Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

LIV

Король не вернулся из погони за Сенами заодно с мессиром Гавейном. Он остановился на той стороне реки, надеясь хоть мельком увидеть коварную Камиллу. Она и в самом деле показалась в окне и подала ему знак, что желает спуститься и побеседовать с ним. Подойдя к воротам замка, она сказала:

– Сир, вас почитают за первейшего среди всех героев; и если вам верить, ни одну женщину вы так не любите, как меня. Хотелось бы мне убедиться, правду ли вы говорите.

– Камилла, вы же знаете, я не в силах отказать вам даже в самой малости.

– То, о чем я хочу вас попросить, вас не особо затруднит. Я приняла все предосторожности: нынче ночью вы можете прийти ко мне без опаски. Хотите ли вы этого, жаждете ли, как жажду я сама? Вы вернетесь до рассвета; никто вас не остановит, не догадается, что мы провели ночь вместе.

– Но, Камилла, обещаете ли вы ни в чем не отказывать моей любви?

– Да, клянусь всеми моими и вашими богами.

– Так я приеду.

– А теперь уходите; не годится, чтобы вас заметили. Когда вы вернетесь, то найдете здесь верного слугу, который вам откроет.

Король догнал своих рыцарей; они ничуть не удивились, видя, как он сияет от радости. Он тотчас послал к королеве, чтобы известить ее, что он вернулся жив и невредим и намерен провести ночь в лагере. От нее же он потребовал приготовить обильный стол.

Королева, как мы видели, призвала к себе Лионеля для беседы; он пришел, и она велела ему передать двум неразлучным друзьям, чтобы они вечером были у башни и вошли в сад через потайную дверь.

– Госпожа, – сказал Лионель, – не знаю, как они сумеют покинуть постели, не разбудив мессира Гавейна и Гектора, которые ночуют в том же шатре.

– Так значит, Гавейн вернулся? – переспросила королева. – Я очень этому рада. Но сердца наших рыцарей не знают неодолимых преград. Предлагаю им притвориться, будто им крайне нужен отдых, и первыми пойти спать. Гектор и Гавейн последуют их примеру, и когда наши друзья увидят, что те уснули, они потихоньку встанут, ты их проводишь, а мы будем ждать их у первой ограды.

Лионель передал послание в точности; вообразите себе радость и сладкие надежды Ланселота. В те же самые часы и Артур предвкушал не меньшую удачу. Когда его придворные уснули, он разбудил своего племянника Гарета, которому он поверил тайну своего любовного ослепления. Слуга Камиллы ожидал их у наружного входа и провел из сада в первую залу, где прекрасная Камилла приняла их с радостным видом. Она даже помогла королю совлечь доспехи; Гарета проводили к ложу юной и прекрасной девы, а Камилла с королем прошли в другую спальню, где она ни в чем ему не отказала. Он уснул в объятиях коварной возлюбленной; но скоро его разбудил сильный шум; сорок рыцарей постучали в двери и вошли. Король вскочил и бросился к своему мечу, даже не надев еще портов. Рыцари (один из них держал в руке целый пучок свечей) окружили его и разъяснили, что сопротивляться бесполезно и что он их пленник. Они вырвали его добрый меч у него из рук и схватили его, а другие пошли за Гаретом. Затем их заперли в темнице за дверью, окованной железом.

Пока такое творилось в Скале-у-Сенов, Ланселот и Галеот осторожно покинули свое ложе, надели доспехи и, ведомые Лионелем, добрались до входа в сад. Королева сумела найти предлог, чтобы удалить всех дам из своих покоев; она сама вместе с госпожой Малеотской вышла открыть потайную дверь, и оба рыцаря, сложив доспехи и привязав в укромном месте коней, проследовали за ними кто в одну опочивальню, кто в другую. Сладостна была им эта ночь, первая ночь, когда им были дарованы все радости, приберегаемые для нежнейших влюбленных. Перед рассветом королеву обуяло желание пойти, не зажигая огня, и ощупать расколотый щит, некогда присланный ей Владычицей Озера. Обе части его соединились, словно бы никогда и не были разделены. Так она узнала, что из всех женщин она любимейшая. Тотчас она бросилась будить госпожу Малеотскую, чтобы показать ей это чудо. Дама с улыбкой взяла Ланселота за подбородок, не без того, чтобы он зарделся поневоле, признав в ней ту, что так долго держала его в заточении.

– Ах, Ланселот, Ланселот! – сказала она, – я вижу, у короля уже нет иного превосходства над вами, кроме Логрской короны!

И поскольку он не нашелся с уместным ответом, королева сказала:

– Любезная моя Малеот, если я дочь короля, то он сын короля; если я хороша собою, то и он хорош; и к тому же он храбрее всех храбрецов. И потому мне не приходится краснеть, что я выбрала его своим рыцарем.

Утро возвестило им, что пора расставаться, уповая на скорое продолжение сих нежных бесед.

А между тем колдунья Камилла велела вывесить на зубцах Скалы щиты короля Артура и Гарета. Велико было изумление и горе Бретонцев, когда они заметили их. Им было непостижимо, как могли Сены захватить такую добычу; они лишь гадали, что, мол, тех окружили, когда они вышли разведать вражеский стан. Как только королева узрела эти скорбные трофеи, она призвала мессира Гавейна и Ланселота.

LV

Ланселот и мессир Гавейн уже собрались к опечаленной королеве, когда в их шатер вошла та девица, которая на днях указала им место, где Бретонцы разбили свой стан. Рыцари наши не подозревали, что она подослана злокозненной Камиллой: она пришла требовать, чтобы они сдержали данное ей слово.

– Сударыня, – сказал мессир Гавейн, – вы выбрали неудачное время: у нас и без того дел полно.

– Вот я и пришла вам помочь. Знайте, что Ирландцы хотят увезти на свой остров короля Артура, дабы вернее стеречь его. Я предлагаю вам способ их упредить; вам всего лишь надо последовать за мной.

– Премного благодарны, сударыня, – ответил мессир Гавейн. И без промедления наши четыре рыцаря – мессир Гавейн, Ланселот, Гектор и Галеот – вооружились, сели верхом и поехали за девицей вплоть до первых заграждений Скалы-у-Сенов.

– Короля поведут одним из этих проходов, – сказала она, – вам надо караулить их раздельно, а я пока войду и вернусь к вам, когда настанет время.

Она ушла и оставила открытой потайную дверцу, которую умела отпирать. Наши четыре рыцаря остались на страже, и вскоре Ланселот услышал зов девицы: «Помогите! Помогите!». Он ринулся во двор и вблизи увидел двадцать латников, которые напали на двух рыцарей в доспехах короля Артура и Гарета. Он налетел на них; но те, кого он думал защитить, схватили его и сбили с коня долой. Остальные на него набросились, отобрали меч и велели сдаваться, если жизнь ему дорога.

– Скорее я умру, чем запрошу пощады у предателей!

С него сорвали доспехи, связали ему руки; его отвели в надежную темницу.

Другие три соратника начали терять терпение. Наконец, Галеот заметил рыцаря, одетого в доспехи, только что бывшие на Ланселоте, и ему почудилось, что тот взывает о помощи. Галеот устремился вперед; но его, подобно Ланселоту, окружили два десятка негодяев, сбили с коня, связали и бросили в темницу. Та же засада ожидала Гектора и мессира Гавейна. Разоружив одного за другим, их связали и отвели в обширное подземелье, где у них было вдоволь времени, чтобы проклинать посланницу коварной колдуньи.

А тем временем королева ждала Ланселота и мессира Гавейна. Каково же было ее горе и отчаяние, когда она узнала от Лионеля, что некая девица увела их и, несомненно, предала, коль скоро они не вернулись обратно. Назавтра и она, и все Бретонцы из войска увидели щиты четырех рыцарей, вывешенные на стенах Скалы-у-Сенов рядом со щитами короля Артура и Гарета. В довершение невзгод Сены собрались в тот же день напасть на войсковой стан; для того Камилла и заманила в Скалу самых грозных бойцов из вражьего воинства, чтобы вернее обеспечить удачу своим. Королева тут же призвала мессира Ивейна Уэльского, который, прежде чем идти к ней, счел нужным посоветоваться с рыцарями, бывшими с ним в поиске Ланселота. Она встретила его в слезах у подножия башни.

– Госпожа, – сказал Ивейн[163]163
  В оригинале здесь «Лионель». Вероятно, это ошибка, которую мы позволили себе исправить. Лионель не участвовал в поиске и не давал связанной с этим клятвы, поскольку он еще не рыцарь. (Прим. перев.).


[Закрыть], – я не вправе войти в ваши покои, пока не доведу до конца предпринятый поиск; но я предлагаю вам все, что мне позволено вам дать. Понадеемся, что Бог нам поможет справиться с этой напастью.

– Ах! Ради Бога, мессир Ивейн, спасите честь короля!

Мессир Ивейн поддержал ее, и слезы его смешались с ее слезами. Решено было, что завтра он заступит место короля и что ему будут повиноваться, как самому королю. Королевский стяг был отдан в руки Кэя, как того требовала его сенешальская служба.

Сены выступили из стана ровным строем, будучи вполне уверены в успехе нынешнего дня. Мессир Ивейн разместил и обустроил оборону, в чем ему необычайно помог король Идер Корнуайский. Король этот впервые появился верхом на коне, облаченном в железные латы, а не в красную кожу или сукно, как обычно бывало до тех пор. Вначале пытались его за это бранить, а кончили тем, что переняли и тем самым его одобрили. Он ввел и второе новшество: поднял знамя со своим гербом, поклявшись всегда нести его впереди прочих знамен и не отступать ни на шаг. Было оно белым, с большими червлеными полосами (или лентами); поле из сафьяна, а полосы из английского алого сукна; ибо в те времена знамена были не шелковые, а кожаные или суконные[164]164
  «Поле из сафьяна и полосы червленые из алого английского сукна. Не так, как носили в те времена, не бывало их ни из кожи алой, ни из сукна» (рук. 339, л. 63). (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Никогда еще содружество Круглого Стола не воевало лучше без короля Артура: ни один вражий полк не мог остановить отважного Идера: за весь день он ни разу не отвязывал шлем и до конца держал свою клятву идти вперед, пока останется кого рубить среди язычников.

– Даруй мне Боже милость исполнить мой обет, – восклицал он, – даже ценою моей жизни! Лучшей смерти и пожелать нельзя.

Наконец, Сены отступили, и началась погоня; во главе преследователей неизменно был могучий конь Идера. На свою беду, он проскакал по телу одного Саксонца, который все еще держал воздетый меч; его острие распороло брюхо доброму скакуну, тот закусил удила, рухнул и скоро испустил дух. Король упал, угодив ему под бок, и вся кавалькада промчалась по его телу. Прогнав Сенов, полки вернулись в окрестности башни, и тогда королеве доложили, что Идер не появился. Она немедленно вышла со своими дамами, обошла все поле боя и, наконец, отыскала славного короля, наказав своим дамам бережно поднять его и перенести в ее покои. Там лекари осмотрели его раны и сумели их залечить; но с того дня Идер уже не мог садиться на коня и выказывать свою великую доблесть[165]165
  Заметим, что этот отважный Идер – король Корнуая, страны, которая, согласно роману о Тристане, никогда не рождала бравых рыцарей. Это доказательство (впрочем, даже излишнее) изначального отсутствия всякой связи между преданиями об Артуровом дворе и о Тристане. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

В этот день Сены и Ирландцы потеряли стольких лучших рыцарей, что долго не смели возобновить свои набеги. Бретонцы же перенесли свои шатры с другого берега реки и осадили замок Скалы вплотную, насколько позволял дождь из стрел и камней, которые непрестанно метали осажденные с высоты своих зубцов и стен.

LVI

Несколько недель протекли; но испытание было чрезмерно для благородного сердца Ланселота. Впервые он оказался жертвой гнусного обмана; безоружным, взаперти; он думал о том, что передал Лионель, и как терзалась королева, видя, что он не приходит. Могла ли она знать, что он последует за неведомой девицей, дабы разделить участь мессира Гавейна, Гектора и Галеота в плену у плутовки Камиллы?

Эти печальные думы не замедлили сказаться на его здоровье. Он перестал есть, он стал глух к речам мессира Гавейна и даже Галеота. Мало-помалу в голове его воцарилась пустота; его обуяла странная тревога; глаза его расширились и запылали. Он стал внушать ужас своим соседям. Видя, что он не в своем уме, тюремщик открыл другую камеру и запер его там. Галеоту хотелось быть при нем неотлучно, даже если бы пришлось противиться его буйному гневу.

– Не лучше ли умереть от его руки, – говорил он, – чем жить без него?

Но мольбы его были напрасны, тюремщик остался непоколебим.

Весть о безумии Ланселота вскоре достигла ушей обманщицы-колдуньи. Она спросила, возможно ли получить выкуп за этого незадачливого рыцаря.

– Госпожа, – ответил тюремщик, – его друзья уверяют, что ему негде приклонить голову на этой земле.

– Тогда нет никакого проку его держать. Откройте ворота, и пусть убирается!

Выход из замка Скалы был расположен ровно напротив башни короля Артура. На ворота Камилла наложила заклятие: их могли отворять и затворять одни обитатели замка; но тщетны были бы усилия тех, кто отважился бы взять их приступом извне; и когда Сены входили туда, они могли уже вовсе не опасаться своих преследователей.

Выйдя из замка Скалы, Ланселот оказался посреди шатров и начал их крушить один за другим. Потом он набросился на Бретонцев; они его не узнавали, видев лишь в доспехах у выхода на Брод. Все разбегались в ужасе; он приблизился к покоям короля; королева стояла у окна. Она взглянула, услышала крики: «Безумец!» и в этом безумце узнала Ланселота. Колени ее подогнулись, и она упала без чувств. Когда она очнулась, то промолвила:

– Я от этого умру.

– Ах! – сказала госпожа Малеотская, – соберитесь, ради Бога; возможно, Ланселот притворился одержимым, чтобы увидеться с нами. Если же он потерял рассудок, надо попытаться его задержать, мы его исцелим. Я пойду к нему.

Королева, во власти нестерпимой боли, позволила ей сойти; но тотчас, не в силах удержаться, она раскрыла окно, отошла, подошла, заглянула в окно. Госпожа Малеотская в этот миг подходила к безумцу, и тот ухватился за камень; она отпрянула с криком, на который отозвался крик королевы. Ланселот, как будто узнав этот голос, мигом встрепенулся, сел и успокоился. Королева спустилась вниз и, подойдя к нему, сказала:

– Встаньте, – и он встал.

Она взяла его за руку и отвела в верхние покои.

– Кто этот бедняга? – любопытствовали дамы.

– Лучший на свете рыцарь, чей разум помутился; позовите Лионеля, может быть, он послушает его.

Прибежал Лионель и простер к нему руки. Ланселот словно бы очнулся и заметался в исступлении. Однако королева не оставила его. Когда настала ночь, она запретила зажигать свечи.

– От света, – сказала она, – ему будет дурно.

Она сняла с Ланселота блио, уложила его в постель и осталась при нем. Свидетели же ее слез полагали, что ее глубокая печаль порождена пленом короля.

Дни и месяцы текли, не принося ни малейшей перемены в умопомрачении Ланселота и в скорби королевы. Однажды Сенам случилось затеять вылазку против Бретонцев. Ланселот же уснул впервые за десять дней. Привлеченная криками тревоги, королева подошла к окну и увидела, что неприятели готовы ринуться друг на друга. Госпожа Малеотская из своих покоев услышала ее рыдания; она вошла к ней.

– Что такое с вами? – спросила она, приобняв ее.

– Увы! Когда всем позволено умереть, почему нельзя и мне тоже? О, краса и цвет рыцарства! Зачем вы не такой, каким были прежде? Эта битва завершилась бы лучшим исходом!

Ланселот услышал ее голос. Он вскочил, метнулся к старому копью, висевшему на стене, и стал воевать с одной из колонн опочивальни, пока оно не разлетелось в щепы. Тогда он упал в изнеможении на каменную глыбу; глаза его закрылись, и королева подоспела, чтобы поддержать его. «Может быть, – подумала она, – щит, принесенный некогда девицей, способен его унять?». Она надела щит ему на шею; и он тут же пришел в себя.

– Где я?

– В доме королевы Гвиневры.

От этих слов он снова обомлел; когда же опомнился, королева спросила его, как он себя чувствует.

– Прекрасно! Слава Богу! Где монсеньор король и мессир Гавейн?

– Они в Скале-у-Сенов, вместе с Гаретом и другими собратьями.

– Почему я уже не с ними? Почему я не могу с ними умереть, когда моя дама далеко!

Королева обняла его:

– Милый друг, вот я, рядом с вами.

Он широко раскрыл глаза и узнал ее.

– Ах! госпожа, – вымолвил он, – пускай она приходит, когда хочет, если вы тут!

И ни одна дама не догадалась, что так он говорил о смерти.

– Милый мой друг, – продолжала королева, – вы узнаете меня?

– Как мне вас не узнать, госпожа, ведь вы мне сделали столько добра.

Тогда все уверились, что он исцелен. Кто только его не расспрашивал, каково ему теперь и что с ним было. Но он ничего не мог сказать и прилагал тщетные усилия, чтобы удержаться на ногах. Он оглядел себя и, увидев щит, навешенный ему на шею, воскликнул:

– Госпожа! Снимите это с меня.

Как только сняли щит, он вскочил, заметался и стал так же одержим, как и прежде.

В это самое время в залу вошла прекрасная и благородная дама, одетая в белые шелка, со свитой из девиц, рыцарей и слуг. Преодолев свое отчаяние, королева подняла голову, приветствовала ее и пригласила пройти в соседний покой, где обе сели на ложе[166]166
  Ложе использовалось скорее как наши диваны. Не следует путать его с нашей кроватью; иначе дамы из «Ланселота» слишком часто разделяли бы его со своими посетителями. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Стоило даме произнести имя Ланселота, как королева пошла и закрыла дверь.

– В чем дело? – осведомилась дама.

– В этом наше великое горе; самого лучшего на свете рыцаря обуяло самое жестокое безумие.

– Откройте дверь, – сказала дама, – и пусть он войдет.

Но прежде королева поведала, как надеялись его исцелить, вплоть до той минуты, когда с него сняли щит, повешенный на шею. Дверь отворили снова, Ланселот ворвался одним прыжком, и дама взяла его за руку, называя Прекрасным найденышем – именем, данным ему некогда в Озере[167]167
  Том I, стр.23 (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Услышав это имя, он совсем оробел и замер. Дама велела принести щит.

– Ах! Милый друг, – сказала она, – я приехала сюда из такой дали ради вашего исцеления.

Как только она навесила щит ему на шею, к нему вернулся разум. Дама взяла его за руку и усадила на ложе; он узнал ее и разразился потоком слез, к великому удивлению королевы, которой было еще невдомек, кто эта дама.

– Госпожа, – промолвил Ланселот, – умоляю вас, снимите этот щит, я от него терплю смертные муки.

– Нет, пока еще нет. Пускай мне принесут мазь, – сказала она своим рыцарям.

Когда ей принесли мазь, она умастила ему ноги, руки, виски и лоб. Больной уснул, а дама сказала, подойдя к королеве:

– Оставайтесь с Богом, королева! Я ухожу; дайте рыцарю вволю поспать. Как только он проснется, приготовьте купальный чан[168]168
  В средневековой Европе мылись в больших бадьях или чанах, как правило, деревянных (дерево лучше сохраняет тепло). В замках аристократии имелись собственные купальные чаны, а иногда и бассейны; в городах бани были общественными. (Прим. перев.).


[Закрыть], и пусть он туда войдет; выйдет он оттуда исцеленным. И еще позаботьтесь о том, чтобы не давали ему снимать этот щит.

– Ах! госпожа, – отвечала королева, – вижу я, что вы сильно любите этого рыцаря, ежели прибыли так издалека врачевать его; не скажете ли мне, кто вы?

– Разумеется, я его люблю; я потрудилась выкормить его, когда он потерял отца и мать; я привела его ко двору, и я сама просила короля посвятить его в рыцари.

– Тысячу раз будь благословен ваш приход! – воскликнула королева, бросаясь ей на шею и покрывая ее поцелуями. – Теперь я знаю: вы Владычица Озера. Ради Бога, согласитесь побыть у нас, хотя бы для того, чтобы завершить исцеление нашего рыцаря! Вы та дама, которую я должна любить и почитать превыше всех на свете; вы мне оказали блага более, чем было оказано любой иной женщине. Вашей милостью я обрела этот щит, и вы видите – что им обещано, то и сбылось.

– Ах! – отвечала Владычица Озера, – вот увидите, он породит еще новые чудеса; знайте же, что я посылала его вам как лучшей и любимейшей даме. Я предвидела, сколь велика будет доблесть этого несравненного рыцаря; как я говорила, это я привела его ко двору и просила короля Артура посвятить его в рыцари. Нынче же я вернулась для того, чтобы ускорить его выздоровление, а вас уведомить, что десять дней спустя король выйдет из темницы, благодаря деяниям вашего рыцаря. Посылая вам этот щит в Карадиган, я дала вам знать, что никто в целом мире не знает ваши подспудные мысли так же, как и я, и что я люблю того же, кого и вы, хотя нежность моя другого свойства. А ныне я вам посоветую одно: превыше всего любите того, кто превыше всего любит вас и любить не перестанет. Увы! в мире нельзя прожить безгрешно; ваша любовь – безумие, я это знаю; но, отдав ее тому, кто более других достоин быть любимым, красе и цвету всего рыцарства, вы тем выказываете величие ваших чувств, превосходство вашего ума[169]169
  «Грешники на сем свете не могут прожить, не безумствуя; но весьма доволен своим безумством тот, кто находит в нем благоразумие и честь; и если вы можете найти безумство в вашей любви, это безумство почитается превыше всех иных, ибо вы любите цвет и гордость всего рыцарства земного». (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Вы избрали самый цвет земного рыцарства. Коль скоро вы пленили первейшего героя, вы и меня пленили тоже. Но мне нельзя здесь оставаться долее; меня влечет неодолимая сила: сила любви. Мой любимый не ведает, где я, хоть я и взяла его брата провожатым; если я промедлю с возвращением, он будет гневаться, а ведь надо остерегаться прогневать того, кого любишь, от кого ждешь любой отрады и за кого отдашь целый мир.

Расставаясь, Владычица Озера оставила королеву Гвиневру в таком веселье, в каком та давно уже не бывала; и все благодаря надежде на исцеление Ланселота. Она подошла к нему, остерегаясь спугнуть его сон. Наконец, Ланселот открыл глаза и тихо застонал.

– Милый друг, – сказала королева, – как вы себя чувствуете?

– Хорошо; но откуда у меня такая слабость?

– Будьте уверены, мой друг, скоро вы будете в полном здравии.

Она велела приготовить ему чан; никогда еще больной не бывал окружен заботами более нежными. В считанные дни к нему вернулись силы; он вновь обрел и былую мощь, и былую красоту. Но он несказанно удивился, когда услышал о своем помрачении, в котором не признавал никого из ближних, кроме королевы и той, что пеклась о его первых годах.

– Если бы не Владычица Озера, – говорила ему королева, – вам бы не исцелиться.

– Я прекрасно помню, что видел ее, – отвечал он, – только я думал, что это было во сне. Но вы, возлюбенная госпожа, сможете ли вы по-прежнему любить того, кого видели в столь постыдном образе?

– Этого, милый друг, нисколько не бойтесь. Вы надо мною господин более, чем я госпожа над вами; и перестать вас любить для меня означало бы перестать жить.

И вот Ланселот обрел совершенное здравие: он вновь упивается всеми радостями, какие может дать любовь; он разделяет их с королевой, которая не сводит с него глаз и расточает ему пылкие ласки. Что была бы для нее жизнь, когда бы она не разделяла с ним все ее блаженства? Одно лишь ее печалит, одно не дает покоя: она знает, что он без меры отважен и смел; она не может воспретить ему мчаться навстречу любой опасности и вечно подвергать ударам ту жизнь, которой она вверила свою. Но что с того! Без этой беспримерной отваги разве могла бы она простить себе любовь, отданную ему как самому верному, самому совершенному из рыцарей?