Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

CX

Но весь королевский дом был опечален: королева сидела взаперти и плакала днем и ночью. В унынии своем она молилась не столько Богу и Его пречистой Матери, сколько Владычице Озера, единственной, кто мог бы невзначай подать ей повод для надежды. Три месяца спустя, когда настала середина августа, королю пришла пора собрать двор и надеть корону. В день великого праздника, вернувшись после мессы, он размышлял, облокотясь на окно и блуждая взором в окрестных лугах; он медлил садиться за стол, ожидая, чтобы ему возвестили о некоем приключении. Наконец он увидел, что подъезжает телега, запряженная рослым конем, чей хвост обрезан под самый корень, а уши обриты. Правил ею карлик, толстый и приземистый, черноволосый с проседью. У рыцаря, которого он вез, руки были связаны за спиной, рубаха порвана, ноги плотно притянуты к двум оглоблям. Телега подкатила под окно, где сидел король. По белому щиту тележника, по шлему и кольчуге, уложенным рядом с ним, по могучему белому коню, привязанному недоуздком позади телеги, в нем признали рыцаря, а вскоре послышался его возглас:

– Кто из вас решится меня освободить?

Сотрапезники Круглого Стола вышли посмотреть, что будет дальше.

– Карлик, – промолвил король, – какое преступление совершил этот рыцарь?

– То же, что и прочие.

– Не понимаю.

И, не получив ответа у карлика, король предпочел обратиться к тому, кто был в телеге:

– Скажите, рыцарь, как вас освободить?

– Любезный сеньор, только если какой-нибудь рыцарь по доброй воле заменит меня.

– Вам нелегко будет его найти, – проронил карлик; и, настегивая коня, он повез по всем городским улицам телегу и рыцаря, которого по пути забрасывали грязью и старыми башмаками.

– Вот теперь, – сказал король, – мы можем пойти за стол.

Мессир Гавейн возвращался из покоев королевы. Ему поведали это приключение; и он припомнил, как посадили в телегу Ланселота; отчего он и проклял придумавшего телегу.

Когда же все они были за столом, рыцарь из телеги явился и, не говоря ни слова, попытался занять место среди прочих. Но тут каждый принялся отталкивать его как недостойного сидеть между честными людьми. Он прошел все ряды: всюду тот же отказ. Тогда он взял салфетку и пошел садиться с оруженосцами; но и там его приняли не лучше, и пришлось ему пойти вкушать пищу снаружи, у дверей.

Когда мессир Гавейн увидел его в таком небрежении, он встал, подошел прямо к нему и сел с ним заодно; ибо, в конце концов, это рыцарь, сказал он. О поступке мессира Гавейна одни отозвались лестно, другие дурно; король послал спросить у него, не боится ли он уронить честь Круглого Стола.

– Доложите монсеньору королю, что если для меня позор трапезничать с рыцарем из телеги, так то же будет со мною и потом, когда я сяду с Ланселотом.

Королева слушала, не подавая виду; но король ничего не уразумел из ответа своего племянника. Когда отобедали, рыцарь из телеги встал и сказал мессиру Гавейну:

– Сир, премного вам благодарен! я вижу теперь, что меня не обманывали, превознося вашу учтивость.

Он вернулся к себе домой, облачился в полные доспехи, сел на коня и направился со своим оруженосцем в королевскую конюшню: там он взял одного из лучших коней, уже оседланного, передал своего оруженосцу и вновь предстал перед Артуром.

– Сир король, – сказал он, – да хранит вас Бог! Если ваши рыцари бранят мессира Гавейна за то, что он со мною поел, я буду защищать его против лучшего из них. Я взял у вас одного из коней; когда представится случай, я взамен добуду вам других.

Затем, заметив мессира Гавейна, сказал мимоходом:

– Поминайте, монсеньор, как мы обедали вместе.

– Я этого не забуду, и вам нечего меня опасаться [300]300
  Нельзя было честно вызвать на поединок того, с кем разделил трапезу. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

И вот все рыцари в великом удивлении и смятении, а пуще всех король. Сагремор пошел облачаться в доспехи, сел верхом и поскакал по следам рыцаря; и то же сделали Лукан-бутельер, Бедивер-коннетабль, Грифлет сын До и Кэй-сенешаль. Сагремор догнал телегу, когда она приближалась к Лесному броду, названному так за то, что он вел от побережья Камалота ко входу в лес.

Рыцарь остановился перед бродом; на другом берегу виднелись в ожидании его сорок рыцарей и несколько оруженосцев из его свиты. Увидев, что скачет Сагремор, он пришпорил коня в его сторону; удар был жесточайший. Сагремор поломал свою глефу и выпал из седла. Рыцарь из телеги поймал коня за поводья и увел к своим людям. Затем он сказал, вернувшись к Сагремору:

– Сир рыцарь, передайте королю, что у меня есть для него первая добыча, но не последняя.

– Как! Вы уже не хотите сражаться?

– Нет; ведь вы пеший, а я конный: силы не будут равны.

Сагремор вернулся, пунцовый от стыда и гнева. За ним явился Лукан-бутельер; за Луканом – Бедивер-коннетабль, потом Грифлет; всем им был оказан тот же прием, что и Сагремору, и они вернулись пешими, как он. Рыцарь телеги был уже недалеко от леса, когда Кэй доскакал до половины пути, призывая его вернуться. Тот не заставил повторять дважды: он развернулся к сенешалю, глефой ударил ему по низу щита и столкнул его в воду, откуда тот вылез изрядно промокший, вволю хлебнув воды. С переломанными членами он вернулся к королю, уже и без того донельзя огорченному.

– Видите, – сказал Гавейн, – в вашем доме водятся срамники и похуже, чем этот рыцарь.

Король еще не остыл от своей досады, когда увидел, что телега возвращается, ведомая все тем же карликом; но вместо рыцаря ее скамью занимала девица, которая подошла под самое окно.

– Король Артур, – сказала она, – меня уверяли, что все отверженные могут найти у вас помощь и покровительство; но вышло обратное: вы отвергли одного из лучших на свете рыцарей за то, что его возили в телеге. А чести и выгоды вам будет с этого – убыль шести ваших лучших коней, поскольку я не вижу, кто бы высадил меня отсюда.

– Сударыня, – спросил мессир Гавейн, – как вас высадить?

– С помощью рыцаря, который пожелает занять мое место.

Не отвечая, Гавейн запрыгнул в телегу, девица сошла, и несколько вооруженных рыцарей подоспели помочь своей даме сесть на отменного ездового коня. Прежде чем удалиться, она еще добавила при королеве:

– Король Артур, тебе не следовало так дурно принимать рыцаря телеги; более того, ты бы верно поступил, сам заняв его место, ибо он туда взошел единственно из любви к Ланселоту, а тот сел в нее лишь для того, чтобы вернуть тебе твою супругу, которую я вижу здесь. Знаешь ли ты, кто этот победитель рыцарей Круглого Стола? Это юнец то ли пятнадцати, то ли восемнадцати лет, посвященный в последнюю Пятидесятницу, кузен Ланселота: это брат Лионеля, который пустился на поиски Ланселота и понапрасну тратит силы, надеясь найти его.

CXI

Она завершала речь, когда рыцарь телеги появился вновь: оруженосцы ехали следом, ведя в поводу коней Сагремора и прочих. Он спешился, снял шлем и подошел преклонить колени перед королем.

– Сир, – сказал он, – я вам возвращаю ваших коней; но было бы позволительно ожидать от вас большей любезности.

Король оказал кузену Ланселота наилучший прием; он принял его в содружество Круглого Стола и спросил его имя.

– Меня зовут Богор Изгнанник, – сказал он.

– А что за девица представила вас королю? – спросила королева.

– Та, что нас воспитала, Ланселота, Лионеля и меня.

Тут королева горько пожалела, что не задала роскошный пир в честь Владычицы Озера, которая одна была способна ее утешить. Она потребовала своего коня, обещая себе сделать все возможное, чтобы ее догнать. Король вызвался ее сопровождать; посреди города они повстречали мессира Гавейна, которого злобный карлик вез в телеге. Они велели остановиться; королева взошла туда первой, за нею король, затем многие рыцари его дома. С этого дня не стало позорным садиться в телегу; в каждом городе сохранили по старой загнанной кляче, без ушей и хвоста, и на ней возили тех, кто поступил против чести.

Королева, король и прочие рыцари не остались в телеге после того, как оттуда вышел мессир Гавейн. Что же до королевы, она имела счастье догнать Владычицу Озера, которая легко простила ей, что та ее не узнала. Королева не преминула спросить, не знает ли она что-нибудь о Ланселоте.

– Да, он в добром здравии, но в плену. Если вы будете на первой ассамблее, которая состоится в королевстве Логр, вы там его увидите.

Эта весть утешила королеву. Не в силах удержать Владычицу Озера, она вернулась сказать королю о том, что узнала про Ланселота, не добавляя, что он будет на ближайшей ассамблее. Однако она уговорила короля огласить турнир у границы Горра.

– Близится срок поединка Мелеагана, – сказала она, – все недавно обретшие волю желают, чтобы им позволили выказать свою доблесть; возможно, они и скажут нам, что стало с Ланселотом.

Король уступил ее настояниям: он велел созвать ассамблею через двадцать дней в Помеглее. Грамоты и послания были разосланы во все концы, дабы ни один рыцарь не остался в неведении. Теперь нам надобно вернуться к Ланселоту.

CXII

Он возбудил живое участие в сенешале Горра, который его стерег; и еще более нежное чувство в сене-шалевой жене. Пока он пребывал в плену, ему не было отказа ни в чем, на что вправе надеяться узник. Он мог даже пойти потолковать с окрестными жителями, и так он услышал не без горечи, что оглашена грядущая Помеглейская ассамблея. Сенешалю часто доводилось покидать замок и оставлять его на попечение своей супруги. Довольная, что может облегчить тяготы узника, она обыкновенно разделяла трапезу с Ланселотом и охотно говорила с ним о ратных делах и подвигах. Чем более близился день ассамблеи, тем печальнее на ее глазах становился рыцарь. Она решила узнать причину его печали и стала уговаривать его поделиться с нею ради того, что ему всего дороже.

– Госпожа, – ответил он, – когда вы меня так заклинаете, вы вынуждаете меня говорить. Знайте же, что я не стану ни есть, ни пить, если не поеду на ассамблею, о которой было объявлено. Я бы вам ничего этого не сказал, если бы вы меня не приневолили.

– Сир, а в случае, если вас кто-нибудь туда снарядит, вы сумеете его отблагодарить?

– Да, всем, что могу отдать.

– Ну что же, обещайте мне дар, который я намерена у вас просить, и я вас туда отправлю, с добрыми доспехами и добрым конем.

– О! дарю вам его от всего сердца.

– Знайте же, Ланселот, что вы одарили меня своей любовью.

И вот он в превеликом смущении; он молчит, размышляя, что если он откажет, то не бывать ему в ассамблее; если же согласится, то подарит то, что дарить уже не властен.

– Ну, так что же, – спросила дама, – вы согласны?

– Госпожа, я вам от души отдам все, что мне принадлежит.

Она увидела, что он зарделся, и подумала, что стыд мешает ему сказать дальнейшее. Она немедленно распорядилась насчет коня и доспехов. Миг отъезда настал: она своими руками облачила его и взяла слово, что он вернется, как только сможет вырваться из битвы.

Он прибыл на равнину, где проходила ассамблея, и нашел приют недалеко от того места. Королева в окружении дам и рыцарей поднялась на вышку, откуда ей открывался прекрасный вид на все предстоящие бои. Начались игры, скачки, схватки; лучшими были Додинель Дикий, Гахерис и Агравейн – братья мессира Гавейна, Ивейн Побочный и Богор Изгнанник.

Ланселот остановился под вышкой, глядя не на бойцов, а на королеву. Он взял с собою одного оруженосца, нагруженного копьями. Что до королевы, глаза ее выражали досаду, ища среди противоборствующих своего друга и не узнавая его. Наконец один рыцарь, несший алый щит с тремя серебряными чашами[301]301
  Эти доспехи были и не те, что обычно носил Ланселот, и не сенешаля Горра: иначе его бы слишком легко узнали. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], вырвался вперед остальных и сошелся вначале с Элином-Королем, доблестным рыцарем, братом короля Нортумбрии. Они обменялись яростными ударами, Элин сломал свое копье; Ланселот, а это был он, жестоко сбил его наземь, к великой радости рыцарей Горра. Затем он спешил еще нескольких рыцарей, и среди них одного из славнейших бойцов-состязателей, Кадора Иноземца. Все подняли крик, все бурно приветствовали неведомого рыцаря. У него осталось еще одно копье; он потребовал его у слуги и взялся за другого бойца, сенешаля короля Клодаса Пустынного. Копье сенешаля поломалось в щепы; Ланселот угодил ему в самое горло; острие проникло ему в зев, и он рухнул на поле, простершись во всю длину копья. Земля обагрилась кровью.

– Он умер, – поднялись крики вокруг.

Довольный исходом своего копейного боя, Ланселот спросил оруженосца:

– Кто это, которого я ранил?

– Это сенешаль короля Клодаса Пустынного; живым его уже не подняли.

– Воистину, все к лучшему.

И тут же он выхватывает меч, бьет направо и налево, то острием, то гардой, срывает шлемы, рубит щиты, пронзает кольчуги, налегает и конем, и телом, так что никто не знает, чему более дивиться: его силе, его ловкости, его нежданным и скорым изворотам.

– Поистине, – сказал мессир Гавейн, – никому не под силу творить такие подвиги, кроме Ланселота. Вы не находите, госпожа?

– В самом деле; но, чтобы не было сомнения, надо подождать до конца.

Она подозвала одну из своих девиц (ибо после кончины госпожи Малеотской ей пришлось избрать себе другую наперсницу).

– Пойдите к этому рыцарю, – велела она, – скажите, пускай теперь он бьется так же скверно, как славно бился до сих пор; этого требует дама, так огорчившая его, прежде чем так вознаградить.

Ланселот, едва приняв послание, потребовал новое копье и выступил против одного рыцаря, который тотчас уложил его ударом на круп его коня. Он еле поднялся и двинулся в гущу боя; но вместо того, чтобы биться, ухватился за конскую гриву, будто боялся упасть. Потом он поник головой и обратился вспять, видя, что другие на него наступают, и тем навлек на себя смех и проклятия всех рыцарей и герольдов.

Он приехал домой, освистанный теми, кто поначалу восхищался его доблестью. На ассамблею следующего дня он явился с еще не подвязанным шлемом, так что один герольд, видевший его не раз при дворе короля Артура, узнал его. Только он надел шлем, как тот возгласил: «Вот кто поле локтем измерит!»[302]302
  Особое выражение, не раз используемое на турнирах в смысле: вот кто проскачет вдоль ограды, как будто измерив ее своим копьем. Годфруа де Ланьи добавляет: И знайте, в первый раз звучало «Вот кто измерит локтем поле»! Так говорить теперь пристало. Такой урок нам преподал Наш мэтр, он первый так сказал. Этот мэтр – Кретьен, чье творение завершил Годфруа. Но автор прозы сделал это раньше Кретьена. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Бесстыдники и грубияны начали было потешаться над ним, но вдруг посреди боя увидели, что он выбивает из седла любого рыцаря, какой попадется ему под руку. Никто уже не смел посягать на него. Тогда королева вновь дала ему наказ ничего не делать по-доброму. Он тут же стал себя вести хуже некуда, и так до полудня; с этого часа королева велела ему сражаться лучше: роли переменились, и уже ничьи подвиги не могли его затмить. С наступлением ночи он отбросил свою глефу и вернулся домой. Во всей ассамблее уже не было сомнения, что это Ланселот и что он хотел поглумиться над бойцами, когда столь злонамеренно себя держал. Он поспешил вернуться в замок, где был пленником, и как только снял доспехи, пошел к сенешалю. Тот заметил его отсутствие и умирал от страха, что упустил его. Если бы он только мог поверить, что жена его снарядила Ланселота, чтобы тот показался на турнире, он бы никогда ей этого не простил.

CXIII

Мелеаган вскоре узнал, что он показывался там, и оттого почувствовал жгучую досаду. Он велел соорудить прочную башню на границе с Уэльсом, уверив своего отца, что она поможет лучше держать оборону на подступе к Горру. Ее воздвигли посреди болота, и ей не страшны были ни орудия, ни камнеметы, ибо болото было столь глубоко и обширно, что нечего было и думать его преодолеть. Туда и отвезли Ланселота. Еду ему передавали в небольшой бадейке, а поскольку в башне было лишь одно узкое окно наверху, стражник, которому доверили ее охрану, каждый день бросал в бадейку веревку, чтобы привязать корзину с пропитанием для узника и для него.

Покончив с этим и заперев туда Ланселота, Мелеаган подался в Лондон, где пребывал король Артур.

– Сир король, – сказал он, – вы знаете, что я отвоевал королеву у вашего сенешаля. Ланселот явился требовать ее обратно; между нами был поединок: я позволил ему увезти королеву при условии, что мы возобновим бой в вашем присутствии, когда я вызову его; королева же поклялась, что уедет со мною, коль скоро он не сможет ее защитить. Я пришел требовать от Ланселота, чтобы он исполнил свое обещание; он непременно появится, если он такой славный рыцарь, как о нем говорят.

Король оказал Мелеагану добрый прием, из почтения к его отцу, и сказал ему:

– Мелеаган, Ланселота здесь нет; когда увозили королеву, исполнился уже почти год, как я его не видел. Вы, очевидно, знаете, что вам надо делать.

– Что мне делать, сир?

– Ждать сорок дней; и если Ланселота не будет, возвра^щаться в свою страну и приехать снова в конце года. Если Ланселот так и не явится, вы имеете право забрать королеву.

Мелеаган обещал это сделать; и он выждал сорок дней. Но на этом мы покинем его, дабы обратиться к другой особе, близко с ним связанной, по крайней мере, что касается кровных уз.

Вы не забыли ту девицу, что требовала и получила голову рыцаря, которого Ланселот иначе бы помиловал. Она надеялась найти случай, чтобы отблагодарить его за эту неслыханную любезность, а с другой стороны, она желала учинить месть Мелеагану, своему единокровному брату, который убедил короля Бодемагуса оставить ей лишь малую долю ее материнского наследства. Когда она узнала, что Ланселот в заточении, она не усомнилась, что он стал жертвой некоей измены. А когда она увидела башню, недавно построенную Мелеаганом, то догадалась, что она воздвигнута для ее героя. Надежда утолить сразу и свою признательность, и свою ненависть[303]303
  Годфруа де Ланьи, не упоминая причин, по которым здесь оказалась замешана сестра Мелеагана, делает необъяснимой эту враждебность сестры к брату на благо рыцарю, которого она вроде бы никогда и не видела. Он говорит всего лишь: Среди рассказа моего О ней сказал пока немного. (Стих 6384). Еще одно веское доказательство первичности романа в прозе. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] придала ей хитроумия и прозорливости. В юности она давала пропитание жене стражника, охранявшего башню, и была уверена, что может на нее положиться. И вот она пошла к ней, выказала ей более обыкновенного свою приязнь, а под конец напросилась погостить у нее, в их домике на краю болота, коим была окружена башня.

Она увидела, каким путем доставляют пищу Ланселоту, и уже помышляла лишь о том, как вызволить узника. Однажды ночью, когда все уснули, она со своими служанками пришла к тому месту, где была привязана бадейка: корзина, которую должны были завтра отослать, находилась там же. Она отвязала бадейку, переправила ее к основанию башни и, навострив слух, услышала, как горько сетует узник.

– Ах, мессир Гавейн! – говорил он, – если б вы, подобно мне, были пленником, то не было бы такой башни или крепости, куда я не зашел бы, разыскивая вас. А вы, моя госпожа, как же вы будете опечалены, узнав о моей смерти!

Девица дергала корзину, пока Ланселот, услышав это, не высунул голову в проем окна.

– Ланселот, Ланселот! – позвала она.

– Кто вы?

– Подруга, сострадающая вам и затеявшая вас освободить [304]304
  Сестра Мелеагана весьма напоминает ту девицу, что пришла на помощь мессиру Гавейну в Печальной башне. (См. Ланселот, т. II, стр. 451 и далее). (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Тут она навязала на тонкую веревку, которой поднимали корзину, веревку потолще; Ланселот забрал ее себе. Он прочно закрепил ее внутри и соскользнул в бадейку, а оттуда перебрался в дом стражника. Девица уложила его в соседнем с ней покое, а наутро он облачился в лучшее девичье платье, сел на ее коня и уехал на виду у всех домочадцев, которые не догадались, кем же была спутница их дамы. Так они достигли замка, где она жила обыкновенно. Ланселот оставался там несколько дней, дабы оправиться от той злополучной жизни, какую он влачил в башне. Девица знала, что Мелеаган при дворе короля Артура ждет, когда истекут назначенные ему сорок дней. Когда вернулся гонец, посланный ею, Ланселот уже был полон сил и доброго здоровья. Она велела приготовить ему доспехи и боевого коня.

– Сир, – сказала она, – у вас на исходе последние из сорока дней; способны ли вы отомстить за нас тому, кто так вероломно вас пленил, как вам удалось это с тем, чью голову вы мне подарили? Ныне Мелеаган для меня – самый ненавистный человек на свете: с тех пор, как он причинил мне столько бед, он мне не брат. Он разлучил меня с любимым, он лишил меня наследства. Не удивляйтесь, что я жажду отомстить ему за все его коварство.

Король созывал свой двор в Карлионе, когда Мелеаган прибыл во всеоружии и надменно заявил, что если никто не явится на поединок с ним, ему ничего не остается, как вернуться в Горр. Тогда Богор Изгнанник предложил себя вместо своего кузена.

– Я бы предпочел Ланселота, – сказал Мелеаган.

– Вполне возможно, – ответил мессир Гавейн, – но что-то сдается мне, что если бы Ланселот тут был, вы бы не так рвались в бой.

– Ошибаетесь, – ответил Мелеаган, – ни с кем из рыцарей я так не желал бы помериться силами.

Богор Изгнанник пошел облачаться в доспехи; местом для поединка король избрал окрестные луга. В то время как они туда направлялись, в замок въезжал Ланселот во всем облачении. Они с мессиром Гавейном обрадовались, узнав друг друга. Разнесся слух о его приезде; король и королева подошли его расцеловать, и все рыцари чествовали его наперебой.