Текст книги "Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг"

Фотография

Фотография в последние годы является очередным «динамически развивающимся направлением» коллекционирования и антикварной торговли как за рубежом, так и в России.

Хотя интерес к фотографии как к отдельному виду изобразительного искусства всегда существовал среди коллекционеров, однако по большей части к области иконографии или же «подсобного» искусства для подготовки иллюстрированных изданий эпохи тоталитаризма. Поэтому намного более известны сами печатные издания – преимущественно альбомы или журналы 1920–1930‐х годов, представляющие нам фотографию именно как исходный изобразительный материал для иллюстраций и фотомонтажей. Именно эти издания связаны с наиболее значимыми именами отечественной фотографии – Александра Родченко и его современников.

Наряду с этими известными пластами существовал и рынок собственно фотографии: портретные фото (визитные и кабинетные), стереоснимки, разнообразные фотографические видовые альбомы… Дагерротипы, которых мы касаться не будем, традиционно относились уже к чисто изобразительным материалам, и интересовались ими не столько коллекционеры книги и графики, сколько собиратели миниатюрного портрета. Раздел авторской фотографии на этом фоне был крайне небольшим и также не имел того, что и называется собственно рынком, где бы можно было такие предметы купить или же продать.

В целом же фотография всегда плелась в хвосте антикварной книжной торговли: альбомы, которые традиционно привозили из путешествий европейцы в XIX веке, всегда стоили много дешевле альбомов гравюр. То была давняя традиция недооценки фотографий: ведь довольно рано, в том же XIX веке, в России была пущена басня о недолговечности фотоотпечатков (и именно по этой причине начинание Г. Н. Геннади по изданию фотографических копий русских портретов не получило развития).

Однако в последние годы ситуация значительно изменилась: фотография активно захватывает антикварный рынок. Некогда нереализуемые фотографические альбомы оцениваются много дороже печатных книг, отдельные фотоснимки известных мастеров фотографии могут стоить дороже оригинальных рукописей крупных писателей. Причина здесь, безусловно, и в визуальной ясности фотографии, что само собой разумеется: публика не хочет много читать, а хочет смотреть много картинок. Однако причина не столько в тяге получателя информации к визуализации. Все-таки антикварная торговля – косный и малоповоротливый сегмент мирового рынка, чтобы снижение интереса к чтению смогло бы поколебать ее основы.

Фотография Н. А. Лескова с дарительной надписью (1893)

Причину того, что рынок так «вошел» в антикварную фотографию, мы изложили выше, объясняя взлет цен на рукописи и автографы. И довольно быстро в фотографию «пошли деньги»: антиквары, осознав бесконтрольность (= безнаказанность), стали поднимать цены, эти возросшие на дрожжах цены стали формировать интерес к предмету, область получила новую жизнь. Все крупнейшие аукционные дома мира не только обзавелись собственными фотодепартаментами, но и стали шокировать обывателей и антикваров сотнями тысяч фунтов или долларов за фотоотпечаток великих фотографов XX века.

В России таких безумных цен нет, но зато налицо совершенная неразбериха. Даже более: в определенных областях, особенно в сегменте авторской фотографии, мгновенно наступила вакханалия: поздние отпечатки, пересъемка и тому подобные повторения повсеместно выдаются за авторские отпечатки. Тому немало помогает и то, что традицию удостоверения отечественными фотографами собственных отпечатков, наподобие подписи на эстампе, мы встречаем крайне редко; лишь единичные мастера, как великий пикториалист Ю. П. Еремин, подписывали свои произведения.

Нехватка же квалифицированных специалистов, отсутствие института экспертизы в этом тонком вопросе, фантазия в качестве фундамента ценообразования – все стало разогревать рынок сперва на Западе, а затем и в России. А ведь отличие собственно авторского отпечатка от тиражного требует высокой квалификации эксперта; тем более что не всегда по отпечатку легко понять время, когда он сделан – 1930‐е это годы или 1960-е? Сегодня, по нашим наблюдениям, рынок пришел к тому, что любая фотография того же А. Родченко выдается за авторский отпечаток, а цена ее – шестизначная или даже семизначная. И даже про штамп, который фотограф ставил на оборотах своих отпечатков, было поначалу забыто, но ныне о нем вспомнили (впрочем, лет двадцать назад мы встречали подлинные отпечатки с этим штампом).

Футуристические издания

Издания русских футуристов – самое первое, что взлетело в России в цене в новое время. И до падения железного занавеса коммивояжеры под видом исследователей или коллекционеров охотились за книгами русских футуристов. Ощутимым толчком к этому книгоискательству стала изданная в 1978 году Британской библиотекой иллюстрированная монография Сьюзан Комптон «Русская футуристическая книга 1912–1916» (продолжение которой, «Книги русского авангарда 1917–1934», вышло в 1993-м). Именно благодаря книге Комптон 1978 года возвысился платежеспособный спрос, и редкие до той поры книги футуристов стали еще и очень дорогими. В 1989 году вышла в свет монография Е. Ф. Ковтуна «Русская футуристическая книга», которая если не закрыла полностью тему исследования этих изданий, то стала краеугольным камнем и для историков книги, и для коллекционеров. В дальнейшем научная разработка вопроса связана прежде всего с именем В. В. Полякова, автором монографии «Книги русского кубофутуризма» (1998), исправленное и дополненное издание (2007) которой является не только итоговым для автора, но и в значительной мере оказывается наиболее полным путеводителем по тому сегменту, который именуется футуристической книгой. Причина столь важного значения не столько в самом тексте монографии, сколько в приложении к ней. Еще С. Комптон дала в 1978 году лаконичное описание 61 футуристической книги, указав их размер, число листов и установив по «Книжной летописи» тиражи многих изданий; затем Е. Ф. Ковтун воспроизвел в своей монографии подробный «Каталог литографированных и гравированных изданий», описав полистно 19 книг. В. В. Поляков в приложении к первому изданию монографии поместил аннотированный каталог 52 изданий футуристов, а в приложении ко второму изданию этот каталог насчитывал уже 92 описания. В действительности это наилучший на сегодняшний день перечень футуристических изданий (но в силу вольности при трактовке понятия футуристических изданий – не исчерпывающий), с нашей точки зрения. То, что не включено в перечень В. В. Полякова, в первую очередь книги русского авангарда 1920–1930‐х годов, а также многочисленная книжная продукция А. Крученых, особенно нетипографическая, описано в локальных изданиях и значительно менее подробно. Вместе с тем различные каталоги частных коллекций дают понимание об изданиях данного направления.

Наилучшим же обзором, хотя бы и не столь подробным, но все-таки под одной обложкой, служит каталог масштабной выставки «Книги русского авангарда, 1910–1934», прошедшей весной 2002 года в Музее современного искусства в Нью-Йорке (MoMA). Весь этот в общем-то беспрецедентный выставочный проект, начиная с его подготовки, финансировался Фондом Джудит Ротшильд, основанным после смерти дочери крупнейших американских коллекционеров.

Это была не просто выставка, а выставка коллекции, переданной Фондом Джудит Ротшильд в MoMA и насчитывавшей более 1100 книг русского авангарда (такое число объясняется не только широтой подбора, но и наличием дублей, если это литографированные или рукодельные издания). Удивляет и сохранность этих книг, в основном замечательная, совершенно невиданная в отечественной традиции. И то, как же можно было собрать такую коллекцию в Америке. Косвенно это объясняется тем взлетом цен на футуристическую книгу в конце 1990‐х годов, что, безусловно, было отражением энтузиазма Фонда. Тем не менее мы видим в этом событии прекрасный пример, как можно было не только за несколько лет собрать беспрецедентную и неповторимую коллекцию (чему способствовало обилие книг в 1990‐х годах на мировых аукционах), но и завершить свое начинание блестящей выставкой. Это редкий пример удачного коллекционно-выставочного проекта. Для коллекционеров же этот каталог важен тем, что он представляет собой подборку изданий, собиравшихся, во-первых, еще в прошлом веке, во-вторых, квалифицированными специалистами, которые не допустили в нее фальсификаты. То есть, безусловно, у кого-то могут возникнуть вопросы относительно пары воспроизведений, но в целом – это безупречные по своей аутентичности издания.

И уж конечно, этой коллекцией, подаренной крупнейшему музею мира, тема собирательства футуристических изданий ничуть не исчерпана. Она лишь становится более понятной, но от того и еще более притягательной. Особенно это важно потому, что футуристические издания, оставаясь книгами, представляют собой прежде всего памятники искусства. В 2010‐х годах мы уже видим множество монографий, каталогов и альбомов на эту тему, даже участники антикварного рынка отметились в качестве авторов некоторых из них.

В этой связи мы очень кратко затронем два традиционных вопроса: во-первых, о фальсифицировании футуристических изданий; во-вторых, об уязвимости их для хищений. Тем более что именно в связи с данными изданиями эти два момента взаимосвязаны.

Как мы видели на примере автографов, нередко фальсификатором рукописей писателя является глубокий знаток его творчества. И конечно, в столь сложной, филигранной области, как футуристическая книга, требуются недюжинные знания и опыт. Впрочем, это касается особо искусных подделок; для более простых случаев достаточно просто желания и возможностей.

В начале нашего века неожиданно фальсифицирование книг футуристов вдруг стало столь широко шагать по свету, что был достигнут традиционный в таком случае эффект: весь сегмент этот на антикварном рынке замер, книги перестали пользоваться спросом, потому что коллекционеры боялись купить подделку. Разумеется, особенно знающие продолжали делать покупки, но в целом – рынок был обрушен.

Чтобы распознать подделки ныне, мы наблюдали удивительный способ – исследование в УФ-лучах. Мы, будучи не слишком искушенными в этом методе экспертизы, мало что можем сказать относительно его действенности именно для распознавания подделок футуристической книги. Но однажды мы смогли убедиться, что коллекционеры, не в силах что-либо понять глазами (или так жаднехоньки, чтобы оплатить консультацию квалифицированного специалиста, которые в данной области имеются, и далеко за ними ходить не надо), решили сделать это сами при помощи анализа люминесценции в УФ-лучах. И мы не то чтобы были участниками, но даже пострадавшей стороной такой «экспертизы».

Итак, в 2017 году, имея нужду в средствах, мы с коллегой решили продать один из дублетов нашей коллекции футуристических книг. И выставили на аукцион одно из самых знаменитых изданий русских футуристов, «Заумную гнигу» (1916), которая была в нашем «Музее книги» в двух экземплярах. Книгу не продали, я забрал ее назад и отвез в хранилище. Через год мы вновь выставили ее на аукцион, правда ощутимо увеличив цену.

Здесь отступление. Древняя мудрость коллекционера такова: если ты расстаешься с редкой книгой и у тебя нет критических обстоятельств, побуждающих отдать ее как можно скорее, то в ответ на попытки торговаться ты должен не только не отступать, но и, в случае прекращения разговора, запомнить названную цену. А когда, как обычно и бывает, некто вернется к разговору («кстати, вот мы тогда-то не договорились, а жива ли еще книга?») и попросит продать то, что не купил ранее по собственной жадности, цену нужно обязательно увеличить. Педагогика важна при обучении молодых коллекционеров.

Так вот, книга была отдана посредникам, а покупатель, что не купил ее в первый раз, пришел смотреть ее и отказался. Ничего не могу сказать про этого коллекционера плохого, потому что, как и всегда в подобных случаях, намного важнее не продать хорошую книгу, нежели ее продать: деньги будут потрачены, а хорошая книга не вернется никогда. И я рад, что мы сумели сберечь два экземпляра этого издания.

Однако для нас важнее причина отказа, как она мне была передана: «Год назад покупатель смотрел книгу и все листы светились одинаково, а в этот раз один лист светился иначе…» Тут мне было трудно возразить: я даже не вынимал книгу из футляра, хранилась она под замком, да и заменить в этом издании один лист на новодельный, причем когда эта замена незаметна глазу, но выявляется в УФ-лучах, – вряд ли возможно, да и вряд ли имеет смысл. Напомним, что иллюстрации в «Заумной гниге» отпечатаны линогравюрой и оттиснуты очень пастозно на бумаге совершенно различной фактуры и даже цвета. Вероятно, именно различие в бумаге стало причиной различной люминесценции, хотя возможно, что все дело в той же жадности коллекционера.

Но вернемся к теме именно подделок. Уже в 1990‐х годах при описании футуристических изданий для аукционов я исправно поступал ровно так, как и всем советую поступать: сравнивал с эталонными экземплярами в государственных собраниях. Сегодня, когда большинство изданий оцифровано, такая процедура стала заметно легче; в 1990-х же годах нужно было делать это в библиотеке. Так вот, если в таких хранилищах, как Музей книги РГБ, ты всегда получал подлинник издания, то в менее охраняемых ты мог получить вместо оригинала довольно аляповатую ксерокопию, притом еще и раскрашенную. Но поскольку выдавались такие ксерокопии именно как подлинники, «на ответственного», с отдачей в залог читательского билета, то можно допустить, что это не некая инициатива хранителей, когда вместо ценных изданий выдавался муляж, а само издание береглось, а что истинная причина в ином. Впрочем, здесь у нас нет четкой уверенности и понимания, однако, заказывая подлинники, мы часто получали именно муляжи.

Думается, если проверить издания футуристов в книгохранилищах, то «сколько нам открытий чудных» эта проверка принесет… Это объясняется еще и тем, каким образом сберегаются издания футуристов в большинстве хранилищ. Помню, как во времена переезда фондов отдела эстампов Публичной библиотеки я шел из рукописного отдела, и передо мной грузчики катили очередную тележку с книгами, наверху ее лежала книга под названием «Вселенная война. Ъ. Цветная клей» – знаменитый шедевр русского авангарда, представляющий собой альбом коллажей. Конечно, то был библиотечный экземпляр со стигматами: казенный переплет с наклеенной сверху обложкой и так далее. Но это все-таки была книга, которая является и вожделенной для коллекционеров, очень ценной (вряд ли в мире осталось более 15 экземпляров), ну и очень-очень дорогой. К чести библиотеки отмечу, что вослед шел сотрудник и смотрел, чтобы грузчики не потеряли ничего по пути на второй этаж по мраморной лестнице. Однако отмечу и то, что подобные издания должны храниться все-таки сообразно своему значению и ценности.

Напоследок, хотя мы умышленно не касаемся в этой книге филокартии, то есть собирательства открыток, следует сказать о литографированных открытках А. Крученых. Любой желающий сможет найти публикации по этому поводу, однако никакая публикация не убережет собирателей от реалий сегодняшнего дня. Дело в том, что рынок оказался наводнен качественными фальсификатами таких открыток, а плоская печать, употребленная при их издании, лишь делает труд фальсификаторов более легким. Здесь мы ограничимся одной рекомендацией: внимательнее смотрите на оборотную сторону, которая в оригинальных открытках отпечатана с типографского набора.

Цензура

Говоря о цензуре в связи с историей книги, мы считаем нужным затронуть лишь несколько локальных моментов этой бескрайней темы. Тем более что для даже краткой характеристики полномочий и структуры этого института в историческом развитии у нас явно нет необходимости – вся краткая информация доступна и без наших трудов. Но мы бы хотели немного рассказать о том, как деятельность цензуры влияет на формирование отдельного сегмента книжного собирательства – запрещенных, изъятых, уничтоженных изданий.

Как и в других странах, в России сила печатного слова своевременно была оценена власть предержащими, почему противодействие вольности печати есть процесс постоянный до сего дня. Даже в темные времена, когда в России печаталось не столь много книг, чтобы вести с ними решительную борьбу, велась борьба с ввозимыми книгами, поначалу литургическими. Начиная с XVIII столетия институт цензуры становится частью системы государства, постепенно отделяется духовная цензура от светской; с введением в 1804 году первого цензурного устава надолго устанавливается обязательная предварительная цензура. То есть ничего не могло быть напечатано без обязательного просмотра цензором. Эта механика известна: сперва в Цензурный комитет предоставляется рукопись; затем, если она разрешена к печати (целиком или с изъятием определенных мест, которые вычеркнуты цензором), издание идет в набор; готовый тираж может быть отдан в продажу только после того, как отпечатанный экземпляр будет возвращен цензору, тот сравнит его с разрешенной рукописью, не найдет отличий и даст книге жизнь. Конечно, и после этого могут с книгой случиться неприятности – кто-то, бегущий впереди паровоза, заметит какие-то обидные выпады в адрес «вышних классов» или еще чем-то оскорбится и подаст челобитную куда надо, после чего уже лотерея: если сочтут навет справедливостью, то задержат издание, если нет – оставят жалобу без последствий. Газеты и журналы цензурировались более оперативно, но ни одна строка не могла быть напечатана без ведома цензора.

Довольно любопытно, как некоторые особенно изощренные издатели обходили такой порядок. Мы, по крайней мере, знаем блестящий пример, о котором поведаем.

В истории русского масонства более века оставалась нерешенной важная загадка. В 1810‐х годах М. А. Дмитриевым-Мамоновым и М. Ф. Орловым был основан «Орден русских рыцарей», который по убеждениям ХX века представлял собой «тайную политическую организацию, преследующую цель государственного переворота». Как писал М. К. Азадовский,

из литературных памятников, созданных или создававшихся «Орденом русских рыцарей», наибольший интерес представляет брошюра на французском языке (1817), автором которой был Дмитриев-Мамонов. Отпечатана она была всего в 25 экземплярах; точное заглавие ее не установлено. Сам Дмитриев-Мамонов в одном из писем именовал ее «Краткие наставления», а в доносе 1822 г. она была названа «Наставление русскому рыцарю». О существовании этой брошюры было широко известно; о ней упоминал в своих показаниях Пестель: «У них <членов Общества русских рыцарей> была печатная книжечка об обществе» и тут же добавлял, что сам он «ее не читал». Несомненно, Пестель хотел избегнуть расспросов о ее содержании. Брошюра до нас не дошла…

По рукописям Дмитриева-Мамонова было установлено, что именно он «велел напечатать „Краткие наставления“ с прибавлениями», «на веленевой бумаге», а вскоре, в начале 1817 года, писал:

Я очень доволен, что она напечатана. Все же это маленькая победа свободы. Правда… дьявольски не нравились гг. цензорам. Но чего не добьется надоедливость и настойчивость. Я решился солгать. Я сказал, что рукопись – перевод, сделанный 30 лет тому назад, словом, Всеволожский вмешивается и приказывает его напечатать, чтобы сделать мне одолжение. И вот, таким образом общество, существующее только в идее, возвещается уже путем печати. Это materia prima нашего великого труда, – благословите ее и обрабатывайте ее по образцу ученых, распространяйте мало по малу под рукой экземпляры.

Ни одного экземпляра этого издания, как считалось, не уцелело. Не было сведений о нем и в библиографии. Никто его не видел в глаза.

В 1949 году будущий классик историко-филологической науки Ю. М. Лотман нашел среди бумаг масона М. И. Невзорова в Публичной библиотеке список некоего сочинения, озаглавленного «Краткое наставление Р. Р.», идентифицировал его как копию рукописи М. А. Дмитриева-Мамонова «Краткие наставления русским рыцарям» и посчитал, что это тот оригинал, с которого был выполнен французский перевод для издания. Разразилась полемика: ведущие историки настаивали, что «ни в коем случае не следует считать данный текст идентичным сочинению Дмитриева-Мамонова, о содержании и характере которого мы знаем из его писем», однако в 1959 году Лотман еще более утвердился в своей версии и особо подчеркнул, что «брошюра была отпечатана не как подпольное издание, а проведена через цензуру, в чем, собственно говоря, не было и большой необходимости, ибо тираж 25 экземпляров при условии заведомой неприемлемости текста для цензуры можно было изготовить, не прибегая к печатному станку». Ю. Г. Оксман писал, не в силах разрешить загадку текста: «Брошюра мамоновская до нас не дошла. Ее нет ни в одном из собраний, в которых можно было бы ее отыскать: ни в Остафьевском архиве, ни в архиве Тургеневых; не попала она и в руки следственных органов [по делу 14 декабря 1825 года], – очевидно, ее тщательно уничтожали…»

«Краткие наставления» М. А. Дмитриева-Мамонова (1816) – единственный известный экземпляр знаменитого манифеста раннего декабризма

И вот, в начале 2000‐х годов, на одном из московских аукционов, где распродавалось библиофильское собрание, восходившее к коллекции Марфы Пешковой, нами с А. Л. С. была обнаружена книга «Краткие наставления. Сочиненые Рыцарем Рускаго креста Лр. Д. М.-мъ», 32 страницы, издано без титульного листа, ни сведений о типографии, ни цензурного разрешения, ни даже года издания на книге нет, но по печатным листам это безупречный экземпляр, притом в издательской обертке. Хотя никому эта книга не была интересна (современные коллекционеры довольно дремучи, что уж скажешь), но даже по скудному и малограмотному аукционному описанию возникло подозрение, что это мог быть тот самый текст, список которого напечатал М. Ю. Лотман (во что, признаться, верилось с трудом). В действительности так оно и оказалось: дидотовский шрифт брошюры как раз характерен для типографии Н. С. Всеволожского, бумага также веленевая. При сравнении с публикацией 1949 года, эти тексты, за исключением незначительных разночтений, идентичны. Нет никаких сомнений, что именно это издание – тот самый фантом раннего декабризма. Притом издана книга была не по-французски, как считалось по причине французских писем автора, а по-русски.

И вот тут возникла новая задача: понять, как и когда точно эта книга могла выйти в свет, раз уж она так опасна. Ведь мы знаем, что цензор якобы ее пропустил. Архивные поиски помогли нам лишь отчасти: рукопись «Кратких наставлений» была представлена в Цензурный комитет при Московском университете в середине декабря 1816 года; в заседании Цензурного комитета 15 декабря было определено передать из вновь поступивших рукописей «Краткие наставления» – профессору В. М. Котельницкому. Странно, что профессор медицины, далекий от масонства, рассмотрел перевод и одобрил его. Почему вообще рукопись досталась на рассмотрение именно ему? Здесь нужно вспомнить, что цензор был одновременно и непосредственным подчиненным типографщика Н. С. Всеволожского по службе в Медико-хирургической академии, занимая там пост ученого секретаря. Поэтому он и одобрил рукопись безропотно. Но в архивных материалах это было единственным упоминанием: о выходе в свет никаких сведений нет, о выдаче билета – тоже. И в последнем кроется ответ на вопрос, почему же не было послано «обязательного экземпляра» в Публичную библиотеку и Академию наук.

Дело в том, что кто-то, может быть и знаток цензурных правил Всеволожский, поступил очень, с одной стороны, осмотрительно, с другой – остроумно. Предварительное одобрение цензуры Всеволожский получил лишь для того, чтобы обезопаситься от возможного обвинения в публикации предосудительных сочинений в своей типографии. То есть он получил разрешение на набор, а отпечатанного издания «Кратких наставлений» в цензуру даже не собирался представлять, и, конечно же, не стоит удивляться, что он не испрашивал билет на выход и не предоставлял «обязательные экземпляры». Ведь формально, в понимании цензуры, он не стал печатать собственно «тираж». Случаи, когда рукопись была одобрена, но книга по каким-то причинам не выходила, были нередки; это хорошо знал и Всеволожский. Отпечатав 25 экземпляров, но без титульного листа, он отдал их Дмитриеву-Мамонову для раздачи самым близким единомышленникам. Так они сообща обманули цензуру. Единственный экземпляр ныне сохраняется в нашем «Музее книги».

При Николае I такие «штучки» уже были невозможны, особенно в эпоху мрачного семилетия. Однако с восшествием на престол и реформированием государства неминуемо должны были последовать и изменения в цензурных установлениях. Так оно и произошло: в 1865 году были введены «Временные правила о цензуре и печати», которые в действительности не слишком ослабили цензурный гнет, а лишь усилили самоцензуру. Все издания, как и прежде, должны были иметь разрешение от цензуры. Это касается как книг, так и журналов, брошюр, одиночных листов. На каждом экземпляре должны были быть указаны сведения о типографии и дата цензурного разрешения. При этом от предварительной цензуры освобождались сочинения объемом более 10 печатных листов (для переводных даже более 20), именно более, то есть объемные издания, набор которых явно был дорогостоящим, а будущее запрещение вводило бы издателей в немалый убыток. Закон от 19 апреля 1874 году для таких изданий ввел новую подлость: после того как книгу, не требующую предварительной цензуры, отпечатали, надлежало сперва полностью разобрать (рассыпать) набор и уже затем подавать экземпляр в Цензурный комитет для получения билета на выход. Таким образом, в случае сложностей было еще труднее внести изменения и переверстать полосы, чтобы все-таки довести книгу до прилавка и сократить убытки.

Тексты, которые проходили предварительную цензуру в рукописи, получали право на опубликование («Дозволено цензурой» и дата), а по готовности издание, как и прежде, подавалось в Цензурный комитет, где его сверяли с разрешенной рукописью и выдавали «билет на выход». Освобождались от этого «только объявления присутственных мест и произведения, имеющие предметом общежитейские и домашние потребности», то есть визитные карточки, пригласительные билеты и тому подобное. Литографированные лекции профессоров не подлежали цензуре и отправлялись в библиотеки напрямую (что со временем, когда таким образом студенты начали печатать прокламации и запрещенные сочинения под видом лекций, было также ужесточено). Никакое частное объявление «не может быть напечатано без дозволения местного полицейского начальства», в том числе и отдельно, и на них всегда стояли фамилия чиновника и название типографии. Для сочинений «по математике и другим точным наукам… дозволяется, для облегчения составления и печатания оных, поставлять в последней корректуре, тиснутой на писчей бумаге». Для желающих представить корректуру вместо рукописи требовалось получить позволительный билет. Напечатанные без предварительной цензуры издания подавались в цензуру и выпускались в публику по прошествии трех дней (в этот срок цензура могла остановить выход издания). Даже отдельные оттиски нельзя было напечатать без отдельной цензурной процедуры: «Всякое перепечатание, или отдельное отпечатание какой бы то ни было статьи, из одного или нескольких нумеров периодического издания, когда бы оно ни производилось, может быть сделано не иначе, как по получении на то цензорского одобрения, и выпуск в свет из типографии какого бы то ни было рода перепечаток или отдельных оттисков может быть только сделан по получении на то особого дозволенного билета…» Однако постепенно практика ареста уже вышедших изданий (то есть получивших билет и вышедших в продажу) становилась реже – поскольку формально это издание было выпущено, то надлежало не арестовать, а выкупить его за средства казны, что было очень непросто и сулило цензорам отставку.

В результате такой политики кроме тех книг, которые выходили в свет беспрепятственно и беспрепятственно же распространялись, появлялись и «книги трудной судьбы». До 1905 года вариантов такой судьбы для уже отпечатанных книг было как минимум несколько:

1. Запрещение издания для обращения в публичных библиотеках и общественных читальнях.

2. Задержка издания, запрещение некоторых мест и затем выпуск в свет в поправленном виде, то есть после перепечатки запрещенных страниц.

3. Конфискация экземпляров издания после того, как оно уже было выпущено на книжный рынок.

4. Уничтожение арестованных в типографии изданий, которые не были причислены к группам 2 и 3, по решению цензуры (или суда, или Комитета министров).

О судьбах изданий 4‐го типа следует читать замечательную книгу Л. М. Добровольского «Запрещенная книга в России, 1825–1904» (1962), а также опубликованные Н. Г. Патрушевой (2000) дополнения к ней, включающие ряд сочинений, которые в 1962 году не могли быть помещены уже по требованиям советской цензуры, как известно, самой строгой; речь о книгах, «противных нравственности и благопристойности», то есть преследуемых по 1001‐й статье «Уложения о наказаниях».

Книги, приговоренные к уничтожению, всегда особенно ценились собирателями, начиная с того самого момента, когда выходили в свет. По этой причине в последней трети XIX века мы видим расцвет новой практики: если тираж издания арестовывался, то каким-то образом испарялись 10–20–30 экземпляров, которые расходились втридорога в среде собирателей; участвовали в этой коррупции все: и полиция, арестовывавшая тираж, и работники типографии, которые сбывали экземпляры. Как писал М. К. Лемке,

я точно знаю, что петербургская и московская полиция всегда видела в актах уничтожения книги свою верную доходную статью: полицмейстер или доверенный его пристав составляли акт о сожжении всего «завода», на самом же деле откладывали в укромное место иногда до 50 экземпляров, которые и сбывали за хорошие деньги при помощи своих постоянных покупателей и букинистов. Каждое такое уничтожение приносило стражам предержащей власти около 300–500 рублей, что по тогдашним меркам было большой суммой.

К тому же высокопоставленные чиновники были охотниками до таких книг, особенно если содержание касалось вопросов нравственности. Так что тема собирательства уничтоженных и запрещенных изданий – достаточно интересна и, что самое главное, ныне имеется возможность их собирать.