Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

LXX

Как нетрудно было догадаться, никто не посмел оспаривать у Ланселота честь защищать королеву: после того, что он высказал Кэю-сенешалю, кто бы мог надеяться, что предпочтут его? С противной стороны три рыцаря из Кармелида заявили, что готовы отстаивать приговор, вынесенный той, что назвалась королевой. Ланселот непременно желал биться со всеми троими разом; но Галеот этого не допустил и задал условия битвы: если первый рыцарь будет побежден, на смену ему должен выйти второй, а за ним и третий.

Когда заклады были отданы в руки короля Артура, каждый пошел облачаться. Ланселоту пристегнули шоссы и надели кольчугу; мессир Гавейн предложил ему свой славный меч Эскалибур[209]209
  Артур подарил этот знаменитый меч своему племяннику Гавейну после того, как отвоевал Мармиадуазу у короля Риона (Артур, стр. 412). Другие романисты неизменно оставляют Эскалибур в руках Артура, и я думаю, что в этом они лучше следуют исходному преданию. Это был тот самый меч, который Артур сумел извлечь из наковальни на каменной плите (Мерлин, стр. 368). (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Когда осталось покрыть лишь голову и руки, он сел на ездового коня и подъехал к оградам вместе с Галеотом, Королем с Сотней Рыцарей, мессиром Гавейном и многими прочими. Перед ним шествовал Лионель, неся его шлем и щит; второй оруженосец правой рукой вел в поводу его боевого коня, а в другой держал его глефу. Ограждения были устроены между домом короля, лесом, широкой рекой и лугом. Обе королевы сидели у окон: самозваная Гвиневра наверху, подлинная ниже, зато в окружении мессира Ивейна, сенешаля Кэя, Грифлета – сына До[210]210
  Грифлета, или Жифле, сына До Кардуэльского. Произносилось это Fils-Do (Фис-До), точно так же, как Фиц-Джеральд, Фиц-Джеймс, Фиц-Уоррен; в любом случае, без уведомления о незаконном происхождении. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], Бедивера и других рыцарей ее дома.

Прибыли три рыцаря из Кармелида, одетые в доспехи, кроме головы и рук. Они были великорослы и хороши собою. Ланселот вначале приблизился к королеве: она поцеловала его на виду у всех и препоручила Сыну Божьему. Ободренный этим, он надел рукавицы, завязал ремни шлема и перевесил щит на шею. Его боевой конь в богатом облачении ожидал его; он сел верхом и взял из рук второго оруженосца глефу, как уже проделали три других рыцаря. Окна ломились от зрителей, а те, кому не досталось места, поднялись к стенным зубцам.

Ланселоту не терпелось услышать, когда затрубит рог.

– Мессир Гавейн, – окликнул он, – что же вы медлите, пускай трубят!

Рог прозвучал; Ланселот, с глефой на упоре и щитом на груди, пришпорил коня. Его поджидал первый из трех рыцарей; глефы скрестились и ударили в щиты; у рыцаря из Кармелида древко поломалось, а лезвие Ланселота, разорвав петли кольчуги и кожу, проникло в сердце и пронзило спину насквозь; рыцарь бездыханным телом упал на лугу. Ланселот объехал его, прислонил свою глефу к дереву, сошел с коня и привязал его к суку; затем, прикрыв голову щитом и держа в руке свой добрый меч, он вернулся к сбитому рыцарю и велел ему встать; тот не ответил: он был мертв. Ланселот отвязал его шлем, откинул забрало, отсек ему голову и вытер меч о зеленую траву, прежде чем вложить его в ножны.

Вот мессир Гавейн во второй раз трубит в рог; второй боец скачет во весь опор на своем жеребце. Они ударяют по верхам щитов; у рыцаря сломана глефа; Ланселот расколол ему щит, но не задел кольчугу; тогда он хватает противника поперек, приподнимает в седле, бросает через конский круп и, вонзив в землю свою глефу, возвращается к рыцарю из Кармелида, который уже встал и прикрыл себе голову разбитым щитом.

– Успокойтесь, – окликнул его Ланселот, – я бы постыдился биться конным, когда вы пеший.

Он спешился, привязал к дереву своего жеребца и вернулся к противнику, держа меч в руке. Он прежде всего рассекает ремень, на котором у рыцаря держится щит, а затем начинает рубить и дробить; на глазах у всех рыцарь залился кровью, пошатнулся, попятился в ужасе, но, хотя и побежден, еще не решается вымолвить отступное слово[211]211
  Признать, что защищал неправое дело и потерпел поражение. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Озираясь, он с превеликим трудом поволокся к реке, словно для того, чтобы найти в ней убежище; но затем, видно, устыдился умереть подобной смертью и уже повернулся назад, когда увидел, что Ланселот снова заносит Эскалибур.

– Ах! Ланселот, – воскликнул он, – благородный рыцарь, от кого же и ждать пощады, как не от лучшего из лучших?

– Ты ее не получишь, – возразил Ланселот, – пока вслух не признаешь, что приговор, оглашенный против госпожи королевы, порочен, а те, кто его вынес, предатели и изменники.

– Я не хотел бы, конечно, – ответил рыцарь, – спасать свою жизнь, обвиняя судей: они сделали то, что должны.

– Лучше скажи, что они будут навеки опозорены перед всеми на свете честными людьми; а ты, пособник их измены, будешь убит.

Он замахнулся мечом, но тот дожидаться не стал и побежал через луг; когда дыхание его иссякло, он снова взмолился о пощаде.

– Дурной ты рыцарь, – сказал Ланселот, – дай-ка лучше поработать этому доброму мечу: не лучше ли умереть, чем произнести позорное отступное слово?

– Прибери меня Бог, вы правы: я дождусь смерти от вашей руки, я не мог бы ее принять от лучшего рыцаря.

И он стал на месте, едва прикрывая голову капюшоном кольчуги и последними клочьями щита. Ланселот выбил меч у него из рук; все, кто смотрел на него, прониклись состраданием. Но пылая мщением и воспламенясь еще более при виде королевы, победитель одним яростным ударом рассек шлем и забрало, вонзил Эскалибур в череп, и тело простерлось на земле, став бездыханной кучей плоти.

– Ах! прекрасный, славный меч, – сказал Ланселот, возвращая его в ножны, – кто владеет тобою, у того не иссякнет доблесть.

Он вернулся к своему коню и уже горел нетерпением в третий раз услышать звуки рога.

Но бароны Кармелида поспешили пасть в ноги королю:

– Виноваты, сир, мы позволили начать бой до того, как привели шампионов к клятве, что они стоят за правое дело. Уместно спросить их хотя бы теперь, не желают ли они дать клятву: одни в том, что приговор верен, другой – что запятнан изменой[212]212
  Гавейн и Галеот, судьи на этом ристалище, не заставляли клясться Ланселота, вопреки всем правилам судебного поединка, поскольку не были уверены в невиновности Гвиневры. Ланселот стал бы защищать королеву, даже если бы обвинение в подлоге было обосновано; но они не хотели толкать его на клятвопреступление. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Король уступил было просьбе баронов, но тут Галеот, еще не уверенный толком, чье дело правое, торопливо затрубил в рог. Начался третий поединок. Рыцарь по имени Гиврет Ламбальский[213]213
  Вариант: Карадок Ланвальский. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] был славен своею отвагой. И хотя оба коня казались по силе равны, он решил, что скорее одержит победу, вынудив Ланселота сражаться пешим. При первом столкновении он рассек грудь Ланселотову коню. Но Ланселот, падая, обхватил его, приподнял и увлек за собою прочь из седла. Тут они оба разом обнажили мечи и начали бить по шлемам, будто по наковальням. Во все стороны сыплются звенья кольчуг; брызжет алая кровь и обагряет кольчужную сталь; однако лучшие удары наносит Ланселот, и даже для тех, кому издавна знакома доблесть Гиврета, его поражение несомненно.

Яростная битва длилась до Девятого часа[214]214
  От трех до шести часов пополудни. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Обескровленный Гиврет почувствовал, что задыхается; Ланселот его теснил, гнал вдоль ограды, но не торопился нанести решающий удар. А тот еще подымал руку, но бить уже не мог. Наконец, Ланселот поверг его наземь, сорвал с него шлем и воскликнул, возведя глаза к башне, где Кэй сидел подле королевы:

– Сир Кэй, вот и третий; не желаете быть четвертым?

Кэй опустил голову и ничего не ответил. Видя себя беззащитным, Гиврет распростерся у ног Ланселота.

– Доблестный рыцарь, – сказал он, – я прошу у вас пощады!

– Нет пощады за столь тяжкое оскорбление!

Побежденный собрал последние силы и сдержал правую руку Ланселота; но тот ухватил его левой рукой поперек, опрокинул обратно, поставил ему колено на грудь и рукоятью меча ударил в забрало и наголовник кольчуги. Тогда бароны и дамы, восхитясь умелой защитой Кармелидского рыцаря, стали просить короля подать знак к окончанию боя.

– Я бы рад, – сказал Артур, – но Ланселот в таком пылу, что мои приказы его не остановят.

– Сир, – сказал Галеот, – есть, пожалуй, один способ смягчить его. Пойдите и упросите даму, за которую он бьется, чтобы она замолвила слово за жизнь Гиврета; она, несомненно, сделает так, как вам угодно.

– Не откажусь, я ничего не пожалею, чтобы спасти такого славного рыцаря.

И Артур пошел к королеве; увидев его, она поднялась ему навстречу.

– Госпожа, – сказал он, – приговор суда не имеет силы; вы оправданы; но этот рыцарь, поверженный Ланселотом, умрет, если вы не заступитесь за его жизнь; а это было бы прискорбно, ведь он большой храбрец.

– Сир, если вам так угодно, я сделаю для него все, что смогу.

Она спустилась с башни, вышла на луг и пала на колени перед Ланселотом, говоря:

– Милый мой друг, я умоляю вас пощадить этого рыцаря.

Видя ее в этой униженной позе, Ланселот с превеликим трудом овладел собою.

– Госпожа, вам нечего бояться за него: если пожелаете, я отдам ему свой меч, а не только сохраню ему жизнь. Разве вы не та дама, которой я должен повиноваться превыше всего, которая подобрала и исцелила меня, когда я был не в себе? А с вами, Гиврет, я в расчете, мне нечего более требовать от вас.

Тут все столпились вокруг Гиврета; его подняли, поддержали, отвели к своим. И уж поверьте, что если была причина радоваться у одной из двух королев, то совсем иначе обстояло дело у второй, как и у баронов Кармелида, признанных навеки недостойными вершить суд по причине ложного приговора.

LXXI

Победа Ланселота хотя и сохранила жизнь госпоже Гвиневре, но не вернула ей титул королевы Логра и законной супруги Артура. Все же она подалась обратно в Бретань, но не с королем, а с мессиром Гавейном, который в дни ее опалы оставался для нее тем же, кем был всегда.

Когда они были близко от Бретани, ее догнал Галеот и тут же при мессире Гавейне заговорил с нею:

– Госпожа моя, пускай вам придется жить в разлуке с королем так долго, как угодно будет Богу, но вы всегда были столь любезны и милостивы с баронами, что нет среди них ни одного, кто надумал бы оставить вашу службу. Что касается меня, я предлагаю вам в присутствии монсеньора Гавейна самую прекрасную из моих земель, приятную для глаз, богатую угодьями и обильную крепостями; там вам будут не страшны злые козни новой королевы.

– Премного благодарна, Галеот, – ответила королева, – но я не могу принять никакого надела без позволения моего сеньора короля. Хотя он и изволил отвергнуть меня, я все же должна поступать так, как он прикажет.

На другой день Гвиневра, опершись на руку Галеота, ожидала Артура при выходе из часовни и пала перед ним на колени:

– Сир, вам угодно, чтобы я удалилась; но я не знаю, где вы мне пожелаете обрести пристанище. Пусть это будет, по крайней мере, такое место, где я могла бы спасти свою душу и не бояться ничего от моих врагов! Если меня опозорят, когда я под вашей защитой, позор этот падет на вас. Лишь от меня зависит, принять ли в дар другую землю; ее мне предлагают из почтения не столько ко мне, сколько к вам; но я не приму ее без вашего согласия.

– Что это за земля и кто вам ее предлагает?

– Я, сир, – живо отозвался Галеот. – Я приношу ей в дар самое прекрасное и приятное из моих владений: это Сорелуа, где госпоже некого будет бояться.

– Я об этом посоветуюсь, – ответил король.

Он собрал своих Логрских баронов и поделился с ними замыслом Галеота. Мессир Гавейн отвел его в сторону.

– Сир, – сказал он, – вы знаете не хуже нас: госпожа низложена лишь потому, что вы так пожелали; она этого не заслужила, и, пожалуй, нам не подобало это терпеть. Но мы, по меньшей мере, советовали вам совсем иное; а когда сеньор не хочет доверять своим баронам, укор за прегрешение, которое они старались пресечь, не падает на них. Теперь я полагаю, что уместно вам подумать на худой конец о безопасности госпожи: в ваших краях она ее не найдет; та, что займет ее место, непременно станет ей докучать. Но вы могли бы дать ей для убежища королевство Уриена, или Леонуа, подвластное моему отцу, королю Лоту, или землю Сорелуа, предлагаемое ей во владение великодушным принцем Галеотом.

Не успел король ответить, как один рыцарь, большой приятель новой королевы, попросил дозволения обратиться к нему. Мессир Гавейн вернулся в залу совета, а король, увидя слезы на глазах рыцаря, спросил:

– Что с вами? И как дела у королевы?

– Сир, она в отчаянии: она узнала, будто вы хотите оставить вашу наложницу в бретонских землях; если это так, знайте, что госпожа королева умрет от горя.

– Успокойте ее поскорее, – ответил король, – я не сделаю ничего такого, что будет ей не по нраву.

И сказал, возвращаясь к мессиру Гавейну:

– Милый племянник, я признаю, что Гвиневре невозможно остаться ни здесь, ни в землях, от меня зависимых. Там она будет в опасности, а я не желаю ей гибели. Так пусть она едет с Галеотом в Сорелуа; я дам ей вдоволь своих рыцарей в охрану.

Он вернулся обсудить это в совете и добился, чтобы угодное ему предложение было одобрено.

Затем, снова придя к Галеоту, он сказал:

– Дорогой мой, вы мне не подданный, но соратник и друг. Я не просил у вас в дар землю для Гвиневры; но поскольку ей будет небезопасно в моих пределах, я вверяю ее вашему разумению, вашей верности. Берегите ее, как свою кузину, и обещайте мне ради вашей великой дружбы со мною не совершать ничего ей во вред или в поругание ее чести.

С этими словами король взял королеву за руку и передал ее в руки Галеота, а Галеот обязался беречь ее, как сестру. Артур назначил рыцарей, которые бы сопровождали королеву и были бы при ней в избранном ею доме.

– Сир, вот вы и вступили в новый брак, – сказал мессир Гавейн королю. – Думая избавиться от греха, вы себя им запятнали, и более того, вы потеряли союзников, которых вам всего важнее было сохранить. Ланселот и Галеот отреклись от Круглого Стола, чего никогда еще не бывало ни с одним рыцарем. Надо попытаться вернуть, по крайней мере, Ланселота.

– Я тоже так думаю, милый племянник, и чтобы удержать его, я готов на что угодно, кроме как отвергнуть мою новую королеву. Пойдемте вместе уговорим его.

В доме Галеота Артур и его племянник нашли обоих друзей, сидящих рядом на ложе; те поднялись при виде короля. Артур простер к Ланселоту руки и стал просить его вернуть былую дружбу. Мессир Гавейн своими настояниями поддержал просьбы короля.

– Друг мой Ланселот, – сказал Артур, – вы для меня сделали больше, чем я был в силах сделать для вас. Вы были сотрапезником Круглого Стола; ни единого мига радости не будет у меня, если вы не согласитесь стать им снова. Забудьте ваши обиды, любезный сир, и требуйте у меня полкоролевства; я предлагаю вам все, что вам будет угодно, кроме моей чести.

– Сир, – ответил Ланселот, – у меня нет на вас обиды, и я не зарюсь на земли, коими владеть не вправе; но ничто не сможет удержать меня здесь: на мессе, где я был нынче утром, я поклялся уехать.

Эти слова дали понять королю, что дело безнадежно; он вышел с поникшей головой и угнетенным сердцем и всю ночь не сомкнул глаз. Наконец, он припомнил, как Ланселот говорил королеве, что никогда и ни в чем не откажет той, что оберегала его в пору его недуга.

И наутро, когда Галеот приехал проститься, король и королева сели верхом, чтобы проводить его. Король сказал, поравнявшись с лошадью королевы:

– Госпожа, я знаю, что Ланселот так любит вас, что ни в чем вам не откажет, чего бы вы у него ни просили. Если вы желаете когда-либо вернуться ко мне, извольте склонить его остаться в содружестве Круглого Стола; вы с легкостью добьетесь от него того, в чем он отказал нам вначале.

Королева слушала, не выдавая ни волнения, ни удивления оттого, что король заговорил о великой любви к ней Ланселота. Она ему ответила:

– Сир, Ланселоту и впрямь бы надобно питать ко мне великую страсть, чтобы он уступил моим мольбам в том, в чем откажет вашим. Но надо избегать причинить хоть малейшую досаду тем, кто любит нас. Если я уговорю его остаться с вами, разве не буду я сама лишена его общества? А ведь он сослужил мне службу лучшую, чем те, от кого мне более всего пристало ждать любви и покровительства. Вам я всегда была покорной и преданной супругой; вы же приговорили меня к казни, от которой меня только и уберегла великая доблесть Ланселота. Он упомянул то единственное добро, какое я сделала ему при Скале-у-Сенов, и так я бы поступила с любым другим рыцарем. А когда он увидел, как скоро вы предали забвению его великие услуги, оказанные вам; когда вы допустили его одного биться против трех могучих рыцарей, чтобы избавить меня от последнего позора, то не стоит и надеяться, что он пожелает остаться при вашем дворе, в числе ваших соратников, а не последует за Галеотом и за той, что обязана ему честью и жизнью.

Она умолкла; король, смущенный тем, что получил такую отповедь, подъехал к Галеоту. Ланселот, чтобы его избегнуть, вырвался вперед и ехал в отдалении. Наконец, препоручив их Богу, Артур дал наказ мессиру Гавейну сопровождать королеву до конца ее пути. Они прибыли в Сорелуа, где попечением Галеота Гвиневра приняла присягу от баронов. Мессир Гавейн простился с королевой, убедившись, что она облечена королевской властью.

Сразу после пира по случаю принятия новых полномочий королева отвела в сторону Ланселота, Галеота и госпожу Малеотскую, которая не пожелала жить от нее вдали.

– Ланселот, – сказала она, – вот я и разлучена с моим сеньором королем. Хоть я и подлинная королева Логра, дочь короля и королевы Кармелидских, я должна искупить грех, который совершала, деля ложе не с моим сеньором. Но с храбрецом, подобным вам, мой милый друг, какая дама стала бы краснеть за такое прегрешение и не нашла бы оправдания, по меньшей мере, на этом свете! Однако Господь Бог не внемлет куртуазным правилам, и угодить ему – не то же, что угодить свету. Я испрошу у вас один дар, Ланселот: позвольте мне блюсти себя вернее, чем когда мне грозило быть застигнутой врасплох. Во имя вашей ко мне любви я хочу, чтобы здесь вы не притязали от меня ни на что, кроме поцелуев и объятий. Это я за вами оставлю; а позднее, когда тому будет время и место, не откажу вам и в большем. Не тревожьтесь о моем сердце: оно не может принадлежать никому иному, даже если бы я пожелала. Милый, любезный друг, знайте, что я сказала монсеньору королю, когда он пришел просить, чтобы я уговорила вас остаться при дворе: что мне куда приятнее быть с Ланселотом, а не с ним.

– Госпожа, – ответил Ланселот, – то, что угодно вам, не может быть неугодно мне. Ваша воля для меня закон; в ваших руках навеки и мое сердце, и моя отрада.

Таковы были условия, предложенные мудрой королевой, и Ланселот не пытался их преступить.

LXXII

Но что же делалось в Бретани, где по-прежнему пребывал король Артур? Воздействие зелья, все так же подносимого ему самозваной Гвиневрой, держало его в прискорбном ослеплении. Его мало заботило недовольство баронов: он являлся с нею всюду, он делил с нею ложе, когда не собирал большой двор. Тем временем весть о незаслуженной опале подлинной королевы Гвиневры разлетелась и за моря. О ней известили папу Стефана[215]215
  На римском престоле было 9 пап с таким именем, последний из них жил в XI веке. Неясно, на кого из них ссылается автор романа. (Прим. перев.).


[Закрыть], и он, ни в коей мере не одобряя, чтобы столь великий король разошелся с той, с которой был повенчан перед ликом Святой Церкви, прежде чем брак объявят недействительным [216]216
  Точно такой же случай был с королем Франции Филиппом-Августом, когда после развода с Ингеборгой Датской папа вынудил его взять ее обратно. Но возвращение Ингеборги относится к 1201 году, а я полагаю, что «Ланселот» вышел в свет лет за десять, двадцать или тридцать до этого. Так что если здесь и есть некая историческая аллюзия, она относится к разводу Алиеноры Аквитанской и ко второму браку этой принцессы с Генрихом II Английским. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], послал в Бретань кардинала, дабы пресечь такое непотребство. Король Артур остался глух к увещеваниям римского легата, как и до того к мнению своих баронов; так что на все королевство Бретань был наложен интердикт, и оно целых двадцать девять месяцев оставалось без Святого Причастия.

Но однажды случилось так, что мнимая королева, пребывая в Бредигане, ощутила приступы сильнейшей боли во всех своих членах. Она лишилась сил; ноги ее распухли и налились гноем; отныне одни лишь глаза да язык повиновались ей. Король созвал лучших лекарей своего королевства; никто из них не сумел найти ни причину этого недуга, ни снадобья, чтобы его одолеть. Артура это весьма огорчило; но он постарался это скрыть, зная, сколь мало расположены разделять его тревогу добропорядочные люди его дома.

Мессир Гавейн сказал ему однажды:

– Сир, вас много упрекают за то, что вы живете вовсе не по-королевски: вы словно избегаете общества ваших баронов, тогда как прежде вы всегда были готовы затевать веселье. Нет уже выездов в лес и на реку, пиры не идут за пирами; все наши дни мы проводим в мрачных раздумьях.

– Вы верно говорите, – ответил Артур, – и я хочу изменить свой обычай. Мы завтра же поедем в Камалот; мы будем рыскать по лесу с собаками целых две недели; а вернувшись, устроим птичью охоту на реке.

И в самом деле, на другой день король отправился в Камалотский лес, столь изобилующий дикими зверьми. Погоня за громадным кабаном занимала их до Девятого часа. Зверь спустился в долину, оттуда поднялся на холм, поросший ежевикой и кустарником, затем, изнуренный усталостью, стал поджидать собак, которые его окружили, беснуясь, но не смея подойти. Король сошел с коня и коротким мечом нанес ему смертельный удар. Когда они оделяли мясом собак, то услыхали петушиный крик; это был верный знак, что жилье недалеко. Король проголодался; он снова сел на коня, а за ним мессир Гавейн и прочие, кто был на охоте. Они проехали недолго, когда вдруг раздался колокольный звон; они направились в ту сторону и вскоре очутились у скита. Король спешился, слуги постучали в дверь; им открыл человек, одетый в белое.

– Брат, – обратился к нему король, – есть ли у вас кров, который бы вместил нас всех, и можете ли вы нас накормить?

– Нет, – ответил послушник, – но в нескольких шагах отсюда есть обустроенное жилище, чтобы давать путникам приют.

Он тут же проводил их к большому деревянному дому, где накрыли столы, пока разжигали огонь. Послушник вернулся доложить отшельнику, что король Артур со своими людьми остановился в странноприимном доме.

– Это как раз то, – сказал отшельник, – на что я надеялся.

Не тратя времени, он облачился в ризу[217]217
  Т. е. в богослужебное одеяние. Существовало три разновидности рыцарей: собственно рыцари, рыцари-законники и рыцари-церковники. Этим трем статусам соответствовал почетный титул монсеньора. Председатель Верховного суда и епископы имели рыцарское звание; и именно в силу этой старинной иерархии епископа еще и поныне величают Монсеньор. Но, чтобы уж быть последовательными, надо было бы сохранить звание монсеньора для наших председателей судов и для тех, кого сейчас именуют старшим офицерским составом, для этих рыцарей родом из Средних веков. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и принялся служить мессу. Король в это время сидел за трапезой; после второго куска он внезапно ощутил острую боль, как будто сердце готово было выскочить у него из груди. Он упал, глаза его закатились, он впал в беспамятство. Испуганные рыцари подняли его, мессир Гавейн принял его в объятия; наконец, он пришел в себя и стал громогласно звать исповедника. Мессир Ивейн с Сагремором подошли к скиту, когда святой отец завершал службу; они ему сказали о внезапной хвори короля и умоляли не терять ни минуты. Отшельник еще держал в руках Тело Господне[218]218
  Надо полагать, что если бы такие меры, как отлучение короля от церкви, влекли за собой закрытие церквей и запрещение святого причастия, наш автор не заставил бы здесь героя служить мессу и нести святую дароносицу королю Артуру. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

– Слава тебе, Господи, – промолвил он, идя за рыцарем, – за тот недуг, что ты наслал на короля! Вижу я, что молитва моя услышана.

При виде его Артур силился подняться.

– Кто вы? – спросил благочестивый муж.

– Увы! Я несчастливец. Меня зовут Артур, недостойный король Бретани, отягощенный великим злом, которое я причинил стране и моим людям. Я послал за вами, дабы исповедоваться и причаститься тела моего Создателя.

– Король, я готов выслушать твою исповедь; но не надейся получить причастия. Я отказываю в нем величайшему из грешников, справедливо отлученному от церкви. Ты оставил свою законную жену; ты принял в жены другую супротив Бога, разума и Святой Церкви; пока ты пребываешь в сем грехе, никакое благо не снизойдет на тебя.

Король безмолвно заплакал. Как только он смог говорить, он ответил:

– Любезный сир, вы наместник Божий; научите меня, что мне делать для спасения моей души. Признаюсь, ничего благого не было со мною с тех пор, как я отрекся от первой жены. Однако я не думал, что поступаю дурно, когда изгонял ее: ведь соплеменники ее клялись мне, что она не моя законная супруга; но правда и то, что Святая Церковь не расторгла узы, которые ранее скрепила.

– Мой тебе совет, – ответил монах, – оправдаться перед Церковью. Если ты имел причину поступить по-своему, она отпустит тебе грехи; если она удостоверит твой первый брак, тебе следует отвергнуть второй.

– Я сделаю так, как вы велите.

Он начал исповедоваться во всех грехах, какие были у него на сердце. Когда он закончил, призвали баронов, и монах сказал, возвысив голос:

– Артур, я знаю тебя лучше, чем ты полагаешь. Я Амюстан, твой бывший капеллан. Я прибыл из королевства Кармелидского вместе с Гвиневрой, дочерью короля Леодагана, и никогда доселе не покидал ее[219]219
  См. Король Артур, стр. 439. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Никто не знает вернее меня, которая из двух истинная наследница.

Выслушав отшельника, Артур попросил дать ему отдых; он уснул, а проснувшись, увидел, что телом здоров, как никогда прежде.

Он вернулся в Камалот вместе со старым добрым монахом; а на другой день явился гонец из Бредигана с известием, что королева желает его видеть, чуя скорую кончину.

Мудрый Амюстан посоветовал ему ехать туда и настоял на том, чтобы его сопровождать.

– Созовите всех своих людей, – сказал он, – они там не будут лишними.

Наутро все прибыли в Бредиган; король не вошел в дом самозваной королевы; он избегал даже заговаривать с нею и вечером, и на следующий день. На рассвете отшельник отслужил ему мессу, а помимо того он прослушал мессу Святого Духа и, выйдя из церкви, направился к королеве, от которой исходил столь нестерпимый смрад, что никто не мог приблизиться к ней, обойдясь без благовоний.

Он подошел к ее ложу и спросил, каково ей сейчас.

– Мне худо, – внятным голосом ответила она, – лекари не смыслят ничего в моем недуге; я бы хотела, чтобы меня отвезли в Монпелье[220]220
  Вариант: В мою страну (рук. 1430). (Прим. П. Париса).


[Закрыть]: я бы окунулась в море и не выходила из него, разве только для того, чтобы пойти в город.

– Госпожа, странствие усилит ваш недуг, и вы можете в пути умереть. Вам непременно надо исповедоваться, а я как раз привез одного досточтимого старца, который сумеет вас напутствовать.

Она жестом дала знать, что желает его видеть, и отшельник явился, готовый выслушать ее исповедь. Пока он внимал ей в уединении, один рыцарь прибыл передать королю, что старый Бертоле при смерти и просит говорить с ним в присутствии баронов.

Король Артур ушел следом за посланником, пока Амюстан увещевал мнимую королеву.

– Госпожа, вы на пороге смерти; недоставало еще вам потерять душу заодно с телом, а вы знаете, что никто не может быть спасен без чистосердечной исповеди.

– Сир, – ответила она, – вы хотите спасти мою душу, но я не вижу к этому способа. Я самая вероломная и коварная из женщин. Я наворотила столько зол, что доблестный и славный король Артур ради меня отверг свою законную супругу, красу и цвет всех дам на этом свете. Вот Господь и отомстил за нее, отняв у меня руки и ноги; но он покарал меня еще не в той мере, в какой я заслужила.

И после она поведала ему все обстоятельства своей измены.

– Госпожа, – промолвил Амюстан, – я вас прилежно выслушал; но боюсь, как бы вы не отказались сделать то, что подобает.

– Я согласна на все, что вы прикажете.

– Ну что же! Если вы хотите умилостивить Бога, вам надобно признаться королю в присутствии его баронов во всем, что вы натворили, ничего не утаив и не умалив.

– И это путь к спасению моей души?

– Я уверен.

– Тогда я так и поступлю.

В другом же месте рыцари вслед за королем собрались вокруг ложа Бертоле; из его уст они узнали, как он подстроил измену. Он надоумил напасть на короля, держать его в плену и внушить ему, что девица Кармелидская есть истинная королева.

– Сир, – добавил он, – все преступления этой несчастной, лежащей при смерти, совершены ею по моему наущению. Чините надо мною самую суровую и справедливую расправу, тем сильнее вы облегчите мою душу; ибо все, что претерпит мое тело в этом мире, зачтется ей в мире ином.

Король осенил себя крестом, слушая эти признания, которым его бароны были весьма рады.

– Ах, сир! – сказал мессир Гавейн, – говорил я вам, что, последуй мы вашим намерениям, госпожа моя претерпела бы смертные муки. Но наконец-то, с Божьей и Ланселотовой помощью, время открыло нам истину.

Пока они беседовали, Артуру доложили, что мнимая королева тоже желает с ним говорить. Увидев, как он подходит в окружении свиты, она залилась слезами и взмолилась о пощаде; затем она живописала измену, в которую вовлек ее Бертоле. Все подивились, как может женское сердце вместить столько злобы и коварства[221]221
  Вот каковы мужчины! Бедная женщина слепо следует злому и коварному совету Бертоле, и все дивятся, как это женское сердце может вместить столько злобы и коварства. Sic vos non vobis [Так вы не для себя (лат.)]. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Король спросил у монаха, как следует поступить с обоими виновными.

– Сир, надобно дождаться, чтобы собрались вместе все ваши бароны из Логра и Кармелида; им надлежит узнать о столь великом преступлении и вынести о нем приговор.

Король одобрил совет, а мессир Гавейн поспешил послать к истинной королеве гонца, который известил бы ее о том, что случилось, и по мере сил уговорил вернуться.

– Никогда, – передал он ей, – ни одной королеве не будет оказан прием более почетный, чем окажет вам король и все его бароны и рыцари.

Бароны Логра, собравшись в Бредигане, дабы решить участь Бертоле, постановили, что он достоин самой жестокой казни; но по просьбе мудрого Амюстана король согласился в ожидании приговора отвезти его в один старый приют. Что же до баронов Кармелида, осудивших истинную королеву, ничто не может сравниться с их ужасом, когда они узнали, каким именно образом открылась измена их девицы. Они кинулись в Сорелуа и, прибыв в Сорхо, где жила королева Гвиневра, побросали своих коней, посрезали носы своих шосс и повырывали длинные пряди своих волос; затем, упав перед королевой на колени, они возопили о пощаде:

– Госпожа, чините над нами любую расправу, какая вам угодна; изгоните нас из наших уделов; но простите нас за то, что мы так слепо шли на поводу у злодея Бертоле.

Королева, по природе своей мягкая и добросердечная, сжалилась над ними. Она прослезилась, подняла их одного за другим и простила им содеянное зло.

После этого король устроил в Кардуэле большой сбор: ему желательно было, чтобы все забыли, как неправедно он предал поруганию добрую и мудрую королеву Гвиневру; но он все не решался отдать девицу Кармелидскую на суд баронов; и так прошли три недели, и она скончалась сама собою, в великой скорби и раскаянии. Артур утаил свою печаль; папа Римский отменил интердикт, наложенный на страну Бретань, и ничто более не препятствовало возвращению королевы. Чтобы призвать ее, Артур послал брата Амюстана, архиепископа Кентерберийского, епископа Винчестерского и десять знатных особ саном не ниже короля или герцога. Амюстан поведал королеве об откровениях и смерти девицы Кармелидской, добавив, что король Артур жаждет видеть ее снова. Она выслушала все, не подавая виду, как она этому рада; затем она послала за своими баронами из Сорелуа. Огласив новости перед собранием, она отвела в сторону Галеота и его друга:

– Скажите мне, милые друзья, что мне делать: вы видите, бароны Логра пришли призвать меня обратно. Мнимая королева умерла, и король теперь знает, что он венчался со мною перед Святой Церковью. Как бы то ни было, я не отвечу, не спросив совета у вас.

– Госпожа, – ответил Ланселот, – наш совет всегда в том, на что будет ваша воля; но плохо любил бы вас тот, кто стал бы отговаривать вас принять почести и владения Бретани, вам принадлежащие. Король Артур – первейший из героев, как бы ни был он грешен; а значит, вас бы порицали, что вы медлите воссоединиться с ним в угоду тому, чего, как видно, желают ваши друзья. Друзьям же этим надлежит забыть свои корысти, имея в виду лишь честь и долг дамы, ради которой они живут более, чем ради самих себя.

– А вы, Галеот, даритель столь обильных моих угодий, что вы мне посоветуете?