, я знала, что ты вейнешься. Ой, как ты колешься!

– Ой, никак Андрейка с Лукерьиного дома, – подала свой голос баба Настя, – какой парнина вымахал!

– Мужичина, баба Настя, мужичина, – засмеялся Андрей и, подбросив Анечку к потолку, спросил: – Ну что, свадьбу справлять будем?

– Будем, будем, – громко сказала Анечка, – когда, сийчас надо? Тогда сийчас будем.

В августе в семье Ивановых справляли свадьбу. Накануне поздравить Таню пришел Костя. Год назад у него родилась дочка.

– Теперь у меня полный комплект – жена, сын и дочь, – смущенно улыбаясь, сказал он. – А ты еще красивее стала. Прямо настоящая невеста.

– Кость, давай не надо, – прервала его Таня, – ты мой самый верный друг, самый любимый и самый настоящий. Я про тебя Андрею все-все рассказала. Я тебе до последних дней своих благодарна буду, за все, что ты для меня сделал. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, помни, наш дом всегда для тебя открыт.

– Я очень рад за тебя, Таня. Очень-очень. Я не только поздравить тебя зашел, но и попрощаться. Уезжаю в Свердловск. Там у жены братья. Фирму свою открыли. Работа есть интересная, жилье для нас хорошее купили.

– Пусть у тебя будет все хорошо, Костя.

– У тебя тоже, Таня.

В тот же день Костя уехал. В глубине души Таня почувствовала облегчение. Она была очень благодарна Косте, но один только его вид напоминал ей об ужасе пережитого. Это было так тяжело, что на ее теле начинали выступать красные пятна, выжженные когда-то беспощадным солнцем пустыни.

А самой счастливой на этой свадьбе была Надя. Ночью, когда все закончилось, она, глядя в темное звездное небо, благодарила Бога за то, что не оставил Он благодатью Своей ее любимую доченьку и дал ей силы найти свою дорогу к счастью.