Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

– Каково бы ни было это приключение, – сказал герцог, – я приложу усердие, чтобы завершить его добром. Но я не уверен, что в этом преуспею, ибо никогда не слышал о подобном чуде. Не скажете ли мне, откуда оно взялось?

– Извольте. Та обитель, что перед вами, некогда была не более чем приютом отшельника. Свет, озаряющий кладбище, исходит из смертных оболочек многих достойных и великих святых отцов, погребенных на нем. По причине плодородия почвы это место избрали, чтобы выстроить замок, названный Аскалоном Веселым. Было это семнадцать лет тому назад на Страстной неделе: в час утрени, когда все собрались ее слушать, сеньор замка, который страстно любил одну девицу, но не мог от нее добиться желаемого, не убоялся воспользоваться мраком. И когда погасили свечи[238]238
  Свечи, даже сальные, расходовали очень экономно, как мы видели в романе «Святой Грааль» (стр. 220), где сияние тридцати свечей – это образец неземного великолепия. В темное время суток богослужения часто проводили в темноте, а молитвы читали наизусть. (Прим. перев.).


[Закрыть], он подобрался к юной деве и во время божественной службы возымел от нее все, чего так долго домогался. Всевидящий Святой Дух открыл оное святотатство благочестивому отшельнику из ордена Святого Августина на следующий день, когда тот служил утреннюю мессу. Пройдя на то место, где они были вчера, отшельник нашел шателена и девицу намертво сраженными во взаимных объятиях. С того дня мрак непрестанно тяготеет над обителью и замком. Свет остался лишь на кладбище, вокруг могил достопочтенных мужей, на нем погребенных[239]239
  Эта история о замке Аскалоне Темном рассказана в неизданной части книги об Артуре (рук. 337, л. 188). Но, как мне казалось, она была списана с нашего романа. Сейчас я не настолько уверен в первенстве Ланселота. Неизданный Артур, весьма отличный от текста, который я опубликовал вслед за Мерлином, вполне мог быть первым эскизом, вскоре заброшенным, который пробудил у автора Ланселота желание создать нечто лучшее. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. И дошел до нас слух, что в прочие пределы замка свет вернется не иначе как благодаря лучшему в мире рыцарю, коему также уготована честь положить конец превратностям Печальной башни. Теперь вы откажетесь пройти испытание?

– Разумеется, нет, сударыня.

Тогда он возвратился в храм, но едва ступил несколько шагов, как снова задохнулся от разлитого кругом зловония; и в то же время ощутил на себе целый дождь палочных ударов и острых уколов. Тело его обмякло, колени подогнулись, а когда он попытался встать, новый град ударов поверг его ничком и распластал безвольно. Придя в себя, он сделал новое усилие, нашел рукою цепь и дополз до выхода из храма.

– А, доблестный рыцарь! – сказала девица, – так-то вы к нам возвращаетесь!

Он ничего не ответил, но покраснел, побледнел, и все же чувствовал себя таким разбитым, что не пытался заново войти в церковь. Не успев еще снять шлем, он извергнул все, что было в его нутре. Слуга поддержал его, помог подняться по ступеням у дверей и с превеликим трудом умудрился посадить его в седло. Тогда из этого проклятого места девица провела его к одному вавассеру, который почтительно принял его. Они там ночевали; назавтра Галескен, вновь обретя свои силы, захотел на прощание узнать историю четырех буянов, которых он убил до того, как прибыл в этот Замок мрака. И вот как девица утолила его любопытство.

– Прежний владелец Пинтадоля был некогда в плену у своего смертельного врага, а отец трех братьев, побежденный вами, сумел вернуть ему свободу. Но в расплату за столь великую услугу он вынудил своего сеньора сюзерена поклясться на святых и привести к клятве своих подданных, что ему будет пожалован один дар. Сеньор никоим образом не мог предвидеть, на что он себя обрекает. А тот ради откупа выговорил себе третью часть земель; и у жителей земель за спасение их сеньора[240]240
  Феодальный закон накладывал на жителей земли, сеньор которой попал в плен, обязанность выкупить его ценой всего своего имущества. Следовательно, они были в долгу у того, кто освобождал их от этого обязательства. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] он истребовал право каждый год брать одного из сыновей и одну из дочерей, веля их уводить и запирать в этот замок. Вот отчего немало юных отроков, немало прекрасных и благонравных дев потеряли вкупе и честь, и свободу. А поскольку сей подлый злодей предвидел, что многие достойные люди будут пытаться извести столь пагубный уклад, он ежедневно упражнял в рукопашном бою трех своих сыновей, чтобы они готовы были встретить любого, кто дерзнет отвоевать их жертвам свободу.

– Но вам-то какая забота, сударыня, – сказал герцог, – будет ли сокрушен этот уклад на вашей памяти?

– Одну из моих племянниц, едва ей минуло двенадцать, этот мерзопакостный злодей выбрал за ее несравненную красоту, и я боялась, как бы она не стала добычей трех его распутных сыновей. И потому я выехала вам навстречу в надежде, что, быть может, вам уготована честь освободить мою милую племянницу и других пленников.

Тот замок, куда вы так и не вернули дневной свет, зовется Аскалон Темный. Я не обманула вас, упомянув пророчество мудрецов: пагубный уклад Печальной башни сокрушит лишь тот, кто рассеет мрак в этом храме.

– Вот что, – подал голос оруженосец, когда девица удалилась, – раз у вас не осталось надежды вызволить мессира Гавейна, лучше всего вам будет повернуть назад. Вы измучены, избиты и, наверно, ранены тяжелее, чем вы думаете; госпожа ваша кузина сумеет исцелить вас лучше, чем кто бы то ни было.

– Верно ты говоришь; но все же, поскольку я взялся за это дело, мне пришлось бы краснеть, что я не довел его до конца.

– Но, сир, вы теперь далековато от Печальной башни; эта девица вас изрядно завела в сторону. Я, так и быть, поеду за вами, если вы надумаете ехать дальше, несмотря на мой совет.

Так они ехали долго и молчаливо; герцог печально размышлял о Темном Замке. Дойдя до поросшей травою тропы, извилистой, узкой, давно заброшенной, герцог велел слуге двигаться вперед.

– Ах, сир! – ответил оруженосец, – мы теперь в самом гиблом месте этого леса, его зовут Чертовой Дорогой; я вам советую все же вернуться в Бланкастель.

– Ты упускаешь прекрасную возможность помолчать, – ответил герцог, – это дело купца, а не рыцаря – сворачивать с гиблых путей и выбирать пути понадежнее. Так ни одно приключение не доведешь до конца. Трогай вперед!

И они проехали как нельзя благополучнее, пока не стало смеркаться.

Оруженосец заметил в отдалении бредущих мимо коров и овец.

– Сир, – сказал он герцогу, – пора отдохнуть; мы недалеко от жилья, судя по этим стадам. Я вижу пастухов верхом на здоровых кобылах; погодите-ка, я с ними поговорю.

Герцог согласился, он отъехал приветствовать их и спросил, нет ли близко пристанища, где мог бы заночевать странствующий рыцарь, весь израненный. Пастухи, слуги старого лесного вавассера, ответили, что их хозяин охотно дает кров странствующим рыцарям, и один предложил проводить их к нему домой.

– Пригони нашу скотину, – сказал он своему напарнику, – а я возьмусь отвести этого рыцаря.

И вот он привел их к дому, красивому на вид; двое сыновей вавассера приняли их, сняли с герцога доспехи и наперебой старались ему услужить.

У вавассера была жена; она осмотрела раны герцога, еще сочившиеся кровью. Она наложила на них свежую мазь и перевязала их как подобает. На другой день оруженосец подал ему доспехи и привел коня. Вавассер с сыновьями пожелал проводить его; по пути он стал расспрашивать, откуда он едет и куда. Герцог умолчал о своем последнем злоключении; он сказал лишь, что едет из Лондона и хотел бы добраться до Печальной башни.

– По правде говоря, – ответил добрый человек, – вы уклонились на полдня езды и выбрали самую опасную и скверную дорогу. По пути отсюда до Печальной башни вам предстоит биться со столькими врагами, что одному рыцарю не под силу бросить вызов им всем без угрозы для своей жизни и чести. Позвольте мне, по крайней мере, осведомить вас обо всем, что может умерить ваш ущерб.

В пятнадцати английских лье[241]241
  Очевидно, в пятнадцати милях или семи с половиной французских лье. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] отсюда вы найдете широкую и глубокую долину, где кончается ваша дорога. Вот уже четырнадцать лет как ни один рыцарь не вернулся, ступив на нее. Причину я вам не буду теперь излагать, поскольку спешу обратно; лучше я научу вас, как впредь обойтись без моего попечения. У входа в долину есть часовня под названием Капелла Морганы. Там перед вами пролягут две дороги: если вы изберете правую, она вас приведет к Печальной башне без преград, необоримых для доброго рыцаря. Левая же дорога заведет вас в долину, которую прозывают Невозвратной; никто и никогда не видел, чтобы оттуда вернулся хоть один рыцарь. Впрочем, почти то же бывает и в Печальной башне со всеми рыцарями, которые до сего дня пытались сокрушить ее пагубный уклад. Подумайте, не будет ли великим безрассудством вовлечь себя в одно или в другое из этих безнадежных испытаний.

– Любезный хозяин, – ответил герцог, – я предвижу, что моему бренному телу грозят немалые опасности, но я не могу вернуться, не будучи опозорен; так пусть я лучше сойдусь лицом к лицу со смертью, чем уступлю слабости духа.

– Ну что ж, ступайте, – сказал со вздохом вавассер, – и да хранит вас Бог!

Добрый человек повернул назад; а герцог, сопровождаемый одним оруженосцем, без приключений ехал до Третьего часа. Оказавшись у Капеллы Морганы, они узнали обе дороги: правую, проложенную недавно, чтобы миновать Невозвратную долину, и левую, которая вела в Долину и далее смыкалась с первой.

– Вот она, – сказал оруженосец, – погибельная Долина, о которой толковал вавассер. Пожалейте себя: если вы туда войдете, вы пропали; а я не собираюсь дальше ехать за вами и, того и гляди, остаться там в плену, как и вы сами. Ступайте, сир, по другой дороге; она ведет прямиком к Печальной башне.

– Боже мой, – ответил герцог, – ты, верно, думаешь, что я так же цепляюсь за жизнь, как и ты; но вот чего я не могу стерпеть, так это славы отступника[242]242
  Отступник – шампион, признавший себя побежденным и отрекшийся от того, что он утверждал перед поединком. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

– Ах, сир! я вам поклянусь всеми святыми этой часовни, что никогда и никому не проболтаюсь об этом.

– Охотно верю; но сам-то я не смогу об этом умолчать, ведь мы клялись рассказывать при дворе короля обо всем, что с нами приключилось, когда мы возвращаемся туда; а значит, я был бы клятвопреступником, если бы утаил хоть самую малость. Я проеду так далеко, как сумею.

– Так далеко, как вам угодно, – ответил оруженосец, – но не думайте, что я поеду за вами. Я только побуду здесь, пока могу надеяться, что вы еще не в плену.

– Вот и прекрасно; жди меня ровно столько, сколько ты сказал, и оставайся с Богом!

Он подстегнул коня и вступил один в страшную Долину.

Ее называли то Невозвратной долиной, то Долиной Неверных Возлюбленных, и вот отчего это повелось. Известно, что Моргана, сестра короля Артура, как никто другой владела тайнами ворожбы и колдовства: она переняла их у Мерлина. Дабы предаться вволю своей излюбленной науке, она покинула людское общество и углубилась в дремучие леса; так что многие разуверились в том, что она женщина, и называли ее феей Морганой и даже богиней Морганой. Долгое время она отдавала свою любовь и свое сердце одному рыцарю и полагала себя единственной его подругой; но он ее обманывал, предпочитая ей одну девицу превеликой красоты, с коей виделся лишь изредка, столь велики были ревность и прозорливость Морганы. И вот однажды они условились о свидании в глубине этой долины, самой цветущей и прекрасной, какую можно себе вообразить. Моргане донесли об этом, она примчалась и застала их, когда они расточали друг другу нежнейшие знаки любви. Она едва не умерла от горя; но, скоро придя в себя, она наложила на долину заклятие, силою которого в ней навеки останется любой рыцарь, повинный в малейшей неверности своей возлюбленной, будь то на деле или в помыслах. Друг ее был первой жертвой этих чар: когда он вознамерился уйти, то ощутил, что его держит неодолимая сила. С девицей она обошлась более жестоко.

Долина была просторна, окружена высокими горами и покрыта ковром зелени, радующим глаз. Посреди нее бил красивый и светлый родник. Ограда ее была чудесного свойства: по видимости это была высокая и плотная стена, на деле же сплошной воздух. Туда входили, не встретив и не заподозрив ни малейшего препятствия; но, войдя единожды, даже и помыслить не могли, что возможно оттуда выйти. Заклятию оному было уже семнадцать лет; двести пятьдесят три рыцаря испытали его силу. Они прибывали туда из многих земель; они находили там прекрасные дома себе по нраву. У входа в ограду стояла часовня, где узники могли что ни день слушать святую мессу, читаемую пастором извне. Притом и местообитание виделось довольно приятным большинству из тех, кто был там пленен. Там бывали прекрасные пиршества, музыка, пение, танцы, хороводы, шахматы и настольные игры[243]243
  Настольными в общем случае были те игры, в которые играли на игральной доске или на разновидности шахматной. Чаще всего это означало, я думаю, нашу игру в триктрак. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Если случалось, что рыцарь попадал в долину вместе с дамой, которая ни разу не обманула и не мыслила обмануть своего друга, она оставалась вместе с ним, сколько ей было угодно, по своей доброй воле.

Что же касается оруженосцев, им дозволялось остаться при своих сеньорах; но они могли удалиться, если, вовлекшись в любовную утеху, оставались неизменно бесчувственны к прелестям прочих дам и девиц; иначе они разделяли участь своих господ. Такова была Невозвратная долина, или Долина Неверных Возлюбленных[244]244
  Отсюда легко распознать, что Арка верных возлюбленных в Амадисе есть не что иное, как подражание нашей Долине Неверных Возлюбленных. (Прим. П. Париса). (Роман о Роллоне, стих 9444).


[Закрыть].

Галескен углубился в нее с непоколебимым спокойствием; но склон был до того отлогим, что он предпочел покинуть седло и вести коня в поводу. Сойдя к подножию холма, он увидел густой туман; это были испарения, заграждавшие долину. Он снова сел на коня, пересек обманную ограду и вскоре увидел прекрасные дома справа и слева. Он оглянулся; дымка рассеялась, но ему чудилось, что мнимая стена преследует его от входа, едва не касаясь крупа его коня. Пройдя еще вперед, он очутился у ворот, чересчур низких и узких для всадника; тогда он во второй раз спешился, оставил коня, отбросил глефу, отстегнул ремень щита и продел в него левую руку; поднял меч и, пригнув голову, углубился в проход, длинный, узкий и сумрачный. Он продвигался все далее вперед; в конце прохода он увидел по бокам очертания двух огромных драконов, изрыгающих длинные языки пламени. Две цепи, вмурованные в стену, удерживали их за шеи.

– Вот свирепые твари, – пробормотал Галескен.

Невольно он отпрянул назад, остерегаясь их наскока; но его остановил стыд, как если бы он был у всех на виду, и он решился идти вперед. И тут драконы налетают, преграждая ему путь; они вонзают когти в его щит, острыми зубами грызут петли его кольчуги и впиваются в тело, раздирая его в кровь. Герцог не уступает: мечом он разит их и в голову, и в грудь, и вот он вырывается прочь, предоставив драконам вылизывать кровь, пролитую ими и замаравшую им когти. Герцогу же первым делом пришлось унимать огонь, извергнутый на него; но вскоре затем он оказался перед шумливой и быстрой рекой. Дивясь тому, что видит в Долине столь обильный поток, он уже отчаялся было пересечь его, когда заметил длинную и узкую доску, которую ему предстояло преодолеть. Едва он ступил на нее, как увидел на другом конце двух рыцарей в доспехах, с мечами наголо, явно готовых защищать от него переправу. Страх овладел им на миг; их же двое, они стоят на твердом берегу; а он непременно утонет, если пошатнется и упадет, ибо вода глубока и черна, как бездна. «Я не отступлю», – сказал он себе. Но когда он был на середине доски, сердце его дрогнуло, и он удержался с превеликим трудом. Он еще продвинулся вперед; вот уже три рыцаря, а не два, обороняют от него берег; первый поднимает глефу, второй бьет его мечом по шлему, заставляя пригнуться и, наконец, сверзиться-таки в воду. Он уже уверен, что погиб, он чует смертный ужас; но, когда он вовсе обомлел, его достали из воды длинными железными крючьями; и, открыв глаза, он увидел, что лежит на лугу; перед ним дюжий рыцарь, и велит ему сдаваться, если жизнь ему дорога. Он ничего не ответил и поднялся на колени. Обрушив на шлем могучий удар, рыцарь снова уложил его навзничь, наступил ногой на грудь, сорвал с него шлем и повторил, что он будет убит, если не признает себя пленником. Герцог молчал; тогда четверо слуг взяли его, выпростали из доспехов и унесли в сад, где собралось множество рыцарей.

– Этот рыцарь умер? – спросили у них.

– Нет, но был к тому близок; и будь проклят час, когда устроили эту тюрьму!

Наконец, герцог очнулся; все его утешали и успокаивали, как могли.

Тогда он поведал собравшимся вокруг, что он Галескен, герцог Кларенс, сын короля Траделинана Норгалльского и сотрапезник[245]245
  Нужно всегда говорить сотрапезники или собратья, а не рыцари Круглого Стола. Титул рыцаря имел безотносительный смысл. Рыцарями становились, как рождались благородными или знатными. Тамплиеры, учрежденные в Сирии в начале XII века, были, я думаю, первыми, кто образовал особый рыцарский орден. Их примеру последовали госпитальеры Св. Иоанна Иерусалимского; затем в XIV веке появились рыцари ордена Подвязки и далее все остальные. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] Круглого Стола. Те, кто знал его, были весьма рады и в то же время весьма опечалены, видя его живым, но в плену, как и они сами. Там были Эглис Долинный, Гахерис из Карахея, Каэден Красавчик.

– Какая жалость, сир! – сказал этот последний, – не только для вас, но и для всего содружества Круглого Стола! Как огорчится мессир Гавейн, когда об этом узнает!

Тогда герцог изложил им причину своего странствия: пленение мессира Гавейна, обет освободить его, данный Ланселотом, мессиром Ивейном и им самим. В ответ три рыцаря поведали ему, как оказались заперты в этой Долине и как даже самому отважному герою не будет из нее исхода, если он на малую толику изменил своей возлюбленной.

– Богом клянусь, – воскликнул герцог, – если бы я знал, что здесь отвага ни на что не годна, ноги бы моей не было в этом месте; для меня угроза остаться здесь навеки чертовски велика. Где найти рыцаря, который бы в своей любви и на деле, и в помыслах постоянно избегал непостоянства?

Пока доблестный герцог Кларенс коротает там в доброй компании свой плен, мы покинем его, чтобы узнать, что случилось с мессиром Ивейном на той дороге, которую выбрал он.

LXXV

Как мы помним, простившись с обоими спутниками в Вареннском лесу, мессир Ивейн избрал себе левую дорогу. Он ехал без приключений до конца часа Вечерни; но когда настала ночь, ему повстречались носилки, несомые двумя лошадьми. В них восседала девица, одетая в черное, открыв лицо и подперев щеку рукою. Мы воздали бы должное ее красоте, когда бы слезы, струившиеся по ее лицу, не помешали нам судить о ней. Семь оруженосцев сопровождали ее носилки, а перед дамой был уложен большой сундук, где покоился рыцарь, изнуренный множеством ран.

Мессир Ивейн приветствовал девицу.

– Благослови вас Бог, – ответила она, не глядя на него.

– Сударыня, не изволите ли вы сказать мне, что внутри этого сундука?

– Не спрашивайте; или знайте, по крайней мере, что его нельзя открыть, не обретя чести или позора. В нем лежит раненый рыцарь; до сего дня все, кто пытался извлечь его оттуда, старались понапрасну. Если однажды кто-то в этом преуспеет, то лишь после того, как поклянется на святых отомстить за этого несчастного рыцаря. Впрочем, знайте, что честь освободить его уготована самому доблестному из ныне живущих. Если вы вдруг уверены, что это вы и есть, дерзайте.

– Сударыня, так много славных рыцарей потерпели неудачу в этом деле, что и я могу дерзнуть вслед за ними, уронив себя не более других, если дело не выйдет.

– Ну-ка вы, поставьте носилки на землю, – сказала девица оруженосцам.

Когда это было исполнено, мессир Ивейн приподнял крышку. У рыцаря были две копейные раны поперек туловища, след от меча посередине лба и вспорото правое плечо.

Боль исторгала у него крики. Мессир Ивейн как верный рыцарь обещал девице отомстить за ее друга, а затем стал тянуть раненого на себя, но все усилия приподнять его были тщетны, и он вынужден был отказаться сдвинуть его.

– Вы были правы, сударыня, – сказал он, – полагая, что я не лучший из рыцарей, да я и сам это знал. Я поглядел на одну из ран вашего друга, и мне захотелось, чтобы вместо меня этому испытанию был подвергнут один мой знакомый рыцарь. Он недалеко отсюда; если хотите его найти, сверните на эту дорогу, выбранную им. Сдается мне, что только он один и сможет исполнить ваше желание.

Девица одобрила этот совет и свернула влево на дорогу, указанную мессиром Ивейном. Сам же он продолжил свой путь. Проехав час, он услышал звучание рога. В надежде найти кров он припустил коня в ту сторону. Рог звучал снова и снова, будто звал на помощь. Мессир Ивейн, благо луна светила ярко, подъехал к башне, стоявшей у края разводного моста, перекинутого через полноводный ров. Ров окаймлял собою деревянный дом и был укреплен большим ежом[246]246
  Еж, разновидность заградительной балки, – это была крепкая колода, обычно подвижная и утыканная крючьями и большими железными шипами. У Васа есть описание, совершенно подобное нашему, которое не преминул процитировать г-н Виоле-ле Люк при объяснении слова Bretиche [фр. выносная башня, бойница]: Имел в то время ров, Высокий, и глубокий, и исправный, На рву снаружи еж, А внутри заключен был дом Этот еж, несомненно, предотвращал попытки переправиться через ров, когда разводной мост был сложен или поднят. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Из башни, увидев мессира Ивейна, воззвал к нему юноша, трубивший в рог:

– Сир рыцарь, будьте нашим спасителем: грабители ворвались в мой дом; они убили моих слуг, и я теперь боюсь за свою престарелую матушку, а еще более за честь моей юной сестры.

Мост был опущен, дом открыт; мессир Ивейн тотчас пришпорил коня, въехал во двор и застал четверых грабителей, когда они взбирались по лестнице к окнам. Двое других стояли и спорили между собою, кому достанется сестра юноши. Прочие выносили из дома все добро, какое в нем было. Они были снаряжены довольно легко, как простолюдины, в камзолах и шапках из вареной кожи[247]247
  «Как виланы, в вываренных кожухах и шапках». От кожуха [cuirie] произошло слово кираса, которое мы еще применяем, очень невпопад, к железному доспеху, закрывающему грудь; старинное слово латники [fer-vкtus, букв. «одетые железом»] гораздо лучше подошло бы нашим кирасирам. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]; но у них были секиры, мечи, луки, стрелы и большие ножи, которыми они орудовали с ловкостью.

Мессир Ивейн занялся вначале теми, кто держал прекрасную юную деву; первому он вонзил в тело свою глефу, второго раскроил мечом до самых зубов. Остальные, будучи застигнуты врасплох, сбиты наповал, поражены, даже не пытались дать отпор; он их гнал и рубил во что попало – по плечам, рукам и головам. Кто-то на бегу все же метнул в него секиры, ранив коня и его самого. Только двое решились одолеть ежа и насилу выбрались изо рва. Мессир Ивейн и не подумал их преследовать.

Тогда хозяин дома спустился из башни и выразил признательность своему избавителю.

– Не жалейте о своем коне, – сказал он, – вы найдете здесь еще лучшего.

Войдя в дом, они нашли старую даму лежащей без чувств; юная девица при звуке их шагов забилась под кровать, приняв их за воров. Услышав голос брата, она выбралась наружу и сказала им, что ее, слава Богу, не обесчестили.

– Благодарите достойного мужа, которому мы обязаны нашим спасением, – сказал юноша, – и если уж вы уцелели, то гибель моих слуг я переживу.

Легко предугадать, что мессира Ивейна любезно приютили на ночлег. Когда он улегся, юноша спросил у него, намерен ли он подняться с самого утра.

– Да, прямо на рассвете; у меня столько дел, что вы себе представить не можете.

– Но, сир, – возразил юноша, – вы не забыли, что завтра праздник Пятидесятницы: если я и не могу вас удержать, то, по крайней мере, до мессы не садитесь на коня. Если вам угодно, я велю прочесть ее здесь неподалеку и останусь с вами до самого ее конца.

– Вы говорите как человек благоразумный, и я вам признателен; но пусть месса будет рано утром.

Юноша поклонился и лег на ложе, постеленное в ногах у мессира Ивейна.

Наутро юноша поднялся незадолго до рассвета и оседлал лучшего из своих коней, ожидая пробуждения мессира Ивейна. Увидев его на ногах, он сказал:

– Это конь, носивший моего отца, и коня этого он не променял бы ни на какого другого; но будь у меня еще лучший, я бы отдал его вам от всего сердца.

Мессир Ивейн поблагодарил его, сел на коня и отправился слушать мессу за одно английское лье от дома, вместе с юношей, его матерью и сестрой. Затем его провожали еще два лье, и он простился с ними, назвав свое имя.

Близился Третий час[248]248
  С девяти часов утра до полудня. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], когда взорам мессира Ивейна предстала глубокая долина. Спуск оказался крутым и трудным; он предпочел идти пешком, держа коня за узду. В дальней оконечности долины расстилался прекрасный луг, пересекаемый рекой; на берегу возвышался роскошный шатер; к полам его были приторочены десять щитов и столько же глеф. Невдалеке мессир Ивейн заметил девицу, привязанную за косы к одной из ветвей, руки ее тоже были связаны. Кровь обагрила ее прекрасные волосы и залила ей лицо; немного поодаль к стволу дерева был накрепко привязан рыцарь в одних портах; грудь его и полотно были окровавлены. При этом зрелище мессир Ивейн не мог удержаться от слез.

Вначале он приблизился к девице, истерзанной болью и своими криками; ей едва хватало сил говорить. Она дышала с трудом, глаза ее покраснели и опухли, кожа кое-где полопалась, туго натянутая косами. И все же она повторяла полушепотом:

– Мессир Гавейн, отчего же вы не здесь!

При этом имени мессир Ивейн подъехал к ней вплотную:

– Сударыня, кто так жестоко обошелся с вами и почему вы поминаете мессира Гавейна, одного из тех, кого я люблю сильнее всех на свете?

– Как вас зовут? – спросила она слабым голосом.

– Меня зовут Ивейн, я сын короля Уриена, двоюродный брат того, о ком вы сожалеете.

– Увы! Если бы мессир Гавейн был здесь, он бы не поберег ни душу, ни тело, чтобы отомстить за меня; ведь я терплю муки единственно за то, что оказала ему услугу. Он бы защитил меня не только ради меня самой, но и ради того, кто вам виден совсем неподалеку и кого они, наверное, убили.

– Кто же этот рыцарь?

– Он вам хорошо знаком: это Сагремор Шалый!

Велико же было волнение мессира Ивейна; но кого ему первого спасать, друга или девицу? Он выбрал ее и перерубил сук, на котором она была подвешена. Девица упала; он собрался ее развязать, когда вдруг явился во всеоружии рыцарь из шатра.

– Сир, – сказал мессир Ивейн, – я не знаю, кто вы такой; но вы совершили тяжкое преступление, обойдясь недостойно с одним из лучших рыцарей из дома короля Артура и с этой девицей, ехавшей под охраной мессира Гавейна.

– Как! – воскликнул рыцарь, – вы из дома Артура?

– Разумеется; и не вы принудите меня от этого отречься.

– Тогда берегитесь, я вас вызываю.

Они берут разгон и устремляются друг на друга; рыцарь ломает глефу о щит мессира Ивейна; а тот, более сопутствуемый удачей, одним ударом валит всадника и коня и, не давая рыцарю подняться, пять или шесть раз проезжает по его телу; затем возвращается к девице и принимается развязывать ее. Но из шатра выходит второй рыцарь и вызывает его, подобно первому. Мессир Ивейн едва успел развязать девице руки; он спешно садится в седло и с глефой наперевес поджидает нового противника. Они со всей силы бьют в щиты; наконец, глефа рыцаря разбита, мессир Ивейн его приподнимает, бросает через конский круп и снова возвращается к девице. Опершись на свою глефу, он соскочил с коня и стал развязывать ей волосы; но они были так длинны, тонки и перепутаны, что дело продвигалось медленно.

– Отрежьте их, ради Бога, – просила его страдалица.

– Нет, сударыня, они слишком хороши; не хотел бы я похитить у вас такое сокровище.

Между тем из шатра вышли другие рыцари и стали выкликать ему угрозы; так что, прежде чем распутать все пряди, пришлось ему заново взяться за глефу и сесть на коня. Все устремились на него, накинулись разом и сбросили наземь сбоку от его коня. Он встал и продолжал усердно отбиваться, но тут один из нападавших сказал другим, что стыдно, мол, шести конным воевать с одним пешим.

– Дадим ему время хотя бы сесть на коня; у нас еще будет довольно перевеса.

Поколебавшись немного, они отступили, а тот, кто удержал их, обратился к мессиру Ивейну:

– Ей-богу, рыцарь, если вы от нас уйдете, вы будете великий герой. Давайте поменяемся конями: мой стоит двух таких, как ваш, он отдалит тот миг, когда вы разделите участь другого всадника, привязанного вон к тому стволу.

Он говорил так, чтобы ввести своих сообщников в заблуждение; на деле же он желал освободить Сагремора; ибо это был рыцарь, которого Сагремор, как не следует забывать, победил и вынудил сдаться в ту ночь, когда сопровождал мессира Гавейна к дочери короля Норгалльского. Сей рыцарь в возмещение поклялся приходить ему на помощь против всех и вся. Мессир Ивейн охотно согласился на предложенную мену, и бой возобновился. Все так же делая вид, что помогает своим соратникам, рыцарь Сагремора изловчился и стал между ними и мессиром Ивейном, весьма удивленным столь нежданной помощью. Тут рассказ его покинет, чтобы поведать нам, как обстоят дела у Ланселота.