Текст книги "Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг"

Вот такой-то предмет и следует именовать «токсичным». Ведь если мы имеем твердое и неоспоримое доказательство, что в 1980–1990‐х годах он был в России, а ныне – торгуется за ее пределами, значит, каким-то образом покинул нашу родину. Вероятно, на законном основании, то есть кто-то должен был получить разрешение на его вывоз. Однако трудно представить себе эксперта, который бы давал подобные разрешения.

Книга или рукопись могут вернуться назад. Скажем, некто богатый поехал в Лондон, купил такой автограф для собственной коллекции, а затем вернул его в Россию с соблюдением таможенных процедур или даже без оных. Новый владелец полагает, что эта репатриация превращает купленный экземпляр в безупречный, ведь он считает себя не без причины добросовестным приобретателем. Но это сомнительно, потому что если предмет все-таки был некогда вывезен без соблюдения законных норм, то он уже никогда не станет непорочным, и никакая добросовестность владельцу не поможет: государство в полном праве изъять предмет как вывезенный контрабандно.

Сегодня, когда мифического «черного рынка» антикварных книг и рукописей уже давно нет и почти все продажи происходят открыто на электронных торгах разного сорта, оказывается возможным не только наблюдать продажи подобных предметов, но и видеть их передвижение по миру. И потому, когда на западном аукционе или в крупном антикварном магазине ты вдруг встречаешь книгу, которая некогда привлекла внимание на отечественном аукционе (причем тот же экземпляр), это лишний повод задуматься.

При этом, еще раз отметим, нужно точно понимать, нет ли путаницы. Ведь могут продаваться не только копии или фальсификаты известных рукописей или автографов, но и варианты или аутентичные копии. Случай такой мы можем привести, и он настолько же важный, насколько и красноречивый.

В 2011 году на аукционе Christie’s был продан «Манифест Молдавии и Валахии и всем христианским народам» от 8 мая 1711 года за подписью Петра Великого, совершенно исключительной исторической важности документ царствования первого русского императора. Это был подлинник писарскою рукою, с печатью под кустодией и собственноручной подписью-автографом Петра I; он был тогда продан за 25 тысяч фунтов. Было указано, что текст документа опубликован в 1962 году в многотомном (и до сих пор продолжающемся) издании «Письма и бумаги императора Петра Великого» (Т. 11, вып. 1, № 4440) по экземпляру РГБ («from a copy preserved in the Lenin Library, Moscow»), причем в данном случае английское слово «copy», похожее на слово «копия», имеет значение экземпляра. Но если мы посмотрим в указанное издание, мы увидим, что текст манифеста там действительно опубликован был не по отпуску (то есть черновику) в бумагах «Кабинета императора Петра Великого», а по единственному известному экземпляру: «ГБЛ. Музейное собрание, № 1409-б, папка 1. Подлинник (!), с печатью красного воска под кустодией».

Значит, подлинник манифеста, хранившийся в ОР РГБ, был продан на Западе? Мы не поленились и в один из своих визитов в Пашков дом заодно заказали в Отделе рукописей и эту единицу. Она микрофильмирована (что довольно тонкая материя – значит, оригинал не выдавали тоже давно), но мы попросили выдать именно подлинник, объяснив свою настойчивость необходимостью изучить бумагу. Это понятно – мы должны были: а) убедиться, что дело на месте, а не только лишь папка от него, и б) что в этой папке не копия или муляж, а именно сам манифест. И что же? Приносят дело, выдают его нам. Мы открываем папку, а там… – лежит подлинный манифест!

Как такое возможно и вообще возможно ли? Дело в том, что в петровское время, да и не только тогда, императорский кабинет действительно мог изготовить несколько одинаковых по содержанию документов, которые были датированы одним числом и все имели оригинальную подпись государя, но предназначались разным лицам. Учитывая характер этого манифеста, таковых могло быть даже не два (случается, что какой-то указ Петра подписан в 5–8 экземплярах и, по сути, циркулярный). Конечно, такие экземпляры одного и того же документа не полностью идентичны, и каждый имеет индивидуальные особенности: текст располагается иначе, переносы и число строк могут варьироваться, размер листа неодинаков…

Ровно так оказалось с манифестом народам Молдавии и Валахии 1711 года. На Западе выявился еще один экземпляр его, который тоже имел все характеристики подлинника. И, вероятно, если в бумагах «Кабинета императора Петра Великого» в РГАДА будет найден и отпуск, то на нем будет помечено, куда и кому были посланы оригиналы и сколько изначально было «подлинников».

Описанная ситуация заставляет крайне внимательно подходить к вопросу об одинаковых предметах, то есть мы ведь не можем знать, по какому источнику была публикация в прежние годы: по фотокопии, или по списку, или же вообще где-то на аукционе продается подделка. В любом случае история Петровского манифеста имеет большое показательное значение.

Толстые обои

Толстые обои – термин, придуманный коллегой А. Л. С. в 1990‐х годах и ныне вошедший в вокабуляр антикваров. Несколько неожиданный своим бескультурьем, он обозначает совокупность антикварных изданий, хронологически относящихся к последней четверти XIX – началу XX века и не представляющих какой-то особенной коллекционной ценности, но отвечающих определенным критериям. Основных критериев для соответствия книг понятию толстых обоев несколько. Во-первых, это обязательно многотомник: собрание сочинений, цикл книг определенного издательства, комплект журнала… Во-вторых, эти книги (то есть комплекты определенного издания) должны быть в сохранных переплетах – либо в издательских, либо в современных библиофильских, но главное – чтобы в одинаковых. Третий, уже не самый важный, но учитываемый принцип, – формат изданий должен быть не слишком большой и не слишком маленький, чтобы несколько таких многотомных изданий гармонично смотрелись на полке книжного шкафа. Мы говорим «не самый важный», потому что нередко под определенный формат, выходящий за рамки обычной осьмушки, возможно подобрать несколько многотомных сочинений для ровного размещения на книжной полке.

Перечисленные критерии позволяют понять и смысл собирательства таких книг: они должны придать солидность заполненному ими антикварному книжному шкафу или же просторному кабинету того, кто может себе позволить подобный способ украшения интерьера. А поскольку покупатель «толстых обоев» покупает именно обои, а не отдельные книги, обычно главное внимание уделяется внешности книг, чтобы все тома были на месте, и уже затем – тематике.

Приобретение толстых обоев имеет свое объяснение, но мы скажем тут словами П. Н. Беркова, которые относились к иному историческому периоду, но неожиданно актуальны и для России 1990-х: «Это явление, характерное для раннего формирования русской буржуазной культуры, периода, когда вчера еще совсем неграмотные крестьяне-кулаки или полуграмотные замоскворецкие и питерские купцы-богатеи стали понимать значение внешней образованности, наружной культурности…»

Вечными ценностями этого сегмента служили комплекты журналов «Аполлон», «Золотое руно», «Старые годы», «Столица и усадьба», «Мир искусства»; изданные А. Ф. Марксом собрания сочинений русских и зарубежных писателей (особенно дорого ценились комплекты в издательских пестрых коленкоровых переплетах), иллюстрированные многотомники «Отечественная война и русское общество» к столетию войны 1812 года (7 т.), «Великая реформа» к полувековому юбилею освобождения крестьян (6 т.), серия «Вся природа» издательства «Просвещение» (14 т.), «Москва в ее прошлом и настоящем» (12 вып., ценились комплекты в издательских тисненых переплетах), иллюстрированные сочинения Л. Н. Толстого в переплетах с медными накладками (10 т.), жизнеописания императоров Н. К. Шильдера в переплетах с «большими коронами» (9 т., да сверх того 2 т. Татищева; «Павел I» в издательском переплете всегда считался крайне редким); «Еврейская энциклопедия» (16 т., особенно ценились комплекты в кожаных переплетах), «Военная энциклопедия» (18 т.), «Промышленность и техника» (11 т.), «История русского искусства» И. Э. Грабаря (5 т.), «История живописи» А. Н. Бенуа (4 т.), «Живописная Россия» (12 т. в 19 книгах), «Библиотека великих писателей» издательства «Брокгауз – Ефрон», которая ныне и присно именуется «двадцаткой» по числу томов; ну и конечно же, краеугольный камень толстых обоев – «Энциклопедический словарь» издательства «Брокгауз – Ефрон», причем комплект в 86 полутомах был всегда дороже, чем томированный вариант. Последнее замечание понятно в контексте темы – хотя томированный комплект встречается значительно реже комплекта в полутомах, но все-таки золотой блеск 86 корешков не перещеголять ничем, особенно если переплеты все именно черные, а не с примесью темно-коричневых (последнее огорчало покупателей толстых обоев особенно).

Конечно, вокруг этого эталонного перечня вырастало множество подобных (возможно, мы что-то забыли, потому что этот сегмент антикварной книги был всецело в руках у ныне почившего специалиста по хронологии библиофильства и еще пары особенно успешных антикваров 1990-х); однако это был типичный набор вожделений нуворишей. Лишь единицы из заказчиков толстых обоев превращались собственно в коллекционеров; в таком случае следом за толстыми обоями следовали труды по истории и вообще широкий круг историко-филологической литературы (в этом сегменте царил ныне здравствующий антиквар, окормлявший в те годы магазин в конце Арбата, а затем ставший его владельцем). Но в большинстве случаев коллекционирование на толстых обоях и завершалось. Да и шутка ли, поняв, что даже занятие уже готовых шкафов влетает в копеечку, многие останавливались по сугубо прозаическим причинам.

Не вполне справедливо говорить, что только в 1990‐х годах это направление стало пользоваться спросом, это, в общем-то, даже неправда. Просто в 1990‐х спрос возрос настолько, что такой мейнстрим мобилизовал значительную часть антикваров именно на поиск толстых обоев, которые отрывались с руками, а цена диктовалась уже исключительно фантазией как поставщика, так и того продавца, который был непосредственно с покупателем; именно в те годы возник термин «грузить», потому что иначе невозможно назвать то, за какие бешеные деньги это доставалось конечному потребителю.

А что же было ранее? До 1990‐х годов понятие толстых обоев не вошло в словник антиквара, однако специфический спрос на книги в «горящих» издательских переплетах был устойчив. Этими покупками славились богатые покупатели кавказских республик, а также обеспеченные жители столицы – завмаги, начальники автобаз, цеховики и прочие воротилы теневой экономики СССР периода полураспада и распада. В 1970–1980‐х годах их называли «фармацевтами». Этимология этого слова восходит к «Подвалу бродячей собаки», где, по замыслу Б. К. Пронина, этим именем назывались все, кто не относился к «творцам» – поэтам, писателям, артистам… Поэтому «фармацевты» платили за вход в заведение, а для «творцов» он оставался бесплатным.

Так и народилось новое поколение «фармацевтов» уже в нашей области, и когда про некоего клиента книжники говорили, что он «фармацевт», дальнейшее объяснять было излишне.

Даже в 1990‐х годах ходили легенды, как некий «фармацевт» из Тбилиси приезжал в ЦК КПСС по делам службы и всегда заходил в магазин «Книжная находка» за памятником Ивану Федорову, где «Телевизор», а именно такое прозвище имел товаровед этой мекки антикварного мира, держал под прилавком нечто небывалое (обычно под этим в 1990‐х годах подразумевали «Царскую охоту» или «Византийские эмали»). Вообще сам этот магазин, открывшийся в конце 1960‐х в малопригодном для книжного магазина одноэтажном длинном павильоне-стекляшке, построенном изначально для кафе-мороженого «Прохлада», быстро стал центром книжной торговли (к слову, зимой в «Книжной находке» и правда было дико холодно). Но не официальной торговли, а теневой: около памятника первопечатнику существовала «толкучка», популярная у москвичей и гостей столицы. Много было там куплено редких книг, и многие деятели антикварного рынка оттуда уезжали на один-два года за пределы столицы по статье «спекуляция».

Наконец, нужно сказать и по поводу рисков при продаже толстых обоев по цене чистого золота. А риски эти объясняются особенностью этого сегмента антикварной книги. Итак, когда некий книжник передает «на комиссию» какой-либо комплект из рациона толстых обоев тому, кто продает это конечному покупателю в малиновом пиджаке, то даже при сверхвысокой цене этот книжник-поставщик ничем не рискует. Чего нельзя сказать о тех антикварах, которые непосредственно работают с покупателями и имеют, конечно, наибольший профит с таких мегасделок, умножая, а не прибавляя в процессе своей работы.

Дело в том, что для всех толстых обоев верна еще одна характеристика – сегмент этот абсолютно неисчерпаем; то есть, несмотря на внешнюю привлекательность, тираж книг этих по меркам антикварной книги был не просто велик, а велик чрезмерно. Скажем, «Живописная Россия» имела тираж 10 тысяч экземпляров (тут, впрочем, нужно напомнить о трех сгоревших томах). Сберегались же такие издания всегда особенно хорошо, не в пример тоненьким поэтическим книжкам или изданиям футуристов. Иными словами, сохранилось толстых обоев много, и, купив какое-то издание, ты вскоре встречал в продаже еще, еще и еще: эти книги бесконечны, вопрос только вариаций сохранности и цены.

Так вот, если очередной малиновый пиджак, «нагруженный» специалистом по хронологии библиофильства выше мыслимых ценовых границ, переходил от состояния библиофила-неофита к книжному собирательству или же просто через пару лет заходил в какой-то большой магазин с хорошим ассортиментом, скажем, в «Дом книги» на Новом Арбате, он видел то же самое, что имеется у него в шкафах, но порой по ценам значительно (или в несколько раз) меньшим, чем некогда заплатил. Тогда-то и случалось, что автор работ по хронологии библиофильства выкупал назад некоторые книги. Впрочем, этим он не злоупотреблял, и порой дело ограничивалось беседой (в которой наш герой был златоустом и победить его было дано не каждому), также в ход шли книжные подарки и так далее. Однако и нескольких историй о выкупе книг обратно было достаточно для того, чтобы книжная Москва обсуждала их долго и красочно.

Тут нужно сказать, что покупатели в малиновых пиджаках, сменив в 2000‐х годах их на темно-серые костюмы с отливом, вообще-то славились тем, что, когда им вдруг покажется, будто они купили дорого даже хорошую книгу, норовили вернуть ее. Но и это не все: они не только хотели назад свои деньги, что для антиквара было крайне болезненно, но и сверх того требовали «штраф». На наших глазах так поступил один «фармацевт» с покойным И. С. Горбатовым: купив комплект журнала «Жар-птица», он чем-то оказался недоволен (то ли комплект был сильно обрезан при переплете, то ли не было в нем обложек, то ли просто показалось дорого и он дома одумался… – уже не помню, что рассказывал Игорь) и прислал книги с водителем обратно, с требованием назад денег и «штрафа», порядка 10% от суммы. Даром что покойный И. С. Горбатов был умен, а с клиентами общаться было его талантом: деньги он тогда вернул, заплатил и штраф; но, сохранив тем самым отношения, потом залечил рану сторицей…

Фальсификаторы и фальсификаты

Обращаясь к подобной проблематике, мы, даже если захотим, все равно не сумеем отразить все грани такого столь многогранного явления на антикварном рынке, как фальсификация антикварных книг и рукописей. Одно можно сказать: сама идея работать и зарабатывать трудом на жизнь, даже если это труд антиквара, или же иметь более спокойную оплачиваемую работу и жить комфортно, повсеместно в мире сменилась мечтами быстрого, даже мгновенного обогащения. И уж конечно, антикварный рынок, который пленяет стороннего наблюдателя не только таинственностью, но и огромными цифрами, неминуемо должен был оказаться под пристальным вниманием жаждущих обогатиться за ваш счет.

Мы знаем, что лучшие произведения фарфора XVIII века ныне массово производят в странах с экономикой невиданного роста, там же отливают из непонятного сплава, внешне похожего на серебро, монеты разных стран, и потом эти монеты «слепая старушка» приносит в антикварный магазин на Арбате или на рю Друо. Давно уже нет произведения ювелирного искусства с клеймом Карла Фаберже, которое не рискует оказаться подделкой, как бы безупречно оно ни выглядело на первый и даже второй взгляд, с художественной бронзой еще хуже. Картины «русских художников» XIX века могут найтись в каталогах европейских распродаж минувших лет, но еще с прежними подписями немецких или французских живописцев… Одним словом, куда ни глянь – везде обман. Антикварный мир полнится скандалами, страхами, ну и надеждами, что тебя-то судьба убережет от покупки фальшивки за большие деньги.

Мы говорили уже, что одни умники наклеивают на экземпляры царские экслибрисы и книга продается сильно дороже, потому что она уже как будто из царской библиотеки; другие – на мало-мальски красивый переплет ставят штампик великого переплетчика и сбывают его задорого; третьи выдирают в библиотеке страницы из книги и потом продают их как отдельный оттиск; у четвертых рука тянется к перу, перо – к бумаге, и вот уже на книге есть автограф, который может сделать обычный экземпляр дорогостоящим; пятые – берут ординарный экземпляр футуристической или любой другой книги и раскрашивают его, после чего он уже оценивается как уникальный. Сколько жуликов, столько и вариантов как бы заработать, перехитрив жертву; кто-то лепит «гибридные» фальсификаты, и в результате это трудноразличимая смесь подлинного и новодельного, иные и вовсе создают фальсификат с чистого листа.

Отсутствие института экспертизы как такового только помогает в осуществлении замыслов. В конце концов, скажут эти люди, все антикварные сделки добровольны, и кабы кто-то не хотел купить, он бы и не купил. Ну а раз ты коллекционер или библиофил, по крайней мере считаешь себя за такого, то уж сам должен разбираться. И формально они правы, если суд не докажет иного.

Как же быть коллекционеру? Почему он остается один и всё против него: аукционы, хотя и говорят нечто о подлинности и может создаться впечатление, что они ее почти гарантируют, но гарантируют они только то, что в какой-то срок, обычно года в 2–3, обязуются содействовать возврату предмета и денег, если в подлинности не просто возникли сомнения, но и эти сомнения нашли подтверждение в виде экспертных заключений двух различных государственных организаций, которые могут выступать в роли экспертов. Пока человек одумается, присмотрится к предмету и решит сделать экспертизу, пройдет и три года, то есть срок исковой давности будет упущен.

Но аукцион, пусть он и защищает покупателя в какой-то мере, является и тем местом, где на очевидные предметы навряд ли будет минимальная цена, тогда как частным образом шансы приобрести шедевр задешево значительно более высоки. То есть коллекционеры и дилеры сами вступают в рискованные сделки, видя легкий заработок.

Обычно на вопросы о подлинности есть и ответы о подлинности: вроде того, почему коллекционер или антиквар, покупая предмет за копейки у «населения» или задорого у крупного коллекционера или у его наследников, считает, что в этом случае он должен в любом случае купить подлинник. Тут уж надо или самим понимать в предмете, или хотя бы обзавестись толковыми помощниками…

Но неужели мы не знаем случаев такого рода: некоторая книга или рукопись была приобретена как подлинная лет пятьдесят назад известным знатоком, и вот теперь наследники этого коллекционера ее продали через аукцион, другой коллекционер купил, притом отнюдь не за копейки и хорошо понимая, что это не просто рукопись, а рукопись с provenance; он счастлив… Проходит лет пять, находится ученый или эксперт, который собирает музейную выставку по какому-нибудь поводу и просматривает экспонаты; вам есть что показать, он к вам приходит, вы выносите сокровище, а он и говорит: это же копия того времени, а не подлинник! Разве не видно? Скандал…

Кто же в этом случае виноват? Наследники? Продавший пятьдесят лет назад эту книгу антиквар? Аукцион, который выступил посредником? Покупатель, который не мог подумать о том, что это, может быть, не оригинал?

Далеко не каждый, кто так опростоволосился, побежит пытаться возвращать предмет и, выкручивая антиквару причинные места, требовать свои деньги. Кто-то предпочтет умолчать, потому что мир коллекционеров имеет не только хорошую память, но еще и неограниченный запас желчи: одна такая громкая история может прицепиться к коллекционеру, и он многократно будет потом жалеть, что начал скандалить.

Все эти разговоры и разговорчики, вопросы и ответы в любом случае приносят много огорчений и конкретному собирателю, но еще более – подрывают доверие к антикварному рынку в целом. Особенности экономики в России таковы, что любой мелкий бизнес (а антикварная торговля и даже аукционы – все это блохи, которые сильно не влияют на наполнение бюджета) должен скорее выживать, нежели комфортно существовать. И когда предмет сомнителен, аукцион его тоже может взять, поскольку формально это только посредник: он соединяет продавца, ФИО которого известны, с покупателем, который также известен.

К тому же никакой аукцион не может, если не имеет в штате квалифицированного эксперта, отметать бесконечные фальшивки, которые сыпятся на антикварный рынок как из рога изобилия. И никакой самый универсальный эксперт не может знать досконально весь репертуар книг и рукописей. Но только ли в России так? Неужели мы не знаем примеров тому, как на ведущих аукционах мира продавались фальшивки? Конечно же знаем…

Поэтому, по традиции, «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Иными словами, коллекционер на то и коллекционер, а не золотарь, чтобы развивать в течение жизни свой когнитивный аппарат и пытаться если не всегда, то во многих случаях принять верное решение самостоятельно, а при трудностях – не стесняться обратиться к эксперту (о которых мы расскажем в одноименном разделе). Чтобы так поступать, а особенно – признать собственную некомпетентность, нужны человеческие качества и ум, а этому уже не научишься.

Advocatus diaboli

Не секрет, что в XVI веке в Католической церкви в результате реформ римской курии папой Сикстом V, около 1587 года, официально была введена должность Promotor Fidei, то есть «поборник веры», которую занимал один из прелатов, служивший в Священной Конгрегации обрядов; а де-факто возникла эта должность даже раньше, еще при папе Льве X. Конгрегация обрядов занималась широким кругом литургических вопросов, в том числе беатификации и канонизации (отдельная Конгрегация по канонизации святых возникла в 1969-м, незадолго до того, как должность была упразднена папой Иоанном Павлом II в связи с пересмотром всей процедуры).

Традиционно должность Адвоката дьявола занимали не только даровитые и образованные богословы, но и одновременно талантливые ораторы. Это объяснимо: в процессе прений они должны были подвергнуть сомнению тезисы другого участника, который представлял свидетельства в пользу канонизации определенного претендента на звание святого. И немудрено, что на этом посту мы видим и будущих предстоятелей Римской церкви. Обиходные же наименования этих двух должностных лиц были Advocatus diaboli (Адвокат дьявола) и Advocatus Dei (Адвокат Бога).

В течение своей тридцатилетней практики в области антикварных книг и рукописей мы чем дальше, тем более воспитывали в себе именно качества Адвоката дьявола – и когда рассматривали печатную книгу во всем комплексе (переплет, экслибрис, страницы), и когда изучали автограф или рукопись, придирчиво обращая внимание на чернила, их проникновение в бумагу, на особенности письма, на характерные детали почерка, на сопутствующие владельческие признаки. И смеем надеяться, что за долгие годы антикварная книга нас смогла многому научить. В особенности – смотреть на предмет не в качестве Адвоката Бога, то есть не искать всему объяснение исходя из уверенности в подлинности, а совершенно напротив. Не подумайте, что мы всегда пытаемся увидеть фальсификат в подлинном предмете, нет, но мы всегда стараемся представить, будь это фальсификат, как бы он был сделан и что может помочь его разоблачить.

Если читатель думает, что придирки мои – это забава на пустом месте, то я должен сказать, что как Адвокат дьявола стал необходим Римской курии для прений с Адвокатом Бога, так и работа по распознаванию фальсификатов объясняется не только наличием их на антикварном рынке, но и людьми, облеченными и полномочиями, и научным весом, выполняющими в прениях роль Адвокатов Бога.

В контексте нашего рассказа – это те люди, которые не просто торгуют фальсификатами или же, работая в магазине, берут такие предметы для комиссионной продажи; они в данном случае не слишком влияют на восприятие предмета специалистами (хотя, конечно, их порой тоже приходится учитывать). Как и с канонизацией святых, Адвокат Бога опирается на те сведения, которые ему представлены, но выражает свою, искреннюю или же ангажированную, точку зрения. Разница между Римской курией и антикварным рынком в том, что для положительного решения о канонизации необходима подпись Адвоката дьявола, тем самым признавшего свое поражение в конкретных прениях. В нашем же случае никакой состязательности сторон нет, и точка зрения Адвоката Бога как будто бы не требует критического рассмотрения.

«Скрижаль Пушкина» из книги М. Гершензона «Мудрость Пушкина» (1919)

И таких случаев, когда облеченные полномочиями специалисты без достаточных на то оснований (в том числе и в виде собственной квалификации) принимают положительное решение о подлинности фальсификатов, более чем достаточно, и мы таковые упоминаем.

Однако бывает и Адвокат Бога, который вроде бы и специалист, и обладает квалификацией, но все равно принимает фальсификат за подлинник. Притом делает это с большим воодушевлением, подчас даже с эйфорией от общения с подлинным предметом. Эти случаи, хотя формально и не отличаются от других, кажутся нам более деструктивными для антикварного рынка по своим последствиям. Потому что ошибку универсального «эксперта» может опровергнуть специалист в узкой области, а вот ошибка последнего – уже заноза и для науки, и для тех, кто силится доказать правоту как Адвокат дьявола.

Речь здесь, опять же, не в заинтересованности принять фальсификат за оригинал, а в заблуждении специалиста. Ведь мы имеем дело с такими предметами, которые зависят от субъективного мнения, и эксперт, уже склонившись к какому-то выводу, затем для имитации объективности объяснит это письменно в наукообразном экспертном заключении. Но его настроение порой может быть таково, что фальсификат он принимает за оригинал.

Поставьте себя на место такого специалиста, скажем, при экспертизе автографа писателя начала ХX века, ну допустим, Осипа Мандельштама. Обычно такую экспертизу, если вы ищете кого-то сведущего, будет производить историк литературы, профессор или около того, много лет занимающийся творчеством именно этого автора. Часто к ошибочным выводам приходит тот, кто хорошо знает биографию, но мало имел дела с практической текстологией, и вряд ли тот, кто многие годы расшифровывал рукописи данного автора в архивохранилище, то есть знает не только тексты, но и саму фактуру со всеми тонкостями и особенностями.

Итак, давайте сперва подумаем, что ответит большинство таких специалистов, если им позвонят и скажут: у нас есть автограф имярека, неизвестный, нужно ваше квалифицированное мнение. Обычно такой человек представляет, что он увидит подлинный автограф: дарительную надпись, листок рукописи… И специалист этот прежде всего станет смотреть не на подлинность, придирчиво пытаясь решить главный для вас вопрос, а сквозь это, словно бы априори принимая предмет аутентичным, смело будет двигаться дальше и думать: как это соотносится с биографией, нет ли разночтений, что это может добавить к ранее известным биографическим сведениям.

Безусловно, если что-то в предмете противоречит уже известным каноническим сведениям, то он нет-нет да и задумается – насколько вероятно, что это подлинник? Но если фальсификатор был подготовленный, то никаких очевидных противоречий эксперт не найдет и, соответственно, будет опять же думать «насквозь», то есть о чистой науке. К примеру, в какой журнал можно отдать статью «Неизвестный автограф имярека», чтобы статья вышла побыстрее.

В истории литературы есть блестящий пример несколько иного плана, но дающий нам понимание о спешке ученых опубликовать нечто неизвестное. В 1919 году М. О. Гершензон среди пушкинских рукописей обнаружил четверостишие, которое ему показалось столь важным для творчества поэта, что он назвал его «скрижалью Пушкина» и спешно напечатал в качестве вступления к книге «Мудрость Пушкина», объясняя читателям величие найденных им строк. Вот оно:

 
А когда нас покидает
В дар любви, у нас в виду
В нашем небе зажигает
Он прощальную звезду.
 

Но когда книга вышла, знатоки поэзии, пушкиноведы и не пушкиноведы, кто с растерянностью, а кто со злорадством, узнали в этом четверостишии стихи В. А. Жуковского.

Пушкин по неведомой нам причине переписал для себя чужие стихи, Гершензон принял список (хотя бы и рукою Пушкина) за подлинную творческую рукопись, притом неизвестную, и уже далее обычный путь: с неистовством одержимого ученого, сделавшего наконец-то открытие, он увидел в этих стихах и выдающийся философский смысл, и великое значение для биографии поэта. А затем, опасаясь, что кто-то его опередит, спешно отдал книгу в издательство. «Люблю писать стихи и отдавать в печать», – говаривал метроман Д. И. Хвостов. История того, как Гершензон потом вырезал страницы из тиража, общеизвестна.

Казалось бы, М. О. Гершензон был очень крупным специалистом, почему же он так ошибся? Наверное, он бы мог посоветоваться с теми, кому доверял. Но он не стал. Он был абсолютно уверен в принадлежности этих стихов Пушкину. И хотя это был подлинный автограф, но текст принадлежал другому. Поэтому и все его научное построение, наполненное пафосом первооткрывательства, а потом обернувшееся жалкими попытками исправить неисправимое, ныне представляет собой едва ли не самый известный эпизод творческой биографии М. О. Гершензона.

Вывод же наш таков, что даже крупный специалист может быть так очарован смыслом книги/автографа/рукописи, что совершенно без злого умысла и абсолютно искренне будет считать его подлинным, и не только будет считать сам, но и как правоверный Адвокат Бога понесет благую весть – и в своих научных публикациях, и в экспертных заключениях.