Текст книги "Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг"

Подарки и подарошники

Как любая эпоха рождает новые человеческие типы, так и невероятный экономический рост рубежа 1990–2000‐х годов знаменовал рождение в антикварном мире нового типа покупателя. Назвали их «подарошники», исходя из их цели – покупка подарка, чаще так называемого корпоративного. То есть некая структура, государственная или нет, дарит кому-либо, чаще одному из руководителей, подарок на день рождения, профессиональный праздник или юбилей. С этой целью начинаются выяснения того, что же адресата подарка не уязвит, не разозлит, а напротив – принесет дарителю подарка много пользы, а одаряемому – удовольствие. Как-то так сложилось, что книга – лучший подарок. То есть, наверное, кто-то предпочтет ювелирные украшения или просто наличность, но это уже другой жанр.

Вообще «подарошники» расплодились уже в 1990‐х годах, и некоторые антиквары помнят, как в Москве перед Днем железнодорожника или днем рождения главного железнодорожника появлялись взмыленные люди, которые готовы были выкладывать большие суммы за антикварные книги о железных дорогах. Особенно же любили одарять книжными редкостями Виктора Степановича Черномырдина, как можно судить по устойчивому платежеспособному спросу ко дню его рождения. Все знали, что он любитель в том числе и охоты, ну и старались пристроить его поклонникам нечто об охоте за очень большие деньги; дошло даже до того, что накануне одного из его дней рождения мы умудрились продать два экземпляра четырехтомной «Царской охоты» Н. Кутепова, причем, конечно, догадывались, кому оба экземпляра достанутся в конце концов, и несколько волновались от мысли про неожиданную встречу в коридоре Дома Правительства двух групп людей, каждая из которых тащит коробку с одинаковыми книгами (хотя и не вполне одинаковыми: один из комплектов был в кожаных переплетах с серебряными углами, а второй в коленкоровых). С приходом на пост премьер-министра нового человека было сказано, что «подарков он совсем не берет», и антиквары, памятуя об аналогичной ситуации в «Мертвых душах», затаились в ожидании.

Безусловно, подобные истории из 1990‐х годов обрастали небылицами, да и сами искатели подарков – собственно «подарошники» – были героями профессионального фольклора антикваров. Тем не менее для представителей многих профессий было из чего выбирать. Достаточно просто было подобрать подарок деятелям из области углеводородов – книги о нефти, газе и тому подобная отраслевая литература быстро получила свое повышение в цене, сопровождаясь устойчивым спросом, а уж в юбилейных изданиях «Товарищества Нобель» вечно была путаница относительно того, что уже дарили, а что еще нет. С другими темами было сложнее, да и трудновато подобрать качественную антикварную книгу по специальности тому же милиционеру (в смысле хотя бы генералу милиции) или работнику ФСБ (высокого ранга, хотя здесь порой подполковник, как мы знаем, может стоить многих генералов) – Строевой устав ведь никто покупать не станет, а книга про Дядю Степу тоже вряд ли подойдет, пускай и в первом издании. Поэтому обычно для таких деятелей покупаются книги по русской истории, ну и вообще довольно осмысленные антикварные книги, которые можно при желании даже и почитать. Люди в погонах часто относятся к книгам с заметным уважением.

Но вот с подарком рядовому чиновнику – всегда много сложнее. Любой руководитель управы или префект округа рассчитывает получить в подарок – нет, не книгу по истории канализации Москвы (есть такой огромного формата атлас, который очень трудно продать), а какой-нибудь толстый том «по государственному строительству, где много иллюстраций». Словом, подарок нужно как-то соотносить с масштабом личности получателя, хотя соотношение такое порой обратно пропорционально, то есть книги глобальной проблематики редко требуются для подарка кому-то серьезному.

Некоторые разделы антикварной книги «подарошного» типа, даже невзирая на ожидаемый спрос, этим спросом не особенно пользовались. Скажем, несмотря на развитие банковской сферы, литература по банковскому делу хотя и имеет покупателей, но высокие цены на этой ниве не достигались – видимо, уж слишком расчетливы как источники, так и адресаты.

Но самой неожиданной, как я помню, была ситуация с антикварной литературой по пчеловодству. Всем памятно, что главным пропагандистом этого дела в столице был не кто иной, как покойный мэр Москвы, который находил в пчеловодстве большое удовольствие (что подтвердит и здравствующий ныне главный коммунист). Причем Юрий Михайлович не ограничивался своими собственными пчелами, а настойчиво советовал завести их и коллегам. Чиновники московского правительства в личных разговорах жаловались, что им «по этой прихоти Лужка» пришлось, чтобы угодить начальству, завести свои личные пасеки; а для этого ведь участка на Рублево-Успенском шоссе недостаточно – нужно много места; пчелы нередко болеют, ну и вообще довольно хлопотны в содержании. Особенная трудность, помнится, состояла в поиске опытных пасечников, потому что в этом деле в Москве, понятное дело, никакого кадрового резерва не было, а спрос на них одно время просто-таки зашкаливал.

Наблюдая эту эйфорию пчеловодства, сопровождаемую стонами членов правительства Москвы, и понимая все масштабы и возможности столичных пчеловодов, московские антиквары начали искать книги по пчеловодству, причем книги этой тематики и достаточно редки, и отнюдь не дешевы. Но предполагаемая прибыль помогла преодолеть все препятствия, книги были найдены, оценены сообразно силе страстного увлечения, и… ни одна, ни у одного из антикваров, не была продана. То есть, вероятно, какие-то простые и недорогие книги были проданы, но именно раздобытые под новый фавор градоначальника редкие издания – остались пылиться на полках и, полагаю, до сих пор входят в «золотой запас» многих антикваров.

Не менее колоритна другая история. Наш президент, как известно, нередко дарит подчиненным антикварные книги. Мы не будем вдаваться, насколько эти книги достойны сверкания в свете софитов с точки зрения коллекционной ценности, однако этот факт присутствует. Так вот, в 2015 году президент подписал указ о том, что чиновники обязаны сдавать в казну все подарки стоимостью более 3 тысяч рублей, а вскоре, в 2016 году, собственноручно подарил 24 марта министру экономического развития к 60-летию антикварную книгу – «Экономические этюды» Н. Водовозова (1907), при этом сказав на камеру: «У нашего профильного министра был день рождения, он еще стихи пишет».

Знакомые антиквары, решив подсуетиться, взяли свой экземпляр, переплели его в особый переплет и приложили к нему распечатку той новости. Назначили они за этот экземпляр, конечно, не столько, как он обошелся казне при подарке, но явно немало. И начали ждать, когда этот экземпляр купят «подарошники». Что же далее? А далее, как только они создали аналог «особого президентского подарка», 14 ноября того же года министр погорел на подношении из колбасного отдела и был отправлен писать стихи под домашним арестом, а инновационный проект антикваров потерпел крах.

Однако, если обратиться от веселых историй к суровой реальности, нужно отметить, что именно «подарошники» в какой-то момент стали основными действующими лицами антикварного рынка. И пусть ныне «Царскую охоту» уже не дарят премьер-министрам, однако же книги по военной истории, серия о деятельности вражеских разведок и тому подобная литература имеет устойчивый платежеспособный спрос. Тем более что и поныне интересную антикварную книгу как подарок невозможно заменить никакой наличностью, алкоголем или подобным «жалким тленом». Культ книги как некоторого магического кристалла знаний оказался намного более жизнеспособным, нежели чтение. То есть не так важно книгу прочитать, но обладать ею – уже великое счастье, а антикварной книгой – особенно.

Подносные экземпляры

Отдельным и уникальным явлением в антикварной книге являются так называемые подносные экземпляры. Как видно по самому названию, где речь не об изданиях вообще, особенно исполненных, а именно о единичных экземплярах определенного издания. То есть в абсолютном большинстве случаев ординарные экземпляры (основной тираж) издания имеют зримые отличия от «подносных экземпляров» (особая часть тиража).

Название это имеет вполне ясную этимологию, заодно раскрывающую и суть таких изданий. «Поднос» – устаревшее наименование подарка, подношения. Если до XVIII века это слово редко употреблялось в связи с книгопечатанием, то с расцветом русского типографского искусства оно вошло в язык книгопечатников и обозначало особые экземпляры, которые делались «для подносу ко двору ее императорского величества». В последнее время неожиданно стало дискутироваться ударение в этом слове: неофиты от библиофильства начали употреблять выражение «поднóсный экземпляр». И дело не в том, что речь совсем не о подносах (изделиях из дерева и металла, которые делались поднóсными мастерами, как на слова с таким ударением указывает Большой академический словарь русского языка), поскольку можно долго изучать этимологию этих близких слов. А в том, что в XX веке и в практике антикваров и букинистов, и в устах историков книги произносилось всегда «подноснóй экземпляр». Мы также следуем этой традиции.

Особенность таких экземпляров и видна глазом, и ощутима тактильно, и даже чувствуется на вес. Это происходит потому, что отличие подносных экземпляров от ординарных – не только внешнее (переплет), но и, если можно так выразиться, внутреннее. Во-первых, это изначально отпечатанный на особой, лучшей бумаге экземпляр, и традиционно он едва ли не вдвое толще ординарного, потому что для подносных экземпляров бралась качественная и дорогостоящая белая бумага – александрийская, любская, веленевая… В Европе довольно изобильно в XVIII–XIX веках особые экземпляры печатались на пергамене (в России эти примеры единичны). Поля таких экземпляров часто больше, а обрез – почти всегда вызолочен. Нередко гравюры или гравированные заставки в таких экземплярах иллюминованы (то есть раскрашены). Второе же основное отличие – это богатый переплет, украшающий подносные экземпляры. Наиболее роскошные переплеты в XVIII веке выклеивались драгоценными тканями или цветными шелками. Мы, наверное, повторимся, сказав, что ныне бытует уверенность, будто бы наиболее дорогостоящими в XVIII веке и в дальнейшем были золототисненые кожаные переплеты и именно такие варианты подносных экземпляров – наилучшие. Однако все-таки наиболее роскошными (и дорогими) были переплеты, поволоченные тканями, но сохранялись они много хуже, чем богатые кожаные переплеты, и потому ныне хорошо сбереженные экземпляры единичны.

Со второй половины XVIII века мы видим практически обязательную практику книгоиздания, когда не менее трех-пяти экземпляров каждого издания делаются подносными. С ростом численности императорского двора растет число подносных экземпляров: в царствование Екатерины II их не менее трех («для ее императорского величества и их императорских высочеств»). Нередко мы видим, как издатели делают различия в оформлении переплетов «для подноса» разным лицам.

Так, граф П. Б. Шереметев, издавая в 1770‐х годах переписку своего отца с Петром Великим и описание путешествия П. Б. Шереметева, особенно пекся о том, чтобы разным получателям доставались специально для них переплетенные экземпляры, но с различиями. «Письма Петра Великого… к графу Б. П. Шереметеву» и «Записка путешествия… графа Б. П. Шереметева», отпечатанные ин-фолио, были предназначены следующим образом: «в сафьяне цвета лавра и мирты – ее величеству», то есть в травчатом сафьяне – для императрицы, Павлу Петровичу и Марии Федоровне – «в красном сафьяне». Четырехтомное издание писем графа Б. П. Шереметева к Петру Великому также было переплетено разно, о чем граф особо уведомлял своего служителя: «Которые книги кому отдать, на обертке всякой подписано, по той подписи и разности, ибо они в разных переплетах».

Однако с александровского времени тенденция одаривать все царственное семейство прерывается, поскольку уж очень сильно оно разрослось. Ограничиваются издатели экземпляром ко двору, а также сановникам на свое собственное усмотрение, поскольку сама практика подношения экземпляров вышедших изданий пред очи государя имела определенные цели: так была вероятность получить традиционный подарок – перстень, табакерку, денежную выплату. Причем для того, чтобы посвятить государю или члену императорской фамилии издание (то есть напечатать в книге отдельный текст или лист с посвящением), в XIX веке уже требовалось разрешение Придворного ведомства, и оно далеко не всегда могло быть получено легко, если вообще получено; процедура требовала не только времени, но нередко и покровителей; отсюда практически обязательность поднесения экземпляра оконченного издания, если предварительно разрешение на печатное посвящение испрашивалось. Что же касается подношения государю экземпляров с рукописным посвящением – для этого никаких бюрократических преград уже не было, и статс-секретари у принятия прошений докладывали о получении такого подарка. Отчасти именно по этой причине большинство подарков иностранцев – с рукописными посвящениями, поскольку затевать переписку через Коллегию иностранных дел о посвящении издания мало кто хотел без покровителей в лице посланников или других сановников. Многие литераторы или ученые старались не посылать такие экземпляры просто во дворец (вспомним современное «Москва. Кремль»), а использовать для этого кого-либо из высокопоставленных сановников двора; понятно, что и сановник также получал не самый обычный экземпляр издания.

При этом в XIX веке уже не было обязательным подносить особый экземпляр ко двору: даже литераторы, особенно второй половины века, считали неприемлемым таким вот образом искать покровительства, полагая, что в случае читательского интереса государь или императрица сами прочтут книгу. Заметным исключением на этом фоне был И. А. Гончаров, который, подобно В. А. Жуковскому, последовательно одарявшему своих воспитанников и их венценосных родителей, также отдельно и неуклонно отсылал экземпляры к императорскому и великокняжеским дворам.

С именем Гончарова связан и едва ли не единственный масштабный прецедент, когда писатель напечатал именно подносные издания своих романов. То есть, повторимся, не сделал часть экземпляров подносными, а именно уговорил И. И. Глазунова в 1883 году напечатать особое издание своих романов «Обыкновенная история», «Обломов» и «Обрыв», чтобы подарить их ближайшим друзьям, почтившим 31 декабря 1882 года писателя своим визитом по случаю полувекового юбилея его литературной деятельности. В 1884 году эти самые романы, даже отпечатанные с того же типографского набора, заняли место в собрании сочинений автора, но уже с номерами томов и с новыми титульными листами. Подарки Гончаров попросил переплести в синие сафьянные переплеты, и такой подносной комплект, состоявший из пяти томов, был подарен им своим ближайшим друзьям. Причем, в согласии с некоторой традицией, как можно это трактовать, для представителей императорской фамилии также были заготовлены экземпляры, но переплетались они в сафьян красного цвета.

Подносные экземпляры, таким образом, имеют характер официального или частного подарка. В целом такие экземпляры имеют много общего с библиофильскими экземплярами, которые обычно делались по определенному заказу, но уже продавались.

Приметы

В практике антикварной книжной торговли и собирательства можно видеть, как одни приметы не слишком справедливы, а другие, напротив, как раз и отражают жизненную правду антикварного книжного рынка. Расскажем только об одной, поскольку она доказала свою верность в жизни каждого коллекционера или антиквара.

Звучит она так: «книги ходят пáрами». С одной стороны, эта примета обнадеживает, с другой – огорчает. Обнадеживает потому, что дает надежду приобрести какую-то книгу, которую мы как будто бы упустили; огорчает – потому что порой один экземпляр продается очень дорого, и если он был вами куплен, то довольно неприятно наблюдать за тем, как кто-то приобретает то же самое, но вдвое дешевле. Но еще горше —упустив оба, тщетно надеяться на появление третьего.

Принцип же ее действия таков: долго-долго коллекционер ждет какую-то книгу, или уже и не ждет, потому что ждать ее бессмысленно. И неожиданно вдруг такая книга появляется на антикварном рынке. Если ее предложили тебе лично, то ты ее или купил, или же не смог (в последние годы второе намного чаще, потому что финансовые возможности нового поколения собирателей уж совсем недостижимы для коллекционеров старой формации). Но, по крайней мере, ты облизнулся или же обогатил свое собрание совершенно исключительной книжной редкостью. И тут, пока твой пульс даже еще не успел вернуться к норме, выходит на сцену другой экземпляр! Если ты не купил тот, что был первым, у тебя есть шанс приобрести второй. Причем это довольно редкий случай, поскольку книга сама по себе безжалостна к скопидомам и мстит за жадность без промедлений. То есть если ты мог приобрести первый экземпляр, но решил, что «это очень дорого», хотя такие деньги у тебя все же были, тебе не достанется и второй экземпляр тоже.

Неофиты, наблюдающие, как вдруг на рынок выходит книга, о которой трубили как о записной редкости, и тут же появляется и второй ее экземпляр, во-первых, начинают думать, что советчики их нагло обманывают (это само собой, просто не в этом конкретном случае). Во-вторых, посмотрев на ристалище, решают, что вот-вот выйдет еще один экземпляр, и тогда его можно будет купить еще дешевле. Но поскольку на втором экземпляре дело заканчивается («книги ходят парами», а не тройками или четверками), то в дальнейшем эту книгу можно не купить никогда.

Чтобы проиллюстрировать эту примету, расскажем о том, как это происходило с нами. В начале 2000‐х годов наш товарищ и коллега М. М. Климов приходит и говорит, что Лидия Васильевна Яшкова, некогда бывшая товароведом «Дома книги», а затем перешедшая работать в другой магазин, предлагает ему «Езду в остров любви» Василия Тредиаковского 1730 года. Кабы это был не Михаил Менделевич, а кто-то другой, мы бы и не поверили: то не просто книга, а «книга книг». Она знаменует начало новой поэзии и новой литературы, а редкость ее – притча во языцех. Еще в 1776 году (!) историк Г. Ф. Миллер сетовал, де «теперь нигде нельзя достать ни одного экземпляра Езды в остров любви: господин Тредиаковский сжег все, которые он мог добыть». В XIX столетии известен был один-единственный комплектный экземпляр, купленный у А. Б. Лобанова-Ростовского в казну и доставшийся в 1897 году Эрмитажному собранию; ни в Библиотеке Академии наук, ни даже в Публичной библиотеке нет до сих пор полного экземпляра. Не смог его купить и Н. П. Смирнов-Сокольский, сколько ни искал. Уже позднее Ф. Н. Медведев, чья коллекция первых книг русских поэтов гремела в 1990‐х годах, не раз печатно признавал, что это была бы главная книга в его собрании, но ее не будет никогда.

И вот Михаил Менделевич приносит «Езду», она нами приобретается. Причем это экземпляр с гравюрой, что немыслимо редко; на титульном листе владельческая запись русского поэта XVIII века Н. П. Николева. Происходит он из прославленной коллекции И. М. Остроглазова с его записями о великой редкости книги. Куда уж лучше. Одно немного огорчительно – переплет XIX века, явно сделан Остроглазовым, а на титульном листе в XVIII веке была маленькая сургучная печать на слове «князя», которая оторвана и подклеена, и уже в середине XIX века поверх заплатки вписано это слово. Учитывая редкость и происхождение, о такой книге коллекционер может лишь мечтать.

Проходит неделя, звонит М. М. и говорит: «Лидка предлагает второй экземпляр „Езды“, правда уже дефектный…» Хотя мы финансово еще не оправились от первой покупки, второй экземпляр тоже приобрели: в нем нет фронтисписа и последних трех листов, но хороший переплет 1730‐х годов и, что важно, безупречный титульный лист. Кроме того, сравнив оба, мы смогли понять, что наш основной экземпляр отпечатан на особой бумаге, а дублет – на ординарной. Так книга, которой не было и не будет, пришла «парой». И важно поблагодарить книгу за то, что она пришла к нам, потому что могла бы пройти мимо – и первая, и вторая.

«Езда в остров любви» Василия Тредиаковского (1730). Титульные листы двух экземпляров

К этому присовокупим второй рассказ, который иллюстрирует нравы антикварного мира. Сильно позднее мы приобрели для нашего «Музея книги» золотообрезный томик – издание «Евгения Онегина» в главах. Это было для нас очень нелегко, поскольку к тому времени цены сильно возросли, а мы стали только беднее, занимать было сложно, и поэтому финансовый вопрос был болезненным как никогда. Но это была вторая возможность за всю жизнь, и упустить ее было совсем неразумно. Заняв все-таки на свою покупку по разным друзьям и родственникам, мы тогда вынуждены были ради отдачи долга расставаться с тем, что было не так жалко продавать, а также и с некоторыми дублетами основных экспонатов коллекции. Так мы расстались со вторым «Вадимом Новгородским» и подобными ему редкостями, о чем, конечно, жалеем. Пришло время расставаться и с дублетом «Езды в остров любви», к тому времени уже с восстановленными страницами в конце. И когда я принес экземпляр в один из дружественных аукционных домов, то почувствовал себя на 25 лет моложе, «его величество сдатчиком» в довольно неприятном положении – «примут или не примут» (сейчас я уже освоился, и когда мы продаем что-то из накопленного в 1990‐х годах, действую уже без робости, но тогда мы еще ничего не продавали, и я просто чувствовал себя не в своей тарелке).

Так вот, выложил я стопочку книг на стол товароведа, в каждой книге был вложен хвостик с ценой (это уж обязательно, если вы хоть что-то понимаете в антикварной торговле) и начал смотреть за реакцией. Товаровед, простите, эксперт, довольно молодая дама, неплохо понимающая в книгах (что, без всяких шуток, ныне редкость), брала по одной, соотнося цену с увиденным. Когда была взята в руки «Езда», я пояснил: фронтисписа нет, три листа восстановлены, но книга редкая. На меня был поднят вопросительный взгляд: «Ну тогда я не знаю, кто это вообще за такие деньги ее купит, если она еще и дефектная!» Я молча забрал книжечку и убрал в портфель. Прошли месяцы, и когда я увидел товароведа вновь, то благодарил ее и за тот день, и за те слова, причем абсолютно искренне. Деньги мы смогли вернуть, а вот второй экземпляр «Езды в остров любви», если бы тогда его продали, мы бы не вернули себе никогда. Ведь за последние тридцать лет больше этой книги на рынке не было и вряд ли будет. Так и живут они рядом, как пришли, – парой.