Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

В тот же вечер они приложили все свое усердие, чтобы герцогу Эскансу было доложено, что назавтра против сенешаля выступит боец. На широкой равнине, прилегающей к замку, где был назначен поединок, расставили барьеры.

Что же до мессира Гавейна, то, выспавшись за ночь, он встал и, дабы остаться неузнанным, спросил, нет ли другого щита, кроме того, что был у него при Ловерзепе. В доме нашелся всего один, старый, почерневший и полуразбитый. Мессир Гавейн остался им доволен, как если бы он был его достоин. Выйдя после мессы, он потребовал коня и направился туда, где перед барьерами стоял герцог. Принесли святые мощи; герцог первым поклялся учинить правый суд над тем, кого изгонят с поля; затем сенешаль и его гаранты клятвенно заверили, что Манассес причастен к гибели сына герцога; мессир Гавейн, напротив, обвинил сенешаля во лжи.

Затем они перешли широкий ров по подъемному мосту, который подняли обратно вслед за ними. Толпа, растянутая чередою вдоль рва, заняла весь склон горы, у подножия которой были расставлены барьеры. Жена Манассеса и девица, ее племянница, уединились в соседней часовне, дабы умолить Бога даровать победу защитнику правого дела.

И вот оба рыцаря берут разгон и налетают друг на друга. Щиты принимают первый удар, копья переломаны; по первой суровой встрече мессир Гавейн понял, что перед ним могучий боец.

– Сенешаль, – сказал он, – остановимся на этом, я вам советую. Было бы весьма печально для вас умереть во грехе лжесвидетельства; спасите свою душу, если вы о ней печетесь более, чем о теле; оставьте возводимую вами напраслину. Манассес невиновен, я это знаю; я берусь примирить вас с ним.

– Это тебе, рыцарь, пристало просить пощады, – ответил сенешаль, – не родился еще тот, кто меня одолеет.

И вот они переходят на мечи: мессир Гавейн наносит удар сенешалю, и тот оглушен; наносит другой, и земля краснеет от крови, хлынувшей из-под петель кольчуги. Но он не торопится закончить дело, ему по нраву отчаянный отпор врага. Те, кто столпился у рва, не столь терпеливы; один из стражей направился к храму уведомить дам, что битва продолжается и что исход ее еще не ясен. Племянница не могла совладать с нетерпением: она вышла из часовни и стала на пригорке над барьером, вся дрожа. При виде крови, ручьями льющейся из-под кольчуг, взор ее помутился, глаза закрылись, и она без памяти упала на траву.

Следя за перипетиями боя не менее пытливо и внимательно, поблизости стоял юный Лионель. Ему предстояло проехать через Ловерзеп, чтобы попасть из Сорелуа ко двору короля Артура, и он остановил коня в том самом месте, где упала девица. Но он до того пристально следил за обоими соперниками, что не заметил ее.

– Ну-ка, подайте назад! – резко окликнул его рыцарь, который подбежал ее поднять; и, схватив коня за повод, он едва не скинул юношу наземь. Разъяренный Лионель выхватил меч и только собрался нанести удар, как девица, приподнимаясь, заметила ему, что не пристало оруженосцу нападать на рыцаря. Он тотчас опустил оружие и сказал, обращаясь к рыцарю:

– Я не видел эту особу, сир, я просто глаз не мог отвести от этих двух шампионов. По-моему, они хороши; но им, пожалуй, далеко до тех, с кем я расстался накануне.

– И кто же они, любезный сир, – спросил с улыбкой рыцарь, – те герои, с которыми вы расстались?

– Что вам за дело; но попадись вы одному из них, вы или те, кого я там вижу в бою, я уверен, что ради своего спасения вы отдали бы все угодья Галеота.

Произнеся имя Галеота, Лионель прикусил язык; но мессир Гавейн, все еще давая передышку сенешалю, уловил эти слова и тут же подумал, что этот юнец мог бы передать ему вестей от доброго друга Галеота. Потом он услышал, как девица воскликнула:

– Гавейн, мессир Гавейн! Вас почитают за лучшего рыцаря в мире; неужели вы позволите так надо собою глумиться!

– Э, сударыня! – сказал Лионель, – что вы тут поминаете мессира Гавейна? Он-то не позволил бы так себя охаживать одному-единственному бойцу.

Все эти слова донеслись до мессира Гавейна, и они ускорили гибель сенешаля. Последним ударом племянник Артура оглушил его и выбил из седла кулаком. Затем он спешился, отвязал шлем, откинул побежденному забрало и ожидал услышать мольбу о пощаде. Но сенешаль был уже не в силах вымолвить ни слова; и мессир Гавейн, к великому своему сожалению, отсек ему голову, отнес ее и выложил к ногам герцога Эсканса. Тело тут же вынесли на вилах[147]147
  Именно так, без малейшего почтения, полагалось выносить с ристалища тела побежденных. (Прим. перев.).


[Закрыть], а Гавейн, оставаясь глух к увещеваниям герцога, который стремился его удержать, и к изъявлениям благодарности от родни Манассеса, пришпорил коня; ибо ему не терпелось догнать юнца, произнесшего имя Галеота. Впрочем, он дал себе зарок, что как только потолкует с этим юнцом, то вернется за племянницей Манассеса и поедет с нею туда, где живет прекрасная незнакомка, о которой та ему говорила.

XLIX

Итак, мессир Гавейн поторопил своего коня и пустил по той дороге, по которой прежде него уехал юноша; и вскоре нагнал его, грустно бредущего пешком, с обнаженным мечом в руке.

– Боже мой! – восклицал он, – зачем ты не убил меня?

– Что с вами, мой друг? – спросил его мессир Гавейн, – вас кто-нибудь обидел? Я готов вам помочь; или я сильно ошибаюсь, или вы служите тому, кто мне милее всех на свете.

– Как, – сказал Лионель, – вы знаете, кому я служу?

– Вы из людей принца Галеота, а защищаться вынуждены сами по себе. Скажите мне, кто вас так огорчил?

– Сир, прежде чем ответить, я хотел бы знать, кто вы.

– Скажу охотно: я Гавейн, племянник короля Артура.

– Ах! Сир, простите меня; недавно я не мог этому поверить, видя, как вы медлили добить сенешаля герцога Эсканса. Так вот, на опушке этого леса мне встретился незнакомый рыцарь и силой отобрал у меня коня. Я не защищался, будучи всего лишь простым оруженосцем; но как же я жалел, что я не рыцарь!

– А по какой дороге поехал этот подлый рыцарь?

– Вот по этой; земля тут сырая, и ясно видны следы моего коня.

– Я поскачу за ним, и если он не отдаст твою скотинку, я тебе обещаю свою.

С этими словами он стиснул конские бока. На краю лан-да[148]148
  Невозделанная равнина, пустынная или поросшая травой. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] он увидел двух рыцарей, которые рубились что было сил, а неподалеку ездовых лошадей, привязанных к одному и тому же дереву.

– Кто из вас похитил коня? – спросил мессир Гавейн, подъезжая.

Противники остановились.

– Я, – сказал один, – а вам что за дело?

– Вы подло поступили с оруженосцем, который беззащитен перед вами, как вы знаете; вы ответите за это злодеяние.

– О! Я сейчас занят немного другим!

– Нет, вы ответите, и притом немедленно; повернитесь сюда и защищайтесь.

Мессир Гавейн сошел с коня и уже поднял меч. Но другой рыцарь перебил:

– Сир, не отнимайте у меня мой поединок; если вы возьмете верх, то побежденный будет вашим пленником и уже не сможет держать ответ передо мною. Позвольте нам уладить наш спор, прежде чем требовать с него что бы то ни было.

– Мы можем сделать еще лучше, – ответил мессир Гавейн, – становитесь оба против меня; если вы одолеете, я стану вашим пленником.

– Кто же вы такой, чтобы предлагать нам столь неравный бой?

– А! – воскликнул другой рыцарь, – теперь я вас узнаю: вы лучший в мире вассал[149]149
  Первоначальный и истинный смысл этого слова соответствует всаднику (рыцарю), а не держателю надела от сеньора. Мессир Гавейн был не из числа таких держателей. Латинский корень, который можно найти в Салическом законе, это vassus: вначале его приводили в форме vax, затем vassal, благородный рыцарь. В наших жестах и романах часто превозносят Карла Великого и Артура как славных вассалов. Если старинное восприятие перепуталось с новейшим, так это потому, что, получая посвящение или боевые доспехи, рыцарь становился обязан тому, кто его облачал. Но, тем не менее, вассал воспринимается как лицо независимое; и нигде в наших первоначальных текстах на родном языке не встречается выражение «чей-то вассал»; однако этот вассал может быть конным воином некоего государя, коль скоро он дал клятву или нанялся на службу. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]; вчера я видел, как вы победили сенешаля Камбеникского. Требуйте от меня какого угодно откупа, сир; лучше я вам его отдам, чем мериться с вами силами. Но знайте, по крайней мере, что у меня и в мыслях не было присвоить коня; я его позаимствовал для неотложной надобности.

– Рыцари, – сказал мессир Гавейн, – если я прервал ваш поединок, вы можете его продолжить, как только восполните ущерб.

И видя, что они желают знать, кто он такой, добавил:

– Я никогда не скрывал свое имя; меня зовут Гавейн.

При этом имени оба рыцаря склонились и не помышляли более продолжать свою битву.

Подошел Лионель.

– Друг мой, – сказал мессир Гавейн, – вот рыцарь, который позаимствовал твою лошадку; какой расплаты ты с него потребуешь?

– Сир, – ответил юноша, – я сочту, что он уплатил сполна, если он обязуется никогда не поднимать руку на слугу или оруженосца, когда сам вооружен.

Рыцарь обещал, а затем изъяснил суть раздора, который они перед тем улаживали.

– Мы дружны с давних пор. Нынче утром, когда мы хвалились наперебой, он сказал, что превосходит меня в силе и доблести; я этого не признал и предложил отправиться сюда и посмотреть, кто кого одолеет. Он согласился. При первом ударе я выпал из седла; мой конь убежал. Пытаясь его догнать, я увидел этого юнца и заставил сойти, чтобы занять его место и вернуться к моему другу.

– По правде говоря, – сказал мессир Гавейн, – если у вас нет иной причины для раздора, вас будет нетрудно помирить. Подайте друг другу руки от чистого сердца; а вы, кто позаимствовал этого коня, садитесь на круп позади вашего друга.

Оба рыцаря тут же обнялись от всего сердца; мессир Гавейн препоручил их Богу и удалился.

Оставшись наедине с юношей, он стал расспрашивать о Галеоте.

– Сир, – сказал Лионель, – я не из людей принца Галеота.

– По крайней мере, ты что-то знаешь о нем.

– Я не должен и не могу ничего говорить, и прошу вас, сир, не настаивайте.

– Если ты обещал молчать, я не заставлю тебя нарушить клятву; но скажи хотя бы, Галеот в Сорелуа?

– В Сорелуа, – отозвался Лионель, как бы не расслышав, – попасть нелегко: надобно пройти по двум дорогам, очень длинным, очень узким, очень зорко охраняемым.

И не добавив ничего более, он пришпорил коня и ускакал.

Мессир Гавейн вернулся в Ловерзеп, чтобы забрать оттуда племянницу Манассеса. Он узнал хотя бы то, что Галеот, а стало быть, и друг Галеота пребывают в Сорелуа.

L

Ему не терпелось попасть туда, куда предлагала проводить его девица, а потому он не остался бы надолго у Манассеса, не будь он даже занят поисками Ланселота. Он к нему вернулся лишь затем, чтобы забрать свою юную провожатую, и вскоре они вместе добрались до дикого Блевского леса. Проехав недолгое время, они заметили рыцаря, который отбивался от трех вооруженных людей, а пятерых уже вывел из боя.

– Вот удалец, – сказал мессир Гавейн, – не думаете ли вы, сударыня, что ему стоит помочь?

– Безусловно; я даже до того восхищена его отвагой, что не прочь бы иметь такого друга, если невзначай ему понравлюсь.

– Прекрасные слова, сударыня; я их не забуду.

Подойдя поближе к рыцарю, который так стойко держал оборону, он узнал Сагремора Шалого[150]150
  По поводу этого прозвища см. еще т. I, стр. 210. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Три разбойника при его приближении пустились наутек.

– Кто вы, благородный рыцарь? – спросил его Сагремор.

– Вы что же, не знаете меня? Я Гавейн.

– Я должен был об этом догадаться по ужасу, который пробрал этих негодяев, когда вы подошли. Нынче утром они меня остановили и потребовали моего коня и доспехи; я отбивался, как мог. Но скажите, сир, не встречали ли вы кого-нибудь из тех, кто занят поисками Ланселота, как и мы?

– Да; я нашел Грифлета у замка Ловерзеп.

– Он вам говорил, как побывал в плену, когда отошел от Соснового ключа, чтобы найти своего коня?

– Нет; но, правда, ни один рыцарь не бывал в плену так часто, как Грифлет, и отнюдь не потому, что ему недостает отваги.

– Увы! Нам с мессиром Ивейном посчастливилось не более: мы бы и поныне гнили в темнице Марганора, сенешаля короля Норгаллии, когда бы не молодой рыцарь, который перед тем, как вызволить нас, творил поистине чудеса храбрости у замка Узкой Межи. Он из дома королевы, а зовут его Гектор. Сам же он отправился на поиски другого рыцаря, шампиона госпожи Рестокской, и вполне возможно, что это не кто иной, как вы.

– Вы угадали. Да будет вам известно, что Гектор, коему вы обязаны своим избавлением, – это тот, кого избивал карлик на наших глазах, и тот самый, кто выбил из седла вас, Кэя и мессира Ивейна.

– Так вот почему, – воскликнул Сагремор, – когда он слушал, как мы припоминаем наше злоключение, он только и вымолвил в ответ, что пусть лучше того рыцаря побьет карлик, чем придется ему выйти против мессира Гавейна.

Ведя эти речи, Сагремор заприметил под деревом племянницу Манассеса.

– Это ваша подруга, сир? – спросил он мессира Гавейна.

– Нет, но если угодно, она будет вашей: она чудо как хороша. Имейте в виду: увидев вас в бою против восьмерых, она не могла устоять, чтобы не пожелать себе столь доблестного рыцаря.

– Так милости прошу!

И мессир Гавейн возвратился к девице:

– Не правда ли, вы пожелали себе в возлюбленные этого славного рыцаря?

– Не спорю.

– В таком случае, сударыня, извольте опустить вашу пелену[151]151
  Для дам пелена была тем же, чем забрало для мужчин. См. т. I, стр. 90, примечание. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], – сказал Сагремор.

– Как! Прежде чем дать ответ, вы хотите меня увидеть?

– Сударыня, негоже давать зарок вслепую.

– А я выказала больше доверия, когда вам предалась, вас еще не видя. Однако я не прочь открыть пелену; но вы за это снимете шлем. Если я вам по нраву, скажите; и я скажу, если вы мне по нраву; иначе мы оба вольные птицы.

– Так и быть! – ответил со смехом Сагремор.

Девица убрала пелену.

– О! Я готов стать вашим другом, – сказал Сагремор.

– Осталось узнать, соизволю ли я стать вашей подругой. Знайте, – добавила она, глянув искоса на мессира Гавейна, – что недели еще не прошло, как некий доблестный рыцарь, ничуть вас не хуже, просил у меня любви и получил отказ.

– Вы, верно, сочтете меня сущим уродом, – сказал Сагремор, распуская завязки шлема.

– Снимайте, снимайте! Я рассмотрю хорошенько.

Он был прекрасен лицом и отменно сложен.

– На что это похоже, сударыня? – спросил мессир Гавейн.

– На то, что я сдержу данное слово.

И тотчас Сагремор обвил ее руками и принялся пылко целовать, а девица отвечала лаской на ласку.

– Головой клянусь, – сказал мессир Гавейн, – вы неплохо распорядились своим сердцем, сударыня: знайте, что ваш возлюбленный – Сагремор Шалый, один из самых славных рыцарей Круглого Стола.

Девица не помнила себя от радости; они стояли, не сводя друг с друга глаз, и чем долее они глядели, тем более оба проникались любовью. Наконец, они сели верхом и ехали до первого часа ночи.

LI

Сагремор имел престранные свойства души и тела. Когда он бывал разгорячен, он мог противостоять хоть целому войску; но стоило часу битвы миновать, он становился тревожен и боязлив; его одолевала головная боль, он мучился голодом и, если не находил ничего съестного, он просто умирал на глазах. Этот разлад, это смятение телесных соков[152]152
  Диагноз Сагремору поставлен в рамках гуморальной теории, восходящей к Гиппократу. Во времена создания романа она царила в европейской медицине в виде учения о равновесии четырех жидкостей тела. (Прим. перев.).


[Закрыть] утвердили за ним прозвание Шалый (Неумеренный), данное ему королевой Гвиневрой в тот день, когда, ринувшись в самую гущу Сенов и Ирландцев, он убил одного за другим Кинкенара, короля из Ирландии, и Бранденя, короля Сенов. А Кэй, желая попрекнуть его приступами болезненной истомы, прозывал его «Уморенный»[153]153
  Об этом рассказано в неизданной части Артура. Но вот одно место из Ланселота, которое я передал, как смог: «Так дала ему это имя Шалый королева, прямо у Теснины; в день, когда тридцать рыцарей разбили войско Сенов и Ирландцев и гнали их до излучины Варгериса; туда, где Сагремор снес головы Бранденю, королю Сенов, и Маргану, королю Ирландии. А по причине того недуга, что так часто его посещал, сенешаль Кэй дал ему прозвание Уморенный». В Артуре (рук. 337, л. 145), как только Сагремор убил королей Кинкенара и Бранденя, его пронзила острая боль; он бы погиб из-за нее, если бы Гавейн не поспешил принести ему поесть. Много говорилось и о его подвигах, и о его недуге; а королева заметила, что его не в чем упрекнуть, разве только в том, что он уж больно шалый, – прозвище, на которое он не обижался. Кэй добавил в насмешку, что с не меньшим основанием его надо бы звать Уморенный, и эта кличка стала причиной крупной ссоры. Когда Гавейну не удалось заставить Кэя замолчать, Гарет дал злому насмешнику пощечину, а король Артур потребовал возмездия за своего сенешаля. Тогда мессир Гавейн решил покинуть двор и отказаться служить королю, который позволяет злобному шуту оскорблять героев. Чтобы его умиротворить, пришлось королю Артуру и королеве Гвиневре стать перед ним на колени, а сенешалю – дать достойное возмещение. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

– Ах! – сказал внезапно Сагремор, – я чувствую, что умираю. Дайте мне поесть или приведите священника.

– Его найти нелегко, – ответил мессир Гавейн, – и голод ваш утолить не легче.

– Не волнуйтесь, – промолвила девица, – скоро мы уже приедем.

Но Сагремор едва держался в седле; он качался и того и гляди мог упасть. Тогда мессир Гавейн соскочил с коня, вручил его поводья девице и, сев на конский круп позади Сагремора, обхватил его руками. Был уже час полуночных снов, когда им пришлось преодолеть водный поток по доске шириною в три пье. На их счастье, светила луна. Первой перешла его девица, сидя на своем рысаке и держа поводья второго коня. Сагремор и Гавейн ехали за ней. На том берегу невдалеке гордо высилась громада дома, а пройти к нему надо было через прекрасный фруктовый сад. Девица завела их через потайную калитку, пропустив вперед обоих коней; мессир Гавейн с Сагремором въехали следом.

– Теперь сойдите, – сказала она, – вот стойло, оставьте там лошадей.

Затем она молча провела их в высокую залу.

– Не забудьте, – сказал ей мессир Гавейн, – что Сагремор уже изнемог.

– Немного терпения, – ответила девица, – пройдемте со мною в эту вторую залу; она моя.

Луна, сияя полным блеском, проникала туда сквозь два десятка окон. Девица усадила рыцарей, оставила их ненадолго, а потом вернулась со множеством накрытых блюд и бутылью превосходного вина.

Мало-помалу силы вернулись к Сагремору; и когда они все трое вволю наелись и напились, девица сказала:

– Мессир Гавейн, предоставьте мне заботы о Сагреморе, для вас тут есть более приятное дело. Дом этот принадлежит королю Норгаллии, а пассия ваша – его дочь. Она только и мечтает о вашем приходе; но ее покой довольно далеко отсюда, и, чтобы дойти до нее, вам придется преодолеть немало опасностей; но для отважного сердца нет ничего невозможного.

С этими словами она набрала целый пучок свечей[154]154
  Это часто повторяемое выражение наводит на мысль, что свечи эти были в связках по два-три фитиля. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и провела мессира Гавейна вначале через конюшню, где было не менее двадцати вороных скакунов.

Посреди следующей залы сидели сверху двадцать охотничьих птиц. В другой стояли двадцать прекрасных боевых коней.

– Это кони тех двадцати рыцарей, – сказала она, – которые каждую ночь приходят к этой зале спать, не снимая доспехов. Они стерегут мою госпожу; ибо король осведомлен, что его дочь дала вам обет, и предвидит, что судьба вас может занести сюда. Она послала меня искать вас, когда узнала о том, что вы говорили у вашего брата Агравейна: мол, если вам представится случай с нею увидеться, вы его не упустите. Идите прямо ко входу в залу с двадцатью рыцарями; они там, видите? Дальше поступайте, как знаете; я пойду обратно к Сагремору.

Мессир Гавейн двинулся вперед, подвязав шлем и обнажив меч. Он прислушался, но ничего не услышал. Он прошел еще немного и по углам квадратной сводчатой спальни заметил десять постелей, а на них столько же рыцарей в доспехах, со щитами на груди, со шлемами в изголовьях. Он прокрался тайком; ни один не проснулся. Он погасил большую свечу, добрался до другой двери и закрыл ее за собою. Посреди той второй опочивальни стояло роскошное ложе, и под одеялом из горностаевых мехов покоилась юная дева, чью красоту распознать было нетрудно, благо в зале горели четыре свечи. Он их потушил, снял шлем, откинул забрало, отвязал меч и подошел к ложу. Его поцелуи разбудили девицу, и та вначале забормотала, как женщина, которую побеспокоили во сне; затем открыла глаза и воскликнула:

– Святая Мария! Это что же такое? Кто вы?

– Тот, кто любит вас и кого любите вы, моя милая. Не будите никого.

– Вы один из рыцарей моего отца?

– Нет, милая, я Гавейн, племянник короля Артура, тот, кому вы сулили свою любовь.

– Зажгите свет, я посмотрю получше.

Когда свечи загорелись, девица разглядела лицо нежданного гостя и заметила кольцо на его пальце.

– Сомнений нет, это сам мессир Гавейн.

Тогда, просияв от радости, она приподнялась и раскрыла ему объятия, хотя он был еще в доспехах.

– Снимите кольчугу, милый друг, и дайте налюбоваться на того, о ком я так мечтала.

Мессир Гавейн освободился от доспехов, вернулся к ложу и возлег рядом с нею. Утолив свою страсть, он рассказал ей, как сюда добрался, и в полночь они уснули в объятиях друг друга.

Между тем крыло дома, отведенное девице и рыцарям ее стражи, выходило окнами во двор напротив покоев короля Норгалльского. Злой судьбе было угодно, чтобы Траделинану пристала нужда подняться; возвращаясь, он открыл окно, и притом, что свечи были зажжены, он явственно увидел, что руки юной девы обвили шею некоего рыцаря.

– Вот как! – промолвил он, – много же толку от моей стражи!

Он осторожно закрыл окно и пошел поведать королеве о том, что увидел.

– Не плачьте, – сказал он, – не поднимайте шума, я знаю способ отомстить за нас так, чтобы в свете ничего не узнали об этой оказии.

Он разбудил двух придворных.

– Хотите заслужить большие поместья?

– Сир, мы готовы для вас на все, что угодно.

– Знайте же, что некий изменник-рыцарь пробрался в спальню моей дочери; возьмите вы меч, а вы молот потяжелее. Тайком подберитесь к ложу; вы, с мечом, просуньте его острие под одеяло, к самому сердцу рыцаря, а вы, с молотом, ударьте что есть силы в рукоять меча; предатель умрет, не успев сказать ни слова. Кроме нас с вами, никто и никогда не узнает о позоре моей дочери и о возмездии того, кто за нее отомстил.

Вооружась мечом и молотом, придворные вошли в опочивальню девицы через дверь, супротивную той, что вела к рыцарям. На краткий миг они застыли, любуясь красотой влюбленной пары; затем один подвел клинок меча, а второй отступил на шаг назад, чтобы ловчее было ударить вдоль. Но мессир Гавейн, чьи руки лежали поверх одеяла, почуял холод стали; он проснулся, поднял руку и тем отвернул клинок; а молот ударил рукоять меча с такою силой, что острие, уже приподнятое и наведенное мимо, вонзилось в стену и вошло в нее на половину пье. Открыв глаза, мессир Гавейн увидел перед собою вооруженного воина; он соскочил с постели, вырвал меч из доски стены и насквозь пронзил того, кто его принес. Второй придворный метнулся к двери; но мессир Гавейн его упредил, ударом меча явив на свет Божий его мозги. Покончив с этим, он встал и подошел к обоим телам, затем вытолкал их из спальни долой. На шум их падения подоспели король с королевой и подняли тревогу: рыцари из другой спальни пробудились.

– Откройте, сударыня, откройте!

Ответа нет. Они стучат еще сильнее, они грозятся выломать дверь.

– Да сколько вам угодно, – отвечает девица, – она прочная и вас не боится.

Тем временем она помогала мессиру Гавейну надеть доспехи. Он рвался выйти против рыцарей, которые все еще ломились; он умолял свою подругу, чтобы она позволила ему открыть.

– От этого я воздержусь, – сказала она.

– Ах! Милая моя, не давайте повода говорить, что я побоялся выйти тем же путем, каким вошел.

– Погодите хоть немного. Выходите через эту вторую дверь и держитесь под аркой свода[155]155
  «И вы отсюда попадете под эту сводчатую арку». (Рук. 751, стр. 131). (Прим. П. Париса).


[Закрыть], где вас не увидят. Я открою рыцарям, и они, не найдя вас тут, погонятся за вами до спальни моего отца, куда эта дверь и ведет; когда они без толку все обыщут, то вернутся через первую дверь. А коридор там узкий, так что вы с легкостью перебьете их одного за другим. Тогда вы сможете выйти так, как пожелаете.

Избавим читателя от довольно запутанного рассказа о битвах, которые пришлось выдержать мессиру Гавейну. Достаточно сказать, что ему стоило немалых трудов одолеть не только двадцать рыцарей-стражников, но и всех, кто был в покоях короля и в саду, который надо было заново пройти. К счастью, ему в этом превосходно помогли Сагремор своей отвагой и девица своими уловками.

Один из рыцарей короля, будучи смелее прочих, преградил путь Сагремору у входа в сад. После долгого поединка он запросил и получил пощаду при условии, что поможет им добраться до доски, по которой они переходили к саду. Он проводил их туда, и на прощание Сагремор ему позволил стать навеки его рыцарем.

Племянница Манассеса, приведшая их, как видно, боялась без них остаться.

– Что станет с моей милой, – спросил ее мессир Гавейн, – если мы покинем ее на злую волю короля, ее отца?

– За нее не волнуйтесь: король с королевой так любят ее, что простят непременно. С тех пор как уехала ее сестра, возлюбленная вашего брата Агравейна, она их единственное дитя. Меня же ничто не спасет от их злобы, если им удастся меня захватить.

Сагремор, ее новоявленный друг, предложил сопроводить ее к замку Аргавейна. Она согласилась и велела бывшему при ней слуге довести мессира Гавейна до входа в Сорелуа. Мы узнаем, как он туда прибыл, но вначале проведаем, что стало с еще одним нашим другом, славным рыцарем Гектором Болотным.