Текст книги "Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг"

Пагинация, фолиация, нумерация

Очередной раз говоря о терминах, немного коснемся метрологии. Сперва повторим вечную истину: пагинация – есть нумерация страниц, а фолиация – нумерация листов (pagina – страница, folio – лист, лат.). Как говорят учителя, «это нужно просто запомнить». Если трудно запомнить – можно говорить «нумерация листов» и «нумерация страниц», и никто вас не осудит, потому что простота изложения – важное качество в любом деле.

Много труднее коллегам дается прочтение года издания книги. Это не шутка, потому что только арабские цифры читаются без затруднений; римские, как показывает опыт общения с работниками музеев и библиотек, встречают непонимание даже у людей с дипломом о высшем образовании старого образца (ну и, безусловно, у большинства владельцев дипломов последних двадцати лет). А надо-то всего лишь запомнить семь значений римских цифр: M – 1000, D – 500, C – 100, L – 50, X – 10, V – 5, I – 1. При написании конкретного числа соблюдаются два арифметических правила: если меньшая цифра идет за большей, то цифры складываются, а если перед большей – вычитаются. Обычно годы пишутся стандартно, а когда имеется возможность написать двумя способами, избирается наиболее короткий: к примеру, 1991 год может быть написан как MDCCCCXCI или даже более развернуто, но правильно – MCMXCI. Но даже такие азбучные истины иногда могут вызвать вопросы даже у специалистов, потому как на титульных листах книг не всегда римская нумерация представлена в современном виде (мы не будем здесь разбирать даты, написанные римской цифирью с применением так называемых апострофов, – лишь упомянем, что в книгах, напечатанных до XVIII столетия, бывают и такие сложности).

Тут добавим, что на книжном небосклоне встречаются люди, которые искренне считают изданиями XVIII века все книги, напечатанные в 1800‐х годах, XVII века – в 1700-х.

Ну и наконец, если не касаться экзотики – книг на иных языках с иной системой цифири, – скажем об указании года издания в книгах кириллической печати. Тут две трудности. Первая – что цифры обозначаются буквами, вторая – что практически всегда летосчисление в этих датах берет свое начало не от Рождества Христова, а от Сотворения мира. Начнем с первого.

Поскольку русский человек не ищет легких путей, то и цифры кириллического алфавита много сложней арабской или римской системы цифр. Они сложны для запоминания даже не сами по себе (это – всего лишь буквы), сколько потому, что в отличие от семи римских цифр, кириллических – в несколько раз больше. В кириллической записи цифр единицам, десяткам, сотням соответствуют определенные буквы кириллического алфавита. Для тысяч употребляется буква единиц, но с особым значком внизу слева, легко отличимым глазом. Число же целиком имеет практически всегда надстрочный знак – титло, посредством которого легко узнать собственно цифирь. Чтобы разобрать записанное таким образом число, легче всего на первых порах использовать таблицу. Основная сложность владения ею, которая отмечается нами практически у всех не только антикваров, но и сотрудников отделов редких книг, состоит в следующем: те, чей профессиональный интерес не состоит в области кириллической книги, со временем забывают систему цифр кириллицы; а большинство не знало ее наизусть никогда. Причина тут, конечно же, и в том, что, кроме кириллической книги, древнерусской книжности или истории Православной церкви, знание этой системы цифр в практической работе не требуется. Потому оно со временем отмирает даже у тех, кто ее когда-то потрудился выучить.

Вторая особенность. На Руси с принятием христианства был введен так называемый византийский календарь, когда отсчет велся от 5508 года до н. э., то есть от Сотворения мира, но если в Византии год начинался с 1 сентября, то славяне считали его с 1 марта, следующего за ним. Однако при Иване III точка отсчета вернулась к византийскому календарю полностью – 1 сентября 5508 года до н. э., то есть все книги, имеющие указание по византийскому календарю, имеют началом именно эту дату. Причем, если гражданское летосчисление было приведено Петром I к юлианскому календарю, то в церковной традиции сохранился византийский. Соответственно, он использовался и при издании кириллических книг. То есть, чтобы понять, в каком году «по нашему стилю» была напечатана книга, от кириллического числа, обычно семитысячного, нужно вычесть 5508. Но поскольку в книгах кириллической печати обычно указан не только год, но также число и месяц, когда книга была начата и закончена печатанием, то нужно держать в голове особенность византийского календаря – то, что год начинается не с 1 января, а с 1 сентября. Например, если книга закончена печатанием с 1 января по 31 августа 7163 года, то мы вычитаем 5508 лет и получаем 1655 год. Однако если книга имеет дату с 1 сентября по 31 декабря, то вычтя 5508, мы ошибемся на год – ведь по византийскому календарю наступил новый год, то есть, когда книга имеет дату сентябрьской трети года, следует вычитать 5509.

Немалую трудность составляет точная датировка книг, напечатанных во Франции с применением летосчисления по так называемому революционному календарю, потому как этот календарь совершенно отличен от привычного григорианского. Дело в том, что Великая французская революция, как казалось современникам, знаменовала собой не только начало нового общественного устройства, но и воспринималась новой эпохой истории человечества. Именно поэтому во Франции 5 октября 1793 года декретом Конвента была введена новая система летосчисления: началом новой эры устанавливалось 22 сентября 1792 года – день провозглашения Республики. Чтобы было понятнее, скажем, что это как если бы большевики в 1917 году не просто перешли с юлианского календаря на григорианский, а ввели бы свой, «коммунистический», в котором бы 25 октября 1917 года провозглашалось началом новой эры, то есть было бы 1‐м днем 1‐го месяца 1‐го года. Ровно так и вышло в случае с французским революционным календарем: 22 сентября 1792 года стало началом новой эры.

Революционный календарь разрушал старую систему летосчисления не только буквально – начиная новый отсчет лет, но и вводил иную систему месяцев и чисел. Годы сохранялись как простые, так и високосные, но делились они на 12 месяцев, каждый по 30 дней; излишние при таком устройстве дни (5 или 6, в зависимости от года) объявлялись «дополнительными» и следовали в конце года. Месяцы получили новые названия: вандемьер, брюмер, фример, нивоз, плювиоз, вантоз, жерминаль, флореаль, прериаль, мессидор, термидор и фруктидор. То есть 22 сентября 1792 года становился отныне 1 вандемьера I года Республики. На книгах же выставлялась новая дата – «I год Республики», «II год Республики» и так далее, вплоть до 1 января 1806 года, когда Наполеон, на XIV году Республики, прекратил действие революционного календаря и воссоединился с остальной Европой.

Нужно тут сказать, что Французская революция не ограничилась введением новой эры и сменой названий месяцев: недели были отменены, а введены декады. Дни декады имели свои названия, да и каждый день в каждом месяце также получил свое название. Сутки делились на 10 часов, час на 100 минут, минута на 100 секунд… Это было столь мучительно, что 18 жерминаля Х года Республики был восстановлен прежний ритм неделей, дней, часов и так далее. Причем в своем стремлении к десятичной системе даже прямой угол в революционные годы имел не 90^o, а 100^o! Впрочем, метрическая система, введенная тогда же, утвердилась.

Парадные издания

Термин этот достаточно новый, но своим рождением вполне соответствует жизни языка, требовавшего отдельного наименования для достаточно большого, но визуально контрастного раздела книгоиздания довоенной эпохи – высокохудожественных иллюстрированных изданий 1920–1930‐х годов общественно-политической тематики. Конечно, не слишком искушенные авторы хотели бы применить термин «парадные издания» вообще ко всему, что издано с шиком, особенно это забавно звучит, если ведутся рассуждения о «парадных изданиях XVIII века». Оставив столь широкое толкование неофитам и людям несведущим в антикварной книге, обратимся к парадным изданиям в их употребительном среди специалистов понимании – к советским «потемкинским деревням», воплощенным в печатной книге.

Само собирательство таких изданий, то есть больших иллюстрированных альбомов, прославляющих советскую власть, началось уже в 1990‐х годах. До этого на пути этих изданий, в основном идеологических, стояли многочисленные препоны, мешавшие их выходу на букинистический рынок. Львиная доля этих изданий отпечатана до 1937 года, что отразилось на их судьбе: после арестов и затем расстрелов партийных и государственных руководителей – а их физиономии были обязательны в парадном строю – эти книги, будучи включены в бесконечные печатные проскрипционные списки, были запрещены для продажи в книготорговой сети и хранения в массовых библиотеках. Дальнейший их путь был прост: в печку (= на переработку), что происходило при списании книг из школьных, поселковых, сельских, городских библиотек. Книги, которые находились дома у граждан, если и не отправлялись владельцами в топку – все-таки русский человек первой половины ХX века жег книги только в самом крайнем случае, – то обычно из этих книг вырезались или в них начерно заштриховывались портреты поверженных бонз или просто выхватывался полный лист; также вычеркивались или стирались лезвием их имена. А такие книги по правилам букинистической торговли уже не принимались в магазины, потому что «имели дефекты». То есть как такового рынка парадных изданий в годы советской власти особенно и не было, если не считать номеров журнала «СССР на стройке», ту часть, из которых не делались вырезки.

Все изменилось с крушением советской власти. Постепенно парадные издания начали обретать новую жизнь. Первоначально наиболее известными стали те, что были связаны с выдающимися мастерами книги ХX века – А. Родченко, В. Степановой, Эль Лисицким. Так же ранжировались номера «СССР на стройке», среди которых бесхитростно искали «номер с парашютиком» (1935, № 12, оформленный А. Родченко и В. Степановой), а рассматривая прочие, нервно отбрасывали в сторону те, которые оформлял Н. Трошин, потому что эти номера считались совершенно непродаваемыми.

Довольно быстро спрос (= цены) на эти издания понесся вверх, поскольку их охотно покупали иностранные коллекционеры, а вывоз парадных изданий за рубеж вполне возможен на законном основании и сегодня. Да и внутри страны рос интерес к этим изданиям, внешне довольно выигрышным, представительным и выставочным. Особенно это было заметно на аукционах у М. Я. Чапкиной, где одним из постоянных покупателей этих изданий был А. Е. Снопков. Хотя он редко покупал эти книги без боя (в те годы особенно был известен на рынке другой персонаж, только эти книги и приобретавший), тогда у нас было впечатление, что он «тянет» свои книги. Но в 2007 году был опубликован первый опыт большого каталога парадных изданий («Парадная книга Страны Советов»), где наряду с М. Карасиком и А. Морозовым красовалась его фамилия.

Сейчас уже парадных изданий, согласно каталогизации, насчитываются десятки, добавились к ним неминуемо и книги 1940‐х годов, столь же громоздкие. При этом собственно выдающихся среди них практически не прибавилось. То есть это прежде всего те самые хрестоматийные несколько книг. Во-первых, альбомы Эль Лисицкого «СССР строит социализм» (1933), «РККА» (1934), «Индустрия социализма» (1935), «Пищевая индустрия» (1936), во-вторых (но не по качеству), альбомы А. Родченко и В. Степановой: «10 лет Узбекистана» (1935), два издания «Первой конной» (1937 и 1938), «Москва реконструируется» (1938).

Конечно, в «эту кучу» сейчас пытаются втиснуть и множество книг совершенно банальных, «парадных» лишь потому, что они чуть больше обычного формата; недавно мы встретили такую ремарку у прейскуранта «Колбасы и мясокопчености» (1938). Тем не менее интерес к этим изданиям велик, многие собирают их, и значит, цены на особенно выдающиеся образцы в хорошей сохранности достаточно высоки, сопоставимы с ценой действительной книжной редкости. Что, конечно, довольно удивительно для нас, всегда относившихся к этим книгам совершенно без почтения и уж точно без идеи коллекционирования подобной печатной продукции, от которой веет холодком.

В данной связи хотелось бы сказать о применении понятия «редкость» к парадным изданиям, а уж тем более формулировок «коллекционная ценность музейного уровня». Действительно, в числе парадных изданий можно выделить редкости, но касается это не изданий, а особых экземпляров, которые характеризуются как редкость традиционно. То есть, скажем, особое исполнение переплета, характерное для малой части тиража: красно-золотой переплет «Первой конной», да и вообще кожаные переплеты там, где издательские переплеты основного тиража были из коленкора. Довольно любопытный пример, но едва ли не единственный – издание «Качественная сталь СССР» (1935), где в особой, но все-таки довольно значительной части тиража верхние крышки были крыты не коленкором, а листами стали; вполне согласуясь с качеством этого металла, экземпляров таких известно даже больше, чем обычных в коленкоре.

При этом все парадные издания находимы и обыденны. Они выходили в свет тысячными тиражами, осталось их немало, потому что они внешне эффектные и выкинуть их рука не поднималась, а если и было в ком-то желание их выбросить или сдать в макулатуру, здесь был уже страх того, что этот поступок будет отмечен и принесет неприятности. То есть даже сегодня издания эти, что подтвердит его величество Интернет, постоянно имеются в продаже, и коллекционирование их – ничуть не вопрос «поиска и долгого ожидания». Конечно, есть свои «коллекционные тонкости», потому что нужно будет дождаться экземпляра без вырезов и утрат или в безупречно сбереженном переплете. Но и это не такая большая сложность, которую преодолеть вполне под силу неискушенному библиофилу.

Патенты

Речь мы поведем не о патентах в нынешнем значении этого слова, которые в XX веке выдавались изобретателям и рационализаторам (первым даже на излете советской власти дополнительно вручался знак «Изобретатель СССР», который многие помнят валяющимся в столе родителей или дедушек), нас же интересуют документы более старые – патенты на чины. Речь о пергаменных листах с текстом о награждении имярека чином, внизу которых обычно имеется подпись монарха. Последнее в значительной мере и привлекало всегда коллекционеров и антикваров. Называют эти документы то «грамотой», то даже «жалованной грамотой», однако правильное (и научное) название этого документа – патент на чин.

28 февраля 1720 года Петр Великий подписал «Генеральный регламент или Устав», которым учреждались Коллегии и регулировалась работа государственных служилых людей в новой коллежской системе; именно этот документ стал более чем на сто лет основным уставом государственной службы. Написанный по образу и подобию шведского регламента, он вобрал в себя ряд понятий, характерных для европейской цивилистики; одним из них стало слово «патент». В Генеральном регламенте было сказано, что после назначения на должность, в подтверждение ее, «потом его царское величество патентами за подписанием своей руки и припечатанием государственной печати снабдить изволит». Завершался Генеральный регламент в редакции 1720 года «толкованием иностранных речей, которые в сем Регламенте», где было дано толкование и этого чуждого русскому уху слова: «Патенты – Жалованная грамота на чин». И хотя к настоящему времени «жалованная грамота» и «патент» не являются в дипломатике синонимами, но по мысли государя Петра Великого это было одно и то же, и тому была причина. В Петровскую эпоху как патент, так и прочие грамоты писались на одном открытом листе, тогда как собственно жалованные грамоты в послепетровское время видоизменились и уже стали представлять собой несколько листов, облаченных в покрытую парчою папку и скрепленных вислою печатью. Патент же получил самостоятельность и строгое определение как «особенный акт, удостоверяющий пожалование классного чина, полученного на действительной службе, или при увольнении от оной, или в отставке», с особенной системой оформления и удостоверения. Из-за масштабов Российской империи получение патента было, особенно поначалу, делом небыстрым, хлопотным и дорогостоящим: получатель поочередно оплачивал пошлины, лист пергамена, печатание текста в типографии, наложение государственной печати. Такая сопряженная с расходами волокита не особенно привлекала служилых людей, разве что только в угоду тщеславию, чтобы в результате иметь документ с подписью государя. И ради того, чтобы заставить получать эти патенты всех, в 1722 году в Табели о рангах был записан отдельный пункт, гласящий, что под угрозой штрафа «не имеет никто ранга себе требовать, пока он на свой чин надлежащего патента показать не имеет». С той же целью было сказано еще и о том, что аттестат о службе – абшид – может быть первоначальным свидетельством лишь в случае подписания его государем: «Без патента абшид никому не дает ранга, разве оной абшид за Нашею рукою дан будет».

Поскольку значительная часть патентов должна была быть подписана лично государем, то и здесь возникала проволочка, дополнительно усугубившаяся с началом эпохи дворцовых переворотов, благодаря которым требовалось заменить некоторые патенты на тот же чин. По этой причине в 1737 году Сенат подал на имя Анны Иоанновны доношение, что согласно с Генеральным регламентом «в прошлых годах некоторым таким статским чинам патенты, за подписанием предков вашего императорского величества, жалованы, а многие оных не имеют, и ныне о том непрестанно просят», почему и предлагал, чтобы за высочайшим подписанием выдавались патенты на чины не ниже штаб-офицерского ранга, то есть VII класса, что и было одобрено. Впоследствии число обладателей и этих чинов возросло настолько, что в 1816 году по указу Александра I Сенату собственноручному подписанию подлежали патенты только для особ первых четырех классов. Такие патенты отличались от прочих не только наличием подписи монарха, но и размером листа и шрифтом. Патенты печатались в различных типографиях, со временем распределяясь по ведомствам: статские в Сенатской, военные в Военной, морские в Морской, хотя в середине XVIII века патенты по сторонним заказам печатала и Академическая типография. Однако все они скреплялись Большой Государственной печатью, почему на обороте патентов зачастую две регистрирующих записи, одна из которых сделана в Коллегии иностранных дел «при запечатывании».

По своему разумению можно было за дополнительную плату заказать и раскраску патента, но традиционно получатели ограничивались имеющимися украшениями, поскольку даже обычные патенты имеют гравированные рамки и внешне достаточно привлекательны. При этом заказ раскраски и прочих изысков казался излишним еще и потому, что каждый надеялся на получение более высокого чина и, соответственно, мечтал о другом патенте.

Патент на чин, напечатанный на пергамене (1791), скреплен подписью императрицы Екатерины II и контрсигнирован великим князем Павлом Петровичем

В зависимости от эпохи, патенты при замене могли отбираться (если оплата за них шла за счет казны, что бывало при переходе из военной службы в статскую с тем же классом по Табели о рангах), однако в значительной степени патенты сохранялись у самих обладателей чинов. Стоит вспомнить реплику из «Бригадира» Д. И. Фонвизина, чтобы понять, насколько этот документ был основополагающим в самосознании служилого дворянства: «Я мужчина и бригадир, однако ей-ей рад бы потерять все мои патенты на чины, которые купил я кровию моею, лишь бы только иметь разум ее высокородия». По «Жалованной грамоте дворянству» именно патенты указаны в числе «неопровергаемых доказательств благородства», то есть доказательств дворянства.

Патенты на чины в значительной степени сохраняются цельными коллекциями и отдельными экземплярами в государственных архивах, однако, в отличие от других официальных документов, значительный их массив сберегался и у наследников владельцев, отчего они с известной периодичностью попадают на антикварный рынок. Довольно часто это целые фамильные подборки, где несколько патентов принадлежали представителям одного рода. Некогда мы оставили для своего «Музея книги» одну из таких подборок, причем куплена она была у человека с той же фамилией, что и указана на этих документах.

Кроме редкости патентов первой половины и середины XVIII века, важная составляющая этого предмета коллекционирования – практически гарантированная чистота происхождения. Как мы говорили, в свое время были совершены масштабные хищения из фондов Российского государственного исторического архива, в результате которых серьезно пострадали именно высочайшие повеления (коллекции высочайших повелений капитулу императорских и царских орденов, то есть о награждении орденами, а также высочайшие повеления по Придворному ведомству). И конечно, на фоне такой токсичности этого пласта рукописных документов каждый императорский автограф стоит рассматривать придирчиво, чтобы не купить предмет, который нельзя будет ни представить на выставку, ни оставить в коллекции…

В этой связи патенты на чины оказываются едва ли не единственным безупречным автографом императора, не вызывающим подозрений. Особенно это важно, если в вашем собрании имеются патенты, выписанные известным личностям, а также иллюминованные. Последнее всегда делало такой патент исключительной редкостью.