Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

LXXXII

На другой день на рассвете рыцари из дома Артура, освобожденные Ланселотом, нашли своих коней и оруженосцев готовыми в дорогу; но замок, воды, сады, стены – все это сгинуло. Они очутились посреди открытой равнины. Мессир Ивейн и Галескен, дивясь отсутствию Ланселота, догадались, что Моргана завладела им силою своих колдовских заклятий. Как же быть теперь, и есть ли надежда добраться до мессира Гавейна без того, кто единственный может его освободить? Герцог не склонен был отказываться от этого начинания.

– Несомненно, – сказал он, – с Ланселотом мы теряем самый верный залог успеха; но нас осудят, если мы возвратимся ко двору, не приложив все наши усилия, чтобы найти и спасти мессира Гавейна. Призовем на помощь всех вновь освобожденных рыцарей; а король Артур, едва только узнает о несчастье своего племянника, непременно к нам придет, чтобы напасть на Печальную башню.

Этот совет был признан наилучшим, и рыцари из Долины Неверных Возлюбленных согласились последовать за герцогом Кларенсом и мессиром Ивейном. Их было двести пятьдесят три; Эглис Долинный[258]258
  В рукописи 752, л. 89, этот племянник Кэя Эстрауского назван Каэденом Красавчиком. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] предложил им просить первого пристанища у одного из своих дядей, чей прекрасный замок не особо уклонял их от Печальной башни.

– Поезжай в Реван[259]259
  Вариант – Ровелан. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], – велел он своему оруженосцу, – скажи моему сеньору дяде, что я его приветствую и представлю ему монсеньора Ивейна, сына короля Уриена, и герцога Кларенса, и всех рыцарей королевского дома, спасенных из Невозвратной долины. Проси его оказать им добрый прием, потому что никогда у него не будет лучшего и благороднейшего собрания.

Оруженосец умчался во весь опор и нашел владельца замка сидящим на ложе и играющим в шахматы с дамой превеликой красоты. Он их приветствовал и изложил свое послание: о том, как Невозвратная долина утратила право носить свое имя и как некий верный рыцарь развеял ее злые чары. Слушая его, дядя Эглиса не мог сдержать радости: он стал плясать, и петь, и казалось, будто он приобрел никак не менее, чем те, кого он собирался принять. Но совсем не то было с дамой: она побледнела, пришлось ее поддержать, а когда она очнулась, то спросила, кто освободил Долину.

– Госпожа, – сказал оруженосец, – это Ланселот Озерный, которого Моргана увезла от нас неведомо куда.

– Ах, Ланселот! Чтоб тебе никогда не выйти из плена! А если и выйдешь, чтоб тебя убил отравленный клинок! Ты отнял у меня все мои радости, весь покой моей жизни.

– Наоборот, сохрани Боже Ланселота от всяческих бед! – воскликнул оруженосец. – Он самый верный из ныне живущих рыцарей.

– Если он таков, как вы говорите, – ответила дама, – ему от этого честь, его любимой польза; но прочие не оберутся вреда.

Пока дама так причитала, шателен велел обустроить спальни и приготовить все, чтобы с честью принять благородное и многолюдное собрание; но он не переступил ворота своего сада, чтобы выйти им навстречу[260]260
  Такое поведение должно настораживать. Один из распространенных в то время знаков почтения к гостям состоял в том, чтобы ожидать их на дороге при встрече или провожать их за пределы своих владений (и чем дальше, тем большего почета был удостоен гость). Такие примеры гостеприимства не раз встречаются в романе, но здесь оно явно нарушено. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Улицы города в честь приема были устланы свежими травами и листвой. Как только они прибыли, коней поставили в стойла, с рыцарей сняли доспехи; когда были накрыты столы, Эглис удивился, не видя даму.

– Она заперлась в своих покоях, – ответил шателен, – чтобы предаться там самой безутешной скорби.

Как любезный домохозяин, дядя Эглиса расточал всевозможные почести мессиру Ивейну, Галескену и всем их спутникам. Эглис же первым делом прошел в покои своей тетушки и увидел ее с красными и опухшими глазами, с охриплым голосом, прерываемым рыданиями. Он спросил:

– Это что же, вас так печалит наше освобождение?

– Я думаю о том, что ожидает меня, а не о том, что случилось с вами. О! как много мудрых и верных женщин утратят свои выгоды! Сколько добра вам сделал ваш Ланселот, столько он нам наделал зла.

– Как бы то ни было, – ответил Эглис, – урон, нанесенный одной женщине, не сравним с освобождением двухсот пятидесяти трех рыцарей.

– Молчите, дорогой племянник: если бы они пропали, то разве не за собственную глупость им пришлось бы себя винить? Разве не поплатились бы они за свою неверность?

Все так же препираясь, она уступила просьбам Эглиса Долинного и согласилась занять свое место на пиру. Но она кушала мало и вскоре удалилась, наказав, чтобы за нею не ходили.

Когда скатерти были убраны, герцог Кларенс спросил у хозяина замка, отчего их освобождение столь опечалило эту даму.

– Извольте, я вам расскажу; но прежде надобно вам знать, что более десяти лет я был при доме короля Артура и что я из содружества Круглого Стола. Мессира Ивейна я прекрасно знаю и никогда не забуду того, что он сделал когда-то для меня, хоть это даже стоило ему жестокого удара пикой в бедро.

– Да, – сказал, улыбаясь, мессир Ивейн, – я вас узнаю: вы Кэй Эстрауский. Это верно, что мы тогда натерпелись страху и что я был ранен упомянутым образом. Мы были у одной надменной дамы, которая не прочь была поубивать всех, кто откажется разделить с нею ложе, и велела убивать всех, кто его разделял. Я сделал то, что она просила, и, по счастью, отделался лишь глубокой раной да сильным испугом.

– Это ради нашего спасения вы пошли на столь жестокое испытание.

– Не будем больше об этом, – ответил мессир Ивейн, – и скажите же нам, ради Бога, почему эта прекрасная дама так скорбит о нашем освобождении.

– Так знайте, – сказал Кэй Эстрауский, – что я люблю ее с детства; и хотя она знатнее меня, я дерзнул просить ее любви. Она отвечала, что питает ко мне столь же нежные чувства и будет рада избрать меня своим сеньором и мужем, если я пожалую ей один дар. Я принес ей клятву на святых. Когда ее земли отошли ко мне и мы обвенчались, я спросил ее, что это за дар. «Чтобы вы никогда, – сказала она, – не переступали ворота этого замка, пока не выйдут на волю рыцари из Невозвратной долины». Так она думала навеки удержать меня при себе; теперь же, когда Ланселот развеял наваждение Долины, она почуяла, что ей предстоит частенько без меня оставаться. Что до меня, то единственная моя печаль – утрата Ланселота, перед коим я в таком же долгу, как и вы. И поскольку вы намерены заняться вызволением мессира Гавейна, я хотел бы быть с вами.

Рыцари поблагодарили его; а он послал созвать своих вассалов, возвестив им, что обрел право выезжать и возвращаться. Когда они садились на коней, приехала девица, которая видела, как уводили Ланселота; она им донесла, что Моргана согласна отпустить своего пленника к Печальной башне. Но клятвы злопамятной феи не внушили им особого доверия.

Пока они в дороге, посмотрим, что творится в плену у Ланселота.

LXXXIII[261]261
  Подробности этой главы почти целиком разнятся в рук. 1430 и в публикуемых версиях. Я предпочел текст из рук. 339, л. 91–93. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]

Моргана даже не стала дожидаться конца дня, чтобы возобновить свои настояния. Она опять явилась к пленнику в его темницу.

– Так вы и слышать не желаете, – спросила она, – о том, чтобы выкупить себя?

– Совсем напротив, госпожа: я не пожалею совершить или отдать все, что мне будет по силам, только бы выйти отсюда.

– Но не могу же я просить меньше, чем обыкновенное колечко.

– Это колечко – единственное, чего я отдать не могу; вы его получите, только отняв палец, хранящий его.

– Стало быть, вы оставите другим честь завоевания Печальной башни.

– Если мессир Гавейн не обретет свободу моими силами, вас проклянут навеки как виновницу моей смерти.

– Но впрочем, если я вас отпущу к Печальной башне, обещаете ли вы вернуться ко мне, как только дело будет сделано; а в залог оставите ли мне это кольцо?

– Я дам обет вернуться, и вам не будет нужды в ином залоге.

Моргана более не сомневалась, что кольцо это было даром королевы. Она могла бы даже узнать ее, дай только Ланселот разглядеть его вблизи. Оно было крохотным! и оба лика высечены в черном камне[262]262
  Рукопись 752 добавляет новую подробность: «Это было малое кольцо с темным плоским камнем, коего сила была столь велика, что снимала чары с того, на ком оно было надето, стоило лишь взглянуть на него». Но при этом романист путает кольцо, данное Владычицей Озера, с кольцом королевы. Достаточно и того, что Ланселот не смотрел на первый талисман с тех самых пор, как оказался во власти Морганы. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Когда она отчаялась получить его добром, то сказала:

– Я вас, так и быть, отпущу, не требуя иного залога, кроме вашего обета; но как только вы освободите мессира Гавейна, вы ко мне вернетесь, причем по первому зову.

Она велела тотчас открыть темницу и провела его к обильному столу. Когда убрали скатерти, он нашел своего коня уже оседланным. А когда он пришел проститься, она сказала:

– Любезный сир, я отдам вам под попечение одну из моих девиц; она знает самые лучшие и кратчайшие пути. Вам не придется терять ни минуты, чтобы добраться до Печальной башни.

– Благодарю вас, госпожа! Я сопровожу девицу так далеко, как ей будет угодно.

Тогда Моргана вполголоса переговорила с самой красивой из своих прислужниц и дала ей ездового коня; с ними выехали четверо слуг, нагруженных небольшим шатром, который велено было растянуть, когда им придет охота остановиться.

И вот они едут шаг в шаг, Ланселот и девица; она его забавляет и игривостью своей пытается заставить позабыть о времени. Она смеется, и ведет беседы, и часто обращает помыслы к усладам и любви[263]263
  «И вот она обращает к нему премилые речи, и смеется, и шутит, и играет с ним в пути. Разными разностями завлекает она его, коими чает его воспламенить. И то и дело она приоткрывается при нем, позволяя узреть ее головку дивной красоты, и поет бретонские лэ и прочие забавные и вольные песни. Голос ее был высок и чист, и она умела складно говорить на бретонском, французском и на многих прочих языках» (рук. 752, л. 92). Я воспроизвел эту сцену настолько точно, насколько мог, следуя самым распространенным версиям, ничего не прибавив и не убавив. Эта рукопись 752, кстати, раскрывает еще кое-какие детали, которые, пожалуй, интересно будет привести: «И когда она увидела прелестное и приятное место, она указала на него и сказала: «Видите это чудное место, сир рыцарь; разве не посрамлен будет тот, кто минует это место с красивой дамой или красивой девицей, ничего более не предприняв?» Но речь ее пропала втуне, ибо Ланселот не имел ни дара, ни охоты к тому, о чем она говорила. И она его так доняла, что он не мог на нее смотреть. И до того уже доняла, что он не мог более молчать, и он спросил ее: «Сударыня, вы говорите воистину то, что говорите?» Она отвечала, что истинно это и говорит. – «Бог мне свидетель, – воскликнул он, – я не слыхал до сих пор, чтобы девица вела такие речи, кроме разве той, что потеряла всякий стыд. – Помилуйте, сир рыцарь! – воскликнула она, – случается же рыцарю, если он хорош собою, и верен, и умен, слюбиться с красивой девицей или дамой, будучи с ней наедине; а ежели рыцарь ее отвергнет, потому ли, что боится ее, или потому, что пребывает в иных раздумьях, дама или девица должна его просить и призывать, пока она того желает. Если же он ей откажет, я знаю, что он будет опозорен в целом свете и осужден по всем законам и во всех судах. И коль скоро вы красивый рыцарь, а я красивая девица, потому я и прошу и требую от вас возлечь со мною. И видите, вот чудное место, приятное и удобное. А если вы этого не сделаете, я не буду далее вас сопровождать, а при дворе увижусь с вами лишь для того, чтобы ославить вас отступником». (Прим. П. Париса). Здесь и далее вертикальной чертой выделены фрагменты, которые в оригинале даны на старофранцузском языке. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Она то и дело спускает пелену или ослабляет узел платья, позволив созерцать то ее милое личико, то белизну ее шеи. Она напевает бретонские лэ и строфы с вольными припевами; голос у нее был высокий и чистый, она говорила по-бретонски так же складно, как и по-французски. Когда они миновали манящую тень, она сказала:

– Взгляните, какая приятная зелень; сир рыцарь, не находите ли вы, что позор будет тому, кто проедет здесь наедине с прекрасной дамой, не предавшись кое-какому досугу?

Ланселот отвечал скупо и не глядя на нее, досадуя на подобные речи. Но она все не унималась, и тогда он спросил:

– Сударыня, вы говорите всерьез?

– Да.

– Вот уж не думал я, чтобы девица посмела вымолвить незнакомому рыцарю такое, что самого его вогнало бы в краску, скажи он это ей.

– Но ведь может случиться, что рыцарь, прекрасный собою, благонравный и стыдливый, странствуя наедине с прекрасной дамой, не посмеет просить ее любви: тогда сама дама, угадав его помыслы, вполне может его упредить и сказать ему о том, в чем он боялся признаться. Если же он не пожелает ей внять, я полагаю, что за оную неучтивость он достоин осуждения во всех земных судах. И поскольку я знаю, что вы так же доблестны и честны, как я молода и красива, я нахожу вполне уместным остановиться в этом прелестном месте и не упустить случай, предоставленный нам уединением. Если вы откажетесь, это значит, что вы отвергаете меня и тем даете мне право говорить, что вы отступник.

– Сударыня, разъезжайте со мною, сколько вам угодно; но вы не добьетесь от меня ни на грош того, к чему призываете. Вы, верно, говорите так, чтобы меня испытать; а я только и прошу сопровождать вас далее, если вы согласны переменить разговор.

– Ладно же! Я останусь с вами и ничего не буду говорить.

И под своею пеленой она залилась глумливым смехом, потешаясь над воздержанностью рыцаря. После довольно долгого молчания она вновь принялась за свое:

– Скажите мне, рыцарь, правда ли, что в королевстве Логр есть обычай оказывать любой девице услугу, о которой она попросит?

– Безусловно, госпожа; но если он не в силах ее оказать, ему не надобно бояться упреков.

– Так можете ли вы согласиться на то, чего я требую от вас?

– Не имею на это ни желания, ни сил.

– Ни сил! Тем самым вы признаете, что побеждены девицей.

Эти последние слова подвергли жестокому испытанию терпение Ланселота.

– Сударыня, – сказал он, – я с вами учтивее, чем вы со мною: все ваши речи мне претят. Чтобы с этим покончить, даю вам на выбор одно из двух: или вы поедете со мной и впредь ничего подобного не скажете, или вы поедете одна и предоставите мне ехать своей дорогой.

– Прекрасно! Но мы еще не сочлись: ведь вы обещали сопровождать меня. Если не желаете, так и скажите; я вернусь к своей госпоже и доложу ей, что вы нарушили слово и отказались проводить меня до конца.

Ланселот на миг заколебался; речи девицы ему смертельно надоели, но он же взялся ее охранять. Он ответил ей:

– Если вы дурно себя ведете со мною, я вам подражать не стану. Говорите все, что вам угодно, я буду сопровождать вас и далее.

Так они ехали до часа Вечерни, не раскрывая рта, разве только для того, чтобы спросить дорогу. Девица снова первой нарушила молчание.

– Рыцарь, кажется, вы забыли, что пора бы поискать ночлег.

– Это уж ваше дело, сударыня, в этом я полагаюсь на вас: ведь для того ваша госпожа и вверила мне вас, чтобы вы указали мне наилучшую дорогу и позаботились обо всех превратностях пути; а я за это должен охранять вас от всех и вся.

– Ну что же, я устрою вам такой ночлег, каким остался бы доволен и величайший в мире король.

Спускалась ночь, луна сияла полным блеском. Они пересекли красивую широкую пустошь и достигли затененного места. Девица велела слугам развернуть и поставить шатер, взятый ими с собой. Спустив с коня девицу, они сняли доспехи с Ланселота; затем вынули из своих баулов обильные яства и расставили их на лужайке. Ланселот отдал должное ужину, затем вошел в шатер вместе с девицей; взор его упал на ложе, постеленное слугами; его восхитила роскошь покрывала и стеганого одеяла; в изголовье покоились две подушки в наволочках из парчи богатой выделки, с бахромой, унизанной драгоценными самоцветами. На каждой из завязок наволочки блистала золотая маковка, полная превосходного бальзама; а под двумя наружными подушками были две другие в белых наволочках; наконец, чуть поодаль было второе ложе, низкое и скудно украшенное.

Девица подошла к Ланселоту, намереваясь раздеть его и уложить.

– А вы, сударыня, – спросил он, – где вы ляжете?

– Не волнуйтесь ни за мое ложе, ни за мой сон; это меня не затруднит.

Что ж, он улегся; но его беспокоило, что еще может надумать девица, и потому он не стал снимать порты и сорочку. Когда девица выпроводила слуг на место, отведенное им для ночлега, она вернулась в шатер к Ланселоту и поставила на землю две свечи так, чтобы они не освещали ложе Ланселота. Он не спал; он видел, как она снимает платье и, оставив одну сорочку, идет к его постели, приподнимает простыни и ложится у него под боком.

– Это что же! – вскричал он, – видано ли, чтобы девица или дама вот так насильно брала рыцаря?

И он соскочил с ложа.

– О, худший отступник среди рыцарей! – воскликнула она, – жизнью клянусь, вы и всегда были ненадежны донельзя: позор тому часу, когда вы похвастались, что освободите мессира Гавейна, тогда как простой девицы довольно, чтобы выгнать вас с места долой.

– Говорите все, что вам угодно; но еще не родился рыцарь, который имел бы право обвинить меня в отступничестве.

– Ну-ка, посмотрим.

Она норовит ухватить его за нос и попадает мимо, рука ее ложится ему на ворот. Ланселот ловит руку, кладет девицу на пол и грозится, что он встанет, ежели она не пойдет спокойно спать на второе ложе.

– Я хочу пообещать вам кое-что.

– Что же?

– Я скажу вам это на ухо, возможно, нас подслушивают; а если вы мне откажете, то сраму не оберетесь.

Тогда Ланселот приник ухом к ее губам.

– Боже мой! – проговорила она с глубоким вздохом, – мне дурно.

И она запрокинулась, будто в обмороке. Он повернул голову взглянуть на нее; а она, улучив момент, поцеловала его в губы. Он тотчас отпрянул; он чуть не взбесился; он выбегает прочь из шатра, и трет, и моет, и промокает губы, и плюется раз за разом.

И когда он видит, что она снова идет к нему, он берется за меч, подвешенный на столбе шатра, и клянется зарубить ее, если она не оставит его в покое. Но она-то знает, что ей нечего бояться, она наступает, распахнув объятия[264]264
  «Когда они проехали изрядно при свете луны, они поискали и увидели перед собою шатер, весьма богатый и красивый. И Ланселот подметил, что это тот шатер, где покоилась Моргана в Долине Неверных Возлюбленных в то самое время, когда он гнался за рыцарем, укрывшимся под ложем… Тогда Ланселот заглянул и увидел ложе, одно из самых богатых и красивых, какие он когда-либо видел. Ибо не бывает на свете такого великого изобилия лоскутных одеял, и простыней, и покрывал, какое там было, а сверху в изголовье лежали две роскошные подушки для украшения ложа, а по бокам у них парча, богато вышитая; и вышивка сия была усеяна множеством драгоценных камней редкого достоинства; и на каждом углу подушки была большая золотая маковка, полная бальзама, который источал такое благовоние, что прекраснее и быть не может. А под этими двумя были две другие, и те предназначались, чтобы на них спать… И вот Ланселот лег по указанию девицы, и явно держится настороже, судя по тому, что делает; а он не снимает ни портов, ни сорочки, и лежит отнюдь не как мужчина, обуреваемый желанием. Когда девица проводила всех слуг спать по шалашам, коих вокруг шатра было предостаточно, она вернулась туда, где лег Ланселот. И она его там ясно видит, поскольку перед ложем стоят две большие зажженные свечи. Девица берет свечи, снимает их с сундука, где они стояли, и относит их подалее и ставит внизу, чтобы их свет не падал на ложе, где покоится Ланселот. Он же, пока она этим занята, как видно, склонен более задуматься, чем заснуть. Он видит, что она сняла все свои одежды, кроме сорочки, потом подходит к Ланселоту, поднимает покровы его постели, и бросается к нему, и обвивает руки ему вокруг шеи, и хочет его поцеловать; но у него к ней сердце не лежит, и он обороняется весьма стойко, так что вырвался у нее из рук и бросился с ложа прочь, а она выскочила вслед за ним. И когда он увидел ее вне ложа, он так застыдился, что сказал ей: «Ох, сударыня, убей меня Бог! Вы совсем стыд потеряли. Ведь никогда я не слыхал о даме или девице, которая решилась бы насильно взять рыцаря. – А! – вскричала она, – негодный отступник! Пропадите вы пропадом! Никогда вы не были рыцарем, и позор тому часу, когда вы похвалились, что спасете монсеньора Гавейна, если бежите из своей постели из-за единственной девицы! Я так же хороша на вид, как и вы, и не менее достойна; ибо я, по крайней мере, не изменница, подобная вам. – Сударыня, – промолвил он, – говорите, что вам угодно, но не уродились нынче такие добрые рыцари, чтобы они обвинили меня в измене и чтобы я не устоял против них. – Ясное дело, – сказала она, – вот и посмотрим, как вы устоите, я выхожу против вас». Тогда она бросается к нему и хочет взять его за горло, но попадает мимо, и рука ее проникает в вырез его сорочки и раздирает ее донизу. Когда он это увидел, он устыдился до крайности. Тогда он ухватил ее обеими руками, толкнул назад так легко, как только мог, и сказал, что она не встанет, пока не обещает ему, что не станет ложиться на ложе, где он спит, и требовать от него того, что ему претит. «Я обещаю, – воскликнула она, – если вы согласитесь сделать одну вещь, о которой я вас попрошу. – Говорите, – ответил он, – я это сделаю, что бы это ни было. – Я вам это скажу только на ухо, ведь я не знаю, кто нас слушает, а если вы откажетесь и это будет услышано, то позор ваш только умножится». Тогда Ланселот склонился и приложил правое ухо к ее губам. А она принялась вздыхать и вымолвила еле слышно: «Ах, Боже мой! Как же я это скажу?» Затем она откинулась так внезапно, что Ланселот подумал, будто она в обмороке. Тогда он посмотрел на нее, а она, взглянув, что он делает, прильнула к его устам и поцеловала. Он был до того перепуган, что чуть не взбесился. Отпустив ее, он стал плеваться от отвращения, оттого, что она его целовала. А она снова его настигает; и когда он видит, что не сможет против нее устоять, он бежит за мечом, висящим на столбе шатра, вынимает его из ножен и клянется, что его употребит, если она еще дотронется до него. Она прекрасно знает, что он ей ничего не сделает…», и т. д. (л. 92). (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Он пятится большими шагами.

– Вернитесь, трусливый рыцарь, – говорит она, – я перестану преследовать вас. Ах! самый ненадежный из шампионов! Какой позор – сбежать от меня из постели и лишить меня дара, испрошенного мною!

– Упаси меня Боже от надежности, которая сделает меня клятвопреступником!

– Выходит, не так уж я красива?

– Вовсе никак для того, кто связан словом.

Тут она рассмеялась.

– Довольно, рыцарь, – сказала она, – теперь вам можно меня не опасаться. Вернитесь на свое ложе, я за вами туда не пойду. Знайте, что все ваши невзгоды, причиненные мною, были единственно ради того, чтобы испытать ваше сердце. Мне пришлось повиноваться моей госпоже, и я об этом весьма сожалею, ибо боюсь, что вы не простите меня.

И она пала в ноги Ланселоту, а он поднял ее и утешил, как мог[265]265
  Можно не единожды найти подражание этой красноречивой сцене в романах об Амадисе, но с новыми подробностями, довольно ясно намеченными здесь. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Он вернулся на свое ложе, девица на свое, и они преспокойно спали остаток ночи. Наутро, когда он уже встал, девица предложила проводить его к отшельнику, жившему неподалеку, чтобы прослушать там мессу Святого Духа. Они отправились туда; отшельник пригласил их разделить с ним его скудную трапезу. Затем они сели верхом и доехали до обширной пустоши, где не нашлось бы пропитания и ягненку. Путь им преградила прозрачная, быстрая и глубокая река.

– Извольте взглянуть под воду, – сказала девица, – видите там тело рыцаря в полных доспехах, стоящего перед дамой?

– Да; и что там такое?

– Я вам расскажу. Рыцарь этот нежно любил даму, которая и поныне рядом с ним и которую выдали замуж за коварного и ревнивого барона. Хотя любовь ее к рыцарю неизменно была безупречна, ибо ничто не могло подвигнуть ее забыть свой долг замужней женщины, супруг начал ее подозревать. Он подкараулил рыцаря, вероломно убил его и бросил в воду во всем облачении. После он пришел уведомить об этом даму; она тотчас же кинулась к месту, где рыцарь был утоплен, пала на колени и стала вымаливать у Господа прощения, а в награду за то, что всегда соблюдала супружескую верность, просила Его соединить ее с тем, кого она не переставала любить. Потом она бросилась в воду, канула на дно к самому телу рыцаря и осталась в глубине этих прозрачных вод, сплетя его руки со своими. С того дня земля, принадлежавшая преступному мужу, перестала плодоносить и вконец иссохла. Подойдите к тому каменному кресту, что слева от вас.

Ланселот подошел и прочел: «Рыцаря и его возлюбленную извлечет отсюда тот, кому надлежит завершить приключения Печальной башни».

– Немало странствующих рыцарей, – сказала девица, – пытались поднять обоих влюбленных на берег; не преуспев в этом, они остались там, поглощенные волнами. Остерегайтесь последовать их примеру.

Ланселот не отвечал, но сошел с коня, нырнул в поток, обнял рыцаря и вышел, уложив его на берег; затем он вернулся в воду, взял даму и перенес ее к телу ее возлюбленного.

– Воистину, – вскричала изумленная девица, – вы не человек!

– Кто же я, по-вашему, сударыня?

– Вы наваждение!

Ланселот рассмеялся и спросил, что они еще могут сделать для этих двух усопших.

– Мы поедем мимо их бывшего замка; там мы дадим знать; за ними приедут и похоронят их по-христиански.

Как предрекала девица, так оно скоро и случилось. Ланселот не стал медлить, чтобы выслушать благодарности людей из замка, а поехал своей дорогой; и когда они были недалеко от Печальной башни, они вновь повстречали герцога Кларенса, мессира Ивейна и всех рыцарей, вышедших из Невозвратной долины. Оруженосец из Бланкастеля догнал герцога и доложил ему, что Карадок вышел из своего замка с двумя сотнями рыцарей и десятью тысячами ратников, чтобы подкараулить короля Артура в лесном ущелье под названием Коварный проход.

– В башне, – добавил оруженосец, – осталась защитников самая малость, и взять ее будет нетрудно.

И вот они в раздумье, как им поступить. Пуститься ли по следам Карадока или, пользуясь его отлучкой, брать приступом Печальную башню? Мессир Ивейн и Галескен сочли за должное идти на покорение замка, тем более что клятву свою они считали бы нарушенной, когда бы по доброй воле уклонились от поиска, взятого на себя. Но Ланселот полагал, что в отсутствие Карадока захватить его дом – невеликая честь.

– Мессиру Гавейну, при его доблести, – добавил он, – претило бы обрести свободу теми средствами, какие в обычае у Карадока против его жертв. Попробуем лучше настигнуть похитителя, ведь этим мы поможем и монсеньору королю.

Герцог Эстрауский, Эглис Долинный и соратники примкнули к Ланселоту, а Галескену и мессиру Ивейну предоставили случай взять Печальную башню. Поведаем вначале, каков был успех их затеи.

Когда они дошли до первого частокола перед главными воротами, они увидели там карлика с окровавленным мечом в руке.

– Сеньоры, – сказал он, – вы желаете сюда войти?

– Да.

– Не спешите: вы не сможете пройти оба разом, но пока один из вас идет вперед, второй будет ожидать известий от своего спутника, прежде чем догнать его. Обычай велит первому выйти одному против десяти рыцарей; кто из вас вызовется на это испытание?

Оба друга уже жалели, что не последовали за Ланселотом; и все же герцог сказал:

– Будь что будет! Я не отступлю.

– У нас есть и другой вход, – сказал карлик, – пожалуй, менее опасный.

Боясь оказаться малодушным в глазах своего соратника, мессир Ивейн остался у этого входа; Галескен решил испробовать другой. Пока герцог ехал прочь, мессир Ивейн велел карлику пойти открыть главные ворота. Засов подняли, он миновал частокол и услышал наверху у ворот звучание рога. Десять рыцарей в доспехах охраняли вход, пять с одной стороны и пять с другой, все верхом на дюжих конях, с глефами в руках, препоясанные мечами.

– Сеньоры рыцари, – обратился к ним мессир Ивейн, – что потеряет тот, кто попадется вам в руки?

– Ничего, кроме головы.

– А если он проложит себе путь?

– Сир, – ответил один из десяти, – земли, коими мы наделены, обязывают нас стеречь эти ворота; но дай Бог, чтобы никто более не пытался их преодолеть, как уже многие, полегшие здесь. Если мы вас захватим, вам отрубят голову; если вы нас одолеете, а следом за нами дозорного главной башни, то замок достанется вам со всеми угодьями, ему принадлежащими. Испытание, как видите, таково, что трудно на него решиться и еще труднее его завершить.

– Рыцарь, – ответил мессир Ивейн, – я заехал в такую даль не затем, чтобы отказываться от приключения.

Пока рыцари становились по местам, дабы принять его как подобает, он отступил на несколько шагов и, воздев очи к небу, стал молить Господа помиловать его душу; ибо, что касается тела, его он уже отдал на заклание. Он препоручил Богу короля, королеву и мессира Гавейна, не чая увидеть их более. Затем, с глефой на упоре, он пришпорил коня и понесся навстречу десяти рыцарям. Все разом обрушили на него глефы, и хребет его поневоле выгнулся назад; тогда они сорвали с его шеи щит; но добрый конь, раздобытый им, когда он спасал Сагремора, промчался мимо и вынес его на середину двора, а сам он остался в седле.

Изумленный тем, что не убит, мессир Ивейн воспрял духом, возложил руку на рукоять меча, вернулся к рыцарям и принялся творить чудеса храбрости. Но битва явно была неравна: изрешетив его ударами, десять рыцарей сбили его наземь, связали и отвели на середину площади, где казнили побежденных. Тогда явилась девица, столь искусно унявшая муки мессира Гавейна; она уговорила рыцарей, что лучше удержать в плену того, кого она признала за рыцаря из дома Артура. Они вняли ее речам и отвели мессира Ивейна в подземелье ожидать, на что осудит его Карадок.

Тем временем герцог Кларенс был у потайной двери замка и переходил по узкой доске, переброшенной через ров. По ту сторону двери на него напали два рыцаря; он оборонялся стойко, одного ранил, другого держал поодаль; и так он добрался до второй стены и прошел во вторую дверь, не без тревоги услышав, что она закрылась за ним. Сразу четыре рыцаря напали на него, и вот уже щит его пронзен повсюду. Глефы разят его и спереди, и сзади, однако он еще дает отпор. Наконец, он пошатнулся и упал без сил. Его схватили, его связали; его поволокли в то же подземелье, что и мессира Ивейна. Нетрудно представить себе уныние обоих друзей, которым осталось лишь смиренно ждать того часа, когда великан придет и отрубит им головы.

Но нас призывает Ланселот: пора нам оставить Галескена и мессира Ивейна в Печальной башне и вернуться к нему.