Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный."

CXIX

Сарпенский лес, куда углубился Ланселот, лежал, как уже было сказано, на въезде в страну Горр. Он пересек его без приключений; но, выйдя оттуда, встретил прекрасную деву в смятении и великом горе. Она была на роскошном лотарингском коне с седлом английской работы. Он ее приветствовал, прося поведать ему причину ее слез.

– Извольте, сир. Да будет вам известно, что во время, когда Мелеаган, сын короля Бодемагуса, явился ко двору короля Артура востребовать королеву Гвиневру, сестра его освободила Ланселота из гнусного узилища, куда он был заточен. И потому он смог явиться ко двору, вызвать, победить и убить своего вероломного врага. Когда родичи Мелеагана узнали, что Ланселот своею вольностью обязан этой девице, они сказали, что она поступила так, дабы утолить злобу, питаемую ею к своему брату. Они ее обвинили в том, что якобы она была причиной его смерти; она подлежит сожжению, если не найдет шампиона в свою защиту. Однако никто не заступился за нее, и завтра утром ее должны предать огню. Это ли не причина мне оплакивать ее, одну из самых благородных и отважных девиц на свете?

– Сударыня, а если кто-то вызовется защитить ее завтра, будет уже поздно?

– Не знаю; но если вы хотите попытаться, ее, должно быть, держат в шести английских лье отсюда; вы можете, поднявшись рано поутру, прибыть до Первого часа. Быть может, вы уже найдете разожженный костер у опушки Флежского леса.

– Прекрасно; оставайтесь с Богом, сударыня!

И он расстался с нею, повернув к монастырской обители, лежащей невдалеке, где он надеялся переждать до рассвета.

У ворот обители прохлаждались четыре монаха, отслужив Повечерие. Они его приветствовали, помогли спешиться и спросили, не желает ли он поесть.

– Непременно, братья.

Тотчас поставили стол, постелили скатерть, принесли хлеб. Но прежде чем сесть, Ланселот решил пойти помолиться. Он снял свой меч и вошел в церковь. Становясь на колени, он заметил справа барьер, а именно сквозную ограду из серебра, изукрашенную золотыми цветами, зверьми и птицами всевозможных обличий. Внутри ограды стояли пять рыцарей в полных доспехах, со шлемами на головах и с мечами в руках, готовые отразить любого, кто дерзнул бы на них напасть. Ланселот поднялся в крайнем удивлении и подошел приветствовать рыцарей. Через малый зазор он проник в ограду и восхитился ее прекрасной выделкой и поистине королевской роскошью. Рыцари впятером окружали гробницу из чистого золота, отделанную драгоценными камнями; ничего великолепнее Ланселот в жизни не видел. Кто же мог быть сей государь, упокоенный внутри, и для чего стоят на страже эти рыцари?

– Сир, – сказали они ему, – мы здесь для того, чтобы не позволить никому похитить эту гробницу. Один из монастырских братьев предупредил нас, что некий рыцарь заберет ее силой, чтобы увезти за пределы страны.

– Так значит, здесь покоится достойный правитель?

– Несомненно, самый высокородный, самый могущественный, самый доблестный из людей.

– Как его звали?

– Если вы обучены грамоте, вы можете прочесть его имя поверх этой плиты.

Ланселот подступил на несколько шагов, и как же он был ошеломлен, когда прочел:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ГАЛЕОТ, СЫН ВЕЛИКАНШИ, УМЕРШИЙ ОТ ЛЮБВИ К ЛАНСЕЛОТУ

Он ощутил, как колени его подогнулись, и упал в беспамятстве. Когда рыцари подняли его, он воскликнул:

– Ах! какая печаль и какая жалость!

И вот он бьет себя в грудь кулаками, он рвет на себе волосы, он раздирает себе лицо.

– Какая утрата! – повторял он. – Возможно ли, чтобы величайший из принцев умер ради последнего из рыцарей!

Пятеро стражей взирали на него и просили унять скорбь, причину которой уяснить не могли. Вместо того чтобы им отвечать, он оставался прикован взором к начертанным словам: умерший от любви к Ланселоту.

– Я был бы последним негодяем, если бы прожил еще хоть один день.

И он вышел из ограды, чтобы пойти за своим мечом. Но при выходе из церкви его остановила Озерная девица, та самая, что накануне говорила с Богором у Хонгефорта.

– Ланселот! Ланселот! – сказала она, удержав его за полу парчового платья, – куда вы собрались?

– Оставьте меня; я уже ничего не жду от мира; я спешу избавиться от него.

– Выслушайте все-таки.

Но вместо ответа он вырвался у нее из рук.

– Ради того, что вам дороже всего на свете, – воззвала она к нему, – я вам запрещаю идти дальше, не поговорив со мной.

Он остановился, взглянул на нее и узнал.

– Ах! – сказала она, – Ланселот, вам бы следовало оказать лучший прием посланнице нашей Владычицы Озера.

– Увы! Какой радости я могу еще ждать от мира, когда в нем уже нет Галеота?

– Послушайте: моя госпожа дает вам наказ, чтобы вы забрали тело своего драгоценного друга и отправили в Скорбный Оплот[327]327
  Здесь романист нам сообщает, что в городе и в замке название «Скорбный Оплот» заменили на «Оплот Радости». Но, добавляет он, окрестный люд не принял этой замены и придерживался старого названия. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Похороните его в могиле рядом с той, где с давних пор начертано ваше имя[328]328
  См. Ланселот, т. I, стр. 120. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] и где вы сами однажды упокоитесь.

Воодушевленный этими словами, Ланселот обещал не посягать на свою жизнь и исполнить то, что ему было предписано.

– Как живется госпоже? – спросил он.

– Эти последние дни ей было не по себе; ее жребии подсказали ей, что вам грозит опасность умереть от тоски при виде гробницы Галеота. Она послала меня отвести эту беду и велит вам не отчаиваться в горе, которому не поможешь. Если вы ее ослушаетесь, она больше не придет вам на помощь, когда вы будете нуждаться в ней. Ступайте, возьмите свои доспехи; ведь пять рыцарей сделают все возможное, чтобы не дать вам забрать тело вашего верного друга.

Он пошел вооружаться, пока девица тщетно уговаривала стражей не пытаться удержать то, что должно у них быть изъято.

– Будь даже рыцарь, о котором вы толкуете, отважнее Ланселота, – сказали они, – мы не оставим защиту этого сокровища.

В этот самый миг вернулся Ланселот.

– Что вам угодно? – спросили рыцари.

– Забрать отсюда тело, охраняемое вами.

– Мы будем его защищать, пока живы.

Он входит в ограду; рыцари бросаются на него, чтобы вытеснить оттуда, и рубят кто во что горазд. Но в руке его обнаженный меч; он его вздымает, сбивает первого с ног и разрубает ему череп, не сочтя помехой ни стальной шлем, ни наголовник кольчуги. Прочие рыцари крушат его щит, рвут его кольчугу; но его меч успевает везде: вот уже двое оказались не у дел. Самый могучий, одетый в крепчайшую броню, и тот упал с рассеченным плечом, обливаясь кровью; последние двое предпочли один за другим убраться за ограду. Ланселот их настиг, и единственный, кто не был жестоко ранен, взмолился о пощаде.

– Согласен, если вы обещаете отправить тело моего господина Галеота в Скорбный Оплот и там будете стеречь его до моего прибытия. Тем, кто будет спрашивать, от кого вы посланы, отвечайте, что это он был облачен в белые доспехи при взятии замка.

Рыцарь обещал все, что ему было сказано.

Тогда Ланселот ухватился за верх плиты: с превеликим трудом ему удалось приподнять ее. Вид мощей верного друга вновь пробудил в нем отчаяние. На боку у Галеота покоился прекрасный и богато отделанный меч; Ланселот извлек его и уже примерился в себя вонзить, когда девица вырвала меч у него из рук. Уступив второй раз ее мольбам, он распорядился приготовить большой гроб; затем он устлал его лучшими циновками, какие нашлись в доме. Носилки, возложенные на двух иноходцев, отправились в путь, и ночь еще не минула, как они уже были за двадцать с лишним английских лье от этого дома. Монахи с болью взирали им вслед, не удержавшись, чтобы не примешать свои слезы к тем, что без устали лил Ланселот.

Наступил новый день; он встал, прослушал мессу, надел доспехи и уехал заодно с Озерной девицей. Тогда он узнал от нее, как Богор простился со двором, как защитил владелиц Хонгефорта и решил не давать себе покоя, пока не найдет его самого.

– Если вы встретите его прежде меня, – сказал Ланселот, – прошу вас, сударыня, передайте ему меч монсеньора Галеота; это один из лучших; я хочу, чтобы он носил его ради любви ко мне.

– Непременно передам, – ответила Сарейда, прощаясь, а он поскакал по дороге, ведущей к замку Флеж.

Вместо того чтобы ехать в город, он свернул к большому костру, разожженному посреди луга. Боясь опоздать, он сжимал бока своего коня, когда вдруг заметил девицу в одной сорочке под охраной шести душегубов, которые, казалось, ожидали знака судей, чтобы бросить ее в огонь. Она рыдала и взывала к Ланселоту:

– Благородный рыцарь, что же вы не проведали про мою беду! мои враги бы вас не устрашили, сколько бы их ни было. Увы! не о себе я плачу, но о том, как вы будете жалеть о моей смерти. Но уже тому я верю, что отныне ни одна девица не помянет меня, не обретя в вас защитника. Я умираю и благодарю себя за то, что вызволила вас из тюрьмы, где злобный Мелеаган держал бы вас до скончания веков; ибо мир нуждается в вас более, чем во мне.

Услышав это, Ланселот подъехал к шестерым злодеям.

– Отпустите эту девицу, – сказал он.

– Чего ради им отпускать ее? – ответил рыцарь, бывший при них. – Эта дурная женщина осуждена на казнь, и ни один рыцарь не вызвался ее защитить.

– В чем она провинилась?

– Она освободила Ланселота, чтобы дать ему убить Мелеагана.

– Если вы утверждаете, что, освободив Ланселота, она совершила убийство или измену, я готов это оспорить.

– По чести говоря, я мог бы отказать вам в поединке, поскольку вчера ее судили и приговорили. Но правота моя так непоколебима, что я готов отстаивать ее против любого рыцаря, который посмеет сказать, что она невиновна.

– Она невиновна! и я вас вызываю.

– Тогда готовьтесь умереть смертью лжесвидетеля.

Девицу отвели от костра; оба рыцаря взяли разбег и помчались друг на друга со всею прытью своих коней. Их глефы ломаются в щепы; они сцепляются руками, и толкают, и бодают друг друга. Рыцарь был не столь силен, как Ланселот, и не удержался на коне; он упал на маковку своего шлема и едва не сломал себе шею. Ланселот не стал превосходствовать конный над пешим. Он сошел с коня; соперник, поднимаясь, принял на голову такой удар, что рухнул на колени. Ланселот ударил его еще раз и распластал по земле; потом он схватил его за шлем, приподнял и отнес его, бросив в самый огонь, где он сгорел дотла. Тогда подошли те, что сторожили поле, и сказали Ланселоту, что с него довольно. Они забрали девицу из рук душегубов и позволили ей одеться; Ланселот спросил ее, не желает ли она еще чего-нибудь.

– Чтобы вы меня проводили, сир, ко мне в замок; он здесь неподалеку.

Это был тот замок, куда он уже провожал ее, выйдя из тюрьмы. Он был построен на неширокой реке и назывался Гальфорт[329]329
  Существует версия, что это тот самый Гальфорд, владение герцога Ганора, который упоминается в романе «Святой Грааль» (стр. 218). Этот замок якобы стал одним из первых оплотов христианства в Британии, после того как Насьен, сподвижник Иосифа Аримафейского, обратил Ганора в христианскую веру. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Ланселот довел ее дотуда, и там его приняли, как бога-спасителя: ибо еще раньше его прибытия жители узнали, что он совершил ради их госпожи.

Когда он собрался проститься, госпожа Гальфорта сказала, удержав его коня за узду:

– Святым Распятием клянусь, рыцарь, вы от меня так не уйдете!

И потому он позволил снять с себя доспехи, а когда он был уже без шлема, дама с радостью узнала его. Она кинулась к нему с распростертыми объятиями и хотела расцеловать его в уста; но он отвернулся, и пришлось ей осыпать поцелуями лишь его шею, подбородок, глаза и лицо.

– Ах! благородный рыцарь, я только и молила Бога о счастье увидеть вас перед смертью.

Ланселот поведал ей, как он узнал о грозившей ей опасности; и далее как ему настала нужда явиться ко двору короля Бодемагуса, дабы оправдаться в смерти Мелеагана.

– Я знакома с вашим обвинителем, – сказала девица, – это Аргодрас Рыжий, отец того, кого вы бросили в костер. Но мой отец, король Бодемагус, еще не знает о потере сына; от него это скрыли: когда он узнает, боюсь, как бы он не взялся отомстить за его смерть.

Назавтра на рассвете он покинул Гальфорт; а вечером он оказался у реки под названием Аглонда, чья вода была черна и глубока. На берегу были раскинуты три шатра, один из них богаче двух других. Оттуда вышел рыцарь в полных доспехах и приветствовал его.

– Похоже, – сказал он, – что вы странствующий рыцарь, такой же, как и я сам: не откажитесь стать здесь на отдых; иначе вы далеко проедете, не встретив пристанища среди этого дикого леса.

– Любезный сир, – ответил Ланселот, – я уступлю вашей просьбе и охотно переночую рядом с вами.

Подошли слуги, сняли с него доспехи и накинули ему на плечи легкий парчовый плащ, ибо зной был силен. Он утолил любопытство хозяина, поведав ему часть своих приключений, и как он едет ответить на обвинение в измене перед королем Бодемагусом. Стол был накрыт; они умылись и сели за трапезу. У рыцаря была подруга, девица красивая и приятная в обхождении, которая неотрывно глядела на Ланселота, пораженная его осанистым видом и необычайной красотой. Оруженосцы унесли первое блюдо прежде, чем она притронулась хоть к малому кусочку; и с этой минуты страстная любовь овладела ею и проникла в ее сердце: никогда еще не бывала женщина покорена так скоро. Мы увидим впоследствии, что из этого вышло; как она не могла себя сдержать перед рыцарем, который ее любил, и как она умерла оттого, что Ланселот ей отказал. Но прежде всего поведаем, что еще он делал в этом шатре.

CXX

Еще подавали второе блюдо, когда перед столом появился рыцарь в алых доспехах со свитой из множества рыцарей. Он подъехал к оруженосцу, брату хозяина шатра, пока тот прислуживал за столом[330]330
  Здесь мы видим новый пример того, что еще в двенадцатом веке представляла собою домашняя прислуга в благородных семействах: это своего рода рыцарские подмастерья, в роли которых подвизались юные друзья или родственники рыцаря, бывшие у него на попечении. Еще и в семнадцатом веке роль горничной и компаньонки в основном отводилась менее удачливым родственницам; тогда как нынче мы бы постыдились доверить такого рода работу бедным кузинам, чтобы не возбудить подозрение, что мы разбогатевшие выскочки. Такова одна из многочисленных причуд нашей демократической эпохи. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], нагнулся, подхватил его за плечи, перебросил через луку седла и ускакал.

– Ах, сир! – сказал Ланселоту рыцарь из шатра, – мой брат погибнет, если его не спасти.

Ланселот потребовал свои доспехи.

– Верой и правдой клянусь, сир, – ответил один из оруженосцев, – доспехи, кони – все украдено.

– Что ж, я буду нагонять их пешком. Пойдете со мною, рыцарь?

– Разумеется.

Они поспешили и издали заметили похитителей, переходящих на другой берег реки по деревянному мосту.

Дойдя до этого моста, они перешли его следом и стали взбираться на холм, через который те переехали. Тут им встретился рыцарь в черных доспехах; узнав Ланселота, он спросил его, куда они идут такие раздетые и безлошадные. Они ответили, что преследуют незнакомца, который завладел их конями и доспехами.

– А что вы мне дадите, сир, – спросил рыцарь Ланселота, – если я вам уступлю своего коня и свои доспехи?

– Все, что вам угодно будет потребовать.

– Ну что ж! Обещайте взамен уступить мне ваши доспехи, когда я у вас их запрошу.

– Ладно! – сказал Ланселот, – если только вы не запросите их, когда я буду занят боем.

Рыцарь спешился и снял свои доспехи; Ланселот облачился в них, сел на коня, а хозяина своего оставил возвращаться восвояси. Когда он достиг вершины холма, взору его предстал лес Трех Столпов[331]331
  Далее (на стр. 669) Парис заменяет Столпы (фр. Pillars) на Постаменты, или Плиты (Perrons), а в сноске приводит варианты: лес Трех Камней (Pierres), лес Трех Погибелей (Perils). (Прим. перев.).


[Закрыть], куда уже углубились преследуемые. Он поехал по конским следам и первой встретил на краю леса даму в преклонных годах, которая ехала верхом, распустив косы по плечам, с венком из роз на голове: то был день Святого Иоанна[332]332
  В этот день (6 мая) существовал обычай носить венок, букетик или гирлянду из роз; бароны должны были раздавать их всем своим домочадцам. Дом Шарпантье упоминает еще за 1554 год, в учете доходов Понтье, «венки из алых роз каждый год, на день святого Иоанна Крестителя». По словам Капела, 22 июня, на праздник Св. Павлина, носили венки из красных бутонов. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. После взаимных приветствий Ланселот спросил у нее:

– Сударыня, вы могли бы указать мне дорогу, на которую свернул рыцарь в алых доспехах?

– Да, но только если вы обещаете последовать за мною по первому моему зову.

– Обещаю, – сказал Ланселот.

Позднее ему случилось пожалеть об этом.

– Ступайте, – сказала девица, – по этой узкой тропе прямо перед вами; в половине лье отсюда вы увидите три шатра, разбитых у пруда; в одном из них будет ваш искомый рыцарь. Его зовут Арамон Толстый. Прощайте! но мне надобно знать ваше имя.

Ланселот уступил ей весьма неохотно.

И вот он возле шатров: рыцарь в полном облачении принял его вызов. С первого разбега Ланселот поверг его наземь полумертвым. Он извлек железо, вонзенное в грудь, и ударом не менее жестоким встретил того, кто вышел отомстить за соучастника. Двое других напали на него; когда у него сломалась глефа, ему хватило и меча, чтобы распороть щиты, разрубить шлемы, разорвать кольчуги и оставить на коне лишь алого рыцаря. Вслед за этим он сбил и его и вынудил просить пощады. Первой его заботой было развязать украденного юнца; после он вернулся к алому рыцарю, дал ему перевести дух и затем спросил, для чего он приходил напасть на них, захватить оруженосца, похитить их доспехи.

– Сир, – ответил тот, – еще позавчера у меня был брат, юный и отважный. Он встретил этого оруженосца и не снизошел до приветствия, то ли презрев его, то ли оттого что грезил. Оруженосец потребовал объяснений и, затеяв рукопашную, ударил его так, что три дня спустя он умер. Я намеревался отомстить за него: сегодня один из моих слуг донес мне, что вы остановились у брата того оруженосца, что убил моего брата. Я похитил этого юнца, на глазах у вас я его увез, а зная вашу необыкновенную доблесть, я в то же время приказал своим людям угнать вашего коня и доспехи, чтобы вам невозможно было преследовать нас. Если бы я вас не узнал, я напал бы на рыцаря, а не на его брата; но вот этого, не рыцаря, я бы не стал убивать, а держал бы в плену до конца его дней[333]333
  Мы видим в нашем романе, что рыцарь не мог без урона для чести поднять руку на оруженосца, слугу, карлика, горожанина или крестьянина; разве что в случае правомерной обороны. Отсюда и безопасность этих людей, а зачастую и безнаказанность их наглых выходок. Отсюда же проистекает то положение кодекса чести, которое запрещало правителю принимать вызов от обычного человека благородных кровей, а тому – вызов от человека низшего сословия. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

– Сир, – добавил он, – я знаю, что вы Ланселот Озерный; но вы не знаете, что я двоюродный брат одного из тех, кому вы всего дороже: Мелиана Веселого, того самого, кого вы некогда избавили от железа в Камалоте[334]334
  См. Ланселот, т. I, стр. 96. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Обрадованный встречей, Ланселот поднял шлем и бросился его обнимать, сожалея, что так дурно обошелся с ним самим и с его людьми.

– Сеньор рыцарь, – сказал он, – близится ночь, а у меня слишком много дел, чтобы задерживаться долее. Оставайтесь с Богом, и я прошу вас помириться с тем рыцарем, который меня приютил.

Так они расстались добрыми друзьями. Взошла луна; Ланселот пробирался по лесу и вскоре отыскал дом лесничего, обнесенный стенами с турелями. На другой день, пока он собирался в путь, лесничий спросил его, куда он думает податься.

– Мне надо быть в Видесане Приморском ко дню Магдалины, – ответил он, – для того чтобы оспорить обвинение в измене при дворе короля Бодемагуса.

– Сир, я буду рад вас проводить.

– Не утруждайте себя; только наставьте меня на самый прямой путь.

Они некоторое время ехали по лесу; и когда Ланселот упомянул лесничему, что он из дома короля Артура, тот сказал:

– Благослови вас Бог, сир! Вы ведь, наверное, знаете, весь двор скорбит оттого, что Ланселот Озерный в неволе у Мелеагана, сына Бодемагуса. Боятся, что Мелеаган его сгубил, и все оплакивают утрату лучшего в мире рыцаря. Король говорит, что, потеряв его, он потерял все на свете, и у нас есть причина так же говорить; ибо в этом лесу есть башня по прозванию Башня Мерлина, где творятся дела еще более дивные, чем толкуют о Святом Граале. Немало рыцарей из местных и чуждых земель, придя в надежде завершить эти приключения, так и не вернулись оттуда; и никто не ведает, что с ними стало. И только на одной гробнице, у самых ворот, видели надпись, гласящую: Чудеса Башни Мерлина не иссякнут до тех пор, пока не явится Ланселот Озерный. Так что мы после кончины Ланселота уже не чаем увидеть им конец.

– А эта башня, – спросил Ланселот, – она далеко отсюда?

– Она к закату и почти у края леса, между Белым замком и городом Газаном.

– Как вы полагаете, я смогу туда попасть, не опоздав на мою встречу в Видесане ко дню Магдалины?

– Нет, сир, хоть бы вы скакали день и ночь.

– Тогда с Богом, а мне только и остается ехать по дороге в Видесан.

Ему уже никак нельзя было терять времени. Проведя две следующие ночи без пристанища, он на третий день прибыл к замку Флеж, под прикрытием которого в одну сторону простиралось море, а в другую лес и плодородные земли. Однако виноградников было не видно, хотя в Великой Бретани бывали и они, пока не иссякли чудеса Святого Грааля. В этом замке его приняла дама преклонных лет, а на другое утро, в день Магдалины, он прибыл в Видесан.

Король Бодемагус собирал свой двор на прекрасном лугу напротив замка. Это был день годовщины его коронации; ему поставили шатер в самом конце луга, немного поодаль от прочих. Король восседал в большом кресле слоновой кости, а некий арфист перед ним пел ему лэ об Орфее[335]335
  Бретонцы усвоили некоторые сказания из античной мифологии. Лэ о Нарциссе и о Пираме уже были известны. Здесь мы еще обнаруживаем лэ об Орфее. Сюжеты всех трех взяты из Метаморфоз Овидия. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]; он охотно ему внимал, и все хранили глубочайшее молчание.

Ланселот узнал шатер короля по золотому орлу, венчавшему его. Как только он подъехал ближе, оруженосцы бросились к его стременам, чтобы помочь ему сойти; но, не желая быть узнанным, он предстал перед королем в закрытом шлеме. После приветствия он произнес во всеуслышание:

– Сир, да будет вам известно, что при дворе короля Артура мне случилось биться с рыцарем, которого я сразил смертельным ударом. В тот же день, во время нашего застолья, некий рыцарь явился к королю Артуру с притязанием, что мой противник был якобы убит вероломно, и сулился даже доказать это вашему суду, если я не побоюсь предстать перед ним в день Святой Магдалины. Я пришел заверить вас, что он солгал.

– А я, – сказал в ответ один рыцарь, – я готов настаивать, что вы вероломно убили рыцаря, упомянутого мною, и я это докажу, если вы посмеете мне прекословить.

– Ясное дело, только ради этого я и приехал в такую даль. Вот мой залог, сир король: я готов утверждать, что совершил это по праву.

Рыцарь незамедлительно представил свой залог, и король принял оба. Бодемагус был не прочь узнать имена обоих шампионов, но Ланселот уговорил его позволить им остаться безымянными.

Рыцарь-обвинитель облачился в прочную и легкую кольчугу и шлем из стали крепчайшей закалки; он выбрал большой разящий меч и щит, который слыл непробиваемым. Копье его имело крепкое древко и острое железо; на нем был навязан вымпел, такой же алый, как попона его коня, отчего его и прозвали Алым рыцарем. Он сел в седло одновременно с Ланселотом. Вокруг них собралось множество рыцарей, и все как один готовы были счесть безумцем того, кто дерзнет сразиться с Аргодрасом, самым сильным и умелым бойцом в округе. С первого удара обе глефы разлетелись в щепы; железо их завязло у одного в шлеме, у другого в щите. Однако они усидели в седлах, пока Ланселот, поднаперев щитом и телом, не опрокинул Аргодраса наземь. Тот упал вниз головой. Но он тотчас же поднялся снова и, надвинув на голову щит, с мечом в руке ожидал, когда Ланселот проскачет круг и вернется к нему. Начал он с коня: он его ударил и свалил с ног. И пока Ланселот высвобождался, Аргодрас сказал:

– Вот и прекрасно, сир рыцарь, вы сходите с коня, дабы не злоупотребить вашим превосходством.

Вместо ответа Ланселот ринулся на него со щитом в одной руке и мечом в другой. Целый час они осыпали друг друга ударами: они рвали кольчуги, пронзали щиты, высекали из шлемов тысячи искр. Они остановились перевести дух, но еще не сказать было, кто из двоих одолеет. Наконец, Алый рыцарь дрогнул, ошеломленный последним ударом, более свирепым, чем все прочие; от щита его остался один лоскут, шлем был рассечен, кольчуга разодрана; отступая, он влачил за собою кровавый след. Он еще надеялся на свою телесную крепость: и потому, откинув об_{ломки щита} и даже меч, он метнулся назад, обхватил Ланселота руками, но тот ему ответил объятием еще более крепким, приподнял его на полпье, поверг его навзничь и поверху упал сам. Видя, что тот недвижим, он сорвал с него шлем и рукоятью меча ударил в лицо; наконец, он отсек ему голову, как некогда Мелеагану, и принес ее к ногам короля Бодемагуса со словами:

– Сир, с вас довольно?

– Да, рыцарь; но ради того, что вам всего дороже, мы просим вас снять шлем и позволить нам узнать победителя.

Не в силах более отказывать, Ланселот открыл лицо, и король простер к нему руки, как бы желая обнять.

– Ах, сир! – поспешно сказал Ланселот, удержав его, – не будьте ко мне так благосклонны; когда вы узнаете, что я натворил, вы меня возненавидите до смерти.

– Полно, Ланселот! Боюсь, я угадал ваши мысли, и я не желаю ничего знать, чтобы не иметь причин для меньшей к вам приязни и худшего гостеприимства.

В самом деле, Бодемагус знал, что Ланселоту довелось принять вызов его сына Мелеагана, и боялся обнаружить, что его подозрения сбылись; он не хотел так скоро возненавидеть поневоле того, кого был бы рад удержать при себе. В окружении знатных баронов Горра Ланселоту помогли снять доспехи. Он предпочел бы удалиться; но ему пришлось уступить просьбам Бодемагуса, который в этот день отказался отпустить его.

Наконец, назавтра он смог распрощаться. Бодемагус подарил ему лучшего своего коня и промолвил:

– Любезный друг, нет на свете человека, чье общество было бы для меня столь же драгоценно; если вы одарите меня своею дружбой, я сочту себя богаче, чем если бы владел лучшим городом мира.

– Сир, – ответил Ланселот, – для меня ваша дружба еще дороже, чем моя для вас. Но я себе не принадлежу, я более во власти другой особы, чем в своей. Всюду, где вы меня встретите, вы можете полагаться на меня как на вашего друга, вашего рыцаря.

– Благодарю вас, любезный друг! Не упоминали ли вы, что причинили мне зло? Если это так, я не хочу узнать об этом из ваших уст: передайте мне это через три дня, так чтобы мне не пришлось выказывать вам свою вражду, пока вы мой гость. Препоручаю вас Богу; да ниспошлет он мне милость, чтобы и в смертный час я был так же дружен с вами, как всегда того желал.

Они расстались, и слезы переполняли их сердца; Ланселот выехал на дорогу, ведущую к Скорбному Оплоту. Первую ночь он провел в обители у монахинь. Наутро, прослушав мессу, он уже собрался сесть на коня, когда одна девица, ночевавшая в той же обители, подошла спросить, куда он едет.

– В Скорбный Оплот.

– Не позволите ли мне ехать тем же путем под вашей охраной?

– Буду только рад.

Тогда девица велела привести своего рысака; они отправились вместе. К полудню у опушки леса они заметили рыцаря во всеоружии; поприветствовав девицу, он подъехал, ухватил ее за руку и изо всех сил пытался обнять. Она как могла противилась и звала Ланселота, а тот сказал рыцарю:

– Постойте, сир, не очень-то вежливо с вашей стороны брать от девицы то, чего она отдавать не желает.

– Вы что, вздумали ее защищать? Знайте, что я ее поцелую, или вам придется сразиться, чтобы меня остановить.

– Если сами просите, я не откажусь от боя; берегитесь.

Они пустили вскачь коней, затем ударили в щиты. Рыцарь поломал свою глефу, Ланселот же свою вонзил поперек щита в кольчугу; незнакомец, будучи тяжело ранен, выпал из седла, а Ланселот спешился, извлек железо, завязшее в петлях кольчуги, и уселся на сраженного рыцаря, который едва мог просить пощады.

– Кто вы? – спросил его Ланселот. – И почему вы хотели насильно поцеловать эту девицу?

– Во исполнение обета. Знайте же, что две недели тому назад я побывал на турнире, где награду стяжал некий молодой рыцарь. Вслед за ним девицы избрали дюжину других, кто отличился в бою, кроме того молодца. Я был в их числе; и поскольку каждый из нас был обязан дать обет, мой состоял в том, чтобы на протяжении года не давать проходу ни одной девице, едущей с рыцарем, не сорвав у нее поцелуй, вольный или невольный. Ныне я признаю все безрассудство этого обета; но еще более дерзкий взял другой из нас. Он обещал захватить и похитить королеву Гвиневру вопреки четырем рыцарям, ее сопровождающим, кто бы они ни были.

– Вы правы, сочтя неразумным последний обет. И ваш-то был не особо умен; но вы, наконец, от него избавились, признав себя побежденным. Я вам ставлю лишь одно условие: поезжайте к королю Бодемагусу и просите у него прощения от имени Ланселота, который отнял у него сына. Как ваше имя?

– Меня зовут Парид Золотое Кольцо.

Видя, что рыцарь истекает кровью, Ланселот отрезал полу от своей парчи и прилежно перевязал нанесенную им рану. Он рад был узнать, что тем лучшим бойцом на турнире у Рубежного замка был Богор Изгнанник; и вскоре, оставив Парида, он вместе с девицей прибыл в Скорбный Оплот. Вначале он пошел взглянуть, куда уложили тело Галеота; и уже распорядился изготовить ему самую роскошную гробницу, когда одна старая дама заверила его, что в этом надобности нет.

– В замке, – сказала она, – есть гробница прекраснее и богаче, чем мыслимо создать. Если хотите узнать, где она, призовите местных старцев, они вам ее укажут.

Ланселот последовал ее совету; он собрал самых престарелых жителей, и они, посудив между собою, изрекли, что гробница должна быть возле алтаря главной церкви.

– Ее соорудил король Нарбадюк, – добавили они, – тот самый, кто завел закон, коему привержены Сарацины. Ибо замок этот принадлежал ему до времен Иосифа Аримафейского[336]336
  Чтобы сгладить анахронизмы этого эпизода, следует помнить, что под Сарацинами наш романист понимает не только Магометан, но и вообще Язычников. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Нарбадюк был погребен в ней как в святилище. Когда пришли христиане, они достали его кости и выкинули прочь из города. А гробница осталась там, где и была.

Ланселот не преминул указать копать в означенном месте. Гробницу нашли, и ее отделка показалась ему восхитительной. Она была не из металла, а всецело из самоцветов, сочетанных воедино без малейшего зазора. Ее перенесли к той гробнице, на которой Ланселот некогда прочел свое имя; туда и уложили тело Галеота, прежде облачив в его доспехи, согласно обычаю тех времен[337]337
  Это был, очевидно, обычай времен Меровингов. В погребениях той эпохи, обнаруженных в наши дни и во вскрытии которых мне довелось участвовать, находят в большем или меньшем числе и в большей или меньшей сохранности фрагменты наконечников копий, больших мечей, шлемов и поясов. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Ланселот пожелал сам упокоить Галеота в гробнице: он троекратно поцеловал его в уста, но с таким стеснением в сердце, что боялся, как бы оно не замерло совсем. Затем он укрыл доспехи богатой парчой, расшитой золотом и самоцветами, а поверх водрузил плиту. После он потребовал своего коня и простился с обитателями замка, препоручив их Богу. Из Скорбного Оплота он вернулся в Камалот, где пребывал Артур. Король и бароны, королева и девицы вышли ему навстречу. Он нашел там Лионеля, Гектора и Мелиадуса Черного, и они его приняли так, будто он был сам Господь Бог. Он поведал о своих последних приключениях, и ученые богословы тут же их записали. Вняв его рассказу о рыцаре, давшем обет увезти королеву, король избрал четырех рыцарей, на коих было возложено охранять ее всякий раз, как она выедет с ним на охоту. Первым был Ланселот; остальные – Сагремор, Кэй-сенешаль и Додинель Дикий. Предосторожность эта была не лишней, как мы увидим впоследствии. Но здесь повествование возвращается к Богору, который странствует по-прежнему в поисках своего кузена Ланселота.