Текст книги "Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг"

Клички

Вообще такая культурная и, казалось бы, элитарная отрасль, как антикварная книга, должна быть не слишком интересна с точки зрения прозвищ или даже кличек. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что мир антикварной книги богат и оригинален в плане наделения людей прозвищами. Довольно много кличек букинистов и антикваров приводит Михаил Климов в своем бессмертном опусе, и мы советуем особенно интересующимся ономастикой – обращаться также к этому источнику. Но присовокупим и свои заметки в данной области.

Вероятно, причина обилия прозвищ и кличек, особенно в последние десятилетия ХX века, связана с серьезной нелигитимностью частной антикварной книжной торговли как таковой. Может быть, кто-то успел забыть, но любая операция гражданина СССР в жанре «купил подешевле – продал подороже» – каралась статьей Уголовного кодекса, а точнее статьей 154 УК РСФСР «Спекуляция». Приведем ее краткий текст:

Спекуляция, то есть скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы, – наказывается лишением свободы на срок до двух лет с конфискацией имущества или без таковой, или исправительными работами на срок до одного года, или штрафом до трехсот рублей. Спекуляция в виде промысла или в крупных размерах – наказывается лишением свободы на срок от двух до семи лет с конфискацией имущества. Мелкая спекуляция, совершенная повторно, – наказывается исправительными работами на срок до одного года или штрафом до двухсот рублей с конфискацией предметов спекуляции.

Как можно видеть, любая попытка перепродать книгу помимо государственного посредничества (то есть букинистического магазина) оказывалась рискованной; но поскольку магазины работали по утвержденным прейскурантам-ценникам, заработок-то мог происходить именно от продажи книги напрямую покупателю, не говоря уже о том, что многие книги не принимались в букинисты по другим причинам. Именно поэтому значительная часть холодных книжников 1960–1980‐х годов (о термине «холодный книжник» см. далее) оттрубили свои положенные годы в местах не столь отдаленных – кто-то в Подсолнечной (всегда, проезжая на поезде Октябрьской железной дороги эту станцию, смотрю на колючую проволоку вдоль полотна, периметр мужской зоны, и вспоминаю Юрия Петровича Колгатина, одного из знаменитых московских книжников, мир его праху), а кто-то – намного дальше.

Такие обстоятельства – когда антикварная торговля стояла за гранью закона – конечно же, не могли ее задушить, но если и не способствовали криминализации всей отрасли, то, по крайней мере, приучали участников к необходимости чувствовать себя как на линии фронта. То есть кроме того что к некоторым людям клички прилипают волею Создателя, да притом так, что никаким способом от них не избавишься (вспомним рассуждения Гоголя на эту тему), то и сама профессия заставляла каким-то образом ограничивать число тех, кто знает твои ФИО. А потому, к примеру, если бы в 1990‐х годах я не имел доступа к документации сдатчиков антикварных книг, так бы никогда и не узнал настоящих фамилий многих книжников – в основном было известно имя или кличка, а чаще имя шло в связке с кличкой, образуя таким образом некоторое устойчивое сочетание, по которому можно было быстро идентифицировать человека в разговоре.

Причины наделения конкретного человека конкретной кличкой – различны; от констатации моральных или физических особенностей или изъянов (вспомним Алика-заику, знающего и интеллигентного букиниста-антиквара) до профессиональных его интересов, должности, предмета собирательства. Но поскольку сама область антикварной книги, до начала свободы 1990‐х годов, просто-таки вынуждала наделять участников антикварного рынка «погонялами», то довольно часто прозвищем становились имя или же отчество – благо ряды антикваров состоят, что уж там скрывать, отнюдь не из Иванов Ивановичей. Даже более того – «Иван Иванович» оказалось одновременно и прозвищем, потому что он был в Москве один-единственный, и если кто-то произносил это сочетание, то все понимали – речь идет об известном своим добросердечием Иване Ивановиче Петрове, продавце из «Метрополя», собирателе книг пушкинской эпохи. То есть ни Карлу Карловичу, ни Михаилу Елиазаровичу, ни прочим им подобным по оригинальности врожденных имен – не было нужды придумывать какое-то особое прозвище. Но когда появился в рядах московских антикваров энергичный Михаил Юрьевич, то, уж конечно, с тех пор у нас в речи и начал упоминаться как «Лермонтов».

Также важно понимать, что ряд имен людей при ежедневном их упоминании в профессиональной среде довольно утомителен для произношения, а потому им, для упрощенной идентификации, придумываются замены более простой артикуляции. С другой стороны, порой фамилии откровенных мерзавцев вообще было противно произносить, и им часто находилась замена более яркая по звучанию. Ряд подобных кличек вообще имели характер внутренний даже для некоторой компании антикварного сообщества – таким образом намеренно вводился некоторый эзопов язык, который даже при книжниках не мог быть понятен всем участникам.

С наступлением свободы, а уж в нашем XXI веке особенно, клички стали присваиваться реже. Традиция присвоения прозвищ не пресеклась окончательно, но сильно поредела. Теперь, в эпоху политкорректности и полной прозрачности отрасли, мы, участвуя в разговоре букинистов, уже не слышим прозвищ. Только фамилии – Ниточкин, Марьяш, Климов, Бурмистров, Охлопков… Никакой романтики, одним словом.

При этом был и переходный этап от кличек к канцеляризму. В тот момент уже употреблялись одни имена. Это могло быть полное имя (Карл), краткое (Маша), диминутив (Илюша, Славусик)… Но обязательным было то, чтобы книжники точно понимали, о ком конкретно идет речь.

Нам с коллегой, к счастью, не выпало никаких прозвищ – наступило как раз то самое переходное время, 1990-е; говорили только «Саша с Петей» или наоборот. Вероятно, бывало и раньше, когда персонаж погружался в антикварный рынок в достаточно невинном возрасте и кличку свою приобретал потом. Но поскольку традиция наделения кличками как раз пресеклась в 1990‐х годах, то многих, в том числе и автора этих строк, время пощадило.

В нашей книготорговой практике мы, в силу злоречивости, наделяли многих прозвищами, но лишь в общении между собой. Обычно это касалось постоянных покупателей, которых мы в какой-то момент перенумеровали, чтобы случайно не выдать кому-либо их имен. «Первый номером» был у нас преданнейший делу книжного собирательства Н. В. Ш***; «Вторым номером» стал М. П. К***, на котором наша нумерация и закончилась, потому что мы всю свою коммерческую жизнь общались с покупателями через посредников, не было у нас столько самообладания, чтобы общаться напрямую.

Впрочем, был еще один персонаж, который совершил у нас покупку в самый первый день, когда мы в 1996 году открыли отдел антикварной книги, и называли мы этого покупателя «Наемный». Как и многие перлы в нашем словаре, это прозвище дано моим коллегой: «Такой вежливый, такой интеллигентный, даже когда торгуется, ну и такой состоятельный… Кто же он, если не наемный…» Этот человек собрал очень хорошую коллекцию, и лет через двадцать, судя по всему, бесславно ее распродал. Жалею до сих пор, что мы уступили Наемному два чертежа Ивана Кулибина (оставив себе лучший из нескольких купленных в составе замечательной коллекции). Действительной специальности этого покупателя мы так и не узнали.

Приведу здесь краткий ономастикон тех, чьи прозвища были общеизвестны в книжном мире и с кем нам довелось общаться; при этом постараемся сокращать фамилии ныне здравствующих, дабы не вышло какого конфуза. Кроме того, воздержимся от упоминания многих – Вонючки, Гиены, Гены-Г…, Гнуса, Макулатурщика, Телевизора, Чудовища, Бутерброда и прочих, по причине неприятности их не только в смысле прозвищ. Тех же, кто обладает уж совсем неблагозвучными прозвищами, до нецензурности, – также оставлю вне этого списка. Все-таки хочется здесь сказать о достойных людях. Для удобства повествования расположим их по алфавиту.

Алик-заика – покойный Олег Алпашевич Гаджиев (1955–2022), один из заметных персонажей московского антикварного мира последних трех десятилетий (то есть, наверное, даже долее, но я его помню с 1990 года); интеллигентный, приветливый, сдержанный. Его было сложно узнать по телефону: он говорил без всяких заиканий.

По своим привычкам и необычной для книжников вежливости он как будто создавал пару Андрюше-каланче; его тоже можно было встретить несколько раз на дню, когда он обходил своим привычным маршрутом магазины и аукционы, и он также никогда ничего не рассказывал о том, что он купил или что продал. Вообще, он мог обсуждать только те книги, которые в настоящий момент были перед вами, и никогда не говорил о том, что он собирает и что у него в коллекции.

Пожалуй, Алик был единственным из книжников, который ни одной книги у нас не купил и ни одной нам не продал. Тем не менее у нас всегда были очень теплые взаимоотношения.

Американец, или же Леша-Американец, – Алексей Александрович Неусыпин. Хотя он житель Санкт-Петербурга, но все-таки, как свидетельствует прозвище, не боится дальних перелетов. Леша, по моим воспоминаниям о 1990‐х годах, был единственным торговцем старой книгой в городе на Неве, с которым было всегда приятно и общаться, и иметь дело вообще, то есть, иными словами, он знал, что такое слово, и умел его держать. Своими привычками и благородством он даже какой-то не «питерский», потому как нам с коллегой было всегда крайне тяжело привыкнуть к переменчивости нрава и напыщенности книжников поверженной столицы. Но все-таки нечто иное «питерское» есть и у него, а именно – любовь к поэзии. А уже талант (именно талант) запоминать и блестяще декламировать стихотворный текст не стихами, не страницами, а целыми поэмами – уникален. Вообще это редкий тип книжника, который не только торгует книгами, но и читает их.

Анка-пулеметчица – Анна Федоровна Мосина, продавец давным-давно упраздненного букинистического магазина в Столешниковом переулке, а до того – магазина «Антиквар»; дама эксцентричная, считавшая себя большим специалистом в старой книге, а особенно – в гравюрах и литографиях. Впрочем, издания XX века по искусству она знала действительно хорошо. Однако более она запомнилась тем, что гоняла от прилавка покупателей со словами «у вас все равно денег нет!» и «здесь вам не библиотека!». Если иные стражи прилавка нет-нет да и уходили куда-то или присаживались, то Анна Федоровна стояла как на карауле и, хотя была невелика ростом, строго следила за посетителями. Потом только я узнал, что она имела не только очень печальную судьбу, но и инвалидность, так что сидеть ей попросту было нельзя.

Беспальчик – известный московский библиофил, собиратель иллюстрированных изданий и вообще книг первой трети XX века. Прозвище это объясняется реальностью жизни, хотя бы и практически незаметной. Долгие годы он как собиратель находился в тени М. В. Раца, будучи приверженцем примерно той же направленности в собирательстве, однако последнее время уже безусловно один из главных московских коллекционеров. Многие годы Беспальчик был постоянным участником книжных аукционов, и знал я его с первых дней своей работы. Но особенно запомнилось, как в самом начале 1990‐х годов он покупал в магазине у Никитских ворот именной экземпляр «Стихотворений» А. А. Фета с рисунками В. М. Конашевича («Аквилон», 1922): крайне недовольный высокой ценой, передавая деньги, в сердцах произнес: «Я знаю, что есть магазины, в которых покупателя могут оставить без штанов; но у вас – с покупателей вместе со штанами снимают и кожу!» Это породило скетч Карла Карловича: «Оставшись без пальца, рискуешь остаться и без кожи».

Заяц – хронологически едва ли не последний персонаж, получивший в нашем микромире прозвище. Дано оно было самóй антикварной книгой, которая замолвила свое слово. В конце 2000‐х годов появился в Москве собиратель, впереди которого несся шепот о его причудах: «Он собирает не просто хорошие и редкие антикварные книги; и даже не очень хорошие и не очень редкие; а собирает он – только шедевры! Но на аукционах не покупает, потому что аукционы он не любит».

Не раз на нашей памяти вырастали и такие грибы в книжном лесу, когда финансисты или чиновники объявляли свое бездонное чрево вместилищем только шедевров, эдакие «серьезные покупатели на серьезные предметы». Но если мелкотравчатый книжник или средней руки коллекционер после приведенных выше манифестов начинает благоговеть, сожалея об отсутствии шедевров для такой вот выгодной реализации, то опытный антиквар или собиратель сразу понимает: с подобными коллекционерами, кроме приятного или же неприятного общения, не выйдет абсолютно ничего путного (под путным мы подразумеваем куплю-продажу редкой книги без проволочек и унижений, то есть за высокую цену и к обоюдному удовольствию).

Предубеждение к подобным манифестам понятно. Дело в том, что если некто хочет купить шедевры и не стесняется в средствах, то для него имеется вполне простой путь: покупать топ-лоты на аукционах в Москве, Лондоне или Нью-Йорке (а лучше во всех этих городах одновременно). Этот способ и вполне соотносится с провозглашенными лозунгами, и результат даст очевидный: после таких покупок уже «самоходом», то есть помимо аукционов, к такому собирателю начнут приходить и невиданные редкости.

На деле же, когда появляется покупатель «только шедевров, но не на аукционах», многократно наблюдается иное: такие деятели торгуются как извозчики, вытирают о продавцов ноги и приговаривают нечто вроде: «Что же опять за дрянь ты мне приносишь, я же дорого плачу только за шедевры, а за это могу три копейки дать!» И потому, чуя за версту таких «серьезных покупателей», мы добровольно с ними никогда никаких дел старались не иметь. Может, и зря, но жизнь наша была от этого как минимум спокойней.

Не таков был наш друг и коллега М. М. Климов, который в какой-то момент подпал под обаяние финансовых возможностей такого вот нового коллекционера. И, встречаясь нередко пообедать, мы с А. Л. С. на закуску или на десерт получали рассказы о том, как этот покупатель «богат и очень богат», как он-де нечто «опять купил очень дорого», что продажа ему – «это живые деньги» и так далее. Рассказы эти имели определенную цель. Дело в том, что долгие годы над нами висели долги, потому что книжное коллекционирование – предприятие крайне убыточное. Должны были мы постоянно и самому М. М. Климову, и даже его родственникам.

И нередко этот таинственный покупатель вцепится, бывало, заочно в какую-то вещь из нашего «Музея книги», о которой этому искателю жемчуга стало известно, и никак не отпускает; особенно трудно было оборонять прижизненные издания Пушкина в печатных обложках, «которые он покупает дороже всех». И в силу жизненных обстоятельств порой мы были вынуждены идти навстречу настойчивости нашего друга. Бывало это, впрочем, раза два или три и, уж конечно, не касалось пушкинской коллекции. Но, что характерно, это подтвердило наши убеждения: покупатель неизменно от покупки уклонялся. Но однажды – произошло чудо. Он наконец купил с прилавка книгу, и то была единственная покупка этого мегасобирателя. И была это не какая-то записная редкость, а сущая безделица по нашим меркам – книга Е. П. Гребенки «Путевые записки Зайца» (1844). Так этот собиратель и получил свое прозвище.

Поэтому, если читатель вдруг встретит на своем книжном пути некоего очень обеспеченного финансами собирателя, который интересуется «исключительно безупречными шедеврами или абсолютно подлинными автографами, но не на аукционах, а с глазу на глаз, потому что очень-очень богат», то можете даже не раздумывать – перед вами наш русак (Lepus europæus).

Игорь-усы — Игорь Федорович Владимиров (р. 1940), книжник и литературовед, исследователь творчества М. А. Булгакова; как можно видеть по прозвищу, он носил усы (впрочем, и бороду тоже). История, благодаря которой он обратился к наследию Булгакова, будет нами рассказана ниже.

Илизарыч – так многие звали покойного Михаила Елиазаровича Кудрявцева, известного и прекрасного московского антиквара. В литературе последнего времени особо грамотные люди начали писать его «Елеазарович», и мне сразу вспоминается, как он всегда, когда кто-то записывал его телефон, стоял над душой, говоря «ЕлИазарович». Изредка его звали и просто Борода, когда он запускал свою растительность до масштабов Карла Маркса.

Илюша – так по молодости звали Илью Андреевича К***, ныне почтенного антиквара и собирателя, когда он начинал за прилавком букинистического магазина на улице Богдана Хмельницкого (совр. Маросейка). С того времени он сменил немало, как теперь говорят, локаций: туда-сюда по Покровке, затем Остоженка, ныне Чистопрудный бульвар. Долгое время наш герой сотрудничал с С. А. Ниточкиным в магазине «Букинист» у старого выхода метро «Парк культуры», в котором сейчас находится то ли пельменная, то ли кебабная (грустная история про то, как один из замечательных магазинов Москвы превратился в точку общепита, пусть останется на совести тех, кто это устроил, если, конечно, кто-нибудь эту сагу наконец не расскажет).

Каланча, или же иначе Андрюша, – Андрей С***; принципиально холодный книжник, многие десятилетия избегающий какой-либо огласки в качестве собирателя или антиквара, не говоря уже о такой крамольной идее, как заведение собственного магазина. Тем не менее в области редкой книги ему мало равных. Кажущаяся отстраненность, а вместе с тем моментальная реакция и большая везучесть одно время привели даже к тому, что букинисты принимали близко к сердцу факт, когда Каланча без разговоров покупал у них какую-то книгу, – они сразу думали, что дико прогадали; выкупить же у него книгу обратно, пускай и втридорога, считалось практически несбыточным. Помню, как он при мне купил конволют, в котором было первое издание «Певца на Кремле» В. А. Жуковского 1816 года… И сколько стоило сил (и не только сил) уговорить его уступить нам эту книгу. Но этот случай запомнился не по причине цены, а по причине неожиданности, став единственным за все годы.

Кинг-Конг – таким прозвищем звали покойного Михаила Менделевича Климова в прошлом веке. После выхода в 2008 году «Записок антикварного дилера» он был повышен цехом до Миши Климова (дар сурового уважения коллег). Кто не понимал или плохо расслышал его прозвище, звали его иногда Пинг-Понг, это может быть оправданно визуально, но истине не соответствует.

Махно, или Юрка-Махно, или просто Юрка, или Лавкин, – все это Юрий Петрович Колгатин, выдающийся книжник рубежа XX–XXI веков, ныне покойный. Он хотя и имел отраженную в прозвище внешность, но антикварную книгу знал и чувствовал превосходно; а также известен был тем, что честен и неподкупен. А в антикварной торговле это невиданные качества. Свое прежнее прозвание Лавкин он получил по месту своей работы – Книжной лавке писателей на Кузнецком мосту.

Маша – главный московский антиквар-букинист всех времен и народов Мария Яковлевна Чапкина (Батасова), которая много десятилетий была настолько положительным персонажем антикварной книжной торговли, что никто до сего дня не осмелился ее назвать как-то иначе (или почти никто, если быть беспристрастным; но о мемуарах «Деньги-Книги-Деньги» мы здесь распространяться не будем). В сущности, она оставалась «последней из могикан» ушедшей московской букинистической торговли, когда движителем антиквара являлась не жажда наживы, а любовь в книге. Эту любовь дорогая Мария Яковлевна не растеряла и пронесла через всю свою жизнь, оборвавшуюся раньше времени.

Метро, или же Игорь-Метро, или просто Семеныч, – это покойный Игорь Семенович Горбатов, один из титанов антикварной торговли конца XX – начала XXI века и коллекционер. Долгие годы у него, в союзе с О. В. Лукашиным, был антикварный магазин в здании гостиницы «Метрополь», и многие, кто помнит «Метрополь» 1990-х, уверены, что прозвище именно оттуда. Но было оно и много раньше, поскольку в торговлю антикварной книгой он пришел, будучи машинистом Московского метрополитена.

Очкарь – прозвище самого крупного собирателя Санкт-Петербурга Виктора Георгиевича Василенко, ныне покойного. Происходит понятно отчего. Сложность и переменчивость его нрава – притча во языцех.

Он был книжником со своими принципами: не только не хотел каталогизировать свое собрание, понимая, что у него на это не хватит сил, но и избегал пачканья своих шедевров владельческим знаком. Вообще говоря, учитывая, что лучших экземпляров, нежели у Очкаря, я не видел в своей сознательной жизни ни в одном частном собрании, можно отметить его высокий собирательский вкус в нежелании клеймить свои шедевры.

О том, как он видел будущее своего детища, ходили слухи: будто бы его пушкинское собрание, то есть все без лакун отдельные издания поэта и практически исчерпывающая подборка альманахов пушкинского времени, причем все в эталонных экземплярах, в большинстве своем с обложками или издательскими картонажами, было завещано в музей-квартиру Пушкина на Мойке. Но в действительности этого не произошло, может, лишь часть туда попала, но то для нас покрыто туманом. Насколько изменчив был сам Виктор Георгиевич, так с ним поступила и судьба; особенно, конечно, нужно учитывать то, что это была не просто коллекция, а по сути склад наличности, которая, как известно, имеет много больше адептов, нежели антикварная книга. Зная траты Виктора Георгиевича на свое собрание (он считал великой удачей, что незадолго до кончины купил себе еще комплект переплетенных глав «Евгения Онегина» за 800 тысяч долларов), его смерть не прошла незамеченной для неравнодушных к презренному металлу.

Конец жизни и конец собрания В. Г. – это Петербург Достоевского, кошмарный до жути, когда расчлененный труп в рюкзаке или в морозильнике становится обыденностью, лишь одним из способов решения жизненных ситуаций в этом прекрасном городе. Все было достаточно быстро: супруга Виктора Георгиевича умерла незадолго, затем он сам; к тому времени вокруг коллекции уже нарезал круги Аркадий Иванович Свидригайлов, и нужно было только ждать, когда он проявит всю свою нутряную достоевщину. И она проявилась в самом ужасном свете: подумать только, вскоре при достаточно темных обстоятельствах умирает сын собирателя, довольно крепкий физически, так что окружающие стали нервно озираться, выискивая неподалеку и Родиона Романовича…

Вся галерея героев романов Достоевского собралась у одра Виктора Георгиевича, и мы лишь горько-горько сожалеем, что такое изумительное, огромное и абсолютно неповторимое собрание имело столь печальную судьбу.

Перебей-нос – так зовут одного из старейших букинистов столицы, который мог бы стяжать, на пару с покойным Сэмом (см. ниже), звание самого громкого участника антикварных аукционов 1990‐х годов. Громкого в прямом смысле. Однако, несмотря на антураж, он знает и любит книгу и, наверное, до сих пор ходит с кейсом-дипломатом, в котором всегда бывало что-то поистине удивительное. До сих пор благодарен ему за то, что мы имели счастие купить у него в свое время «Что есть табак» А. М. Ремизова, хотя потом, прознав о продаже, эту книгу выкупил у нас В. С. Михайлович, которому в далеком 1993 году отказать было невозможно.

Сироп – иначе Сиропчик, имевший некогда магазин невдалеке от Белорусского вокзала, а потом – на Трубной улице. Собственно, его медоточивость памятна всем, кто хоть раз в жизни имел шанс с ним пообщаться. Хотя тот факт, что ему в сердцах некогда оттяпали палец (железной дверью его же магазина), заставляет думать, что он может проявлять и другие черты характера.

Сэм – Виктор Иванович Семиохин был одним из знаменитых букинистов 1990‐х годов. Книгу он знал, особенно «классическую» русскую книгу XVIII–XIX веков, ориентировался в редкостях геннадиевского толка превосходно; да и не был чужд собирательства – у него была прекрасная библиография, которую он на досуге явно изучал, почему именно ему выпала честь в 1987 году выступить составителем каталога первого антикварно-букинистического аукциона. При этом известен был не столько своими познаниями в области российской библиографии, сколько страстью к алкоголю. Сэм был до него большой охотник, а далее – и до подраться. Особенно запомнился он многим по своим выходкам на букинистических аукционах – редко приходил как стекло, чаще слегка навеселе, а по ходу торгов догонялся еще и еще и достаточно быстро становился если не главным покупателем, то главным присутствующим – его реплики с места, комментарии по поводу каждого покупателя или участника были искрометны, громки, и мат звучал в адрес каждого. Помнится, на одном из наших последних аукционов охрана вывела его из зала. Погиб он в автомобильной аварии и своей кончиной разделил судьбу еще одного великого книжника – Александра Евгеньевича Ермакова, который в 1984 году, 28 лет от роду, разбился пьяным на своей «Ниве». О Ермаке не пишу, потому что знал я его наследников, но не его самого.

Таракан – наделенный таким прозвищем за привычку носить усы; по крайней мере, последний раз его я видел много лет тому назад, и был он в усах (борода иногда им сопутствовала также). Людям со стороны он особенно был памятен своими покупками на книжных аукционах – в 1990‐х годах он всегда заседал в конце зала и нервно поднимал номер, а когда уже его самого «поднимали», не бранился, как некоторые, но багровел, озаряя зал, и бубнил что-то малоприятное себе под нос. Не знаю, как он антикварные книги продавал в те годы, но покупал несколькими коробками за раз. Если у каждого из книжников была в общем-то своя специализация (всеядных было не так много), то у него – помпезные издания в издательских переплетах, история, филология, философия. Он был непревзойденным знатоком исторической литературы, и до сих пор имеется уверенность, что его собрание представляет собой одно из лучших и замечательнейших.

Француз, или же Володя-француз, – покойный Владимир Валентинович Волков, свое прозвище получивший по причине частых поездок во Францию. В 1990‐х годах он был одним из известных московских собирателей, был в высшей степени осведомленный книжник, дружил с М. Я. Чапкиной и ценил рукописи литераторов пушкинской эпохи. Отдельно нужно сказать о его страсти к поиску автографов Е. А. Баратынского (которого он подчеркнуто именовал Боратынским), П. А. Вяземского, Ф. И. Тютчева. В 2004 году вышел für wenige «Каталог литературных автографов» его собрания, в котором среди вполне замечательных рукописей оказался и «автограф» А. С. Пушкина, ранее принадлежавший Л. А. Глезеру, доказательство подлинности которого было удостоверено графологом Министерства добра и правды.