Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

– Пощады! Благородный рыцарь, помилуйте его: прежде всего, ради Бога, а затем и ради меня, ежели только за ним нет особого злодеяния.

– Он совершил худшее из злодеяний: он погубил Ланселота, лучшего из рыцарей.

– Ланселота? По правде говоря, я видела его живым и здоровым не далее как сегодня, неподалеку отсюда.

– Сударыня, я поверю вам, когда вы мне его покажете; и если вы сказали правду, ваш друг останется жив.

– Стало быть, он будет жив, – ответила она, – потому как я позволю вам увидеть Ланселота, но при одном условии: самому вам показаться нельзя; а иначе мне будет позор, а вам погибель.

Лионель дал побежденному подняться. Прежде чем уйти с кладбища, он спросил у первой девицы, зачем она обвинила этого рыцаря в том, что он убил Ланселота.

– Я знать не знаю, кто такой Ланселот, – ответила она, – я лишь хотела отомстить за убийство человека, которого любила сильнее всех на свете.

Окончательно воспрянув духом, Лионель поехал следом за второй девицей, а побежденному рыцарю по имени Окер[270]270
  Вариант – Огейер. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] Кладбищенский велел сопровождать их. На краю просторной пустоши рос высокий дуб; девица остановила их и велела Лионелю забраться на верхние ветви. Он приподнялся в седле и залез на вершину дерева. И вот он заметил десяток воинов, вооруженных секирами и мечами, выходящих из подворья на цветущую зеленую лужайку. Среди них был Ланселот.

– Только не показывайтесь, – сказала девица, – дело идет о жизни вашего кузена. Вы увидели то, что пожелали; я сдержала свое слово; сдержите и вы свое, помиритесь с этим доблестным рыцарем.

Сойдя вниз, Лионель подал руку Океру и простился с ним. На ночлег он поехал в близлежащую обитель, а наутро после мессы девица проводила его в монастырь, где еще пребывали Галеот и мессир Ивейн.

Не спрашивайте, велика ли была радость обоих рыцарей, когда они узнали от Лионеля, что он видел Ланселота. Галеот еще не вполне оправился от ран, но не захотел оставаться там долее. Вместе с Лионелем они сели на коней в надежде вновь найти тот дуб и то место, где держали Лансело-та. Но все их поиски были тщетны. Изъездив округу вдоль и поперек, Галеот предпочел вернуться в Сорелуа. Он видел, что близится срок, предреченный ему мэтром Эли, и хотел подготовить себя к великому переходу. Мы вернемся к нему в последний раз после того, как поведаем вам, что стало с Ланселотом и с мессиром Гавейном.

К превеликой досаде Морганы, она не могла подвигнуть Ланселота на измену королеве. Она предлагала ему свободу при условии никогда не появляться при дворе короля; а Ланселот, предвидя, что не сможет выполнить такое обещание, предпочитал умереть в плену. Однажды она поднесла ему на ночь подогретое вино, сильно сдобренное травами, чьи испарения проникли ему в мозг. Когда он уснул, ему приснилась королева, возлежащая в богатом шатре посреди зеленого луга. Рядом с нею покоился молодой рыцарь. В порыве ярости, внушенной этим видением, он ринулся к своему мечу, чтобы пронзить им рыцаря. А королева ему сказала:

– Что вы делаете, Ланселот? Оставьте этого рыцаря, я его люблю; он принадлежит мне, а я ему. Не смейте никогда появляться там, где буду я, до того вы мне опротивели.

И такова была сила чар, что Ланселот, вставая, все еще будто бы видел шатер и ложе. Моргана позаботилась уложить у него под рукою меч, вынутый ею из ножен; так что он не усомнился в истинности того, что ему приснилось. Наутро она пришла чуть свет и сказала, взглянув на меч:

– Что такое, Ланселот! Вы, стало быть, задумали нарушить клятву и бежать отсюда?

– Нет. Но вы не раз предлагали мне два пути на выбор; я свой выбор сделал. Я не войду в дом короля в течение года; ни единого часа в день я не пробуду с рыцарем, дамой или девицей из его двора.

Прельщенная такими речами, Моргана приняла его клятву, велела принести ему одежды, доспехи и простилась с ним. Так он был отпущен из плена, где она держала его из ненависти к королеве Гвиневре[271]271
  Текст рукописи 752 рассказывает сон и отъезд Ланселота еще и с другими подробностями: Тогда она добавила ему в питье зелья, кое сварено было для колдовства и чародейства; оно помрачило ему мозг до того, что ночью ему привиделось во сне, будто он бодрствовал и застал свою госпожу королеву возлежащей с неким рыцарем так тесно, как, бывало, возлежал и он; и он ринулся за мечом и хотел его убить, когда королева поднялась и сказала: «Ланселот, что вам надобно от этого рыцаря? Не смейте поднимать на него руку, ибо я теперь при нем; и если жизнь вам дорога, никогда не входите туда, где буду я, ибо я вам это настрого запрещаю». Таковое видение наслала на него Моргана, а для того, чтобы поутру оное видение показалось ему правдивее, она велела перенести его в полночь из его покоя и уложить сонного на носилках, как она это делала в Невозвратной долине, на одну из прекраснейших в мире пустошей, в добрых трех лье отсюда; и сама она поехала туда, а людям своим наказала сторожить невдалеке. Наутро мнилось Ланселоту, будто он в шатре, коего роскошнее не бывает, а перед ним ложе, во всем подобное тому, где возлежала королева с рыцарем в его видении, и будто он еще сжимает меч, которым хотел того убить. Никто на свете не уверил бы его, что он не видит воочию того, что ему приснилось. – Когда он увидел людей Морганы, он сильно устыдился, а сама она пришла в обличье госпожи, весьма разгневанной, и сказала ему: «Как, Ланселот, вы неверны настолько, что уехали без моего позволения?» И когда он услышал, то подумал, что ведь и вправду она могла упрекнуть его в измене, и ему стало больно до того, что он едва не обезумел. И он взял меч, который якобы держал прежде, и хотел пронзить им себя, но Моргана бросилась на него и удержала за руки, а затем пожурила его и сказала, что, мол, многие люди оступаются супротив верности, но после живут верными всю жизнь. «Госпожа, – сказал он, – я так не смогу долго прожить, и лучше мне будет скрываться и бежать от всего света, чем умереть. А вы мне наказали вчера ночью, чтобы я ушел и поклялся не приходить более», и т. д. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Уже несколько дней он был на свободе, когда мессир Гавейн и мессир Ивейн покинули монастырь. Они выехали из леса на обширную луговину, и там их взорам предстал большой турнир. Пять сотен рыцарей соперничали в нем. Они подъехали поближе и заметили одного бойца, наводившего трепет на всех остальных. Двадцать раз подряд они видели, как он сминал самых рослых и сильных, а после отстранялся, наблюдая, что будут делать без него рыцари его стороны. Тогда другие вновь набирались духу и бросались в бой; но стоило появиться бравому рыцарю, как их охватывал ужас, и их соперники вновь брали верх.

Поглядев, как он вот так раз за разом уходит с поля боя и возвращается, мессир Гавейн подумал: «По правде говоря, доблесть этого рыцаря необыкновенна; ни у кого, кроме Ланселота, я не видывал такой повадки».

Тут к ним приблизился оруженосец.

– Сеньоры, – сказал он им, – почему бы и вам не преломить копья?

– Потому что мы полагали, что число участников оговорено.

– Нисколько, здесь может сразиться любой, кто пожелает; если ему что и грозит, так это потерять своего коня и свободу.

– Скажите, – вновь заговорил мессир Гавейн, – кто этот рыцарь, который бьется так лихо?

– Я его не знаю; вы видите только, что у него на шее черный щит.

^Тогда оба кузена вошли на ристалище; они собрались поддержать сторону противников доблестного рыцаря, и им нашлось дела вдоволь. Но начиная с этого часа, они остались хозяевами поля, хотя, по всеобщему суждению, рыцарь с черным щитом заслуживал награды лучшего бойца. С досады или нет, видя, что победа ускользает от его сторонников, он удалился, не ожидая, пока его объявят победителем. Войдя в лес и полагая себя в уединении, он бросил щит на дорогу; но мессир Гавейн и мессир Ивейн не теряли его из виду; они ехали по его следам.

– Вот Бог истинный, – сказал мессир Гавейн, – это не кто иной, как Ланселот.

– И я так думаю, – ответил мессир Ивейн, – видите щит, брошенный им? Подберем его; негоже оставлять доспехи такого рыцаря первому встречному.

Они нагнали его на опушке леса, когда он уже снял шлем и привязал коня к дереву. Это был и вправду Ланселот. Сердце его стеснилось, в глазах стояли слезы. Оба королевича сошли с коней, кинулись к нему с распростертыми объятиями и расцеловали его тысячекратно.

– Милый, дорогой собрат, – сказал мессир Гавейн, – что с вами случилось? Поделитесь; не можем ли мы вас утешить?

– Друзья мои, скажите всем, кто не забыл меня, что телом я здоров, но сердце мое страждет всеми недугами, какие только может иметь сердце мужчины. Мне нельзя ни единого часа наслаждаться вашим обществом, не нарушив клятву, и нельзя появляться при дворе короля Артура. Так уйдите же или позвольте мне самому оставить вас.

– Если дело обстоит так, – ответил мессир Гавейн, – мы вас оставим; но объясните нам, по крайней мере, отчего вы так поспешно покинули турнир.

– Это я могу вам сказать. Видел я времена, когда ни одна битва, сколь бы велика она ни была, не выстояла бы против меня; но в этом жалком нынешнем турнире я не мог одолеть последних, кто явился; я чувствую, что утратил те достоинства, какие были мне присущи; доблесть моя как пришла, так и ушла. Она была заемной; я обязан ею чужим добродетелям: негоже гордиться взятым взаймы. Расскажите при дворе короля о том, что вы видели, но ничего более не спрашивайте; труды ваши будут напрасны.

Они препоручили его Богу, не сказав ему о посольстве девицы Морганы ко двору короля, дабы не умножать его горестей. Прибыв ко двору, они поведали о Ланселоте все, что видели сами и что он им передал. Все были опечалены, хотя их горе не шло ни в какое сравнение с горем королевы. «Должно быть, – думала она, – Ланселот узнал о том, что говорила при дворе от его имени та пришлая девица; оттого он, видно, и не хочет показаться передо мною».

А несчастный Ланселот, пробыв долгое время в сомнениях, что же ему делать, решил вернуться к Галеоту, единственному, кто мог знать причину его отчаяния и дать ему силы примириться с жизнью. Он верил, что отвержен королевой, как представилось ему во сне, насланном Морганой. Из всех его тревог эта была, без сомнения, самая щемящая. Он прибыл в Сорелуа в то время, когда Галеот еще разыскивал его в лесу, где держала его Моргана. Одолеваемый видениями, он чувствовал, что рассудок его покидает. Голова его помутилась, кровь лилась из него ручьями. Наконец, придя в исступление, он оставил свое окровавленное ложе и ринулся в окно, унося с собою меч.

В буйстве своем он кидался на деревья, вырывая их с корнем, на камни, потрясая и отрывая их от скал. Люди видели, как он плачет, обнимает детей, тихо говорит им о Боге, о том, чему они должны учиться и что делать. Ярость его обращалась лишь на вещи неодушевленные, а когда случалось проходить мимо даме или девице, он кланялся, приветствовал их и отворачивался, заливаясь слезами. Все его жалели, никто не испытывал страха при его приближении. Таким его и оставит эта первая часть его истории, с тем чтобы поведать нам о последних днях его ближайшего друга Галеота.

LXXXVII

Галеот узнал от мессира Гавейна и мессира Ивейна все, что говорил Ланселот о своих горестях и о своем желании жить в полнейшем одиночестве и забвении. Эти вести доставили ему великую скорбь и великую радость. Он узнал, что тот жив и не пленен; он был обеспокоен его печалью, причину которой угадывал. Что ему было делать? Искать его в дальних краях? Но откуда начать? Вернуться в Сорелуа? Какое горе, если он там его уже не встретит! И все же он избрал сие последнее, когда утратил всякую надежду отыскать его в Великой Бретани. Вернувшись в свое государство, он узнал, что Ланселота здесь видели в полном отчаянии от его отсутствия; что разум его снова повредился от этого удара, и неведомо, что с ним стало. Кровь, окрасившая ложе, на котором спал его друг, навела его на мысль, что тот предал себя смерти; он обвинил себя в том, что сам стал его убийцей, промедлив с возвращением. Во все свои земли он разослал гонцов, наказав им собирать вести о Ланселоте; когда они вернулись, не найдя его, он более не сомневался в его погибели. Вот так, больной душой и телом, он слег в постель в день Магдалины[272]272
  22 июля. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и более уже не вставал. Перед своим ложем он велел повесить щит Ланселота; но зрелище это, вместо того, чтобы смягчить его страдания, еще усугубляло их. Девять дней и девять ночей он отказывался от пищи любого рода. Его уговорили пересилить себя и поесть; но было поздно. Язык его распух, губы размыкались сами собою, все члены иссохли. Так он прожил от дня Магдалины до последней недели сентября; тогда он покинул этот мир. О его смерти каждый думал не без основания, что, потеряв его и не надеясь более ни в чем на Ланселота, мир утратил чистейшие лучи земной славы. Из всех дам, оплакавших его, самой безутешной была госпожа Малеотская: все полагали, что Галеот взял бы ее в жены перед Святой Церковью, проживи он подольше. Но прежде чем уйти из мира сего, он позаботился облечь правами на свои земли и все свои сеньории Галеодена, своего племянника.

Так окончил свои дни сын Великанши, сеньор Дальних Островов, лучший друг Ланселота[273]273
  Во многих старинных рукописях эта часть романа о Ланселоте называется Книга Галеота, или Принц Галеот. На этот заголовок намекал Данте Алигьери в столь часто цитируемых стихах:
«Поцеловал, дрожа, мои уста.И книга стала нашим Галеотом!Никто из нас не дочитал листа»(Пер. М. Лозинского).  Известно, что Боккаччо выбрал в качестве подзаголовка для своего «Декамерона» название Принц Галеот, настолько широкой известностью пользовался этот персонаж.
  Однако Галеот кажется инородным элементом в общей ткани нашего романа. Авторы, вначале наобещав от него три короба чудес, отводят ему лишь второстепенную роль. Правда, он становится полезным посредником в завязке отношений Гвиневры и Ланселота, и он же дает приют разведенной королеве. Но его неумеренная любовь к Ланселоту; его безумные завоевательные проекты, отвергнутые в тот самый миг, когда поражение великого короля Артура вот-вот позволит их осуществить; его сновидения, которые приезжает толковать дюжина астрологов, – все это привносит некую фальшивую ноту, ослабляющую интерес к основному действию. Лучше бы романист доверил заботу о королеве-изгнаннице доброму королю Бодемагусу, отнеся ко времени пребывания Гвиневры при дворе этого государя страсть надменного Мелеагана к королеве, страсть, о которой нам поведает следующая книга. Впрочем, в одном из первых, если не в первом французском романе никак нельзя было надеяться, что будут соблюдены все правила жанра: мы и так уже с немалым удивлением находим в нем столько драгоценных свойств, обращенных себе на пользу позднейшими романистами.
  Так, испанский «Амадис», сочиненный в четырнадцатом веке, обязан этой незаслуженно забытой первой части «Ланселота» всем, что в нем так усердно хвалили, всем, что от него осталось лучшего. Если король Перион требует от своих астрологов толкования своих сновидений, то это потому, что Галеот видел те же сны и испрашивал тех же толкований от астрологов Артура. Отрок Моря получает у Гандалеса то же воспитание, что Юный Красавец у Владычицы Озера. То и дело возникающие в «Амадисе» девы-странницы, ланды, леса, замки, родники все заимствованы из «Ланселота». Урганда Неузнаваемая, покровительница Амадиса, – это Владычица Озера, покровительница Ланселота. Обе эти феи влюблены и не говорят, кого они любят. Лангинес, король Шотландии, посвящает в рыцари Отрока Моря, не спросив, ни кто он, ни как его зовут, потому что король Артур так же поступил с Юным Красавцем. Первая беседа Отрока с Орианой – это вольный перевод беседы Ланселота с Гвиневрой. Приключение Галаора с прекрасной Альденой – это приключение Гавейна с дочерью короля Норгаллии. Амадис воспаряет в облака, когда видит Ориану, подобно Ланселоту при виде Гвиневры; и в этих грезах они оба забывают отражать удары противников. Как не узнать Мабилию и девицу из Дании из испанского романа в Сарейде и госпоже Малеотской из романа французского? Арка верных возлюбленных в «Амадисе» не есть ли наша Долина Неверных Возлюбленных? Но к чему все эти сопоставления? Чтобы продолжать в том же духе, следовало бы для каждой страницы первых четырех томов «Амадиса» припомнить соответствующую страницу романов Круглого Стола, и в особенности нашего «Ланселота». Довольно нам будет сказать, что «Амадис» по праву признан шедевром старинной испанской литературы за то, что так верно подражал нашим романам. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Том III

LXXXVIII

Скорбь от разлуки с королевой и от мысли, что она предала его забвению, вновь помутила разум Ланселота. Оставив тщетные поиски Галеота в Сорелуа, он заперся ото всех; затем однажды утром он покинул свое ложе и принялся рыскать по полям, одетый в рубище, возбуждая ужас и сострадание всех встречных. И в этом-то плачевном виде пробыл он целое лето и начало зимы. Но скоро Владычица Озера проведала, что нужна ему до крайности, однако не могла еще угадать, что с ним стало. Тогда, метнув свои жребии, она распознала, что, выйдя из узилища Морганы, он повредился умом и, невзирая на зимние невзгоды, блуждает по лесу близ Тинтагеля в Корнуолле. Она поспешила туда и легко узнала его по кольцу, которое ему дала и которое он никак не употребил. Завидев ее, Ланселот горько улыбнулся; он позволил положить себя на носилки и унести в приют своей милой наставницы, где прожил остаток зимы. Мало-помалу он пришел в себя и вместе с разумом вернул себе цветущий вид и былую красоту.

Тогда он припомнил главную причину своих печалей; не Галеота, чья кончина была ему неведома, а королеву, чью немилость заслужил, как он был уверен. Он никогда не поверял тайну своей любви Владычице Озера, но мы знаем, что она от нее не укрылась. Однажды она сказала ему:

– У вас горе, Ланселот; что, если бы я дала вам средство обрести утраченную радость?

– Госпожа, вы исцелили бы меня лучше, чем когда-либо прежде.

– Тогда послушайте меня: вам следует быть поблизости от Камалота в канун Вознесения; в день праздника в Девятом часу королеву похитят и увезут из ближайшего к городу леса, как бы ни пытался отстоять ее Кэй-сенешаль. Вы сумеете ее освободить, если вовремя окажетесь у нее на пути.

– Я буду там непременно.

За пять дней до праздника Владычица Озера велела приготовить Ланселоту коня и доспехи. Она его поцеловала, и он сел верхом. В означенный день он был в лесу близ Камалота, нетерпеливо ожидая того, о чем уведомила его Владычица Озера.

LXXXIX

Король Артур созвал придворный сбор в этом городе, одном из самых прелестных и щедрых на приключения. Однако собрание не было столь многолюдно и пышно, как в былые времена, когда соучастие Ланселота и Галеота, рассказы об их подвигах придавали пиршествам очарование и несравненный блеск. Возвратясь после мессы, Артур увидел, что прибыл Лионель, который скитался понапрасну по всей Великой Бретани в надежде узнать, что стало с его кузеном. Все рыцари были опечалены вместе с ним, но горе их не могло сравниться с горем королевы. В довершение бед скоро ко двору донесли весть о кончине благородной госпожи Малеотской, не сумевшей пережить своего сердечного друга Галеота. Опасались, как бы и Ланселот не последовал за ними в мир иной.

– И я не мог бы его за это упрекнуть, – промолвил тогда мессир Гавейн, – не стоит держаться за свою жизнь, когда столь благородный принц, как Галеот, утратил свою.

Эти слова заставили королеву содрогнуться.

– Как, Гавейн, – возразила она, – разве на земле уже не осталось ни единого мужа, достойного Галеота?

– Право же, госпожа, я такого не знаю.

– А ваш дядя?

– О! Разумеется.

И он удалился, желая скрыть свои слезы.

Тут появился сенешаль Кэй с золотым жезлом в руке и непокрытой головой и провозгласил, что столы расставлены. Король сел, не столь влекомый аппетитом, сколь желая оказать честь рыцарям своего дома. Но королева увела Лионеля в свой покой, чтобы наговориться вволю об их общей печали. Выйдя из застолья, король прилег на ложе и предался раздумьям, вместо того, чтобы по обыкновению подать знак к играм и беседам. Внезапно у всех на виду вошел высокий рыцарь, облаченный в кольчугу и железные шоссы, препоясанный мечом и со шлемом на голове. Широким шагом он прошел через всю залу, возложив правую руку на рукоять меча; и когда он предстал перед королем, то заговорил громко и надменно:

– Король Артур, я Мелеаган, сын короля Бодемагуса Горрского. Я прибыл, дабы себя оправдать и защитить перед Ланселотом Озерным, притязающим, как мне было доложено, на то, что я предательски ранил его на прошлогоднем турнире. Я намерен отстаивать против него один на один, что поразил его честно, как подобает любому достойному рыцарю.

Король ответил:

– Мелеаган, мы уже наслышаны о вашей доблести; к тому же вы сын одного из достойнейших в мире людей. Что же до притязания, упомянутого вами, мы думаем, что Ланселот не колеблясь принял бы ваш вызов; но он уже давно не появлялся при нашем дворе. Если бы он находился здесь и счел бы себя в обиде на вас, будьте уверены, он не дал бы вам времени заявить об этом.

– Сир, – возразил Мелеаган, – я все же готов утвердить свою правоту. Если Ланселот тут, пускай покажется; я не прочь ему доказать, что могу потягаться с ним в доблести.

Весть о том, что происходит в главной зале, дошла до покоев королевы. Лионель тут же поднялся и подбежал к королю:

– Сир, вот мой залог: я готов свидетельствовать, что Мелеаган бесчестно ранил Ланселота в последней ассамблее.

Но королева, подоспев за Лионелем, живо схватила его за руку.

– Лионель, – сказала она вполголоса, – если Бог нам явит вашего кузена, так он сам сумеет вразумить этого рыцаря и уж наверно не одобрит, чтобы кто-то иной взялся его защитить.

Лионель не противился воле королевы; что же до Мелеагана, он как будто собрался уходить, весьма недовольный оказанным ему приемом; но затем сказал, возвращаясь:

– Сир король, я-то думал найти здесь достойное рыцарство; я обманулся. Но прежде чем уйти, я предлагаю другое. Как вам известно, немало подданных ваших земель томится в плену в королевстве Горр[274]274
  См. Ланселот, т. II, гл. LXIV. – Начиная отсюда, Кретьен де Труа почерпнул из нашего романа основу своей поэмы о Телеге. Но чтобы сохранить ее целостность, он убрал из своего сюжета первые поводы для столкновения Мелеагана с Ланселотом; а чтобы не пришлось упоминать события, происходившие ранее, он оставил в речи Мелеагана лишь то, что касалось изгнанников в стране Горр. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]: вы до сих пор не сумели их вызволить; я дам вам для этого способ. Пускай один из ваших рыцарей возьмет под охрану королеву и с ней поедет за мною в лес. Мы сразимся: если одолею я, то увезу королеву; если меня победят, то все Бретонцы, пленники Горра, выйдут на волю.

– Любезный сир, – ответил король, – я весьма сожалею о ваших пленниках; как только смогу, я ими займусь; но не королева же их пленила; и не ей пристало печься об их вызволении в ущерб своей чести и свободе.

Мелеаган не настаивал и вышел из залы, и все как один сочли за оскорбление умысел увезти королеву в лес. Он выехал на лесную дорогу; но он часто оборачивался, глядя, не едет ли следом за ним кто-то из рыцарей королевского дома.

XC

Между тем Кэй-сенешаль, подав первое блюдо на стол королю, обедал поодаль с оруженосцами, когда прибыл Мелеаган. Он услышал вызов, и ответ короля привел его мысли в смятение. Он порывисто встал, вернулся домой и вскоре явился обратно в полном облачении, с опущенным забралом.

– Сир, – сказал он королю, – я долго вам служил, не в надежде обрести земли или сокровища, но ради приумножения славы: я вижу, что трудился напрасно; и ежели так, я отрекаюсь от вашей службы. Я намерен податься к тому, кто оценит меня по достоинству.

Король питал к мессиру Кэю нежную дружбу.

– Что такое, сенешаль? Что с вами, и с чего вы взяли, что я не ценю вашу с_лужбу?

– Я это видел, сир; этого мне довольно, чтобы просить позволения уйти.

– Но, Кэй, если с вами дурно обошлись, то скажите, я обещаю вам истребовать за это возмещение.

– Я не жалуюсь, сир; я решился уйти. Оставайтесь с Богом!

– Сенешаль, подождите хотя бы час: я отойду и мигом вернусь.

Король пошел к королеве:

– Сенешалю вздумалось нас покинуть! Вы знаете, как мне по душе его служба; пойдите же, уговорите его вместе со мною; падите ему в ноги, если на то пошло.

– Извольте, сир, раз вам так угодно.

Они вместе вернулись к Кэю.

– Как же так, сенешаль, – сказала ему королева, – что вы надумали? Если у вас есть причина для жалобы, говорите, мы сделаем все на свете, чтобы удовольствовать вас.

– О! госпожа, если бы я был в этом уверен, я мог бы изменить намерение.

Король в свой черед поклялся исполнить то, что он потребует.

– Премного благодарен! Но знаете ли, что вы мне даровали? Вы позволите мне повезти королеву вслед Мелеагану; я не сомневаюсь, что добьюсь освобождения узников Горра.

Услышав такое, король пожалел о содеянном; лучше бы он не удерживал Кэя. Что же до королевы, от нее не укрылся ни единый повод для уныния и страха: слухи о гибели Ланселота, опасность оказаться во власти Мелеагана, попечение об ее защите, доверенное сенешалю. Она убежала и заперлась в своей опочивальне, дав волю слезам.

И пока ей готовили ездового коня, она, все так же в слезах, подняла взор на мессира Гавейна.

– Ах, милый племянник! – воскликнула она, – правду вы говорили: после Галеота не осталось на свете доблести.

– Садитесь, садитесь на коня, госпожа, – сказал Кэй, – и ничего не бойтесь: я привезу вас обратно.

Она ничего не ответила, села в седло, и вскоре они были за пределами города.

Как только мессир Гавейн потерял их из виду, он попросил короля хотя бы дозволить ему надеть доспехи, чтобы знать, каков будет исход поединка сенешаля с Мелеаганом:

– Если сенешаль будет побежден, я думаю упредить Мелеагана на рубеже королевства Горр и не дать ему похитить королеву.

Король промолчал, но позволил отбыть своему племяннику с двумя оруженосцами, ведшими по правую руку двух добрых коней[275]275
  У Кретьена (стих 247) король садится на коня одновременно с Гавейном. Это не согласуется ни с последующими, ни с предыдущими событиями, даже в самой поэме. (Прим. П. Париса). В русскоязычном переводе этому стиху соответствует стих 249. Здесь и далее номера стихов приводятся по изданию: Кретьен де Труа. Ланселот, или Рыцарь Телеги. – Москва: Common Place, 2013, 328 с. (Прим. перев.).


[Закрыть].

XCI

Кэй добрался до леса в то время, когда Мелеаган догнал своих рыцарей и расписывал им удачный исход своего пребывания при дворе короля. Немного проехав обратно, он встретил сенешаля.

– Рыцарь, – спросил он, – кто вы?

– Я Кэй, сенешаль короля Артура.

– А эта дама под вашей охраной?

– Это королева.

– Прекрасно! Но место это, мессир Кэй, неудобно для поединка; здесь все чересчур заросло; не лучше ли перебраться на соседнюю пустошь?

– Согласен с вами; ступайте вперед, а я следом.

Мелеаган проехал вперед. Ланселот увидел его с того места, где остановился. Он осторожно раздвинул листву и жестом приветствовал королеву, а та встрепенулась, узнав червленый щит с белой полосой наискосок, носимый им в Галорской ассамблее. «Ах! – подумала она, – не такое мне выпало счастье, чтобы это был Ланселот». Однако она учтиво ответила на его приветствие. А Ланселот обратился к Кэю:

– Сир рыцарь, не угодно ли вам сказать, кто эта дама под вашей охраной?

– Это госпожа королева, супруга короля Артура.

При этих словах Ланселот метнулся к поводьям:

– А вы, кто вы такой?

– Я сенешаль Кэй.

– Постойте: я сам буду сопровождать королеву.

– Нет, дорогой сир; и доложу я вам, что я охраняю ее по приказу короля от рыцаря, который ждет меня здесь неподалеку.

– Госпожа, – сказал Ланселот, – мне не верится, что это вы; это правда?

– Чистая правда.

Он не настаивал, помня, что королева давно отвергла его услуги. Он безропотно стал наблюдать, что произойдет:

если сенешаль окажется побежден, королева будет тем более благодарна тому, кто сможет вырвать ее из рук похитителя. И потому он последовал за ними в отдалении. Выехав на пустошь, Мелеаган взялся за поводья королевы.

– Госпожа, – сказал он, – вы моя пленница.

– Не так-то все просто, – возразил сенешаль, – вы меня еще не победили.

– Верно; но за мною дело не станет.

Тогда они берут разгон, и с копьем на упоре Мелеаган несется на полном скаку на мессира Кэя. Тот ломает свою глефу; соперник метит в него так точно и жестоко, что напрочь пробивает кожу щита, пронзает петли кольчуги и достает до самого плеча. Кэй упал без чувств; конь его вздыбился и ускакал в лес. Мелеаган взял за узду рысака королевы и повел к своим рыцарям. Он уже возвращался к Кэю, чтобы принудить того признать поражение, когда его привлек шум, доносимый со стороны его рыцарей.